Кес Ван Донген

         Этот фовист в позолоченой клетке, с коротким носом и длинной бородой, покрывающей половину розового, аскетичного лица, на котором сверкали голубые глаза ребенка, для большей точности - голубые дельфтские (1), был голландцем по происхождению, но сверх-парижанином, страстным любителем Довиля, Лонгчампа, Биаррица, Каира или Канн. Когда некий коллекционер упомянул о нем как о светском художнике из общества, он возразил: «Я, светский? Почему? Я начинал с того, что изготавливал клей для лошадиных копыт из вареных улиток» - и затем он указал на свой сюртук и фуражку, которые некогда принадлежали сторожу.

        Мы сидели в баре Bar de Soleil, пили порто, каждый бокал которого стоил не меньше стоимости обеда в Париже, и среди гостей, приглашенных Kiki (2) было столько же герцогинь, сколько шлюх, и столько же любителей лошадей, сколько людей, любящих рисовать лошадей.

- Как случилось, что ты попал в Довиль?

- Ну, я хотел остаться в Париже, который знаю не слишком хорошо даже после 60 лет жизни в нем. Но мой пес начал хандрить, и мне это не понравилось. Я хотел уехать в деревню. Но куда? Я хотел уехать в Китай, но там сейчас неспокойно. Или в Нью Йорк. Но там надо ходить в кино. Поэтому  я предпочел этот очаровательный уголок на берегу Ла Манша (3), где женщины привлекательны, и ты можешь одеть смокинг, чтобы пойти в казино.

 -  Я думал, ты носишь смокинг только когда моешь машину.

 - О, конечно, он может использоваться еще для чего-нибудь. Ну и наконец, чтобы ты ни говорил, здесь также есть море. И яхты. Мне нравится наблюдать за теми белыми пятнами, движущимися на горизонте. Их движение подобно мазкам кисти. Ты понимаешь, они работают на меня.

 - Ты сейчас что-то пишешь?

 - Пишу? Конечно. Ты должен зарабатывать на жизнь, не так ли? Не только Роллс-Ройс дорог, но даже простой Ситроен. Я писал в Египте. Я писал на Монмартре. Я писал даже в Довиле. В конце концов, море везде имеет одинаковое мокрое освещение, как сказал Бодлер: «Здесь немного грубее, но чем севернее, тем нежнее шёпот». Но куда бы ты ни направился, строки запиcаны и выделены синим. Во всяком случае, так я это вижу. Кто-нибудь другой видит это иначе. В любом случае -  к счастью для нас обоих.

- Мосье Ван Донген, – спросила одна из присутствующих дам, – почему вы изобразили на одной из своих картин зеленую собаку? В природе не существует зеленых собак...

- Это правда. А почему вы покрасили свои волосы в лиловый цвет? Разве лиловые волосы существуют в природе?

- В некоторой степени вы, конечно, правы, но я бы хотела увидеть вашу собаку.

- Мою собаку?

- Не вы ли только что сказали, что были в Довиле?

- О, да. Но по-правде говоря, у меня нет собаки. Я ее придумал, чтобы общаться с людьми из общества... Фидо, Фидо! Лежать, мальчик, лежать!

        Почему он написал собаку зеленой? Почему он сделал тени на лице зелеными?

Импрессионисты заполняли свои светлые зоны мягкими дополнительными цветами. Ван Донген сделал шаг вперед. Он оттенял розовые лица зеленым цветом. Важно то, что он делал это весьма удачно и не делал ошибок. 

        Он шутил над людьми, которые не понимали живопись. С ними он предпочитал говорить о чем-нибудь другом, либо отвечать уклончиво. В душе он был, как и все выдающиеся художники – вечно-ищущим.

- Я чувствую, что через несколько лет  могу преуспеть в том, к чему стремлюсь. Ты видел портрет Maud Loti (4), который я написал за четверть часа (четверть часа = 30 лет, как некогда сказал Уистлер (5)). Но возьмем для примера это полотно, над которым я работал 12 лет. Я несколько раз его испортил, возвращался к нему снова, переписывал его и переделывал. Оно, вероятно, не лучше тех, которые я написал за два раза, но выполнены они, конечно, должны быть на одном уровне. И это понятно, потому что, когда ты работаешь, ты всегда находишь нечто новое, ты меняешь постановку, даже если это ради простых нюансов цвета, которые ты открываешь.

