Д.М.Милеев. Воспоминания. Чоянбаш

Дата публикации: 29.11.2015 2:47:46

Чоянбаш (в переводе означает «чугунная голова» — его прозвище, как это часто бывает у киргиз, утвердилось за ним на всю жизнь) был своеобразной и очень колоритной фигурой, и вместе с тем очень типичной для той части киргизской бедноты, которая давно уже не имеет скотины, оставаясь по духу своему кочевником и не приспособившийся еще к земледелию, для которого у нее тоже нет ни инвентаря, ни тягла. Это голый пролетарий, живущий паразитизмом, восполняющий белые пятна в своем бюджете всем, что дает жизнь бродяги, готового на всякое занятие, ничего не умеющего толком делать и потому склонного к тому, чтобы стащить скотинку у зазевавшегося хозяина. В прошлом году я, вынужденный оставить Яродар, поручил Чоянбашу свою корову — пусть, думаю, его ребята попьют молоко, а на зиму я купил для коровы сена неподалеку, которое Чоянбаш должен был перевезти себе. Когда выпал снег, а сено Чоянбаш не перевез, он отправил корову к сену; там у стога в лесу они и находились вместе с другой скотиной соседей; снегу было метра полтора — воды не надо: скотина ела, топтала сено и на нем же спала, под открытым небом. Когда запасы сена иссякли, Чоянбаш, собрав соседей, лопатами прорыли туда траншею и вывели скотину к аулу. Чоянбаш решил, что он зарежет корову, тем более, что она — старая, а по весне купит новую и представит ее мне. Но у Чоянбаша такие дела не удавались: мясо он раздал в долг, добрую часть съел сам и угощал соседей, всегда вовремя поспевающих в такой момент — и вернуть корову так и не смог. Сам он теперь голодал так же, как и я, и брать с него уже было нечего — ни сейчас, ни в будущем. Я это отлично сознавал, и мог обвинять только самого себя в ротозействе. Мы с ним по-прежнему оставались приятелями и я, признаться, нисколько не жалел о корове, когда всякий раз видел и наблюдал Чоянбаша.

Это был человек невероятного энтузиазма и самоуверенности. Он всегда был весел, готов идти куда только позовут, но нисколько не заботился о семье. Сестра Сатара Сарыгуль была его женой — эта редкой красоты еще молодая женщина, тоже такая же беспечная, и не унывающая. От первой жены у Чоянбаша было два сына — Мундуз — лет 16 и Сапай — лет 12, а от Сарыгуль три девочки, из которых одна была грудной. Чтобы накормить свое голодное дитя, Сарыгуль прямо через многочисленные прорехи совала ей худую грудь, а чтобы сесть самой, она должна была осмотрительно закрыть лохмотьями те части тела, которые считаются наиболее позорными в открытом виде. Ребята питались и жили у соседей в ауле, а сама она, не имея дома ничего из продуктов, тоже обычно уходила куда-либо, завязав дверку юрты, чтобы туда не проникла собака. Чоянбаша обычно дома не было — он где-либо бродил в поисках пищи или присматривал где какой «аксыз» (лишенный права голоса раскулаченный «кулак») теперь прячет скотину — эту украсть было наименее опасно, т.к. аксыз не пойдет на него доносить. Мундуз и Сапай отданы были в «малаи», хозяин обязан был их кормить, одевать и платить еще Чоянбашу за каждого по теленку. Чоянбаш считал, что это очень выгодно, но платы никогда получить не мог, а мальчишки его ходили в лохмотьях, без обуви и кормили их хуже собаки.

Чоянбаш иногда принимался жечь уголь: нарубит клена и боярышника, из которых получается крепкий уголь (орех на это не годится), уложит хлысты стоймя в вырытую на склоне горы «гуру» и, когда все дрова прожжет огнем, закрывает отверстия. Затем уголь продавал кузнецам. Всю операцию проделывал скрытно, т.к. за порубку его привлекли бы к ответственности. Иногда он удалится глубоко в лес и свалит ясень, точит из него чашки и «таваки» для такого же тайного сбыта, т.к. никогда не брал для этого билета в лесничестве.

Чоянбаш считал себя великим мастером на все руки. Он очень гордился своими прежними успехами в пасьбе баранов и уверял, что раньше был нарасхват. Все его приглашали будто-бы потому, что у него всегда были самые жирные бараны. Проверить теперь этих способностей было уже нельзя, т.к. баев ликвидировали, баранов больше нет, а если у кого остались, то по 2-3-5 штук. Однажды он рассказал мне свой секрет: он выпасал баранов ночью, и тогда бараны могут найти ядовитую змею, и если один баран съест ее, то все стадо нагуляет сала. А ядовитые змеи выползают только ночью, потому что днем у них «голова болит». Каждое явление природы в голове у Чоянбаша приобретало мистическое значение, на все имелись свои приметы, где выдуманное переплеталось с действительностью.

