Д.М.Милеев. Воспоминания. В лесничестве

Дата публикации: 30.08.2015 2:09:32

Всего за сезон охоты, т.е. с октября по январь, я добыл тридцать с лишним кабанов (не считая потерь), и доставив мясо и шкуры в кооперацию, а также и всю пушнину в охоттоварищество, получил по отовариванию такую массу охотприпасов, что мне хватило бы их на 10 лет. Кроме того, мне выдали мануфактуры более ста метров и заготовок на 8 пар сапог. Такого капитала я никогда не мог бы заработать никакой службой. Я окреп физически, голова моя больше не болела, нервы были в порядке… и я снова поступил на службу. Теперь уже по новой для меня, но очень подходящей по обстановке линии: я стал помощником лесничего; мне предоставлена была квартира на кордоне в лесу с прилегающим к нему фруктовым садом; я мог, пользуясь воздухом, живя в лесах, продолжать знакомиться с пейзажем и населением юго-западной части Ферганского хребта; Базаркурганской лесной дачи и Тогус-тороу (северо-западная часть хребта до р.Нарын).

В марте месяце началась полоса обвалов: весь день грохотало в горах, лавины шли одна за другой беспрерывно; обнажались, как в театре, горы, бежали ручьи, пожелтевший снег оседал на тескеях (северных склонах) лесистых предгорий, а на купгелях аткулак (конский щавель) поднялся уже на четверть; на глазах грибом вспучивалась и трескалась земля и из под нее вырывалась к солнцу зеленая шапка ферулы, которая на завтра уже превращалась, как в сказке, в миниатюрное деревце, формой напоминающая шахимарданский карагач, круглый, как шар, и темный, как ночь, потому и названный «черным деревом»; в пейзаже это действительно самое темное пятно, но нарядное и привлекательное в живописи. Скоро зацветет карамарт и склоны подножий гор, вершины которых еще в снегу, покроются белой кипенью сплошных зарослей этого кустарника. Затем зацветут яблони, в апреле зацветет неприметными зелеными цветочками орех, одновременно одеваясь в листву, которая постепенно сделает леса непроглядными, глухими, образуя такую тень, что весь подлесок уйдет на край, а вокруг корней останется только зеленый ковер трав, которые ни лошади, ни корове не годятся на корм. Сенокосы останутся лишь на открытых полянах, каждую из которых теперь имеет в виду либо пасечник, либо житель кишлака, намеревающийся где поближе накосить себе сена на зиму.

Пырейное разнотравье дает сена по 200-300 пудов с гектара, если не пускать сюда скотину и скосить вовремя. На полянках повыше киргизы любят посеять просо и тогда переселяются туда со своей юртой, т.к. просо надо охранять и от потравы (для этого поле обносится забором из колючих ветвей боярышника) и с середины лета — от воробьев, дикобразов, кабанов и медведей. Местные обыкновенные воробьи, которые кружат стаями — еще пол беды: комок сухой глины, выпущенный из пращи неусыпного стража, прогонит сразу всю стаю. Но вот прилетает сибирский воробей (прилет его знаменует наступление первых заморозков на севере), этот юркнет незаметно и, пока каждого не выгонишь, он будет сидеть на метелке, и выклевывать зерно. Дехканин очень ревниво относится к потраве — гибель одного стебля вызывает взрыв горя, негодования, крика, проклятий и обвинений. Если скотина появится на краю поля — весь аул, несколько юрт, поднимает тревогу, кричат «джепкойды, джепкойды», а это — призыв к всеобщей атаке из всех юрт всех присутствующих — мужчин, детей, старух; женщины, закинув за спину ребенка, держа его плачущего за руку, другой поднимая что-либо с земли, чем можно ударить скотину — все бегут, сорвавшись со своих мест и долго еще преследуют скотину, удирающую в лес напролом, задрав хвост трубой и блестя на солнце глянцевитой отмытой дождями шерстью на гладком нагульном теле, на котором пластами теперь лежит сало, которое трепещет, дрожит и волнами ходит на гладких боках, висит на штанах и ходуном ходит на горбе, зажигая восхищенный огонек в глазах исконных знатоков и ценителей хорошего мяса и туша в них злобу, предшествовавшую всей этой погоне. Коровы лезут на поле лишь из озорства: они сыты всем, кормов у них под ногами много, и теперь хочется только побаловаться запретным плодом. Если одна лезет и образует пролом в изгороди (на это тоже есть свои специалисты), то другие ждут, притаившись в лесу. В случае неудачи, поводырь, вожак ведет стадо на пшеницу, на кукурузу, а это может быть за 4-5 километров — идут играючи, как на прогулке. Дойные коровы только обязаны вернуться вечером к своим телятам, и, вспомнив о них, покидают ораву бродяг, чтобы отдать молоко и облизать, и причесать свое тощее до сих пор не облинявшее детище, с голыми от постоянного лежания на привязи коленками и с лепешками присохшего мусора и навоза на боках. Жеребенка из под дойной кобылы хоть отпускают на ночь с матерью, а теленок должен лежать все лето возле юрты и только осенью его отпустят на волю, т.к. большинство коров доится только полгода, а затем корова сама добывает себе подножный корм, либо, прибитая к стогу, будет питаться там без присмотра хозяина, покуда хватит сена. Тогда хозяева, взявшись за лопаты, проложат траншею в снегу до аула и вызволят скот из снежного плена. Снег здесь бывает в полтора и два метра глубиной.

