Казанская улица, №39

«Жаль, что Иохим не дал напрокат кареты, а хорошо бы, чёрт побери, приехать домой в карете, подкатить этаким чёртом к какому-нибудь соседу-помещику под крыльцо, с фонарями, а Осипа сзади, одеть в ливрею. Как бы, я воображаю, все переполошились: "Кто такой, что такое?" А лакей входит (вытягивается и представляя лакея): "Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?" Они, пентюхи, и не знают, что такое значит "прикажете принять".»

С самого приезда в Петербург в 1822 году, я жил постоянно вместе с другом моим, товарищем по университету, Александром Парчевским. Во время происшествия мы квартировали в известном доме Иохима, в бывшей Мещанской (теперь Казанской) улице, напротив Столярного переулка. Квартира наша, в 3 этаже, расположена была следующим образом. При входе с лестницы малая передняя, из неё налево большая кухня, с окном, выходящим на лестницу так, что в него можно было видеть, кто к нам приходит. Затем вторая передняя побольше первой. Она вела в большую комнату, служащую нам общею гостиною; из неё направо также общий кабинет, где каждый из нас имел своё бюро. Налево из гостиной тёмная комната, общая наша спальня. Мы не обедали дома, и в кухне помещался наш лакей Антон. Мы имели собаку, большого легавого кобеля Бекаса. Пёс этот был замечательно смышлёное животное, до того, что в том, что его лично интересовало, он понимал наш разговор. Уходя со двора вечером, когда мы отправлялись к близким знакомым, то брали с собой Бекаса, что ему доставляло большое удовольствие. В других случаях он оставался дома. Когда мы собирались уходить, Бекас напряжённо прислушивался к нашим речам, сам научившись понимать их. Если мы согласились между собою, что он пойдёт с нами, то он впадал в радостный восторг, прыгал по комнатам, подавал нам шляпы и палки. Если же уразумел, что должен остаться дома, то с грустным выражением в глазах ложился под диван и в негодовании даже не провожал нас до дверей. Ночью это был самый чуткий страж.

В половине октября товарищ мой уехал на несколько времени в своё поместье в Виленской губернии, и в квартире остался я один с лакеем и с собакой. Я вёл тогда жизнь довольно рассеянную, бывал много в свете, но главное принадлежал к кружку, где мы много играли, преимущественно в самую завлекательную игру „квинтич”; вследствие этого я возвращался и домой очень поздно, иногда на следующее утро, и вообще не ложился ранее третьего или четвёртого часа. Однажды я заболел так называемою жабою (опасным воспалением горла) и должен был оставаться дома; тогда я читал часа с два в постели.

В первую же ночь, так проводимую дома, я продолжал читать в постели, когда часы прозвонили „страшный час полуночи". Бекас спал в углу на своей подушке. Только вдруг вижу я, что он встаёт с глухим ворчанием и с глазами, устремлёнными на дверь спальни. Потом замечаю в собаке признаки необыкновенного волнения и страха. Она подходит ко мне, вся шерсть встала на ней дыбом, глаза обращены на дверь, и она продолжает ворчать и трясётся всем телом. Это меня тем более удивило, что когда что-нибудь тревожило её ночью, то она обыкновенно не ворчит, а громко лает и бросается вперёд. Я остаюсь в недоумении, когда вдруг раздаётся сильный стук во входную дверь, и кто-то шевелит ручкою от замка, как бы усиливаясь отворить эту дверь, запертую ключом. Я сначала подумал, не возвратился ли внезапно с дороги мой товарищ, и, позвав лакея, спросил его: не видел ли он из своего окна, кто так поздно, не звоня, ломится в дверь? Заспанный Антон принадлежал к тому разряду слуг, которые не много церемонятся с своими господами, поэтому он и отвечал грубо: „в окно не видно никого, да и никого нет». - „Кто же это стучит?" - „А кто его знает? Это уже пятая ночь. Если бы вы приходили домой раньше, то слышали бы его не в первый раз. Мне сначала страшно было, и я попросил знакомого лакея жильца со второго этажа ночевать со мною; теперь уже привык, пусть его стучит”.

Я встал, взял свечу и пошёл к двери, позвав собаку, но Бекас вместо того, чтобы следовать за мною, вскочил на мою постель и забился под одеяло. Я сперва удостоверился, смотря в окно лакейской, что у моих дверей, действительно, никто не стоял, как между тем замочная ручка не переставали стучать, шибко подымаясь и опускаясь. Я отпер внезапно дверь, думая поймать кого-нибудь, таким образом забавляющегося, но не было никого. Когда дверь стояла отворённою, то ручка переставала двигаться. Мне пришла мысль, что, быть может, из квартиры напротив моих дверей или с лестницы, ведущей в верхний этаж, какой-нибудь шутник зацепил нитку за ручку и шевелит ею. Но по тщательному осмотру ничего подобного не оказалось. Антон между тем позволил себе подтрунивать над моими поисками. Как только дверь была опять заперта, ручка стала по-прежнему сильно стучать. Я спросил, долго ли это будет продолжаться? Антон отвечал, что стучит обыкновенно четверть часа или двадцать минут и, действительно, вскоре всё успокоилось. Тогда и Бекас возвратился на свою подушку. Признаюсь, что я не вскоре после этого заснул. На другой день я послал за управляющим домом. Немец выслушал меня с тевтонскою флегмою, потом сказал: „а, так это теперь у фас? Это ничефо, потерпите каспадин, это продолшается только неделю. Так само было у токтор Сфотерус, у анкличанн Карр, у тапакеречник Полле (Болль) ну, а теперь у фас. Ну ферно онойдеть фесь том".

Я спрашивал доктора Сведфруса, и он рассказал мне точно то же, что я слышал от моего Антона. Доктор даже заставлял своего лакея спать ночью снаружи двери, а на лестнице караулил дворник, и всё это не помешало дверной ручке двигаться, и лакей с дворником напрасно старались удержать её; неугомонная щеколда была сильнее их обоих. У меня стучало ещё две ночи, но я уже не выходил к двери и старался только успокоить дрожавшего Бекаса. Я справлялся в домовой конторе и узнал, что после меня другие квартиранты испытывали то же самое.

В 2009 г. здание включено в Единый государственный реестр объектов культурного наследия (памятников истории и культуры) народов Российской Федерации в качестве объекта культурного наследия регионального значения.

24 февраля 2019 г.