The Function of the Russian Non-Prepositional Accusative in the Background of Historical Development

Abstract.

THE FUNCTION OF THE RUSSIAN NON-PREPOSITIONAL ACCUSATIVE IN THE BACKGROUND OF HISTORICAL DEVELOPMENT

Aleš Brandner

Department of Slavonic Studies, Faculty of Arts, Masaryk University, Brno, Czech Republic

Abstract

Background: Phrases and their syntactic meanings in Old Russian were very different from contemporary language. In the course of the historical development there were shifts of meaning of some case. These changes were caused by the attempt of the language to express certain relations in a more accurate way. Expressing of certain meanings by simple, non-prepositional cases was gradually reced; simple cases were replaced by prepositional cases. Meanings which is expressed in contemporary Russian by means of the accusative constructions represents a very varied and complex subject. Historical study of accusativ form´s use enables us to hypothesise their original semantics.

Purpose: Within the case of Russian the accusative occupies a special position. It is used in connection with verbs only. Exploring the language material from old and contemporary Russian we will demonstrate specific features of the operation of accusative as direct object in the course of historical development.

Results: Expression of a direct object of transitive verbs or predicates is a basic and primary function of the accusative. All other functions are adverbial and they are considered secondary. The accusative of a direct object is rooted in Indo-European language. Ancient Slavonic language and later individual Slavonic languages inherited a system of cases where the accusative had represented a function of a case of a direct object from Indo-European language. Using material from Russian language it is possible to emphasise specific peculiarities of the accusative functioning as an object. The accusative with this meaning is exemplified with numerous instances in Ancient Russian manuscripts. A direct object expressed with a simple accusative of transitive verbs describes most often an object which represents aim of the action. A range of verbs with which a non-prepositional accusative appeared to mark an object to which an action is aimed was much wider in Ancient Russian language. There were verbs conveying meaning of feelings, thinking and speaking in this group. These verbs could be also accompanied with a prepositional construction in Ancient Russian. Ancient Russian language did not strictly differentiate occurrences where the accusative expressed a direct object, on which an action of a subject was focused, and when it is an indirect object, on which an action of a subject is not focused but it was located in area of its interest. Contemporary Russian language distinguishes direct and indirect object. In Ancient Russian language a simple, non-prepositional accusative was used also in such instances where contemporary Russian language permits only constructions with a preposition.

Simple, non-prepositional accusative was also used in its adverbial sense for marking time and place in Ancient Russian language. It can be stated that Ancient Russian constructions of adverbial of place correspond more with the current state than constructions representing adverbial of time. Nevertheless, it is necessary to emphasise that using a non-prepositional accusative with semantics of place was limited in Ancient Russian language and those constructions were consequently replaced by constructions with prepositions.

Disсussion: Non-prepositional constructions were very widespread in Ancient Russian language. Within historical development they were mostly replaced by constructions with prepositions which described functions earlier conveyed by simple cases in more accurate and differentiated way.

Keywords: simple accusative, case system of Russian, direct object, trensitive verba, predicative, historical development of Russian

Vitae

Aleš Brandner is a Candidate of Philological Sciences (candidatus scientiarum), a Associate Professor of Department of Slavonic Studies at Faculty of Arts of the Masaryk University in Brno (Czech Republic). He lecturers on contemporary and historical grammar of Russian language. His professional focus is a research of historical comparative morphematics of Russian and Czech languages and a survey of developmental tendencies in contemporary Russian language.

Correspondence: brandner@phil.muni.cz

Article.

Алеш Бранднер

УДК 81-116.3

ФУНКЦИИ РУССКОГО БЕСПРЕДЛЖНОГО ВИНИТЕЛЬНОГО ПАДЕЖА

НА ФОНЕ ИСТОРИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ ЯЗЫКА

У росiйськiй вiдмiнковiй системi знахiдний вiдмiнок посiдаϵ особливе мiсце. Вiн використовуϵться лише у поϵднаннi з дiϵсловами. Основною його функцiϵю ϵ вираження прямого додатка у перехiдних дiϵсловах. Знахiдний вiдмiнок прямого додатка маϵ свiй початок в iндоϵвропейськiй мовi. Праслав´янська мова i пiзнiше окремi слов´янськi мови успадкували цю конструкцiю з iидоϵвропейської мови. Таким чином ми зустрiчаϵмося з нею також у схiднослов´янських мовах. На мовному матерiалi зi старої i сучасної росiйської мов можна продемонструвати специфiчнi особливостi функцiонування знахiдного вiдмiнка як прямого додатка протягом iсторичного розвитку.

