Отец – Василий Фёдорович – родился в 1893 году. Он был единственным сыном в семье. Ещё в семье была его сестра Анна. Отец был наследником всего хозяйства. Вырос он в бедности. Тяжелые условия жизни с детского возраста сформировали особый склад его характера. Он рано включился в работу по хозяйству и в поле. Когда дед уезжал на промысел, отец оставался старшим в доме, все заботы по хозяйству ложились на него. Нежелание работать по-настоящему порождала бедность, но объясняли ее нехваткой рабочих рук. Для того, чтобы обрести работника, отца рано женили - в шестнадцать лет. Замуж взяли соседку Машу – тоже шестнадцати лет, кроткую и работящую. После женитьбы отец быстро мужал, смелее включался в хозяйственные дела, требовал от деда справедливости и работы, не разрешал тому вести разгульный образ жизни.
Отец окончил три класса приходской школы. По тем временам он был грамотным человеком. Он хорошо писал – хотя и с ошибками, но красиво и разборчиво. Владел арифметикой, умел считать на счётах. Он хорошо разбирался в составлении различных бумаг и документов. Это сделало его в глазах малограмотных односельчан уважаемым человеком.
В одну из зим, когда отцу было около семнадцати лет, родственник – Назаров пригласил его поехать с ним торговать хлебом. Денег у отца не было – Назаром ему одолжил. Лошадь тоже была одна – взяли в аренду ещё одну. Несмотря на свою молодость, оцет решился поехать. Рожь, пшеницу, овёс и другие культуры ездили покупать в Чувашию. Привозили продавать в Нижегородскую губернию, по более высокой цене. Получали значительную прибыль. Пока дед был на промысле, отец три рази обернулся с хлебом, сколотил небольшой капитал, расплатился с долгами, осталось немного и себе. Почувствовав самостоятельность, он всё больше утверждался, как глава семьи. Не доверял деду даже навоз вывозить на поля. В июне все хозяйства села вывозили накопленный за зиму навоз на поля. В это время богатые помещики при выезде из села устраивали скупку навоза. У дороги ставился стол, на стол – четверть водки и примитивная закуска. Едет мужик с навозом, его приглашают к столу, наливают чарку водки за воз навоза и говорят на какое поле везти. Поедет дед в поле продаст навоз и возвращается навеселе. Потому отец и не доверял деду эту работу. Ездил сам с матерью или сестрой. Так и в других делах дед отходил уже на второй план.
Шли годы. Бедное хозяйство поднималось медленно. Дом поддерживался только за счёт мелкого ремонта, хотя требовал капитального. По характеру и хозяйственному расчёту отец был достаточно скуп. Его экономичность часто граничила с жадностью. С переходом власти в его руки и до того бедное хозяйство стало ещё беднее. Питались плохо. Весь доход шёл в накопление. Работать стали больше. Кроме своего хозяйства брались ещё обрабатывать поля помещиков или безлошадных крестьян, уходили на заработки: готовить дрова, косить, жать. Работали много от зари до зари, особенно летом. Заработки строго учитывались. Деньги хранились у отца. Выдавая на расходы, он строго учитывал что сколько стоит, сколько нужно получить сдачи. Не терпел непредусмотренных расходов: запланировано купить мыла, не смей купить ещё соли или растительного масла. Сливочного масла вообще не употребляли. При таком образе жизни хозяйство начало подниматься.
Начало первой мировой войны изменило жизнь семьи – отца призвали в армию, как и многих других мужчин. В селе остались старики, женщины и дети. Перед началом войны у матери появился второй ребёнок – Я. Хозяйство наше осталось держаться на женщинах, а главой семьи снова стал дед. И до того бедная деревня с началом войны опустела совсем. Непосильные оброки и подати, налог на войну и так далее привели население на грань вымирания. Хлеба на целый год не хватало. Весной ели ореховые серёжки, разные травы и растения. Появилось много нищих, возвратившихся с войны инвалидов и других обездоленных. Нашей семье жилось тоже очень плохо. Дом разваливался, не хватало ни хлеба, ни корма животным. Лошадь и корова к концу зимы отощают так, что не могут подняться. Иногда их подвешивали на верёвках. После мировой войны совершилась социалистическая революция, затем война гражданская. И всё это время отец находился в действующей армии. В начале войны сражался на фронте с немецкими солдатами за царя Батюшку, во время революции был избран красным командиром. Потом участвовал в гражданской войне. Возвратился после демобилизации в 1919 году. Судьба отнеслась к нему милосердно. За пять лет сражений он не имел ни ранений, ни контузий.
