Д.М.Милеев. Воспоминания. Ольгин луг.

Дата публикации: 13.04.2014 3:03:52

Одичавший конь оказался в урочище «Ольгин луг». Это романтическое название давно привлекало мое внимание. Еще в тысяча девятьсот тринадцатом году по пути с Памира в Сарыташе к нам присоединился военный топограф, закончивший там свою работу, очень веселый и общительный человек с огромной рыжей бородой. Мы очень быстро сдружились, и он всю дорогу до Оша рассказывал мне про жизнь на Памире и между прочим об этом урочище. Название «Ольгин луг» это урочище получило на пикнике, в котором участвовали жены топографов, офицеров и исследователей Памира: среди женщин было три Ольги, в том числе жена знаменитого исследователя Федченко, Ольга, сама впоследствии известный ботаник, исследователь флоры Памир-Алая. Мне хотелось поближе познакомиться с этим замечательным лугом трех Ольг, и мы проехали его весь снизу доверху, красота которого излучала какую-то особенную теплоту осени, может быть теперь больше от пристрастия к ней. Для пикника действительно место роскошное и по ширине своей соответствует широкой русской натуре.

В верховьях этой долины, называемой у киргиз Каракол, мы обнаружили коня. Рассыпавшись цепью, мы принудили его спуститься в узкое ущелье, из которого не было выхода, и при помощи укруков заарканили его. Тут же его заседлали и никто не оспаривал у меня право первому проскакать на нем. Лошадь была, видимо, давно отпущена на волю. Глаза были дикие и налились кровью, это особенно чувствовалось, если смотреть в профиль, но, поскольку, это была езженая лошадь, никаких особых диких приемов у нее не было: металась при седловке, не давала подойти, храпела, давала свечи, падала на землю, грызла удила — все как обычно; главное, что она не была злой и не кусалась.

Когда я оказался в седле, она взяла с места в карьер, немного потрепала, стараясь освободиться от всадника, но вынуждена была скакать туда, куда ее направляли, и как все лошади, наконец, сморилась и вся в мыле сразу переменила свой цвет и вид. Ноги ее тряслись, сердце билось так, что через подпругу было слышно, пена клочьями летела на красную глину, ноздри раздувались как у пристяжной на масленичных катаньях.

На следующий день мы встречали Х.М.К. с детьми Д.М. и М. И мы решили эту встречу ознаменовать улаком, где испытать и дикого коня. Надо было купить козла. Я объявил, что этого козла мы непременно должны взять в последнем заезде (такой обычай), чтобы он достался нам, как приз, иначе нам нечего будет есть, так как наша смета была превышена. Все выразили радость и уверенность, что козел достанется нам. На новом вороном, хотя он и не был достаточно тренирован, действительно джигиты могли скакать с улаком в гору и, сделав круг, оставить позади преследователей; очертя голову, спуститься вниз, чтобы бросить козла на призовое место. Козла мы легко выиграли. Принимали в нем участие местное население, человек около ста. Тогда я объявил, что так как мы сэкономили деньги во время охоты, то можем купить еще барана, чтобы лакомством (козел, побывавший в улаке, превратившийся в котлету, считается лакомством) угостить местных аксакалов и достойных джигитов. Итак, в эти дни были три счастливые удачи — поймали дикаря, встретили Х.М.К. и угостили «хозяев поля» улаком.

Несмотря на все свои достоинства, однако, вороной не стал моим верховым конем: через несколько дней он превратился в смирного теленка с отвислыми ушами. Это не отвечало прежде всего моему эстетическому вкусу. Вскоре под Узгеном я добыл такого коня, о котором буду вспоминать всю жизнь и подобие которого нашел лишь в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году в Хвалинге, когда ездил собирать этюдный материал на месте сражения с Энверпашой для картины «Разгром Энверпаши». Здесь я обнаружил родичей той прекрасной породы лошадей, к которой принадлежал мой любимец из-под Узгена. Если раньше я всегда был поклонником текинской лошади, то отныне моими любимцами стали лошади хавлингской породы, сочетающие в себе дивную гармонию и красоту экстерьера, силу, резвость, живой нрав и прекрасный характер. Ничего лучшего человек тысячелетней историей не мог воспитать в лошади, как эти качества.

Очарование коня этой породы было столь непостижимо, что я боялся его брать в свои рискованные операции и оставлял в Гульче, в конюшне, чтобы его не поранили и не убили. В походах я думал о нем и возвращаясь, спешил, как на свидание, прося у него прощение, что покинул его надолго, заставив его скучать, может быть, терпеть грубость, равнодушие и небрежность в уборке и, чего доброго, еще не прочищенном на решете ячменем. Своим ржанием, буйным, радостным, от которого он не мог угомониться и тогда, когда я уже возле него треплю его шею, прижимаюсь щекой к его щеке, шелковистым губам и ноздрям; кладет мне голову на плечо и радуется, как соскучившийся пес. И в лошади и в собаке есть что-то такое, что роднит их в своих чувствах с человеком, вероятно, это результат тысячелетней дружбы, преданной службы. Этим качествам надо ставить памятники, но почему-то их нет ни в одной стране.