        Да, он работал быстро. Однажды мы вместе поехали в Венецию – я, чтобы собирать материал для романа Dans la Fete de Venise («На венецианском фестивале»), над которым работал 7 лет, он – писать.

        На следующий день после прибытия Ван Донген не вышел из номера. Я постучал в его дверь и вошел внутрь. Он был на балконе, с которого открывался вид на Salute (6), и на котором сушилось 17 больших полотен: гондола с двумя влюбленными; San Giorgio (7); вся серая в лунном свете Salute; и, собственно, Луна с окружающим ее кольцом.

- Пойдем, пройдемся, - сказал Ван Донген, вытирая руки, - я сегодня уже изрядно поработал и должен дать своим кистям отдохнуть.

Мы вышли на площадь Piazza  San Marco (8), прошли под арками Zecca (9). St. Mark (10) сверкал за флагштоками, увешанными знаменами. Голуби неожиданно взлетали, испуганные грохотом полуденной пушки.

- Ты собираешься писать St. Mark? - спросил я его.

- Нет. Его уже до смерти замучали. Я это оставляю молодым английским девушкам.

- Ты очень хорошо написал Salute - заметил я.

- Да. Но Salute красив своей массой и архитектурой. Эта деталь, которая имеет значение.

Мы подошли к Doges’ Palace (11).

- Как насчет этого? - спросил я.

- Да, это мне стоит написать. Но надо подождать, пока уберут вон тот мусор.

       Под словом «мусор» он подразумевал громадный линкор, пришвартованный у набережной, футах в 30 от дворца. Нежный розовый цвет набережной казался подавленным массой металла.  

- Напротив, ты бы мог этим воспользоваться, - сказал я, – контраст был бы очень в духе Ван Донгена.

- Ну, пожалуй. Вероятно, ты прав, - согласился он.

       Он остановился, полуприкрыл глаза, так постоял минуту или две, и затем сказал: «Готово. Все сделано.» И как факт – на следующий день он написал одно из своих лучших полотен в сером и розовом.

- Теперь пошли к Флориану (12). Я хочу сделать зарисовки офицеров, выпить вермута и осмотреть это место. А в полдень я собираюсь устроиться на эстраде и оттуда сделать наброски St. Mark.

     Я был приглашен на ланч. Когда вернулся к Kiki, меня ожидала комическая сценка. Ван Донген сидел посреди эстрады, как раз тогда, когда пришел оркестр на полуденный концерт.

- Ты пишешь красивую картину, - сказал руководитель оркестра, – но должен освободить для нас сцену.

- Минутку, - сказал художник, не выпуская кисти из рук.

- Извини, но мы должны начинать немедленно.

- Очень хорошо. Можете начинать, вы мне не помешаете. 

- Но ты нам мешаешь. Если бы твое полотно было меньше...

- О, черт! Ты невыносим. Я первым занял это место, не так ли? Что вы собираетесь играть?

- Доницетти.

- Я не люблю Доницетти. Тебе не кажется, что моя картина так же хороша, как и любая опера этого музыкального ремесленника?

- Это не вопрос.

- Еще какой вопрос!

- Сэр, несмотря на все уважение к  иностранцам в целом, и к художникам в особенности...

       Прибыли полиция и пожарная бригада. Работники Флориана, Куадри, Лавена, Джесурума, Гриффона, Салвати и Асты (13), не говоря уж о толпе с Piazza San Marco и окружающих аллей, яростно обсуждали происшествие.

- Да черт с ними! - воскликнул художник. Он был вежливо, но уверенно вытеснен их кафе.

- Не беспокойтесь о вашей картине, - сказал один из пожарных, вынося палитру художника, – мы перевозили даже Веронезе.

- Никогда о нем не слышал, - огрызнулся Ван Донген.

       В отделение полиции, куда пришли  Zorzi (14), Warnod (15) и я, чтобы выкупить художника, мы обнаружили, что ему распороли штаны. Он вернулся в отель фактически голым, но ничуть этим обстоятельством не смущенный.

       Вскоре после возвращения в Париж, Ван Донген продал все написанные в Венеции картины галерее Bernheim-Jeune (16). Галерея распродала их мгновенно по таким высоким ценам, что художник впредь решил сам продавать их покупателям. На заработаные деньги он снял роскошную студию на улице Juliette-Lambert.

