Д.М.Милеев. Воспоминания. Базарлык

Дата публикации: 08.03.2015 3:14:04

В летний период, когда скотина ушла на Джайлау, что было можно посеяно, долина Таласа замирает; мужья стремятся вырваться попить в прохладных горных местах кумысу, поживиться на дармовщинку мясом, заночевать где-нибудь у свободной жены, проводившей своего мужа на ту же козью тропу, по которой едет ее теперешний гость. Женщины с ребятами остаются одни — и тут они становятся по своему предприимчивыми и рады каждому случаю позабавиться, попроказить, чтобы скрасить однообразие жизни, нужду и вечную скованность домом. Муж может вернуться и через неделю, и через месяц. С летовки приезжают на базар по праздникам, и в эти дни в аулах, где одни женщины, бывает кое-какое развлечение, если кто привезет базарлык и заночует. Тогда в эту юрту стекаются все соседи — разделить базарлык, помочь угостить гостя, услышать новости. Но в другие дни — полное затишье, стирка, катание кошем, выделка шкур, плетение арканов, вышивка — все на шее женщины. Когда женщины одни, они снимают с себя платье и стирают нагишом, т.к. переодеться ей не во что. Одно и то же платье в разноцветных заплатах носится до тех пор, пока оно может еще держаться на плечах, и лишь когда она не в состоянии закрыть все свои стыдливые места, муж соглашается ей купить 5 метров материи на новое. Купив ее на базаре у торговца, он не складывает, а мнет ее комком и запихивает в свой куржум, и если по дороге измажет его маслом или керосином — то на это никто не обращает внимания. Сшитое платье никогда не гладится. Кроме платья нужны еще и штаны — но сразу такой покупки не делается — подождет.

В воздухе стрекочут цикады, воздух, напоенный жаром, неподвижен: на лужайке у реки стоят юрты; рядом — у старицы, занесенной песком, теплый пляж; можно развесить по кустам и по камням выстиранное белье, а самим залезть в согретую солнцем в заливе воду и наслаждаться покоем и бездельем.

Такую картину я и застал однажды, возвращаясь из Дмитровки на бричке. Не доезжая дома 5-6 километров, я обнаружил, что на заднем колесе постукивает шина, надо было ее укрепить, подбив клинышками, а то еще разболтается и спадет: колесо рассохлось, надо будет его замочить, а пока достать инструмент, и, чтобы не держать лошадей на солнце, свернуть в сторону и остановиться в тени, там и вытесать топориком клинья. Занятый делом я вдруг оглянулся: за моей спиной, подкравшись босиком, разглядывали мою работу несколько совершенно голых женщин, а из-за обрыва снизу спешили еще другие, кокетливо смеялись и, закрывая темными руками почти классическим жестом Венеры Милоссской места особо стыдливые, и спереди, и сзади.

Что значит весь мир опустел: в долине ни одного мужчины — ни одного! Все — на джайлау, пьют кумыс, кочуют от юрты к юрте, с тоя на той.

Сгибаясь над моей спиной, они смотрели на мою работу через мое плечо, и, чувствуя их быстрое дыхание над ухом, я совсем упустил из виду, что у меня ведь есть базарлык, за которым они так и спешили, пренебрегая даже собой. Наконец, одна из самых бойких спросила — а где же «базарлык»? Почему «заведующий» не угощает их — они так торопились, боясь, что он уедет, а он молчит!

Тогда я, подавляя свое смущение и чувствуя полное одиночество и беспомощность, приоткрыл кошму и достал ведро с яблоками: самая старшая из них, с ребенком на спине, быстро завладела ведром и принялась оделять всех — и взрослых, и детей, соображая кому какое дать и сколько. После этого все весело побежали на свой пляж. Конечно, если б был хоть один мужчина в ауле, они не смогли бы позволить себе такую шалость. Из-за кустов выглядывали те, которые не получили, но которым очень хотелось быть с ними вместе.

Если базарлык привозят только в одну юрту, то между всеми обитателями аула он непременно делится: если достанется одна урючина — и ту делят пополам. Если приезжает гость. О на угощение в эту юрту собираются все. Если в одной из юрт приготовляют кумыс, то уже на рассвете все собираются сюда, чтобы его распить. Детям на день оставляется только один чанач, и тот идет на угощение, если кто невзначай останавливается здесь до полудня — позже его все равно выпивают. Ребята, играя друг с другом, могут оказаться в другой юрте — и там их покормят, как своих детей.

Были и среди женщин вояки, которые, завладев каким-либо транспортом (бычок, жеребенок), отправлялись самостоятельно и даже с ребятами тоже на кумыс, а дом оставляли. Кошмы, постель, весь свой немудреный скарб крепко-накрепко увязывали арканами, складывали в кладовую, вешали замок или просто припирали от скотины дручком — и больше не беспокоились в долине никого, кроме одиночных джашаков — этих бедняков, разобщенных друг от дрга расстоянием в 10-20 верст.

У иных были верхом на спине грудные ребята, а постарше весело бежали голые, ничего не закрывая.

Лишь одна-другая успела захватить какую-либо тряпку и считала, что она в сравнении с другими справилась со своей задачей отлично.

Впавшие в нищету аулы, однако, продолжают жить беспечно, не заботясь о том, что у них будет на зиму. Вся скотина — под открытым небом, запасов никаких. Только свою верховую лошадь хозяин старается обеспечить, но как?

Однажды Убраим мерген пригласил меня на охоту. Я приехал к нему, когда снега было до полуметра. Лошадь его стояла под открытым навесом. За сеном он отправился на гору, метров за 300, где на крутом склоне возвышался утес, а на утесе — мастерски вывершенная скирда хорошего сена в больших снопах — всего снопов 300 — это на всю зиму. Кроме лошади, у него была корова с теленком и три козы. Сено получала только лошадь. Если к весне будет гололедица, то скотина вся передохнет; а джут повторяется часто и иногда принимает затяжной характер.

Так живут и другие, считая, что если во всем ауле погибнет скотина, то так должно быть и с его хозяйством.