После столь тяжёлого периода опустошительных войн, унёсших неисчислимое количество жизней, в деревне мало осталось зрелых мужчин. В такой обстановке отец оказался важной фигурой. В 1920 году его назначают начальником приёмного пункта по продналогу. Это назначение спасло нашу семью от голода. Население кругом голодало, а мы жили относительно хорошо. Появились некоторые накопления, стало расти и расширяться наше хозяйство. У нас уже были две коровы, лошадь, жеребёнок. Больше стало овец. Уход за животными лёг на плечи матери и деда. Отец занимался полевыми работами, брал в обработку земли других безлошадный хозяйств. Он не считался с невероятно тяжёлым физическим напряжением всей семьи. Он и сам работал от восхода до заката. Такой напряжённый труд приносил успехи. С 1921 года начали строиться. Продали корову, вместо неё растили тёлку. Продали овец, быка купили за Волгой лес для строительства дома. Летом 1921 года своими силами заготовили его и там же сделали сруб. Зимой перевезли его. Наделали кирпича для кладовой и сами обожгли его. В то время строили дома на кладовой – внизу кладовая из кирпича а сверху на ней деревянный дом. Весной 1922 года сложили из кирпича кладовую, а летом поставили на неё сруб. Отделочные работы затянулись. Доски для пола и потолка рубили вручную нанятые мужики. Делались большие в рост человека козлы, на них закатывали бревно. Один мужик становился наверху, а другой снизу и продольной пилой пилили брёвна на доски. На крышу досок не хватило и дом покрыли соломой. Дом получился неплохой. Планировка была такая же, как и в старом: одна большая комната, кухня, русская печь, подтопок, отделявший комнату от кухни. При входе в дом стояла кровать – на ней спали отец и мать. Я с дедом зимой спал на полатях, бабушка на печи. Летом мы спали во дворе или на погребе,а отец с матерью в кладовой. Во дворе наша кровать стояла рядом со свиным хлевом. Дальше был коровник, конюшня и овчарня. Скотина нам особого беспокойства не приносила, хотя свинья всё время и хрюкала, мы к этому привыкли и даже не замечали. Под нашей кроватью было куриное гнездо. Утром куры с громким кудахтаньем садились на гнездо и будили нас. Лучше было спать на погребе. Вечером ляжешь и с умилением слушаешь песни ребят и девчат, что разносятся в прохладном влажном воздухе по оврагу, да гвалт лягушачьего кваканья и крикливых грачей.
Летом 1923 года мы вселились в новый дом. К этому времени состав семьи изменился – сестра отца Анна вышла замуж и с нами уже не жила. В 1918 году родилась моя сестра Настя, а в 1923 брат Саня. Хозяйство наше росло, жизнь становилась лучше. Работали также много. В хозяйстве были две лошади, две коровы в лето растили поросёнка. Все работы выполняли вручную, хотя в более богатых семьях уже появились машины: молотилки, жнейки, сеялки и другие. 1922 году отец купил плуг. В него запрягали двух лошадей и пахали без напряжения. Соха прекратила своё существование.
В 1927 году в селе началась коллективизация. Отец был ярым её противником. Он не допускал мысли расстаться с частью своей собственности, отдать лошадь – к тому времени она осталась у нас одна другую продали -, отдать корову, сбрую, телеги и так далее. Он не мог переломить укоренившуюся в нём скупость, и развитое чувство личной собственности. Ни на какие агитационные доводы он не реагировал. В это же время началась кампания по ликвидации кулачества. Отец под категорию кулаков не подходил. Чтобы сломить упрямство его обложили твёрдым налогом, но и это на него не повлияло. В доме продавали всё, что можно лишь бы уплатить налог. Когда продавать было уже нечего, за неуплату налога начали конфисковывать вещи.
