Комендатура

          Не могу сказать, что я совсем уж безнадежный разгильдяй, однако в неприятные ситуации попадать приходилось, и не всегда мне удавалось из них выходить непобедимым героем. В данном очерке мне хочется рассказать о самом последнем эпизоде моей армейской службы, хотя ничего героического в нем не было, скорее - наоборот. Как я уже неоднократно писал, второй год службы прошел, в силу не зависящих от меня обстоятельств, на ударной стройке Киевского танкового училища, неподалеку от села Гореничи, что по Житомирской трассе к западу от Киева. Само училище находилось в городе, и в нем мне тоже приходилось периодически появляться по разным поводам. Желающих узнать как киевлянин попал на службу в Киев, отсылаю к своим рассказам «День принятия присяги» и "Клубничное поле".

Но вернусь к повествованию.

          Как было сказано выше, разгильдяем я не был, но все же периодически попадал в непредвиденные ситуации, избежать которые было выше моих возможностей.

          Армейская служба моя текла ни шатко ни валко – то награждали внеочердным увольнением в город, то точно также вне очереди получал вполне заслуженные два наряда, во время которых без особого азарта наводил порядок в казарме. Однако в силу свободолюбивого характера, увольнений в выходные дни мне регулярно не хватало, и я устраивал себе короткие выходные в рабочие дни сразу после возвращении роты в казарму. Ужина я не дожидался, а сматывался из расположение части при первой же возможности, когда дежурный офицер неосторожно отводил от меня взгляд на 1º в сторону. Поэтому за второй год службы накопилось больше сотни самоволок, а при таком количестве оных, весьма велика вероятность нарваться разок на патруль, чем я не преминул воспользовался.

          Возвращаясь откуда-то поздно вечером через Пушкинский парк в расположение танкового училища, где намеревался отлежаться до утра, я столкнулся с патрулем прямо под сенью скульптуры классика, когда мимо него проскакивал на изрядной скорости. Время было летнее, и патруль отдыхал в кустах, причем не втроем, как положено по уставу, а вчетвером с бутылкой алкоголя, который им не помешал выйти на освещенную аллею и поинтересоваться моими ближайшими планами. Поскольку оказалось, что мои планы не совпадали с их, то офицер – старший наряда – предложил меня подвезти, правда не до училища, а до комендатуры, которая находилась гораздо дальше училища - на Печерске. Спорить я не стал и сел в машину. Дальше вспоминать особо нечего - все произошло слишком быстро. Дежурный по комендатуре офицер позвонил в училище, дежурный по училищу офицер вскоре приехал и меня забрал. Заехав на территорию училища, он вытряхнул меня из машины и велел идти в казарму, поскольку отвечал за дисциплину курсантов-будущих офицеров, а солдаты-срочники в его обязанности, очевидно, не входили. Однако моя казарма находилась за городом на 20-каком-то километре по Житомирской трассе, и в училище я мог податься только на телефоный узел к дружбану Саше Суворову, у которого и заночевал после обильной дружеской «беседы». Все, больше вспоминать об этом нечего. Никто никогда не напоминал мне о случайной встрече с патрулем и посещении комендатуры. И стоило, спрашивается, офицерам огород городить? Только машины гоняли по городу, без толку бензин расходуя, а ночевать я и так собирался у Сашки на узле.

          Однако на этом мои посещения комендатуры не закончились. Пришлось мне там побывать еще раз при совсем иных обстоятельствах.

Служба подходила к концу, и в последние месяцы я разленился окончательно. В числе честных служак меня должны были уволить в запас одним из первых 3 мая 1976 года, но как на беду, где-то во второй половине апреля, группа ребят из нашего отделения собралась в увольнительную. Сказать по-правде, меня эта увольнительная совершенно не привлекала, поскольку в Киев я смывался в самоволки по крайней мере пару раз в неделю, и убивать целый день в компании примелькавшися сослуживцев мне не хотелось, но отказать приятелям не мог. Таким образом в увольнение нас отправилось пятеро – харьковский хам и жлоб командир отделения младший сержант Ветчинкин, имени которого не помню, о чем не жалею, разгильдяй из Черкасс Сашка Корябкин, главный грузинский лентяй Амиран Аладашвили - Швили, неизменный фотограф Радик - Вова Радочин и я – автор этих строк. До увольнения мне оставались считаные дни, остальным же предстояло бездельничать и пьянствовать в армейской форме еще полгода.