Ключовi слова: простий знахiдний вiдмiнок, росiйська вiдмiнкова система, прямий додаток, перехiднi дiϵслова, iсторичний розвиток росiйської мови.

Падеж существует как единица многозначная. Каждый падеж имеет свою систему значений. В системе значений каждого падежа одни значения являются центральными, основными, другие составляют семантическую периферию. Центральные значения, как правило, слабее испытывают на себе лексико-семантические ограничения; значениям, составляющим семантическую периферию языка, обычно сопутствует достаточно определенная лексико-семантическая или синтаксическая несвободность (Shvedova, Lopatin 162).

Из анализа отдельных функций падежных форм вытекает, что синтаксические функции падежей следует принципиально отделить от всех остальных. Синтаксические функции падежей считаются свободными, грамматическими (Isachenko 137). В современных славянских языках падежные формы сочетают в себе синтаксические функции с функциями несинтаксическими (адвербиальными, лексическими). Е. Курылович указал на то, что в одних падежах эти синтаксические функции являются первичными, в других – вторичными (Кuryłowicz 31).

Винительный падеж занимает, как известно, особое место в системе падежей. Он употребляется только в сочетании с глаголами. Основной и типичной его функцией является выражение прямого объекта при переходных глаголах (ср.: читать книгу, писать письмо, строить дом, изучать теорию, шить платье) или в сочетании с предикативом (ср.: Мне жаль сестру, Отсюда видно гору, Нам слышно голоса). Элемент объектного значения, заключенный в самой форме, сохраняется и в тех случаях, когда в предложении, сообщающем о состоянии, винительный падеж приобретает субъектное значение (ср.: Больного знобит, Голову больно, Его преследует неудача, Рабочих не устраивает ждать). Винительный падеж не входит в состав приименных сочетаний (ср.: рубить дрова > рубка дров, читать книгу > чтение книги). После переходных глаголов с отрицанием винительный падеж может заменяться родительным (ср.: Не прожили и недели, Не прошли и пяти километров, Не спит ночей).

Винительный прямого объекта восходит к индоевропейскому праязыку и находит себе соответствие во всех индоевропейских языках. Уже в древнейшие засвидетельствованные периоды истории индоевропейских языков винительный падеж все более и более специализируется как падеж прямого дополнения при переходном глаголе. Процесс этот связан с оформлением категории глагольной транзитивности и с перестройкой всей залоговой системы. Характерные для древних индоевропейских языков более широкие возможности управления глаголов винительным падежом и значительная текучесть граней между транзитивным и интранзитивным употреблением глаголов в дальнейшем сменяются более строгой системой управления глаголов, требующих прямого дополнения в винительном падеже (Shakhmatov 326–327; Desnickaya).

Все остальные функции винительного падежа считаются периферийными и относятся к адвербиальным; они являются замкнутыми в строгие лексические рамки значения меры времени (ср.: работать весь день, проспать всю ночь, прожить целую неделю, ждать год, проехать сотню километров), расстояния, веса, цены (ср.: бежать километр, весить тонну, стоить крону), кратности (ср.: болеть каждую осень, повторять сотый раз). Здесь винительный падеж не является приглагольным в том смысле, что он не зависит от глагола, и является, таким образом, адвербиальным употреблением падежа (Vinogradov 142).

В древнерусском языке сочетания слов и синтаксические связи их в предложении отличались по сравнению с современным русским языком. Особенно заметны эти отличия в такой синтаксической связи, как управление. В процессе развития языка, его синтаксических средств, происходят значительные изменения некоторых падежей и предложно-падежных форм, вызванных стремлением языка к большей четкости выражения определенных отношений. Падежи без предлогов были в отдаленной древности значительно более семантичными (адвербиальными). Постепенно суживался объем отношений, выраженных формами падежей без предлогов. Десемантизация проходила неравномерно у разных падежей, представляя на самом деле их медленную синтаксизацию. Она вызвала с течением времени потребность сигнализировать некоторые конкретные (адвербиальные) значения уже не одним только падежом, а предлогом + падежом. Таким образом, беспредложные формы начали вытесняться формами с различными предлогами (Stetsenko 97; Mrázek, Popova 91).

