Без кавычек
Тароват¹ русский народ, однако. К иноземцам – особенным образом. А уж когда речь идет о юбилее... И когда речь идет о нобилиате, который в 1980м году, не только свои метрики, но и энциклопедии всего мира спутал, тут уж мы должны его чувствовать особенно родным, почти что русским.
Ну, что ж, в России (мнимое) 85-летие Габриэля Гарсиа Маркеса отозвалось довольно звонко. Сперва – пробренчавшей на всю Русь Великую дребеденью примазавшегося к колумбийскому писателю стрекулиста² С. Маркова, безо всякого толка и понимания переложившего его Воспоминания на вульгарный волапюк³ и изложившего свои представления в молодогвардейской Биографии Гарсиа Маркеса. Впрочем, творения данного товарища требуют критериев не качества, а только количества.
А вот затем.... но затем – не значит потому. Затем человек совсем другой породы, Михаил Мишин, перевел всем давно известную «Хронику одной смерти, объявленной заранее». И не просто перевел, а предварительно специально для этого выучил испанский язык. Так зачем он переперевел? Состоявшийся в искусстве человек, известный писатель. Мало, что ли, переводов? И именно эту, одну из самых загадочных (хотя и не самую загадочную) в поэтике Г.Гарсиа Маркеса вещей? Прежде всего, давайте вдумаемся, случаен ли был его выбор. Мих.Мишина принято считать, по свойственной нам размашистости, юмористом. Вношу поправку. В его действительно смешных текстах всегда присутствовала доля гротесковости не столь уж и веселого свойства. А что же Гарсиа Маркес, который считал себя «самым одиноким человеком на свете», а жителей карибского региона – носителями внутреннего «одиночества», и который говорил, всю жизнь пишет одну большую книгу об «одиночестве»? Этот человек с грустным взглядом старого полковника с юности постоянно юморил, хотя его художественное письмо несло на себе неизгладимую печать типично колумбийского «смертеощущения». Для него самого одиночество и смерть были знаками избранничества, особого удела; он и сам разработал целую концепцию смерти: «Другая сторона смерти», «смерть всегда надежнее любви...» Да перечитайте хотя бы его «Полковника», которого он долго считал лучшим из всего, что он написал, пока не появилась «История одной смерти», и тогда он сказал: «Мне кажется, что “История ... ” в какой-то мере подводит итог всему, что найдено в предыдущих книгах”.
Опять же – почему она появилась? Ведь к 1981 г, когда вышла эта небольшая повесть шекспировского масштаба, он уже был автором и «Ста лет одиночества» (1967) и «Осени патриарха» (1975) и множества других вещей. Но лишь после этой вещи он стал Нобелевским лауреатом.
Так за что же убивают Сантьяго Насара? А ни за что; за то, что он другой, что он иной, что он черно... (этнический араб); за то, что он выглядит иначе; думает, не так, как все; за то, что он пришлец... Вам еще не кажется, что Мих. Мишин вам всю жизнь рассказывает эту историю? А мы – мы и сами не отдаем себе отчет в нашем двойственно-шизофреническом, уж таком русском отношении к пришлецам. Да, Мишин юморист, но уж с такой крупицей даже не соли, а перца, что не до смеха. Гоголевский это смех.И тут уж не место обсуждать достоинства (или недостатки) литературного письма Мих. Мишина – нам он хорошо знаком.
Незнакомо другое – то, что увидел в сюжете он, и что пропустили мы. А он нам нас же и показал. Повесть эта чрезвычайно актуальна – она перекликается с событиями последних лет нашей истории. И нашего сознания. В этой повести-хронике-трагедии народная молва, народная толпа выступают – причем в композиционно-сценической наглядности – в качестве хора и зрителей одновременно. Но, в отличие от трагедии Софокла, хор не сострадает обреченному и не молится о спасении гибнущего от чумы города: толпа, спешащая занять места, чтобы лучше видеть убийство, лишь усиливает и воплощает доминирующую тему рока; и выйти за пределы хоровой, коллективно-замкнутой функции, выступить в жизнетворящей роли героя-действователя, предотвращающего трагедию, не дано никому.
“Жители городка” ― это единый множественный герой, не только исполнитель воли рока, но и источник тяготеющего над ним заклятья. Исход неминуем, в этот морок вовлечены все “жители городка”, все “мы”, все носители “чумного” комплекса, все несостоявшиеся “полковники” и “полковничихи”, даже время и обстоятельства, словно бы поворачивающиеся спиной, “другой стороной” к нависшему надо всеми, разлитому в воздухе событию. Ну как же: ведь «У нас в городке воров нет». И эллинской глубины трагедия оборачивается провинциальной историей несостоявшейся судьбы. Здесь все есть каждый, а каждый есть все. Поэтому исполнители смертного действа, делающие все возможное, чтобы предупредить его и увернуться от назначенного им рока, суть только функции обстоятельств. И на самом деле в притче Гарсиа Маркеса гибнет не заколотый мясницкими ножами красавец-чужак, а гниет заживо многоликий и единосущностный герой Гарсиа Маркеса, гибнущий от всепроникающей “чумы” извечного насилия, неминуемой заразы “одиночества”.
На образе “чужака”, представителя пограничья, запределья, держатся основные коллизии в поэтике Гарсиа Маркеса. В “Осени патриарха” человека тоже настигает двойная смерть, которая и проводит границу между ним и “народом”: “Достаточно было того, что он ― чужак, а чужаком был всякий, кого не знали прихожане местной церкви”. Чужак ― принципиально важный для поэтики Гарсиа Маркеса тип, где каждый ― сам себе “иной”, каждый отчужден от собственной непознанной (или не найденной среди множества других) сути. В этом смысле чужаком, пришлым, “иным” является и сам патриарх, которому тоже предназначена двойная смерть.И нам, читателям, остается только поблагодарить мудрого Мих. Мишина за прочувствованное им предвестие: ведь мы сами каждый день убиваем себя. Это – хроника объявленной смерти.
¹ Тароват – щедр, тароватый - щедрый, расточительный.
² Стрекулист – пронырливый человек, ловкач (Разг.) .
³ Волапюк - набор непонятных слов; тарабарщина. (Разг.) .