*****

       Прежде Ван Донген жил в Villa Said (17), где «весь Париж», включая Анатоля Франса, собирался, чтобы увидеть самого художника. Ван Донген написал портрет автора «Красной розы» (18) так реалистично, и изобразил его таким старым, что портрет вызвал скандал (19). Когда картина была продана на аукционе за 2000 франков, некоторые зрители возмущались:

- 2000 франков за эту мазню!

- Это не очень любезно по отношению к Анатолю Франсу, - заметил Ван Донген, который сидел рядом со мной.

- Что сказал ваш заказчик, когда увидел портрет?

- А в чем дело? Ему картина понравилась. Возможно, он в этом был единственным, ну пока что, по крайней мере...

      Многие меткие выражения Ван Донгена стали общеизвестны:

-Я никогда не хожу в музеи: они разрушают глаз. В конце конце они только кладбища мертвой живописи. Я люблю жизнь, причем сегодняшнюю жизнь.»

- Почему я пишу при искусственным освещении вместо дневного света, как другие художники? Потому что другие художники никак не поймут, что большую часть времени люди видят картины дома при искусственном освещении. Поэтому значение моих картин не меняется. Конечно, в былое время было трудно писать при свечах или в свете газовых ламп, или даже в свете обычных электрических ламп. Но теперь, к примеру, можно использовать современные прожекторы...

       Но тем не менее, Ван Донген нередко пишет на улице даже при ярком солнечном свете. Как-то раз я пришел к нему на бульвар Croisette в Каннах, где он ловил отражения загорелых ног и белых платьев, проходящих женщин на фоне светло-голубого воздуха и серого асфальта.

 - Ты видишь, - сказал он, – наша профессия, как и у проституток. Матисс работал у открытого окна в Ницце, а я гуляю по улицам в Каннах.

        Улица Juliette-Lambert... обычная сцена из Веронезе: одна над другой две или три студии, разделенные перилами и маленькими балконами, которые выглядят скорее почти как террасы. В каждой студии стояли серебряные диваны, большие как лужайки, где самые прелестные женщины Парижа, или Европы, или Америки располагались, когда он устраивал вечеринки; странная фантасмагория шелка, голых плеч и бедер; десятки стройных ног, просвечивающих через тонкие одежды, и очаровательные лица, оттеняемые цветными париками, которые казались усеянными бриллиантами и другими драгоценными камнями.

        Весь интеллектуальный цвет бывал в мастерской Ван Донгена от Boni de Castellane (20) в его старческом великолепии до Maharajah of Kapurthala (21); от различных Гулдов и Ротшильдов до последних моделей художника. Короче говоря, здесь можно было встретить представителей высшего света со всех концов мира, лицезреющих на развешанные по стенам собственные портреты, как на своих двойников.

        Cecile Sorel (22) и Maurice Rostand (23) были главными достопримечательностями, если только у хозяина не гостили индийская жрица или весь русский балет в качестве свежей новинки.

- Не мог ли бы ты объяснить мне, почему они все ко мне приходят? - как-то спросил меня Ван Донген во время одного из своих фантастических сборищ, - лично мне скучно, и я с трудом дожидаюсь того момента, когда они все уберутся. Идем, пройдемся и покурим.

        Он начал спускаться по лестнице. Как всегда на нем был его рабочий комбинезон. Когда мы вышли на улицу, большой, сверкающий автомобиль остановился перед входной дверью. Джентельмен в вечернем костюме вышел из машины, и следом за ним появились две дамы, украшенные бриллиантами.

- Это дом Ван Донгена? - спросил посетитель.

- Я полагаю, - ответил художник. 

Когда компания направилась к дверям, Ван Донген обратился к джентельмену, который его, очевидно, не узнал.

 - Сэр, как насчет моих чаевых?

        Как-то на одной вечеринке Henri de Rothschild (24) признался мне:

- Мне бы хотелось приобрести то большое полотно Baigneuse (25), которое изображено на обложке вашей книги о Deauville (26), но, поскольку я Ротшильд, Ван Донген запросит с меня более высокую цену, чем с кого-либо еще.

 - Я слышал, он хочет за полотно 200 тыс. франков, - сказал я.

 - Вы бы не могли поговорить с ним об этом, сказав, что один ваших друзей готов заплатить аа картину 125 тыс франков немедленно.

Однако прежде чем я успел ответить, Ван Донген, который прислушивался к нашему разговору, подошел и сказал:

 - Нет. Цена 200 тыс. Для вас это не будет слишком дорого.