Праславянский язык и позднее – отдельные славянские языки унаследовали от индоевропейского состояния падежную систему, в которую винительный падеж входил прежде всего как падеж прямого объекта. Это свойственно и восточнославянским языкам на всем протяжении их развития (Stanisheva, “Vinitel´nyi padezh...“ 30). На материале русского языка можно показать специфические особенности винительного падежа объекта. С точки зрения дистрибуции в плане синтагматическом для винительного падежа прямого дополнения характерно употребление исключительно с переходными глаголами: переходный глагол в сочетании с винительным падежом приобретает смысловую законченность только при наличии указания на объект.

Глагол, выражая действие и состояние субъекта, нуждался в грамматических средствах для дальнейшего раскрытия его содержания и уточнения его значения. Таким средством первоначально были падежные формы, которые возникли в древнейшую эпоху развития индоевропейских языков в ответ на определенные потребности и представляли собой основу грамматического строя имен в то время. Они призваны были уточнять и характеризовать действие, выраженное глаголом. Эти потребности не оставались неизменными в течение многих столетий. Падежные средства принимали на себя все новые и новые функции и с течением времени они оказались перегруженными различными значениями. Возникло несоответствие падежных средств языка потребностям, которые они должны удовлетворять в процессе достижения взаимопонимания.

Возможность образования и расширения предложных конструкций стало неизбежностью, поскольку совершенствование грамматической системы имени путем дальнейшего закрепления новых возникших в практике общения значений за унаследованными падежными грамматическими средствами становилось невозможным. С течением времени предложные конструкции стали более точно и более дифференцированно обозначать функции, прежде всего выполнявшиеся преимущественно простыми падежными формами, поскольку на этой ступени развития система языка обогатилась возможностями, которых у нее раньше не было (Lomtev, “Iz istorii sintaksisa...“46 ̶ 47; Stanisheva “Nekotorye voprosy istoricheskogo sintaksisa...“).

В памятниках письменности русского языка винительный падеж объекта представлен многочисленными и разнообразными примерами. Основное значение дополнения – это объектность действия или состояния. Дополнение входит в словосочетания, выражающие объектные отношения. Эти словосочетания строятся на синтаксических связях управления. Наиболее типичной группой дополнений являются приглагольные дополнения. Прямое дополнение, выраженное формой винительного падежа без предлога и употребляющееся при переходных глаголах, обозначает объект, на который непосредственно направлено действие (Krysko 123–124).

Ср.: А князи сами на себе крамолу коваху (Сл. о. п. Иг.); Игорь пълкы заворачаеть ... (Сл. о. п. Иг.).; И бы вода велика въ Волхове и вьсюде, сено и дрова разнесе (Новг. лет.); Постави Семенъ Климович церковь камену на воротехъ от Прусьскои улици (Новг. лет.); Того же лета взяша болгари Муром (Моск. лет.); А грамоту писал Ивашко Выпусковъ (Дан. 1430 г.); Се яз, раба божия Марья, пишу грамоту душевную целым своим умом (Дух. 1440 г.).

Прямое дополнение, выраженное винительным падежом беспредложным, имели в древнерусском языке глаголы физического перемещения и воздействия. К таким глаголам относятся, например, воевати, мьстити, шествовати (Krysko 129–133).

Ср.: Поча Олегъ воевати деревляны (Пов. вр. лет); ...отмьстити кровь христьянскую (Нов. лет.); Кого ради путь сий горький шествую (Печ. пат.).

При глаголах познания, сообщения, думания, чувствования употреблялся винительный беспредложный, выражая как прямое, так и косвенное дополнение.

Ср.: И тъ исповеда имъ всю силу ихъ (Ип. лет.); Се бо готскыя красныя девы ... поють время Бусово (Сл. о. п. Иг.).

