Д.М.Милеев. Воспоминания. В Майдантале

Дата публикации: 27.03.2016 2:33:52

Зимой я сделал картины для Геологического музея и на следующее лето вновь добился экспедиции, на сей раз в Майдантал, где проходит знаменитый Кумбельский разлом.

На этот раз у меня было три лошади и двое рабочих, но обстоятельства сложились иначе. В Ангрене ко мне попросились три охотника, которые согласились, что продукты, получаемые на троих, будем делить на пятерых, а охотой будем добывать остальное.

Со мной из Ташкента выехал студент 3-го курса Ташкентского художественного училища Вася Нечаев и жена Екатерина Аполлоновна, которая рассчитывала провести с нами свой отпуск, а затем уехать через Чимган, оставив, нас одних.

Лошадей я получил опять на Алмалыкской конной базу (тогда строительство комбината еще только начиналось и строились только его первые домики), и привел их в Караины за Ангреном, где меня дожидался В.Нечаев, прибывший сюда на базу геологической партии заранее. Жили мы здесь несколько дней, пока я подыскивал себе рабочих. Мой знакомый, бывший заведующий военным столом, охотник, попросил взять и его товарищей, работавших на шахте. Я согласился, рассчитывая, что они будут добывать нам мясо, а мы с Васей управимся с лошадьми. Эти несколько дней я с утра до вечера работал на этюдах, а когда люди пришли, мы отправились в путь.

Дорога лежала через Ирташ и перевал Адамташ через Чаткальский хребет. Перевал не трудный и на следующий день мы его перевалили и остановились в урочище Куракты, у родничка, на склоне горы, покрытой арчей.

Внизу, в урочище Табаклы стоял большой табун лошадей в 400 дойных кобыл. В больших палатках жили табунщики, которые с утра до вечера угощались кумысом и уже к полудню все были нагружены им до такой степени, что оставалось только спать. Однако все это благоденствие 15-20 мужиков держалось трудом одной женщины, которая одна доила 15-20 кобыл 3-4 раза в день, сливала этот кумыс, то есть ведер 20 в саву и потом целую ночь выбалтывала его, вставая для этого 5-6 раз, чтобы кобылье молоко превратилось в райский напиток — и питательный и пьяный, который зовется сладким вином «кумыс». Работа табунщиков была в том, чтобы троим из них на ночь угнать табун вверх и там, завернувшись в пустун, выспаться и к утру пригнать лошадей к стойбищу. У всех был здоровый вид, сонный, оплывший от сна и жира; красные лица выдавали их благоденствие и полное довольство. На прохладной летовке, среди моря кумыса и бесконечного количества баранины — чабаны соседних отар ежедневно пировали тут же, и за кумыс отплачивали табунщикам заправкой мяса в общий котел.

Вася понравился табунщикам, и, когда он приходил с бидоном к ним за кумысом (5 рублей за литр), они спаивали ему еще бесплатно столько, сколько он мог вместить в свой желудок; и надо сказать, Вася умел много выпить, посидеть и порассказать, и не брезговал никакими кушаньями.

Вообще, продажа-продажей, расчет деловой, без скидок и добавок, а угощенье- угощеньем: пили на соревнование — кто больше, т.к. кумыса девать некуда — до базара не довезешь — прокиснет; пресытившиеся гуляки, праздные (волков здесь не было и лошади паслись без присмотра, невдалеке от стойбища), пьяные, некоторые из которых тут же засыпали (под брезентовым шатром их набиралось до 30 человек), любили устраивать «асорыбкуп» («наливай сверху»), над трехлитровой чашей, которую батыр должен выпить залпом до дна, становились шутники с чаначем и в запрокинутую чашу подливали еще, а выпивоху поддерживали за плечи и под руки, чтобы он не мог оторваться от посудины с кумысом. Пролить кумыс — это позор и во избежание этого под общий хохот и подбадривающие выкрики палван (он считался силачом и богатырем) должен был так наглотаться, что встать уже больше не мог.

Среди кумысников один выделялся своим совершенно необычным видом: с него можно было бы писать портрет какого-нибудь древнего мудреца: таджик-чабан из под Ленинабада, он как-то не смешивался с толпой завзятых выпивох; выпив чашку кумыса, он отказывался от других и к нему даже не приставали; он садился где-нибудь в сторонке, глядел на горы и бренчал что-то на маленькой балалаечке длиной сантиметров в 50, сделанной собственноручно из урюкового дерева. Дека была заостренной, как бы в виде толстого шипа, которым он при подъеме на гору упирал в бельвак (поясной платок), чтобы никогда, ни в каком положении не прерывать игры. Держа балалаечку головкой вниз и засунув свою длинную чабанскую палку под мышку левой руки, он тренькал где-то у правого бедра, не прерывая музыки даже на самых трудных подъемах. А развивающиеся полы чапана тем временем тянулись по траве, оставляя на колючках клочья, отчего весь низ и все полы были у него в живописных лохмотьях, которые нисколько его не смущали, наоборот, его мысли были погружены куда-то очень далеко от всех этих неудобств. Чапан его был непомерно длинным, вероятно в расчете на то, что к концу лета он будет по пояс.