        Как-то вечером Ван Донген устроил специальную выставку выполненных им портретов. В этот раз не было ни развлечений, ни угощений. И люди, прождавшие до часу ночи в ожидании шампанского и дорогих тортов, начали расходиться, недовольные и голодные, находя утешение в окружащих бистро.

        На следующий день я написал довольно неудачный отчет об этом событии, который поссорил Ван Донгена с половиной Парижа. Сам прием у художника я описал буквально в 20 строках, но затем продолжил статью еще на 2 колонки, начинавшиеся следующими словами:

- Но потом скука закончилась, и гости – те, которых хозяин действительно хотел задержать, собрались в банкетном зале... Я описал воображаемую сцену, с обильным ужином на краю бассейна, и 20 резвящихся в воде совершенно обнаженных купальщиц, освещенных цветными прожекторами. На десерт, я писал, была подана статуя Cecile Sorel в полный рост в фисташковом мороженном, которую обезглавил Ван Донген одним ударом ятагана. Затем тянули жребий для груди, горла и так далее. Я не знаю, какой лакомый кусочек с той или иной части тела выпал на отъявленного извращенца.

        Потребовалось много лет, прежде чем эта история была забыта. Спустя десятилетие японская газета опубликовала эскизы этого воображаемого бассейна, и разные люди часто просили Ван Донгена показать им его. И каждый раз он им отказывал со словами:

- О нет, не сейчас. Сейчас в нем моя собака купается.

        В тот же самый вечер Boni de Castellane, глядя на картину сестер художника, повернулся к молодому журналисту и спросил:

- Вы их знаете, не так ли? Вот эта - которая из сестер?

Молодой человек подошел к картине, прикрыл глаза ладонью, и бегло оценив анатомию субъекта, сказал:

- Это Эдмонда.

- Спасибо, сэр, - сказал государственный министр и интимно посмотрел на актрису, стоящую за нами, приняв ее за сестру.

        Когда издатель Fayard (27) вместе с Henri Duvernois (28) начали издавать Oeuvres Libres (29), в каждый выпуск своего 30-страничного журнала он включал 6 авторов. Я спросил, почему бы не добавить еще страниц 30 рисунков.

        Fayard был более прогрессивным и предприимчивым человеком, и всегда приветствовал новые идеи.

- С кого мы должны начать? - спросил он.

- Ну, как на счет вашего друга Ван Донгена?

        Неделю спустя я пригласил Fayard на Juliette-Lambert. Ван Донген был весьма приветлив, однако запросил столь высокую цену, что, при всем желании, издатель не мог выполнить его требования. Чтобы разрешить неловкую ситуацию, я прервал дискуссию и предложил Ван Донгену показать свои работы, находящиеся в столовой, которая оставалась плотно закрытой во время всех вечеринок. Он здесь принимал только очень немногих друзей. Это была громадная комната, завешанная громадными полотнами, представляющими во всей наготе первородный грех Евы и грехопадение Адама.

- С удовольствием, - согласился Ван Донген, - пройдемте сюда.

        Красивый лестничный пролет вел в столовую. Но вместе этого хозяин повел нас по небольшой лестнице из дуба, которая использовалась главным образом для того, чтобы подняться в спальню. Когда в следующий раз я его встретил, то спросил:

- Почему ты не провел своего приятеля по главной лестнице?

- У меня была идея.

- Какая идея?

- Ты помнишь ту винтовую лестницу, по которой мы должны были карабкаться 20 лет назад, для того, чтобы встретиться с издателем? Мы ждали многие часы с нашими папками под мышкой и были счастливы, если случалось продать полномасштабный рисунок за 16 франков, или четверь страницы за 4 франка. Теперь моя очередь. Я заставил его ползти по узкой лестнице, даже несмотря на то, что теперь он мне предложил 6 тысяч франков за рисунок.

- Но тогда это был не Fayard (30), - запротестовал я.

- Не имеет значения. Это был издатель.

        По случайному совпадению, Fayard был первым, кто рассмеялся этой шутке о себе самом.

***

        По сентиментальным причинам Ван Донген оставил улицу Juliette-Lambert и переехал жить в Garches (31) возле Версаля, где он купил Bagatelle – небольшую виллу, окруженную розовым садом, над которым возвышалась каменная статуя изуродованного Вакха.

        В своем новом жилище художник убрал стены из большой столовой, а также длинный черный мраморный стол и свой «воображаемый бассейн». После этого он открыл двери дома по воскресеньям для всех друзей и клиентов.