А. А. Потебня объснял такое употребление винительного падежа без предлога тем, что древнерусское сочетание типа слышати новость обозначало одновременно и „слышать новость”, и „слышать про новость”, но различные виды объектов еще не име­ли своего способа выражения (Yanovich 258).

Сказуемое, выраженное переходным глаголом с отрицанием, могло иметь при себе прямое дополнение в форме родительного падежа (Krysko 221).

Ср.: А Игореви храбраго пълку не кресити (Сл. о. п. Иг.); Тъгда цесарь Ольга, узьрěвъ пламенъ, не отвори брани противу имь (Новг. лет.); И стояша подъ городомъ не­делю, но города не взяша (Новг. лет.); А писци мои техъ ихъ земель и людей и варниць не пишут (Жал. гр. 1450 г.).

Круг глаголов, при которых употреблялся винительный падеж без предлога для обозначения объекта действия, был в древнерусском языке значительно шире. Это были прежде всего глаголы чувства, мысли, речи. Эти глаголы в древнерусском языке управляли и предложной формой (о + местный падеж, про + винительный падеж в значении непрямого объекта), причем строгой дифференциации этих двух объектов древнерусский язык не знал: как уже было сказано выше, винительным падежом выражался не только объект прямой, который испытывает на себе действие субъекта, но и непрямой объект, который не испытывает на себе действие субъекта, но который находится лишь в сфере интересов субъекта. В современном русском языке строго различается объект прямой и непрямой, ср.: слышать песню, узнать счастье × слышать о песне, узнать о счастье; в первом случае объект имеет непосредственную связь с субъектом. Эту связь осуществляет глагол: глагол выражает действие субъекта, которое имеет назначением и целью прямой объект, с которым субъект через действие, выраженное глаголом, имеет прямое общение и связь. Во втором случае объект не имеет непосредственной связи с субъектом, глагол не имеет назначения установить такую связь. Глагол выражает действие субъекта, которое имеет назначение ввести объект в поле интересов субъекта. В древнерусском языке винительный беспредложный употреблялся и в таких в случаях, в каких современый язык допускает только предложную форму или какую-нибудь другую замену винительного (Lomtev, “Iz istorii sintaksisa...“ 57–58).

В дальнейшем происходила логико-семантическая дифференциация беспредложного и предложного винительного падежа, а также вытеснение беспредложного винительного формой других косвенных падежей предложных и беспредложных (ср.: воевати кого > воевать с кем, мьстити кого > мстить кому, слышати что > слышать о чем слышать про что). Предложно-падежная форма объекта при глаголах по­зна­ния, сообщения встречается уже в древнерусских памятниках, ср. Слышахъ о тебе (Пов. вр. лет). С ХIV в. дополнение в форме местного падежа с предлогом о при глаголах рассматриваемого типа уже последовательно употребляется (особенно в деловой письменности, которая была более близка к живой речи (Borkovskii, Kuznetsov 435). Минская русистка Е. И. Янович добавляет, что в романе в стихах „Евгений Онегин” А. С. Пушкина еще засвидетельствованы такие конструкции, как Он пел разлуку и печаль, И нечто, и туманну даль (Yanovich 259).

Расширение употребления косвенных дополнений за счет прямых не исключало и обратного развития – замены косвенных дополнений прямыми. Это, например, имело место при глаголах, обозначавших внутренние переживания и чувствования (ср.: судить кому > судить кого, ругати кому > ругать кого). Причину изменения глагольного управления в каждом конкретном случае установить трудно, хотя в общем можно считать несомненным, что причина лежит в изменении семантики глаголов. Предполагается также и влияние синтаксической аналогии на изменение глагольного управления. Например, изменение управления глагола одолети (кому, чему) с дательного падежа на винительный произошло, очевидно, под влиянием синонимичного глагола победити (кого, чьто), который исконно управлял винительным, ср.: одолети врагу > одолеть врага (Yanovich 259).

Кроме обозначения прямого дополнения винительный беспредложный падеж употреблялся в обстоятельственном значении.

Конструкции с беспредложным винительным падежом могли обозначать действие, занявшее часть времени (Krysko 73–76; Žaža).