          Углубляться в город мои сослуживцы не захотели, и задержались в парке на Нивках, поскольку менее всего их интересовали красоты древней столицы земли русской... или украинской... кто там сейчас разберет. А что могут делать в городском парке солдаты срочной службы? Ну, не по аллеям же под ручку слоняться. Цель наша была светла как праздник 23 февраля – выпить и закусить, тем более, что накануне одному из наших приятелей-сослуживцев – Вове Гаврилюку, по прозвищу Гава - прислали из недр Хмельницкой области самогонку, и одну из бутылок он пожертвовал нам, дабы в увольнении нам было чем заняться, ибо, как я уже дал понять выше, больше в Киеве делать нечего. Не отличаясь богатой фантазией, на закусь мы купили литровую банку овощного салата, затем нашли в парке уютный уголок на каком-то пригорочке, открыли бутылку и пустили ее по кругу, а вслед за самогонкой по тому же незамысловатому пути последовала банка, как оказалось, мерзких овощей.

          Самогонка была качественная, и одной бутылки нам хватило, чтобы начать поиски близлежащих подвигов, которые себя не заставили ждать в лице двух миловидных девиц. Впрочем на тот момент мы еще были почти трезвые, и к девицам отнеслись дружелюбно, и это дружелюбие не прошло и впоследствии, хотя и приняло несколько неожиданный оборот. Одна из девиц предложила пойти к ней домой. У алчных Швили и Корябкина загорелись глаза, хотя и по разным поводам – алкаш Корябкин сразу вообразил себе бескрайний винный погреб, а Швили – бордель. Они оба ошиблись. Домик, расположенный на какой-то парковой горке, невидимой со стороны города, оказался весьма скромен, если не сказать – неказист, однако он был окружен небольшим, но цветущим и ухоженным садом. Девица, которая нас пригласила, сказала, что дом на самом деле не ее, а дедушки, но это меня не насторожило, хотя мог бы и задуматься – что это за дедушка со своим домиком в парке. Много ли вы знаете дедушек, владеющих домиками на территории городских парков? Я знал только одного в Никитском ботаническом саду, но это уже другая более поздняя история. Посему, дабы не потерять нить своего незамысловатого повествования, продолжу по теме. Девицы принесли выпивку и еще какую-то закуску, но не успели мы приступить к трапезе, как из дома выполз совершенно смурной худющий блондин в майке – пьяный и заспанный. Звали его Сережа, и, кажется, он был мужем одной из девиц. Имя в памяти всплыло, но откуда оно взялось не помню. Почти одновременно с Сережей появился очень кругломордый и полный, зачесанный на срединный пробор, усатый мужик с пышными бакенбардами, вылитый какой-то музыкант, впрочем он, кажется, и был музыкантом, во всяком случае гитара в его руках несколько раз неожиданно возникала, хотя не помню, чтобы он играл, впрочем, как и Сережа, о котором тоже откуда-то стало известно, что он музыкант. Застолье проходило как-то не очень внятно: мы хаотично бродили, подсаживаясь за стол и снова вскакивая; появлялись и исчезали какие-то новые мужские и женские персонажи; и наконец со стороны парка подошел немолодой и невысокий солидный гражданин. 

          Девицы к нему радостно бросились, и до нас донеслось слово «дедушка». Дедушка почему-то нам сразу обрадовался и велел девицам попотчевать солдат как следует, но с нами не остался, а ушел в домик. Тут только я сообразил спросить внучку кем же является ее дедушка – уж больно у него был ответственный вид. Внучка охотно начала трепаться про героя войны, генерала в отставке, а ныне депутата Верховного Совета Украинской ССР. Кажется сейчас кто-то, читавший мой рассказ «Таракан», схватит меня за руку и начнет уличать автоплагиате. Ошибаетесь, это был совсем другой генерал и другой герой, и далее в развернувшихся незамысловатых событиях он участия не принимал. Короче говоря, через некоторое, достаточно продолжительное, время, когда стало ясно, что пора и солдатскую честь знать, мы начали прощаться с хозяевами. Нетрезвые музыканты, попытались нам объяснить, что по центральной аллее парка, ведущей к метро, нам идти не следует, поскольку там постоянно дежурит патруль, а следует нам держаться боковой парковой дорожки, по которым патруль не ходят, и которая выходит к автобусной остановке перед парком. Но, ежели мы окажемся в автобусе, то патруль нас с него уже не снимет. Откуда они это знали мне неизвестно, может дедушка фиксировал патрули по старой армейской привычке?