       Затем произошла война, и пришло Освобождение. Ван Донген вернулся в Париж и накануне своей ретроспективы в Charpentier Galleries (31) (которая еще раз восхитила всех и заслужила почти единодушное одобрение критиков), снял студию на улице Courcelles. Когда я его навестил, его первыми словами были:

- Студия! Это покажется странным, но у меня впервые настоящая собственная студия.

       Его голубые делфтские (1) глаза сверкали также ярко, как и маленький красный нос, а поверх грубой белой бороды расползлась улыбка.

- И я хочу, чтобы ты знал, - продолжал он, – что я действительно работаю здесь в компании с моим сыном, моей трубкой, моей печью и моей женой.»

- Почему вы так карикатурно изображаете фигуры? - спросил его посетитель, оказавшийся в мастерской в этот момент, - Этот человек, которого вы пишете, имеет совершенно лошадиное лицо.

- Очевидно потому, что я слишком часто посещаю скачки, - ответил художник.

        После того, как посетитель ушел, Ван Донген повернулся ко мне и с отвращением сказал:

- Карикатуры! Рембрандт (32) и Хогарт (33) были обвинены в том, что изображали людей карикатурно. Что за обвинение! Я пишу то, что вижу, и я не вижу предметы и людей так, как видишь ты, или как этот человек, или как другие люди. Каждый видит людей, предметы, цвет по-своему. Важно, что я ясно вижу все это, и что моя живопись точно отражает мое видение, а не твое, его или кого-то еще. Только в этом случае картина будет правдивой. Сотня людей не может видеть одну и ту же женщину одинаково. Почему же вы этого ожидаете от художника? Карикатуры? Как-то раз я слышал, ты спросил Сэма (34), как он пришел к такому синтезу безобразия, и он ответил: «Стараюсь сделать их красивыми». Но я не стараюсь сделать предмет ни красивым, ни безобразным, но стремлюсь написать точно так, как мои глаза его видят. Вот два моих последних портрета. Портрет Berry-Wall (35) я проработал тщательно, потому что он производит впечатление весьма педантичного человека. Но разозлился на актера Berry - он очень неряшливый человек. Существует столько всего, чтобы выразить личность. Как художник я развлекался в равной степени и грубыми голубыми красками и хорошо подобранной смесью, составленной на моей палитре.

- Но как насчет этого? - показал я на незамеченный мною ранее холст, на котором несколько дам в одних сорочках, розовых чулках с подвязками и туфлях на высоких каблуках, несли сквозь облака сидящего в кресле старика.

- Это портрет моего отца, возносящегося на Небо. Я изобразил его таким образом, потому что очень уж он любил свою трубку и красное кресло. Почему я изобразил ангелов в модных туфлях? Потому что я хотел показать наше время, также же как художники пятнадцатого века изображали ангелов в одеяниях своего времени. Это тебя шокирует? Ну, думаю, через пару сотен лет люди будут это считать совершенно естественным!

***

       Я встречал Ван Донгена в Довиле (26), в Каннах и многих других местах в компании с сыном (36) и очаровательной женой-бретонкой. Он всегда оставался неизменным, всегда парадоксальным. В одном случае он расписывал регистр в казино, как художник-контрактор, в другом - он стремился убедить арт-дилера Georges Wilderstaein (37), что Энгр (38) «плохо рисовал».

- Да, - говорил Ван Донген, – он мастер в деталях. Каждый им написанный палец превосходен. Но в целом нет гармонии. Пикассо - более значительный художник!

Портреты жены художника Mme. Guus Van Dongen, 1910

Примечания переводчика:

1. Delft – город в Голландии, известный своими керамическими изделиями, расписанными голубой краской

2. Kiki – прозвище, произошедшее от христианского имени Ван Донгена Kees (Кес). 

3. Ла Манш. В английском варианте – English Channel.

4. Maud Loti (1894 – 1976) – французская актрисса, известная под именем Клодин (Claudine)  

5. James Abbott McNeill Whistler (Уистлер) (1834-1903) – выдающийся американский художник.

6. Salute (Santa Maria della Salute) – Римско-католическая церковь в Венеции. Строилась с 1630 по 1681 годы

7. San Giorgio. Очевидно – San Giorgio Maggiore. Один из венецианских островов.

8. Piazza  San Marco – центральная площадь Венеции

9. Zecca – здание 16 века, в прошлом монетный двор Венецианской республики.

10. St. Mark Basilica – Кафедральный собор католической патриархии в Венеции.

11. Doges’ Palace – Палаццо Дожей. Резиденция дожей – верховной власти в Венецианской Республике. Построен в 1340 году.

12. Florian (Флориан) – одно из самых старых и популярных в Венеции кафе, открытое в 1720 году.

13. Названия близлежащих кафе.

