Д.М.Милеев. Воспоминания. Семь пудов золота.

Дата публикации: 06.04.2014 3:17:17

В мехмонхане Ширмата обнаружили курджум золота в китайских ямбах, весом пудов на семь, столько же серебра, а бумажных денег — два вьюка, в мешках. К ценностям были приставлены два моих джигита с ружьями со взведенными курками. Оружие все мои джигиты снесли в мехмонхану. Всех остальных попросили выйти. Устроили совещание с М-вым. На допросе Ширмат кричал, что у него есть «Худжаин» — Халхаджа и еще выше. А кто же это выше? — «Коинсыл». Выяснилось, английский консул в Кандагаре. Это золото он везет Халхадже. Семь пудов золота! Однако я продолжал допрос, стараясь не выдать теперь уже и перед М-вым своего волнения, — передо мной, как великая тайна, раскрылись слова Маркса, что англоимпериализм действует подкупом и на Востоке завербовал себе на службу всех вплоть до дервишей. До сих пор это была для меня форма, лишенная содержания. Мне все надо было пощупать своими руками и увидеть своими глазами. И тем ошеломляюще было это открытие. Это такое количество золота, из-за которого пойдет война: как я был слеп, когда не договорился с П.Д.К. о связи, когда считал, что народу я могу служить только своим будущим искусством и все положить на эту цель. Таких обстоятельств я не предвидел. Зная колдовскую силу этого золота, столкновение с так называемым временным правительством — Мадаминбек, Монстров, Муханов, которые были в Кашгаре, и, конечно, тоже имеют дело с тем же английским консулом, мы решили сделать процесс необратимым — пусть столкнуться все страсти — Ширамата с его двумя помощниками велели расстрелять; остальным дать по двадцать нагаек, взять обещание больше не грабить и отдать на поруки Элликбаше. Населению раздали все, что было награблено шайкой — это был великолепный базар. Из-за золота не спали две ночи. По пути в Гульчу, Мерген, подъехав, сказал: возьмите, командиры, золото и серебро, а бумажные деньги разделите между джигитами — они этого просят. Уговорил не просить об этом — мы, мол, боремся за народное дело и не будем подражать басмачам, которые только грабят народ.

Ночевка в дороге внушала нам всяческие опасения, но, к счастью, прошла спокойно. На следующий день курджум с золотом, серебром и тюки бумажных денег были сданы под расписку казначею полка Н-ву. На душе стало легко, но мысли о политическом значении всего этого, больше уже не давали мне покоя. Нужно было ждать осложнений.

В Гульче появился отряд халхаджинцев под командой русского человека и этот русский был С-чев В., скобелевский гимназист, окончивший раньше меня гимназию года на два-три (с золотой медалью); сын горного техника предпринимателя, бывший со мной как старый товарищ, в дружбе. Держался он очень замкнуто, и цель своей миссии держал под замком.

В Гульче на должности следователя был О.В.Ф., ошский житель, бывший частный поверенный, знакомый с Халхаджой еще до революции — и, по его словам, бывший с ним в «хороших отношениях».

Из Кашгара вскоре была получена телеграмма: предать меня военно-полевому суду за обострение политических связей с Халхаджой и расстрел его представителей (Ширмата). Командиры дружно встали на мою защиту и С.Ю.К. уладил это дело. А через несколько дней сам предложил мне выступить в район Малого Талдыка, где халхаджинская шайка под началом курбаши По-ка грабит население; жалобы поступают чуть не каждый день, посланные туда два взвода, один за другим не могут обнаружить По-ка. Его шайка в сорок человек и вооружена наполовину трехлинейками. Я тотчас выехал. У меня во взводе уже тридцать пять человек, но трехлинеек нет. Узнаю от населения, что шайка По-ка ночует в двадцати верстах в сторону Науката. Оставив гарнизон в Талдыке, я с одиннадцатью человеками ночью направился, чтобы накрыть шайку с хода, когда она еще не знает о моем приходе и имеет только сведения об уходе моих предшественников здесь. На рассвете мы ее атаковали — опять с воем и гиканьем: удалось поймать только пять человек, а остальные удрали. Оставив двоих с пленными, с остальными девятью джигитами я погнался за басмачами, скачка шла с обоюдной стрельбой на большом расстоянии; басмачи быстро прекратили бесполезную стрельбу, многих, их было видно, скакали на неоседланных лошадях, расстояние между нами все сокращалось, как впереди мы увидели кишлак, в котором зашевелились и подняли стрельбу... большой отряд басмачей. Отступать? — Догонят на своих лошадях. Построиться и продолжать атаку, усилить стрельбу! (надеясь на единственный путь спасения — панику). И вот эта желанная паника — побежали! Бестолково, густой толпой, запружая улочки, пешие и конные. Захватив в кишлаке свежих лошадей и побросав своих, бросились сами на утек, и, только вернувшись в ущелье, вздохнули. Сорок верст быстрой езды и тридцать верст бешеной беспрерывной скачки! Без куска хлеба и глотка воды. И бессонная ночь к тому же.