Я все время поражался этим чертам, столь необычным среди кишлачного народа, и, глядя на него, прицеливался: Хафиз! Саади! Джами! — что такой понятной стала вдруг эпоха великих поэтов и философов, которая, как и эпоха Возрождения, прошла, но в народе сохранится память об этих титанах, и рано или поздно при каких-то благоприятных исторических условиях они вновь обретут свое лицо. Это встреча, мне казалось, обогатила меня на всю жизнь верой в титанов нового Возрождения и я увидел, какими они будут на виду.

Мне очень хотелось его порисовать, но, к сожалению, он на следующий же день угнал своих баранов куда-то вверх, к вершинам Кызылнуры, где, как говорили, нет воды, но в ущельях лежит и не тает снег. Всего можно было ждать, самого нечеловеческого в облике этого человека: движимого неистовым духом искательства, самоотречения и подвига. Человек безусловного дарования как бы ушел в себя, изолировался от окружающего мира и, незнакомый с современной философской наукой, бредет самостийно, решая свои вопросы сам, не спрашивая ни кого, не учась даже грамоте, и, следуя позади своего стада, размышляет упорно, неотрывно и днями и долгими ночами, когда спать тоже нельзя, т.к. волки рвут баранов больше ночью. Он пригласил меня к себе на мясо: баран сломал ногу и его пришлось прикончить.

Не доходя и 200 метров до отары, на нас бросились четыре огромных овчарки («тюркских») и хозяину с трудом удалось спасти своего гостя от растерзания. На его стане не было ни юрты, ни палатки. Подстилкой и покрывалом во всякую погоду — от снега, дождя, от холода, жары и ветра его защищал один чапан из темно-коричневого домотканого грубошерстного сукна. На ногах были мягкие таджикские чокои. Любезный хозяин-философ напевал в нос и, изредка отвлеченно разговаривая с гостем, сварил баранину без соли и угостил меня, расстелив передо мной свой поясной бельвак (просто кусок белой материи, потерявшей свой первоначальный цвет от постоянного употребления в качестве достархана (скатерти) и полотенца, а в случае чего сумки, торбы и мешка, опахала, головной повязки и на все случаи жизни) и предложил свой большой нож для удобства еды. Хлеба у него тоже не было. Сам он съел для приличия маленький кусочек мяса, завернул все остальное и вручил мне, чтобы я отнес это моим спутникам, и пригласил, когда не будет у меня мяса — приходить к нему, т.к. у него всегда бывает мясо: бараны часто ранят себя в камнях и колючках, от мух заводятся черви и тогда больных приходится приканчивать, т.к. иначе их все равно грифы растерзают или такой баран ложиться и его не найдешь.

— А где же Ваш сменщик — чабан? - спросил я своего собеседника. — Уже месяц, как я пасу отару один вот с этими собаками; здесь, к счастью, волков нет, но стоит спуститься в адыры — каждую ночь нападают волки. До нашего кишлака пешком или на ишаке нужно добираться 5-6 дней. С баранами мы идем целый месяц. У моего товарища есть ишак; чтобы привезти продуктов, только на дорогу уходит полмесяца; денег у нас нет, чтобы купить их поблизости. Мой товарищ должен собрать свой урюк, высушить его, продать на базаре и купить муки; а мне что делать? Мой товарищ задержался, чтобы дома поработать и что-нибудь привезти, а я за это время один пасу баранов и вот уже полтора месяца живу без хлеба, а неделю назад и соль кончилась, хорошо, что соседи угощают кумысом — вот, туда к табунщикам и собираются все чабаны; кумыс теперь главное наше питание, а когда приходится зарезать барана — то и мясо есть.

С места нашей стоянки я написал этюд «Кумбельский геологический разлом». Это интереснейшая картина, на которую никто, кроме геологов, не обращает здесь внимания: все боковые отроги и сам гребень Чаткальского хребта пересечен по прямой линии «разломом», который превратил камень в глину и создал условия для удобной кочевой дороги, которая огибает ущелья почти по горизонтали, так что путнику не приходится спускаться в глубокие каменные ущелья — он их обходит по мягкой тропе, минуя пропасти и опасные обрывы. По ту сторону хребта этот разлом заканчивается перевалом «Кумбель», откуда и произошло его название — водораздел между бассейном Бельдерсая и Нуреката.