          Однако, в нашем случае произошло все наоброт. Как только мы отдалились от домика, наш командир отделения неожиданно пал в неравном бою с алкоголем. Он свалился как подкошенный на надежные, но не доброжелательные руки Швили и мои. Мы его успели подхватить, но не сразу сообразили что же делать, а пьяные ноги тем временем понесли нас не по заботливо указанному окружному маршруту, а прямиком по центральной алле парка к станции метро Нивки. Ну а дальше, как говорят шахматисты, все было делом техники – патруль нас ждал именно там, где и было указано пьяными музыкантами. На этот раз патруль состоял из трех трезвых серьезных военнослужащих – молодого лейтенанта и двух солдат. На платформе станции метро оказалась незаметная дверь, за которой скрывалась небольшая комната, в которую мы вошли, бережно уложив Ветчинкина на топчан. Лейтенант, проверил увольнительные, изучил наш внешний вид и сказал: «Ребята, я не хочу осложнять вашу службу, поэтому оставьте пьяного здесь, а сами едьте в вашу часть, тем более, что остановка нужного вам автобуса, находится у дверей станции метро». Нам бы согласиться, плюнуть на этого дерьмового сержанта, который нас не первый раз подводил, но взыграла армейская честь, в том виде, в каком нас этому учили – сам погибай, а товарища выручай, армейское братство и еще какая-то лабуда, которую вы и без меня знаете. Мы пьяно, но решительно заявили лейтенанту: «Нет, мы не оставим попавшего в беду боевого товарища», после чего в душе грязно выругались. «Ну, как знаете» - сказал офицер и вызвал машину.

          Время было уже довольно позднее, поэтому забирать нас из комендатуры никто не торопился. Некому было за нас сирых заступиться, могли только наказать. Беспокойную ночь мы провели в большой камере. Поначалу все быстро уснули, но выпитое за день надо было куда-то сдать, а вот это, очевидно, предусмотрено законами комендатуры не было. Мы промаялись полночи, стучали в металлическую дверь, но лишь раз из-за нее раздался голос – ждите утра. Проще всех оказалось Ветчинкину. Он не стал дожидаться утра, а сел в угол и навалил от всей души изрядную кучу. В камере находиться стало невозможно, но выхода не было, надо было ждать утра.

          Рано утром, с первыми коменданскими петухами, нас выпустили из камеры в туалет, и мы установили свои личные рекорды по бегу. По возвращении в камеру, сержант Ветчинкин собственноручно выдраил бетонный пол до блеска. И никто ему не помог, и никто ему не посочувствовал. Ненадолго мы почувствовали облегчение, но это было всего лишь физическое облегчение, поскольку морально все было гораздо хуже. 

          Часам к 8 прибыл наш непосредственный начальник полковник Тараненко Иван Палыч, старый фронтовик-танкист, которого мы любя называли Полкан. Я о нем уже писал неоднократно, так что повторяться не буду, скажу только, что человеком он был хорошим и к солдатам относился по-отечески. Однако одно дело любить солдата, выполняющего свой армейский долг, и совсем другое дело – разгильдяя, подрывающего недостойным поведением честь и достоинство советской армии. Полкан не любил давать «наряды», и, будучи человек громадной силы, наказывал по-простому – поднимал любых двух проштрафившихся за шкирки и бил лбами. Но в данном случае мы не были в расположении части и действовать ему пришлось официально.