Сообщение между кишлаками иногда прекращается, пока жители их, идя друг другу навстречу, не пробьют лопатами траншею, по которой можно ехать верхом. Лопаты здесь делают из орехового дерева, вырезая их целиком из сутунка длиною в полтора метра, не считаясь с количеством отходов, которых в несколько раз больше, чем древесины в самом изделии. «Лес не имеет границ — чем больше рубите, тем больше растет», хотя убыль лесов бросается в глаза каждому.

Из ореха и горного ясеня мастера вытачивают посуду — тавак, могара, даже подносы. Заказчик может получить нужный ему предмет, если отправится вместе с мастером в лес, поможет ему свалить назначенное мастером дерево, распилить его и затем, сидя за станком с ременным приводом, будет крутить его, пока мастер резцом не изготовит ему чашку. Потом это изделие обжигается тут же на костре, пропитывается ореховым или кунжутным маслом — и оно готово. Цену за это изделие определяют количеством зерна, которое поместится в этот сосуд «с горкой». Осенью мастер приезжает к заказчику на «хырман» и получает с него плату натурой. Такой долг называется «насия».

Лучшим мастером по выращиванию просо во всей округе был Сатар. Если бы он выращивал его в условиях колхозов, до чего он не дожил, его наградили бы орденом Ленина: 1000-1200 пудов в расчете на гектар. Но сеял он немного — какой-нибудь клочок, обычно свежей земли, где-нибудь в лесу, на косогоре, или на гребне бугра. Старательно расчищал его, распахивал, сеял вручную, хорошо огораживал, подводил к нему арык, затрачивая на это массу усилий, иногда строя деревянные желоба на высоких подножках или подвешивая их в обход скалы. Вовремя давал воду и тщательно охранял, не допуская никакой потравы. Однако собранного урожая ему хватало едва до конца зимы: как только поспеет просо, начинается приготовление бузы — напитка, служащего для бедноты этого района почти единственным питанием.

Буза варится по очереди — то у одного, то у другого соседа. Когда она готова у одного — это становится известным далеко в аулах — и тогда все собираются в эту юрту. С утра до вечера, пока есть буза, ее подогревают в казане, процеживают через марлю или другую тряпку и пьют, сидя в кругу. Буза пьяная, поэтому «бузахуры», истощив запасы в одном месте, едут подгулявшей ватагой в другое место, оттуда в третье. Чарвак — узбекский кишлак славится своей бузой на весь базаркурганский район, и здесь ее привыкли производить для продажи, чашка — один рубль.