Ср.: Азъ утро послю по вы (Пов. вр. лет); Осень умре половечьскый князь (Пов. вр. лет); Не прихожаше зять по невесту, но приводяху вечеръ (Пов. вр. лет); А в Русу ти, княже, ездити осень, а в лето не ездить (Дог. гр. Новг. 1266 г.); Вечеръ вниде въ хле­вину (Жит. Феод. Печ.).

Далее эти конструкции могли обозначать действие, занявшее весь период вре­ме­ни (Krysko 77–79; Žaža 2009).

Ср.: И седеша новгородци бес князя 9 месяць (Новг. лет.); Бысть тишина все лето (Новг. лет.); Иде Волховъ вспять дни пять (Новг. лет.); Бишася день, бишася другый, третьяго дни къ полуднию падоша стязи Игоревы (Сл. о п. Иг.); И тутъ жилъ есмь месяць (Жит. Феод. Печ.); Горе нощь и весь день (Лавр. лет.).

Группа слов, употреблявшихся без предлога, была ограниченной: утро, день, вечеръ, месяць, ночь, весна, лето, осень зима (Borkovskii, Kuznetsov 436).

Дальнейшая судьба этих конструкций была неодинаковой. Конструкции, обозначающие действие, занявшее весь период времени, в современном русском языке сохранились, ср.: Он проспал всю ночь, Целый час я вас ждал, Целый день он просидел над конспекатми, Всю зиму он занимался разными видами спорта, Он помолчал минуту.

Употребление винительного времени со значением действия, занявшего часть времени, значительно сократилось. Винительный падеж с этой семантикой засвидетельствован лишь с определением каждый, ср.: Каждый вечер я слушаю радио, Каждое лето мы отпрвляемся в экспедицию (Stetsenko 102).

Впоследствии произошла дифференциация этих временных оттенков значения путем введения предлогов въ, на для указания конкретного времени дейстия. Этот процесс отражен в древнерусских памятниках.

Ср.: Въ то же лето ... приде Всеволод (Новг. лет.); А на осень преставися Ольгъ (Новг. лет.).

Как было указано выше, беспредложная конструкция употребляется в том случае, если действие охватывает весь период времени.

Весьма ограниченным было употребление беспредложного винительного для обозначения места(Žaža). Конструкции обстоятельств места в древнерусском языке в большей мере, чем обстоятельств времени, соответствуют современному. Для обозначения пункта, к которому направлено движение, засвидетельствован винительный без предлога при глаголах движения (ср. лат. ire Romam).

Ср.: Глебъ же вниде Черниговъ (Пов. вр. лет); Людие же бежаша внешний градъ (Пов. вр. лет); Подступили Констентинъ градъ (Ип. лет.).

Эта же форма употреблялась для обозначения движения через определенное пространство (Krysko 54).

Ср.: Хощю бо, рече, копие преложити конець поля Половецкаго (Сл. о п. Иг.); Князь Мстиславъ Галицкии пребродися Днепръ (Сузд. лет.); Пробеже Лядьскую землю (Ипат. лет.); Перевезся реку (Ипат. лет.).

Следует отметить, что употребление беспредложного винительного места было в древнерусском языке ограниченным и в последующей истории языка беспредложные конструкции заменялись предложными – с предлогами в, через (ср.: вошел в Чернигов, переправился через Днепр). Употребление некоторых из них известно уже древнерусскому языку, ср.: Вниде Вячеславъ въ Переяславль (Пов. вр. лет). Большинство предлогов, которые употреблялись с винительным падежом, стояли и при других падежных формах. Исключительно с винительным падежом употртеблялись предлоги про, сквозе, черезъ.

В современном русском языке остатки такого былого употребления беспредложного винительного падежа отражаются в наречных выражениях, ср.: иди вон, ступай прочь < древнерусск. гряди вънъ, иди проче (Lomtev, “Iz istorii sintaksisa...“ 57).

В заключение можно сказать, что в древнерусском языке были широко распространены беспредложные конструкции. В ходе исторического развития языка они были в большинстве случаев вытеснены предложными, которые стали более точно и дифференцированно обозначать функции, выполнявшиеся прежде преимущественно падежными формами.