Еще одним занятием Чоянбаша была ловля ястребов на осеннем пролете. Пути пролета у этих птиц постоянны и местное население, все сплошь из охотников, знало эти места и они имели свои названия, иногда закреплявшиеся на географических картах, как место «течи» (тахт). Время прилета крупных хищных птиц определялось на основании охотничьих примет: после пролета мелких соколов выпадает в горах мелкий снег и ложится на зиму в верхней зоне. Прилет крупных соколов и ястребов знаменуется приближением зимы.

Заметив мелких хищников, следующих за пролетом мелких птах, Чоянбаш отправляется на охоту; берет припасов на 2-3 недели, сетку и голубя для приманки. Сам устраивается в скрад и наблюдает за появлением ястреба. Сетка вешается колодцем, на дне которого сидит голубь на нашесте, привязанный за ногу. Дергая за веревочку от нашеста, охотник показывает хищнику, где сидит голубь, тот бросается на добычу и его накрывает сеть. Бережно охотник его освобождает, щадя перья крыльев и хвоста (с поломанными перьями сокол не годится для охоты), надевает ему на голову кожаный колпачок, привязывает ему к ногам ремешочек и отправляется на базар, или к охотнику-соколятнику, которому он имеет в виду предложить ловчую птицу. Качество ее и ценность знает и ловец, и покупатель — это специалисты определяют уже по внешнему виду, по статям, по цвету оперения — как оценивают собаку, лошадь или барана.

Но все эти занятия Чоянбашу дают слишком мало дохода. Главный доход — это сбор ореха. Все, что будет выручено этим, и составит годовой бюджет семьи Чоянбаша. Остальное время он бродит, а семья голодает. Работает не слишком себе в тягость, чтобы больше осталось времени для ничегонеделания, для вдохновения, созерцания милой природы, мечтаний о своих высоких способностях. Но если он на что-либо вдохновился, то он тогда гору свернет; в ходьбе он неутомим, ни страшен ему ни холод, ни голод. Ни днем, ни ночью он не теряет бодрости, все кругом видит, все замечает.

Как-то под сильным ливнем ночью мы возвращались домой; уставшие, голодные, кутаясь в одежду, чтобы вода не заливалась за шиворот, и понукая лошадей, чтобы добраться скорей до дому и обсушиться, когда ничего не было видно, кроме ушей лошади. Чоянбаш один из восьми заметил метнувшуюся в сторону фигуру всадника и сразу определил, что это — вор, конокрад — приметы и доказательства, приведенные им для этого убедили нас, что это именно так, а на следующий день узнали, что в ближайшем ауле действительно была украдена ночью лошадь.

Глаза у Чоянбаша были соколиные днем и совиные ночью, а по форме они были не типичные для киргиза — круглые без обычных напускных и пухлых век; нос — тонкий с горбинкой; брови красивые тонкие, даже изящные губы и — беззубый рот. Ни одного зуба ни сверху, ни снизу; в доказательство он тут же откроет рот и закинет голову — и, оттягивая губы, помогает рассмотреть все до конца. Бритый круглый череп, красивое круглое ухо, несколько волосков в усах и пучок в виде запятой на подбородке. От частого смеха и богатой мимики глаза его были в лучистых морщинках, а рот заключен в скобки до самых ушей. Он весь дрожал от хохота, сидя по-турецки на старой козьей шкуре, хлопал себя по острым коленкам, откидывался назад, двигая кадыком, ребрами и голым морщинистым животом. Ему было на вид лет сорок, и даже меньше. Свой год рождения он отсчитывал по периодам в тринадцать лет, в которых каждый год — именуется по знакам Зодиака: год обезьяны, свиньи, курицы, барана, лошади и т.д. можно было легко убавить или прибавить возраст на тринадцать лет. Ни паспортов, ни метрик в то время не было, а у сельских жителей и удостоверений никаких — живет себе человек, что птица, и даже воинской повинности не знает.

Царское правительство «туземцев» не брало в армию, считая их ненадежными и неспособными, а советская власть пока еще не добралась до воспитания этой темной массы, из которой так или иначе придется ковать граждан. Каковы будут из них граждане и каковы солдаты — покажет будущее. В то время я с увлечением наблюдал и испытывал Чоянбаша, и я постоянно мысленно искал ему полезное применение в будущем новом советском обществе, где «производительность труда» в конечном счете решает все.

Меня уже не было в Яродаре, когда началась Отечественная война, на которую, как мне потом рассказывали, попал Чоянбаш. Там ему с его напарником поручили пасти баранов, предназначенных для продовольствия армии. Он с товарищем, таким же неграмотным киргизом, в первые же месяцы войны оказался в тылу у немцев, а часть его неожиданно отступила. Пастухи не растерялись и, ловко лавируя в лесу, не дали немцам поживы, но и к своим пробраться не смогли. Спасая свое стадо от волков, медведей и от немцев они прожили в Брянских лесах два с лишним года — и сами были сыты, и стадо у них не уменьшилось, а когда части Красной армии вновь заняли район — они сдали своих баранов и пошли сражаться. И оба пали в бою за плацдарм на Висле. Такова была судьба одного из могикан киргизского «кедея» с яродарской земли. Все-таки он стал гражданином и воином и пал в бою за свою великую родину, о которой он раньше ничего и не знал.