Это был сам Халхаджа. Он удрал в тот день за сто километров и там его потрепал какой-то отряд Красной Армии и потом он очутился у Курширмата, в Гарбуве, где они решили вместе идти на Гульчу (за золотом).

В Талдыке жители аулов с плачем и жалобами на басмачей прибывали и прибывали. Знакомая уже картина — грабежи, насилие, голод. Старуха, ведя за руку девочку лет пятнадцати, которая рукой прикрывала свои глаза от стыда, опознала насильника и требовала расправы над ним, как с теми, которые, как они знали, были ликвидированы в Атку и Белсули. Зная, что я их уже не отпущу и они понесут заслуженную кару, население требовало рассчитаться с ними на их глазах, что двое из них — главные грабители и насильники. С этими двоими я велел рассчитаться, выведя их за аул.

Через два-три дня по прибытию в Гульчу, меня снова вызывает следователь; новая телеграмма временного правительства из Кашгара — предать военно-полевому суду.

Порвав «дело» на глазах у следователя, я собрал свой отряд и вышел за пределы Гульчи в долину Джусалы и оттуда написал: или прекратите дело и я вернусь, или будем драться. Мои товарищи, командиры, все встали на мою сторону и потребовали моей амнистии. Мой взвод в тридцать пять человек считался уже лучшим в полку, проверенным на деле; он уже имел звание «ударного» и со всего полка шашки были переданы в мой взвод, с назначением первым идти в атаку в случае какой-либо операции.

Каждый день прибывали новые джигиты и все просились в мой взвод — привлекала их не только слава, но мое обращение с населением. Я просто любил киргиз; некоторых мне рекомендовали как хороших певцов, музыкантов, охотников. Мне уже некуда было их брать. Теперь, когда мой взвод вышел из состава полка, — это могло погубить репутацию всего полка — С.Ю.К. «амнистировал» меня.

Тучи сгущались над нами, но все были по-прежнему беспечны. Я раздобыл себе бумагу, карандаш и стал с увлечением делать наброски композиции для памяти на военно-исторические темы и зарисовки с натуры — больших пейзажных, как фона для будущих картин. Зарисовал и предметы обихода, орнамент, резьбы, чеканки, ковров, курджумов, вышивки. Я еще не знал как строить картины, но собирал материал «впрок». С.Ю.К. просил меня выехать на встречу его семьи, возвращавшейся с Памира, и проводить ее в Гульчу. В окрестностях Акбосачи, станции под перевалом Мойдык, ходил в горах одичавший конь. Хозяин не пожелал его отдать басмачам и отпустил на волю. Рассказывали всякие сказки об этом коне; зубами и копытами он уничтожил семь волков, напавших на него на пастбище, в улаке он был всегда первым и одинаково шел что в гору что под гору, что многие его пытались поймать, но он всегда уходил; в облавах, будто, участвовало по сто и более человек — и безрезультатно.

Это было очень интересно — попробуем и мы поймать. По пути мы имели время еще и поохотиться на диких козлов: мы взяли пять козлов, хотя мне не удалось подстрелить и одного. Было очень досадно: ведь я считал себя порядочным охотником, учил стрелять других, а сам оплошал. На мою долю достался один улар и интересное наблюдение за барсом, что поглотило все мое время. Барс скрылся в завале, где я его не смог обнаружить и потерял его след. Мергены вырезали себе чилбыры от заднего копыта вдоль живота и до переднего копыта: длина получалась порядочная: полтора «кулача» (мера раскрытых рук). Как раз на поводок для лошади. Мошонки пошли на выделку элегантных табакерок для насвая. В этих мешочках насвай не сохнет. Такая ганча завязывается шнурком и носится на поясе, напоказ. Ганча делается из кончиков киичных рогов, украшается серебряным узором и очень ценится. Головы оставили на месте, так как их тяжело было носить, шкуры получал стрелок, а мясо делилось на всех участников, а в данном случае на весь взвод.

В семнадцатом веке на Памире побывал Марко Поло. Описал архара, но три столетия в существование их не верили, пока Семенов-Тяньшанский не описал архара; он встретил их промчавшихся мимо, поднимая пыль, на Сарыджазских сыртах Тяньшаня, поднимаясь к Хан-Тенгри.