Примечание:

По соображениям типографского характера в древнеруских иллюстративных примерах заменяются некоторые буквы киррилицы буквами, имеющимися в современной азбуке, в связи с тем, что вполне аутентичные формы букв не имеют решающего значения для проводимого лингвистического анализа. Так вместо ятя и прейотированного е пишется е; вместо юсов и прейотированного а – я, ю; вместо фиты – ф, вместо оу – у.

References.

Bauer, Jaroslav, and Roman Mrázek and Stanislav Žaža. Příruční mluvnice ruštiny pro Čechy II. Skladba (Handy grammar Russian for Czechs II. The Syntax). Praha: Státní pedagogické nakladatelství, 1979. Print.

Borkovskii, Viktor Ivanovich, and Petr Savvich Kuznetsov. Istoricheskaya grammatika russkogo yazyka (Historical Grammar of the Russian Language). Moskva, AN SSSR, 1963. Print.

Desnitskaya, Agniya Vasilievna. “K voprosu o proiskhozhdenii vinitel´nogo padezha v indoevropeyskikh yazykakh (On the question of the origin of the accustaive in indo-european languages)“. Izvestiya Akademii nauk (seriya literatury i yazyka) 1947: 6, 493̶ 499. Print.

Havránek, Bohuslav (ed.). Příruční mluvnice ruštiny pro Čechy I. Hláskosloví a tvarosloví (Handy grammar Russian for Czechs I. Phonology and morphology). Praha: Státní pedagogické nakladatelství, 1976. Print.

Isachenko, Aleksandr Vasilievich. Grammaticheskii stroi russkogo yazyka. Chast pervaya (Grammatical strukture of the Russian language. Part of the first). Bratislava: Slovenská akademie věd, 1956. Print.

Krys´ko, Vadim Borisovich. Istoricheskii sintaksis russkogo yazyka. Ob´´ekt i perekhodnost´ (An historical syntax of the Russian language. Object i transitoriness). Moskva: Izdatel´skii centr “Azbukovnik“, 2006. Print.

Kuryłowicz, Jerzy. “Le problème du classement cas (The problem of case classification)“. Biuletyn Polskiego Towarzyszstwa Językoznawczego IX (1949): 20 ̶ 43. Print.

Lomtev, Timofei Petrovich. Iz istorii sintaksia russkogo yazyka (From the history of Russian language syntax). Moskva: Gosudarstvennoe pedagogicheskoe izdatel´stvo, 1954. Print.

Lomtev, Timofei Petrovich. Ocherki po istoricheskomu sintaksisu russkogo yazyka (Essays on the historical syntax of the Russian language). Moskva: Izdatel´stvo Moskovskogo universiteta, 1956. Print.

Mrázek, Roman, and Galina Vladimirovna Popova. Historický vývoj ruštiny (The historical development of Russian). Praha: Státní pedagogické nakladatelství, 1988. Print.

Obnorskii, Sergei Petrovich. Ocherki po istorii russkogo literaturnogo yazyka starshego perioda (Essays on the history of the Russian litarary language of the older period). Moskva ̶ Leningrad: AN SSSR, 1946. Print.

Shakhmatov, Aleksei Aleksandrovich. Sintaksis russkogo yazyka (The syntax of the Russian language). Leningrad: Gosudarstvennoe uchebno-pedagogicheskoe izdatel´stvo, 1941. Print.

Shvedova, Natalia Yulievna (ed.). Russkaya grammatika I ̶ II (Russian grammar I ̶ II). Moskva: Nauka, 1980. Print.

Shvedova, Natalia Yulievna, and Vladimir Vladimirovich Lopatin (ed.). Russkaya grammatika (Russian grammar). Moskva: Russkii yazyk, 1990. Print.

Stanisheva, Dina Sergeevna. “Nekotorye voprosy istoricheskogo sintaksisa padezhey slavyanskikh yazykov (Some of the question the historical syntax of the falls Slavic languages)“. Slavistychen sbornik. 1. Ezikoznanie. Sofiya: Izdanie na B´´lgarskata Akademiya na naukite, 1958: 13 ̶ 31. Print.

