Д.М.Милеев. Воспоминания. По дороге из Андижана

Дата публикации: 31.05.2015 2:47:12

Из Андижана я выехал в Шарихан и далее повернул вдоль камышей по направлению к Сарысу (теперь район освоения так называемой «Центральной Ферганы»). Тут я встретил сплошные заросли камыша — огромные прежде возделываемые площади теперь запущены, стены старых кишлаков разрушены и дворы и сады поросли камышом. Вот где разруха — и нет людей; всех их постигла тяжелая судьба и сейчас они, если живы, скитаются где-нибудь поближе к городам. Эти места теперь заселили кабаны — их тысячи, десятки тысяч. Ночью я боялся за своего коня, который не ел ничего, а только храпел, вертелся на привязи — недолго до несчастья, если сорвется. Ни выстрелы, ни мое присутствие не помогало — уйдут одни, приходят другие, еще более нахальные. Запах убитых кабанов, кажется, раздражал их еще больше: если раньше они бежали от трупа, то теперь они окружали его и долго и зло фыркали. Я не мог дождаться рассвета и утомленный, на голодном коне выбирался из этой трущобы и бездорожья целых пол дня. Это были дикие дебри, места, куда доходила вода Андижансая и Шарихансая, голову которых я видел в Кампырравате, их сбросы. Уже через 23 года, в 1949г., будучи в Шахимардане, я буду есть язъяванский виноград, а так называемая «Центральная Фергана» станет одним из крупнейших районов освоения целины и хлопковой житницей богатого нового района.

Проночевал в Язъяване, от которого ничего не осталось. Сюда жизнь еще не вернулась. Худые, оборванные люди; поля под солончаками и сорными травами, подвергающиеся набегам тысячных стад кабанов. Песку как-будто стало больше, вода идет только соленая, т.к. арыки заросли камышом и не пропускают чистую воду. Лошадь, несмотря на жажду, не стала пить эту воду и наутро выглядела совсем осунувшейся. Не помогал даже зеленый клевер, который был ростом с четверть и уже засыхал на корню. В дебри Токалы, Сарыджуги и других старых охотничьих мест не было смысла углубляться, и я поставил своего коня на быстрый аллюр, чтобы напрямик, по старой известной дороге скорее добраться до Маргилана.

Этот город после пустыни снова поразил меня возвратом к жизни, вернее усиленными потугами к возврату. Вся жизнь — в чайханах, но былых крытых базаров уже не было и их особых пряных ароматов свежего зеленого насвая, чилимного табака, мануфактуры, свежеполитой земли, на которую никогда не проникнет луч солнца; в старых махаллях не было города ткачей, выделывающих знаменитый маргиланский «бакасам», прославленный на весь мир; не было и кустарных заведений по шелку, где в кипящих котлах обрабатывался сырец в таком количестве, что запахом их и парами пропитаны были все улицы, переулки, тупички и даже далеко, уже покинув этот город, можно было ощущать на своей одежде запах этих испарений, вызывающих перед глазами по ассоциации изжелта-бледные лица этих тружеников. Через дворы с упавшими дувалами можно было ходить в любом направлении. Центра города — «Урды» не узнать — это было совсем другое место и даже старые сохранившиеся постройки выглядели жалкими и чужими. Не было ни садов, ни тени. Дорога на станцию Горчаково показалась очень каменистой, глухой и пустынной, развалины напоминали басмачество и погромы. Теперь я не хотел бы здесь жить.

Наконец, город Скобелев, родной дом — он тоже стал чужим и нерадостным. Многих из знакомых уже не было в живых, друзья разъехались, дома постарели, обвалились, деревьев на улицах едва осталось только четвертая часть, так как в период топливного кризиса жители получали их как на заготовку; улицы не поливаются, арыки запущены, в окрестностях другие люди, другие кишлаки; названия у них те же, но прежнего уюта в них нет — прежних садов, курганчей, дверей, все рушится, зарастает, приобретает унылый, отчужденный вид.

Сколько же нужно времени, чтобы восстановить разрушенное и вдохнуть во все это новую жизнь? И уже не старую, а какую-то новую, на новых началах, к которой сейчас все устремились с такой верой и удесятеренной энергией? Но начало этому положено: люди соскучились по работе, по жизни и начинают браться за дело. Однако усиленная предпринимательская деятельность накладывает какой-то свой отпечаток на людей, их отношения. Материальный стимул стал преобладать; иные сменили свою профессию и из учителей вдруг стали хлебопашцами, из студентов — торговцами. За культурой едут все в Ташкент, в Москву. У меня впереди много дел; я должен продолжать то, ради чего уже столько видел, изучил, знаю из первых рук, надо продолжать свои исследования жизни. Я еще не успел исколесить старую, а тут открывается новая; как поведут себя люди? Я еще не знаю северной части Ферганы, а без этого не поймешь и связи ее с Семиречьем.

И вот я в Джалалабаде.