          Полковник Тараненко выстроил нас в ряд. По его глазам и решительным жестам было видно, что он бы с удовольствием нас сейчас наказал по-старинке, но положение вынуждало сдерживаться. Он прошел вдоль нашего небольшого строя, и для каждого у него нашлись «ободряющие» слова. Поскольку я оказался правофланговым, то принял первый удар: «Ну что, ты ушел на дембель в первой партии?» Я поник головой. Швили понес самое суровое наказание. Ему Полкан сказал: «Ну что, ты съездил в отпуск домой?» Амиран мечтал всю службу о том, как он приедет в отпуск в Лагодехи, сверкая незаслуженными значками, выменянными у какого-то бывшего старослужащего, а весь город будет на него смотреть и гордиться своим героическим сыном. Теперь все пошло прахом. Не помню, что Тараненко сказал остальным, но не сомневаюсь, что все получили по заслугам.

          На этом я мог бы и закончить рассказ, но необходимо послесловие.

Послесловие.

В тот же день меня отделили ото всех и бросили на усиленную дембельскую работу, которая увольнения в запас вообще не предусматривала и должна была представлять собой страшное наказание. Я был приписан к нашему сварщику Сашке Репину, который сваривал какие-то металлоконструкции на стройке, и ему искали помощника. Мы с Сашкой оба были дембелями, хорошими приятелями, лентяями под стать друг другу, и такая работа оказалась на руку обоим, ну а что касательно меня, то вполне по поговорке «пустили козла в огород». Работали мы с Сашкой не слишком напрягаясь, и языки у обоих были в непрерывном движении. Нашим любимым занятием в то время, когда никто не видел – а такого времени было много – был футбол, и к дембелю мы уже вполне могли войти в состав какой-нибудь команды второй лиги. Кроме того, вспомнив свой доармейский туристский опыт, я демонстрировал Сашке элементы скалолазания, карабкаясь по стенке нового здания огневого городка, что к хорошему привести, естественно, не могло, и как-то раз, при спуске не найдя точку опоры, я грохнулся с третьего этажа на покрытый щебенкой пол, подтвердив суровую истину – альпинисты бьются на спуске. К счастью, все обошлось, и я отделался легкими ушибами. 

Что касается Сашки, то он тоже сумел отличиться, спускаясь по приставной лестнице с крыши. Надо сказать, что мы так насобачились, что бегали по этой лестнице без рук, лицом вперед, не держась за ступеньки, а поручней там и быть не могло. Сцена Сашкиного падения была совершенно лирична и кинематографична. В моей памяти они всплывает как бы в замедленной съемке.

Вот Сашка медленно ступает на верхнюю ступеньку.

Вот каблучок изящного армейского сапожка легко цепляется за верхнюю перекладину лестницы.

Вот Сашка начинает еле заметно склоняться вперед, будто хочет сделать реверанс прекрасной даме.

Вот его руки лебединым жестом распахиваются в разные стороны.

Вот от правой руки его отделяется скромный букет сварочных электродов, разлетающийся россыпью цветов в южном направлении.

Вот в то же самое мгновение из левой руки его изящной пичужкой вылетает строго на север сварочная маска.

Вот Сашка выходит в свободный полет и парит на диснейленд-о-подобным огневым городком, медленно сужая круги и приближаясь к цели своего перформанса - поляне, усыпанной полевыми цветами.

Правда подсознание мне тут же начинает прокручивать какие-то неясные кадры, неизвестно зачем и кем снятые и сохраненные. Коротко остриженный солдат, без пилотки, со спущенным ремнем и в разбитых сапогах становится на лестницу, далее, без видимой причины, он быстро начинает падать, от него во все стороны стремительно разлетаются разные предметы, и наконец сам он с грохотом и криком падает на щебеночный пол, продолжая корчиться от боли и материться. Но нет, это не о Сашке, это о ком-то чужом. Разве мог Сашка материться? Хм, прошло 45 лет... Может и мог... Что-то память барахлит.

Подхожу к финалу своего повествования. В пятницу 14 мая Сашка Репин закончил сварку и сказал: «Все! Дембель. Сегодня же ухожу» и ушел. А я остался стоять растерянный и расстроенный. Но тут, очень вовремя, подошел Полкан. «Товарищ полковник заныл я, а Репин уже на дембель ушел...» Иван Палыч отреагировал сразу: «А ты чего тут торчишь? Марш домой!» И я тут же убежал домой, даже не оформляя документы. В понедельник 17 мая я вернулся уже в гражданской одежде, оформил дембельские документы, раздал свою ненужную армейскую форму оставшимся в подразделении ребятам и покинул расположение части навсегда.

19 февраля 2021 года