Восход солнца я писал в сторону Пулатхана — столовой горы между речками Майдантала — Акбулак и Караарча, отвесно обрывающейся со всех сторон и лишь узким перешейком соединенной с главным хребтом Чаткала. Существует легенда, что на Пулатхане был осажден со свои войском князь Пулатхан. К нему не мог подступиться неприятель и лишь измена его дочери, влюбившейся в предводителя вражеского войска и снявшей охрану с единственного прохода к крепости, привели к гибели Пулатхана и его войска. Однако предводитель неприятельского войска (по одной версии это был Искандер — Александр Македонский, по другой — калмыцкий царевич) велел тут же казнит изменницу; ей привязали камень на шею и столкнули в пропасть.

Третий этюд я сделал с видом косогора, поросшего арчей. Рядом с палаткой были небольшие роднички с хрустально чистой, холодной, как лед, водой. Вода пробивалась через осыпь, поросшую густой травой — мятой, синим мордовником, ферулой. Приглядевшись, я решил, что здесь подходящее место для щитомордников и действительно обнаружил их одного за другим (они обычно держатся парами) и уничтожил их для безопасности. Теперья не сделал бы этого, т.к. пришел к выводу, что все в природе нужно и полезно. Щитомордник уничтожает мышей и этим приносит пользу. Кроме того, он может принести пользу в питомнике, где каждый месяц у него берут яд, служащий медицине.

Вообще, щитомордников здесь по ущельям оказалось великое множество, и змеелов мог бы здесь добывать их ежедневно десятками. Но мы их каждый день уничтожали, нанося по старому своему неразумию большой ущерб и природе и будущим заготовкам этого товара для питомников. Но иногда, казалось, без этого и нельзя было обойтись.

Однажды тропа, по которой я ехал верхом, и с которой нельзя было свернуть, была занята щитомордниками, которые и не думали уступать дорогу и угрожающе продолжали лежать, подняв вверх хвостики и злобно покачивая ими над своим змеиным телом. Они могли бы укусить лошадь, которая не обращала на них никакого внимания, хотя, я остановил ее возле самой змеи. Я слез с верха и расправился с первой змеей; вторая вместо того, чтобы убежать, как обычно, не тронулась с места и продолжала воинственно шевелить хвостом — в нее полетел камень, который размозжил ей голову. Отшвырнув змей с дороги, я сел на лошадь и продолжал свой путь.

Второй запомнившийся мне случай был уже в другом месте — когда мы стояли у речки Терекли: змеи поползли с гор на дно ущелья — это признак того, что скоро выпадет снег. В палатку забралась мышь (короткохвостая), которую я обнаружил потому, что она начала нахально все ворошить кругом, и была настигнута уже за пределами палатки. Уже было убито несколько змей; мы поражались, какое их количество вокруг нас, а под вечер я услышал легкий шорох под одеялом, отвернул его — и увидел щитомордника цвета меди (обыкновенно он серый с характерными черными пятнами), который бросился наутек и поднялся по коре тополя приблизительно на полметра, стараясь укрыться в трещинах старого дерева. Убив его палкой, я принялся разглядывать его редкостную окраску: черные пятна превратились у него в темно-бурые, а остальная чешуя отливала красноватой медью. Интересно, что и лисы в этой местности были красны и козлы имели ярко выраженный красноватый цвет шерсти: все это от преобладания здесь красных пород камня, главным образом, гранита, из которого сложены здешние скалы и выложены русла рек. Таким образом — это покровительственная окраска, которую зоологи могли бы проследить на многих своих объектах. Если лисы, подбираясь к кекликам, сливались с окраской местности, то и предмет их охоты — сами кеклики не упускали возможности замаскироваться и прибавить к своему оперению больше красновато-бурых тонов, чем обычно.

Однако, обосновавшись в Куракты для работы, уже на второй день, как только наши спутники из Ангрена увидели, что рис у нас кончается, а вместо ячменной муки теперь будет овсяная (свою норму мы съели за несколько дней и принялись за лошадиную, которым предоставили теперь хорошие пастбища, отдых и сокращенный зерновой паек) — тут же дезертировали. Остался их начальник — Николай Р. Он тоже — начал тосковать, и, видимо, знал о намерениях своих помощников. Он ушел, объявив о том, что беспокоится о своей жене — вдруг она там изменяет ему! Я отпустил его и остались мы втроем — я жена и Вася.