Д.М.Милеев. Воспоминания. Табун

Дата публикации: 06.07.2014 2:51:29

Меня привлекала идея табунного коневодства — дикая лошадь была моей страстью с детства, а тут еще прибавилось интереса от того, что никто не верил в это дело, никто не согласится взяться за него. Для меня оно сулит много интересного, так как в нем я буду постигать опыт жизни, материал будущего художника — здесь все породы азиатских лошадей, а в истории лошадь играла выдающуюся роль, как ближайший друг и помощник человека, разделившая с ним все его ратные и трудовые подвиги.

Первого января тысяча девятьсот двадцать третьего года я принял остаток табуна. Со мной остался один конюх в Пятигорске и два табунщика в Чибыре, на табуне сосунков в двести голов. Семь лошадей висели на подпругах под дырявой крышей, истощенные до последней степени, голые от чесотки, с объеденными гривами и хвостами. Этих лошадей я не принимал — они были при «зачистке книг» списаны, как издохшие от чесотки.

«Рабочие» лошади около тридцати штук бродили по огородам, добывая из-под снега слабым копытом недоеденный навоз, гнилую солому и просто курай — сорную траву — либо глодали торчавшие кое-где, еще не вырубленные деревья.

Все к подписи было подготовлено, и получив ее, бывшее начальство уехало в соседний поселок Дмитриевский, за тридцать две версты, где продолжало пьянку и глумление над тем, что «дураку осталось». Это начальство не думало и не снискало себе уважения ни у киргиз, ни у русских крестьян богатой Таласской долины. Над конезаводством смеялись — и по заслугам. Огромное количество лучших лошадей, взятых по конфискации у кулаков, отобранных у басмачей, всего Туркестанского фронта — от Закаспия до Ферганы и Семиречья, взятых на учет в кавалерийских частях Туркестанского фронта с целью воспроизводства в хозяйствах типа теперешних конесовхозов — все это было безответственно погублено. Из полутора-двух десятков тысяч лошадей осталось двести сосунков без корма, глаз на глаз с волками, без привычной защиты взрослых лошадей.

«Для связи с населением» у меня был помощник — местный богатый коневод Кавай — ему полагалась ежемесячная зарплата. Он жил у себя в ауле — за пятьдесят пять верст от Пятигорска, где была штаб-квартира опытного отделения (поселок Пятигорск был выселен и развалины его именовались теперь Аралом, что значит остров, так как название произошло от острова между двумя руслами Таласа, на берегу которого стоял Пятигорск). От Чибыря Кавай жил в десяти верстах, от Талдыбулака, где также были выпасы и сенокосы отдельно — за пятнадцать верст. Его можно было видеть только по поводу зарплаты. Ценилось получение его влияния, а не труд, но такое положение в те времена было нормальным. Считали, что если не будет Кавая — киргизы выгонят оттуда конезаводство. Действительно, все кругом бурлило. Сафаров, ком. Национальной бригады, по этим местам прошелся пожарами, контрибуциями и выселением русских и немцев. По дороге в Пятигорск мы с С.Ю.К. видели бывший немецкий поселок Иогансдорф: дворы разорены, сады вырублены, хаты сожжены. Во дворах, где остались хаты — у них на крыше проделаны дыры «для вентиляции» и туда загоняли скот, а посреди двора стояла юрта, в которой теперь жил хозяин.

Поселки Пятигорск, Чибырь, Талдыбулак тоже были выселены и уничтожены. Эти поселки, при которых имеются большие клеверники, теперь богатые коневоды стремились захватить в свою пользу и только ждали ухода старого начальства.

Мне сразу пришлось искать фураж, не имея на это денег. Однако, бедняки из киргиз — это моя стихия: я знал, что у них найду поддержку, и не ошибся. На следующий же день я завязал с ними знакомство по радиусу в пять-шесть верст и раздобыл в долг («насия») до осени: половы, сена и даже зерна. Начали возить к себе во двор конюшни, но запрягать не во что: лошади не тянут, хомуты не по лошадям, а в хомутинах — гвозди. Оси у бричек съедены и на колесах «восьмерки», так как втулки от отсутствия смазки, сгорели и выкрошились.

С собой я привез шорника — старого служаку, бывшего старшего нарядчика конезавода Ж-ва. Жил он у своей дочери теперь и за свою работу просил всего лишь посеять ему гектар пшеницы. Он перешел к нам и отремонтировал хомуты, шлеи, вожжи, недоуздки, уздечки, седла, нагрудники, постромки — работал целый год. Теперь вся сбруя была на его попечении — смазана, подогнана на каждую лошадь и висела в амбаре на кольях. Брички отремонтированы в Дмитриевке у кузнеца Ш-ва «дяди Коли», у которого мы снимали «заезжий двор», расплачиваясь сеном, которое косили для него в наших привольных степях. Горное сено было душисто, питательно и хорошо поедалось лошадьми и коровами. Лошади на этом сене, стоявшие зиму даже без зерна, поправлялись. Наши лошади, когда приходилось бывать на конезаводе на Масловке (управляющим старой Гос.Сырдарьинской конюшней был генерал Маслов) отказывались от тамошнего сена, так как у них покосы на «сазах», где близки подпочвенные воды, и травы — кислые, без аромата, а по питательности намного уступают горным.

Пока поправлялись лошади на чужом сене, надо было готовиться к весенней посевной. Есть земли; будут лошади, плуги, но нет семян. Свои услуги мне предложили немцы, бывшие крестьяне села Иогансдорф, которым теперь отвели участки выше села Дмитровка, но где у них пока дело не ладилось из-за маломощности хозяйства. Они предложили условия, которые были обычны в те времена для чарикеров-издольщиков: их семена и труд; отделение предоставляет землю и рабочих лошадей: урожай пополам (после возврата их семян). Так, к работе были привлечены пять семей. На острове стали засевать клин в сто га.