14.  Zorzi – дворянин из знатной венецианской семьи.

15.  André  Warnod  (1885–1960) – французский иллюстратор и критик.

16.  Bernheim-Jeune gallery – одна из старейших парижских картинных галерей, открытая Александром Бернхеймом (Alexandre Bernheim (1839-1915)) в 1863 году, и прекратившая существование в 2018.

17.  Villa Said – роскошная улица в Париже, на которой жили премьер-министр Франции Пьер Лаваль, Анатоль Франс и Кес Ван Донген.

18.  «Красная роза» (Le Lys rouge)- роман Анатоля Франса, написаный в 1894 году

19.  Ван Донген «Портрет Анатоля Франса», 1921 год.

20. Boni de Castellane (Marie Ernest Paul Boniface de Castellane, Marquis de Castellane) - Мари Эрнест Поль Бонифаций де Кастеллан, маркиз де Кастеллан, известный как Бони де Кастеллан, французский дворянин и политик. Он был известен также как ведущий моды в стиле Belle Époque (Прекрасной эпохи) и первый муж наследницы владельца американской железной дороги Анны Гулд.

21. Maharajah of Kapurthala (Maharajah Sir Jagatjit Singh Sahib Bahadur) - последний правящий махараджа княжеского государства Капуртхала в Британской империи Индии с 1877 года до своей смерти в 1949 году.

22. Cecile Sorel (Céline Émilie Seurre) (1873-1966) – французская комическая актрисса.

23. Maurice Rostand (1891 – 1968) – французский поэт, писатель и сценарист, сын поэтов Edmond Rostand и Rosemonde Gérard.

24. Henri de Rothschild (Henri James Nathaniel Charles, Baron de Rothschild) – французский сценарист, писавший под псевдонимами André Pascal, Charles des Fontaines и P.-L. Naveau. Он также был квалифицированным врачем, филантропом и предпринимателем.

25. Baigneuse (Купальщик/Купальщица). Неясно о каком полотне идет речь, поскольку Ван Донген написал несколько картин под таким названием. Нижеприведенный сюжет повторялся наиболее часто. Книгу Мишель Жорж-Мишелся с названием Deauville найти не удалось.

26. Deauville (Довиль) – город в Нормандии на берегу Ламанша. Был очень популярным у художников

27. Fayard (Joseph Artheme Fayard) (1866 – 1936) – французский издатель.

28. Henri Duvernois (1875-1937) – французский писатель, драматург, сценарист

29. Oeuvres Libres – французский литературный журнал, издававшийся в первой половине 20 века

30. Fayard был известен как исключительно порядочный издатель, и всякий раз, заключая контракт с автором, он требовал, чтобы тот тщательно контракт изучил, и лишь после этого подписывал. Автор же зачастую был настолько в нем уверен, что сначала подписывал контракт, а уж потом читал.

31. Garches – западный пригород Парижа

32. Рембрандт (Rembrandt Harmenszoon van Rijn ) (1606-1669) – великий голландский художник.

33. Хогарт (William Hogarth) (1697-1764) – знаменитый английский  живописец, рисовальщик и гравёр.

34. Sem (Georges Goursat ) (1863-1934) – французский карикатурист, известный в период Belle Époque.

35.  Berry-Wall (Evander Berry Wall) (1860 – 1940) – нью-йоркский светский лев, эмигрировавший во Францию в период Belle Époque (1880 – 1914 годы). Был известен экстравагантным и изысканным видом, за что шутливо коронован как "King of the Dudes" в 80-е.  

Evander Berry-Wall: фотография и портрет работы Ван Донгена, 1938 год

36. Вероятно ошибка автора книги. У художника была дочь Долли, которую он писал многократно.

37. Жан Огю́ст Домини́к Энгр (фр. Jean Auguste Dominique Ingres) (1780-1867) - французский художник, живописец и график, общепризнанный лидер европейского академизма XIX века.

38. Georges Wilderstaein (1892-1963) – французский арт-дилер, коллекционер, издатель и историк.

Несколько работ Кес Ван Донгена