День принятия присяги

 День принятия присяги. 

Папа и старший лейтенант Александр Калина

       Мой папа, блестяще закончивший среднюю школу в июне 1941 года, и уже в июле попавший в действующую армию, по натуре военным не был. Он любил оперу и поэзию, и неизвестно кем бы стал в мирное время, если бы в его жизнь не вмешалась война. После окончания трехмесячных курсов младших лейтенантов, он попал под Москву в самый разгар оборонительных боев за столицу, и далее служил артиллеристом, встретив победу в румынском Бухаресте. Летом 1945 года его перебросили на Дальний Восток, но, к счастью, в боевых действиях против японцев участия не принимал. Молодого, подающего надежды капитана, никто увольнять в запас не собирался, и папа продолжал служить верой и правдой, в чем вполне преуспел, закончив уже после смерти «усатого» с отличием военную академию, дослужившись до звания подполковника, и завершив воинскую службу в должности начальника топливного отделения тыла Таллинской военно-морской базы. Из мягкого хлюпика-интеллигента, некогда читавшего наизусть Евгения Онегина, папа превратился в кадрового военного, из тех кого называют «военная косточка».

        Я тоже поначалу пошел в папу и к окончанию школы был законченным мягкотелым интеллигентом, которого кроме книг ничего не интересовало. Впрочем, не исключено, что и сейчас остаюсь таковым, поскольку за спиной у меня не было войны и штормов Тихого океана, а домашние разборки с женой и вечные споры с детьми, к боевым действиям можно отнести только с большой натяжкой. Но это еще не беда, хуже другое...

        Есть у меня черта, полностью исключающая папино генетическое наследие – непобедимая и неизлечимая лень. Поэтому после школы в институт я особенно не рвался, и то, что меня завалили на вступительном экзамене по физике в киевском политехе, после «пятерки» и «четверки» по письменной и устной математикам, я отношу скорее к собственным промахам, нежели к предвзятости щирого вусатого антисемита-преподавателя, который на мои правильные ответы неизменно говорил: «Нэ вирно». В физике я себя не чувствовал так уверенно, как в математике, поэтому решил с КПИ не связываться, и пустил дело на самотек. Короче говоря, я настроился на армию, которая не заставила себя ждать, и куда я попал в мае 1974 года.

        Сказать по-правде, я надеялся, что меня отправят куда-нибудь подальше от дома, но родители «продиктовали» военкомату иное решение, ибо всего за полгода до моего призыва в армию, в нашей семье случилось большое несчастье – во время дежурства был убит мой троюродный брат Андрей, проходивший службу во внутренних войсках. Его убийство так и осталось нераскрытым. Безусловно, потеря Андрея произвела страшное впечатление на всех членов семьи. Надо сказать, что Андрей до армии жил в Нижнем Тагиле, и я с ним никогда не встречался, но у нас была какая-то внутренняя близость, а уж папа своего двоюродного брата Шурика - отца Андрея - очень любил. Понятно, что родители сделали все возможное, чтобы их младшее дитя не оторвалось далеко от дома, и меня по большому блату пристроили в Проскуровский Краснознаменный, кучи всяких орденов, полк связи, расквартированный в киевском пригороде Гостомель.

       Точности ради стоит сделать оговорку – Проскуровский полк считался «отличным», то бишь одним из лучших в войсках связи, а такое почетное место имеет тяжелые последствия для рядового состава: муштра и профессиональная подготовка были жесточайшими, внеочередные наряды раздавались сержантами безжалостно, а недосып стал настолько естественным состоянием, что мы были способны стучать азбуку Морзе на радио-ключе по 12-14 часов в день даже во сне. Однако самые тяжелые периоды приходились на частые визиты и проверки высокого начальства, когда нагрузки и идиотизм армейской службы достигали своего апогея. Вы, наверняка, слышали воинские легенды о покраске травы в зеленый цвет и мытье парадного плаца обувными щетками, дабы удалить следы оставшиеся от марширующих сапог. Однако сие не есть выдумка, ибо мне поневоле приходилось принимать в этом абсурде самое активное участие. Короче говоря, к принятию присяги я уже был изрядно вымотан, и мягкий интеллигент из меня хоть и не выветрился, но стал злее.

        Присягу на верность служения народу, Советской родине и Советскому правительству я помню до сих пор, но обойдусь в этом очерке без ее цитирования. День принятия присяги традиционно считался самым торжественным в период воинской службы: в часть съезжались родители и друзья новобранцев, на плац выносили боевое, чем-то овеянное, полковое знамя, затем еще какие-то орденоносные знамена, офицеры надевали парадные кители с наградами за выслугу лет, а в столовой накрывался праздничный обед, украшением которого служил довольно скучный кремовый торт, который никак не мог конкурировать со своим дальним киевским родственником.

        Полк выстроили на плацу, каждого воина по очереди вызывали из строя, и мы, гордо сжимая автоматы, читали присягу. Затем замполит лейтенант Чередниченко радостно пожимал руку каждого солдата, и мы возвращались в строй. Ну и хватит об этом...

       После торжественной церемонии солдаты и члены их семей расползались по части, по ленинским комнатам и по музею славы Проскуровского полка, в котором можно было ознакомиться с боевыми заслугами, а также с успехами в боевой и политической подготовке. Расползлась и наша семья. Я немного провел времени с родителями, поскольку поздравив меня с принятием присяги, папа сказал, что должен представиться моему ротному командиру,  после чего  ушел на его поиски.

        Командир роты старший лейтенант Александр Калина был всего на 6 лет старше меня. Моих гражданских коллег того же возраста я воспринимал чуть ли как не ровесников, однако к ротному так относиться, естественно, было невозможно. Это был высокий, подтянутый и очень физически мощный офицер с суровым взглядом и отчетливой артикуляцией. Я мало с ним сталкивался, но, помимо внешних качеств, в памяти осталось то, что он был очень честным и справедливым человеком. Про него, также как и про папу, можно было сказать «военная косточка».

       Слегка нетрезвый папа вернулся довольно поздно, но, увы, я не мог оставаться больше с родителями, поскольку предстояло заступать на «боевое дежурство» - дневальным у тумбочки возле входа в расположение роты, ибо в этом и заключалась суть дежурства. Заступив на пост и застыв столбом, я маялся дурью, когда дверь открылась и зашел старший лейтенант Александр Калина. Как положено по уставу, я гаркнул на всю пустую казарму: «Рота-а-а смирна-а-а!», по ходу заметив, что командир сильно на взводе. Сделав от двери три шага в мою сторону, он остановился, нависая надо мною, и сказал: «Волошин, я очень уважаю твоего отца!», после чего четко повернулся направо и ушел нетвердо ступая вглубь казармы.

       Много раз впоследствии я хотел спросить папу о чем же они беседовали, но так и не пришлось – то мне это казалось не существенным, то почему-то стеснялся, но чаще просто забывал. А сейчас уже и спросить его нет возможности...

       Впрочем, остался еще один человек, которого можно спросить – бывший старший лейтенант Александр Калина. Не так давно я нашел его в Одноклассниках. Мы перебросились несколькими фразами о житье-бытье, о том как сложилась его дальнейшая служба, но меня он, конечно, не вспомнил, что не удивительно – под его командованием за несколько десятилетий состояло несколько тысяч человек. Возможно, если бы я напомнил ему о разговоре с папой, он бы вспомнил, но я не стал этого делать. Пусть все так и остается...

6 сентября 2020