Д.М.Милеев. Воспоминания. В Ферганскую долину

Дата публикации: 17.05.2015 2:19:22

И местность и воздух были уже совсем не тем, что в Таласском Алатау — что-то родное почувствовалось хотя и в холодном предрассветном ветерке: это была вероятно сухость Ферганской долины. И запахи были не те. Даль была окутана дымкой, за которой хотелось разглядеть снега и пики Алайского хребта, знакомый с детства узор его. Но его не было видно. В эту пору бывает так называемая «юга», как в Гиссаре «афганец», — это сухая и вредная мелкая атмосферная пыль, застилающая все кругом, скрывающая даже ближайшие горы. Если она долго проходит, например, дня три, то пчелы начинают болеть поносом, коровы сбавляют молоко, люди чувствуют усталость. В Таласе этого нет. Но как бы то ни было, кеклики и улары поют, орлы кружат, поднимаясь с озаренных первыми лучами солнца скал, и спешат за добычей, т.к. птенцы проснулись и требуют пищи. Сурков еще нет — они появляются на лужайках, когда их норы обогреет солнце, зато заливаются мелкие пташки, сначала кукушки, горные горлицы (их называют синегальскими, т.к. они на зиму улетают в западную Африку и возвращаются на родину весной). Чеглок, снявшийся внизу с арчевого дерева, носится вокруг своего гнезда, пронизывая воздух своим быстрым, хлопотливым «та-та-та-та-та».

Взяв в повод своего гнедого, я стал спускаться вниз, в ущелье, вдыхая всей грудью новую жизнь.

Спускаясь с перевала по ручью, я добрался до впадения его в главную речку этой местности — Майлисай. Отъехав немного в сторону, я слез с коня, расседлал его и пустил на траву, а сам с удовольствием искупался в холодных чистых струях реки, т.к. был уже жаркий осенний день, и после холодного Сусамыра я чувствовал в теле еще излишек жара. После мутных вод Нарына (в верховьях его еще тает снег), Майлисай был приятным контрастом. Теперь я наслаждался теплом, которого давно не знал в Таласе, но все же с подозрительностью изучал окрестности и следы на тропах, чтобы не попасть впросак: тут, в горах Ферганы, еще водятся басмачи, а дорога эта — проходная. Следов кованых копыт было много — все они вели вверх — это тех, кого я ночью встретил по ту сторону перевала, несколько следов более ранних, вели верх по Майлисаю — этих надо было опасаться, и потому я долго не задерживался и, отдохнув, поехал дальше. У выхода из ущелья, в кишлаке Майлисай, я покормил коня зерном, подкрепился едой и тронулся снова в путь — на этот раз в пустынное плато междуречья Майлису и Нарына — посмотреть знаменитые фисташковые заросли и природу адыра.

У первого же куста я с благодарностью слез, растер лист на ладони и долго вдыхал такой родной аромат этого эфиромасличного растения. Было очень жарко. Понаблюдав некоторое время за беркутом, устроившим гнездо в глубоком глинистом обрыве, кормившим теперь своего ненасытного птенчика, встретил дикобразов, трещавших своими иглами и хвостом в низкой прохладной нише, выщербленной береговыми прибоями древнего моря и сухими ветрами четвертичного периода, я пересек еще более пустынную и безлесную часть этой площади и выехал к Избаскенту, большому кишлаку в 40 верстах от Андижана. Хотя путь мой лежал в Фергану, но я решил заехать еще в Джалал-Абад, где был еще в детстве, в 1900г., когда моя мать лечилась от ревматизма на серных водах Хазретаюба. Уже в одном этом названии было что-то поэтическое, связывающее таинственный «ветхий завет», библейскую сказку с современностью. «Святой Иов» был у нас свой, здешний. По преданию он лежал тут при смерти, больной проказой («махау») и увидел двух петухов, и тот из них, которого побеждал противник, бегал к источнику, купался в нем — и усталость как рукой снимало: он со свежими силами пускался в бой. Это подметил Иов, пошел, искупался — и излечился. С тех пор эти воды священны, и люди приезжают и лечатся здесь от всех болезней. Постепенно святое место обросло новыми легендами и новыми целебными свойствами: например, если женщина не имеет детей, то здесь она может скатиться по гладкому (намазанному) камню на животе — и тогда она может надеяться получить ребенка; разные язвы местные шейхи излечат древесным соком, который находится в дуплах старых карагачевых деревьев, черным, как чернила. Кроме того, можно обваляться в пыли и предохранить себя от дурного глаза, спасти жену от коварной измены, детей от всякой напасти (от оспы, кори, сумасшествия, чтобы не поселился «джин», поноса, глазной болезни и пр, и пр.).

В Хозретаюб едут со всех городов и кишлаков Ферганы, даже из Самарканда, Ташкента и Бухары — и я поехал. По пути из Избаскента в Джалал-Абад я заночевал на бахче у одного любезного старика, пригласившего меня к себе в капу с высокой вышкой. Он жаловался, что его одолевают дикие кабаны, и что, может быть, я покараулю их и убью какого-нибудь на страх другим. Он приготовил чай с лепешками, угощал дынями, а лошади моей нажал серпом зеленого клевера. Чувствуя спокойную обстановку и бдительность сторожа, я скоро заснул, хозяин пытался меня ночью будить, т.к. слышал на подходе кабанов, но я так крепко спал, что проснулся только перед рассветом — хозяин спал, лошадь фыркала и смотрела настороженно в сторону клеверного поля — кабаны, подняв рыла, с шумом вдыхали воздух и, почуяв гостя, не решались вступить на бахчу. Я подполз к ним немного и сделал неверный выстрел, когда они, почуяв недоброе, стали фыркать и уходить. Какая-то свинья была ранена, но не смертельно; хозяин, вскочив, провожал их проклятиями, и очень горячился, узнав, что на месте ни одной не осталось — хорошая была бы «закуска» мне на дорогу.

Мы расстались друзьями: он сунул мне в курджум две дыни «кызылурук» («красномяску»), две лепешки и просил запомнить его и приезжать в другой раз в гости — «сделаю палау».