Д.М.Милеев. Воспоминания. Побег из тюрьмы

Дата публикации: 10.05.2015 2:19:00

Тут я почувствовал, что весь интерес к «тюрьме» у меня исчерпан. Если я буду здесь сидеть, сложа руки, то через несколько дней я уже не в состоянии буду ни перепрыгнуть через этот забор, ни одолеть стражу, заедят меня вши и никакой пользы от своего приключения у меня не получится. Тогда я решил действовать быстро.

— Убедил стражу, что мне надо напоить и накормить свою лошадь — для истого киргиза этот аргумент всегда достаточно убедительный. Меня провожал милиционер одетый просто, по-киргизски, с самодельным патронташем и пропыленной берданкой с потертым стволом — верхом на худой саврасой лошаденке, как оказалось, собственной.

У двора, где стоял мой конь, стражник сошел с коня, разнуздал его и, придерживая за чилвыр (чумбур), сел удобно на корточки, а мне велел убирать своего коня — напоить, дать клевер. В конюшне я быстро заседлал своего товарища и, взяв ружье и курджум, сел и карьером промчался мимо своего караула. Он выстрелил и пустился за мной. Из поперечной улицы ему на помощь выскочил другой конный милиционер и, стреляя на ходу и не попадая, они теперь преследовали меня вдвоем.

Поселок всполошился, повыскакивали люди, собаки. За поселком в реке Карасу пришлось врезаться в глубокую по седло воду, тут они довольно сократили расстояние, но потом я их в свою очередь бросил чуть не на целую версту. Скакать надо было 12 верст до паромной переправы — по пути аулы, откуда могут подать помощь моим преследователям. Тогда я решил идти вплавь — предприятие, на которое не рискнет ни один из моих стражей, т.к. у них и лошади слабые и риск большой — в это время, в половодье Нарын бродов не имеет. Кое-где у меня лошадь плыла, не доставая дна ногами, и, чтобы облегчить ее, мне приходилось, держась за гриву, сползать с седла и плыть рядом, работая ногами и загребая одной рукой. Когда лошадь выходила на мель, я снова садился в седло и отдыхал, падая головой на ее высокий затылок. У лошади чувствовалась неизбывная стальная сила; пули летели иногда близко по воде, иногда проносились беспорядочно в воздухе, но не было пристрельной стрельбы, какая чувствуется у мастеров этого дела. Переправившись через несколько русел, из которых одно было особенно глубокое и волны его накрывали нас с головой и даже относили вниз по течению, мы оказались на расстоянии целой версты от джигитов, которые теперь стояли на противоположном берегу Нарына и о чем-то совещались.

Я расседлал коня и начал сушить потники и одежду. Протерев ружье, я попробовал выстрелить — теперь уже в сторону моих преследователей — получился хороший дуплет, но пули, конечно, никому не могли причинить вреда.

Если второй джигит поскакал на паром, то он появится здесь никак не ранее двух с половиной часов: час туда, час обратно, полчаса на переправу. Кроме того, он один не рискнет ехать ко мне — ему нужно искать компанию — а за два часа потники у меня высохнут и я смогу ехать дальше, держа курс на перевал Каракуль. На ночь глядя туда за мной тоже не рискнут ехать, следовательно, я буду уже вне досягаемости, тем более, что нельзя мерить силы моей лошади и милицейских кляч.

Мой страж на том берегу продолжал меня сторожить, а я, купаясь, принимал воздушные ванны и приводил в порядок седло — это было теперь главное перед броском за перевал. Когда все было готово и скоро можно было ожидать гостей, я сел на своего гнедого, растолковав ему со всей возможной ласковостью (что он очень любил и ценил!) — какого я от него требую подвига — и мы двинулись в путь бодро и весело. Под верхом он никогда не споткнется и не шел охнет всадника в седле.

Тропота его была на 9-10 верст в час. Мягкий ход и «шелковый» повод доставлял всаднику величайшее наслаждение, а красота его движения была полна очарования, как он держал голову, как нес хвост. Как чутки были его красивые уши, и глаз полон огня и отваги! Сидя на таком коне, я бывал счастлив, — до болезней ли тут, когда все расстояния тебе покорны!

Быстро проехав ровные дороги и пологие места, мы постепенно втянулись в ущелье. Настал вечер. В чистом небе скромно засветились звезды, а затем на дальние склоны темного ущелья упал прозрачный свет — всходила луна.

Рядом с каменистой тропой бежал ручей; скалы и кусты громоздились по обочинам, силуэты их строили сказочный мир вокруг; обшарпанные ветви, как трещеткой били временами по курджумам, брызги порой освежали лицо. Вдруг послышался впереди цокот лошадиных копыт; кто бы это ни был, надо занять выгодную позицию для обороны и спрятаться.

Я остановился в пяти шагах от тропы за осколком скалы, упавшей на дно ущелья, из-за которой мне была видна дорога, но меня с лошадью скрывали кусты. Я боялся теперь лишь одного — выдаст лошадь, которая, завидя других лошадей, всегда ржет, беснуется, всем своим поведением выражая лошадиную страсть к борьбе, скачкам, атакам. Но тут было другое: мой конь, будто понимал всю ответственность момента, стоял как вкопанный, лишь насторожены были уши и сам он дрожал, как лист осокоря, даже не повернув головы к проезжавшим мимо один за другим всадникам. То были, по-видимому, басмачи — за спинами у них виднелись ружья. Пропустив их мимо себя и удостоверившись, что больше никого нет, я с облегчением вздохнул, обнял за шею своего умного товарища и выехал на тропу. Луна вскоре вышла из-за скал и освещала тропу. Холодный серебристый свет ее струился бездушно и ровно, подковы стучали по серому камню, впереди мерцали далекие ледники. Когда мы выбрались из ущелья на пологую седловину перевала, запахло летовками, но все кругом было погружено в глубокий сон. Рассвет мы застали перед спуском вниз. Выбрав хорошую нетронутую лужайку, я пустил коня на траву, а сам прилег вздремнуть, чтобы встретить солнце над Ферганской долиной, с новыми силами одолеть длинный спуск. Я проехал верст 60 и теперь мне не страшна никакая погоня, да и территория не подвластна «власти на местах», о которой я теперь имею хорошее представление.