Stanisheva, Dina Sergeevna. Vinitel´nyi padezh v vostochnoslavyanskikh yazykakh (Accusative in Eastern Slavic languages). Sofiya: Izdatel´stvo Bolgarskoi Akademii nauk, 1966. Print.

Vinogradov, Viktor Vladimirovich. Russkii yazyk. Grammaticheskoe uchenie o slove (The Russian language. Grammar teaching of the word). Moskva: Vysshaya shkola, 1972. Print.

Yakobson, Roman. “Beitrag zur allgemeinen Kasuslehre (Contribution to the general case teaching)“. Travaux le cercle linguistique de Prague 6 (1936): 240 ̶ 288. Print.

Yanovich, Elena Ivanovna. Istoricheskaya grammatika russkogo yazyka (Historical grammar of the Russian language). Minsk: Izdatel´stvo Universitetskoe, 1986. Print.

Žaža, Stanislav. “Der adverbiale Akkusativ im Griechishen, Lateinische und Altrussischen (The adverbial accusative in Greek, Latin and old Russian)“. Early european languagesinthe eyes of modern linguistics. Brno: Masaryk University, 2009. 359 ̶ 367. Print.

List of Sources

Дан. 1430 – Dannaya knyazya Dmitriya Aleksandrovicha Troice-Sergievu monastyru na ego Dmitrievu “kuplyu“. Akty sotsial´no-ekonomicheskoy istorii severo-vostochnoy Rusi kontsa XIV ̶ XV vv. Moskva: AN SSSR, 1952.

Дог. гр. Новг. 1266 – Dogovornaya gramota Novgoroda s tverskim velikim knyazem Yaroslavom Yaroslavichem. Gramoty Velikogo Novgoroda i Pskova. Moskva ̶ Leningrad: AN SSSR, 1949.

Дух. 1440 г. – Dukhovnaya Marii Petelinoy. Akty sotsial´no-ekonomicheskoy istorii severo-vostochnoy Rusi. T. 1. Moskva ̶ Leningrad: AN SSSR, 1940.

Жал. гр. 1450 г. – Zhalovannaya tarkhannaya, nesudimaya i oborochnaya gramota velikoy knyagini Sofii Vitovtovny Troitse-Sergieva monastyra igumenu Martinianu na varnitsy. Akty sotsial´no-ekonomicheskoy istorii severo-vostochnoy Rusi. T. 1. Moskva ̶ Leningrad: AN SSSR, 1940.

Жит. Феод. Печ. – Zhitie prepodobnogo otca nashego Feodosiya, igumena Pecherskogo, spisanie Nestora po kharakternomu spisku moskovskogo Uspenskogo sobora. Chteniya obshchestva istorii i drevnostei rossiyskikh pri Moskovskom universitete. Moskva: Universitetskaya tipografiya, 1879.

Ипат. лет. – Letopis´ po Ipatievskomu spisku. Sankt-Peterburg: Izdatel´stvo Arkhangel´skoi komissii, 1871.

Лавр. лет – Lavrentievskaya letopis´, 1377 g. Polnoe sobranie russkikh letopisey I. Leningrad: AN SSSR, 1926.

Моск. лет. – Moskovskii letopisnyi svod kontsa XV veka. Moskva ̶ Leningrad: AN SSSR, 1949.

Новг. лет. – Novgorodskaya pervaya letopis´ po sinodal´nomu spisku. Novgorodskaya pervaya letopis´ starshego i mladshego izvodov. Moskva ̶ Leningrad: AN SSSR, 1950.

Печ. пат. – Kievo-pecherskii paterik po drevnim rukopisiam. Kiev: Tipografiya Kievo-Pecherskiya Uspenskiya Lavry, 1909.

Пов. вр. лет – Povest´ vremennykh let po Lavrentievskoi rukopisi 1379 g. Chast´ pervaya. Moskva ̶ Leningrad: AN SSSR, 1950.

Сл. о п. Иг. – Slovo o polku Igoreve. Moskva: AN SSSR, 1950.

Сузд. лет. – Suzdal´skaya letopis´ po Akademicheskomu spisku. Polnoe sobranie russkikh letopisei. T. 1. Leningrad: AN SSSR, 1928.

Надійшла до редакції 24 вересня 2017 року.