Мать убеждённая сторонница собственности скорее поняла, что сопротивляться властям бесполезно и неоднократно просила отца записаться в колхоз, доходило до того, что она была готова на разрыв, но он был непоколебим. Робкая мать с тремя детьми на руках на развод всё же не решилась. Работали много. Отец выжимал из семьи все силы. Расходы были сведены до минимума. Все продукты животноводства шли на продажу. Доход от хозяйства, заработки от обработки земли другим людям, все доходы в основном шли на уплату налога. Недостаток питания, сокращение покупок обуви, одежды, хозяйственного инвентаря привело к общему упадку. Как ни старались расплатиться с долгами ничего не выходило. Налоги были не под силу нашему хозяйству.
Кроме упадка экономического и физического в семье нарастало моральное напряжение, нервозность доходила до предела. В стороне от общей жизни, что проходила вокруг нас , мы чувствовали себя отчуждёнными. Общая работа в колхозе привнесла радости в крестьянский труд бедняков. Общая работа в поле с песнями, шутками снимала усталость и грусть.
Но и в колхозе было немало недостатков. Воровство и пьянство, бесхозяйственность управленцев вызывали гнев и возмущение у крестьян. Часто можно было слышать: “- До чего дойдёт Россия?! “, “- Скоро есть нечего будет!” Отец такие разговоры поддерживал, поносил недобрым словом всё начальство от правления колхоза и до Верховного Совета. А в заключение как правило приходили к выводу, что это вредительство и долго это не продержится. Без хлеба жить не будешь, говорили они, - а год от года всё хуже, всё вернётся назад, все колхозы разгонят. Особое негодование выражали, когда узнавали, что кого-то опять раскулачили.
● Какой же это кулак, это труженик, все своим трудом нажил.
Хотя знали, что раскулаченные имели работников, мельницу или круподёрку или какое-либо другое предприятие. Когда говорили, что кого-то раскулачили и выселили, тогда становилось грустно. Тогда понимали, что борьба за коллективизацию дело не временное и не шуточное, а всерьёз и надолго.
Когда нечем было платить налог, приходили с описью, конфисковывать имущество, а конфисковывать становилось уже нечего. Тогда отец говорил:
● Пусть всё возьмут, подавятся, а в колхоз не пойду.
Мать, как всегда в трудную минуту, плакала. Дед ругался. В порыве гнева к нему возвращался здравый рассудок и он говорил:
● Василий, запишись в колхоз, всё заберут у нас, разденут, против власти не ходи – плетью обух не перешибёшь.
Бабушка тоже говорила, что надо записаться в колхоз. Мне было пятнадцать лет. Я учился, был комсомольцем и сам ходил посёлам агитировал крестьян вступать в колхоз, в то время, как собственный отец ещё не был колхозником. Я и мои товарищи много и подолгу убеждали отца, что нужно вступить в колхоз. Мы ему говорили, что в колхозе он найдёт свое место. По грамотности, по деловым качествам он мог войти в руководящий состав, вплоть до председателя.
Шли годы нервной и напряжённой жизни. В доме всегда чего-то боялись. Хорошие вещи постоянно прятали у родных или у соседей. Если замечали кого-то идущего с портфелем или папкой, начинали беспокоиться, думали – наверное к нам. Тогда матьи отец старались куда-нибудь уйти, спрятаться. Когда подозрительное лицо проходило мимо все с облегчением вздыхали - “ Пронесло !”
Время шло. С годами колхозы укреплялись. Всё меньше становилось единоличников, всё труднее становилось выплачивать налог. Наделы единоличникам отводились в самых отдалённых местах, самые плохие и бедные. Урожаи с них собирали очень низкие. Жизнь единоличника становилась невыносимой. Весной 1935 года наша семья наконец-то вступила в колхоз. Жить стало спокойнее: не нужно платить твёрдый налог, перестали постоянно бояться, что кто-то придёт, опишет, конфискует. Работать стали вместе со всем народом. Вскоре отца выбрали помощником кладовщика, а года через полтора – заведующим фермой и членом правления колхоза. Затем он стал председателем ревизионной коммисии.
Ещё много было нареканий на недостатки в колхозной жизни, но уже считалось, что это временое явление и оно скоро пройдёт.
Экономическая база колхоза росла. Появлялась новая техника, строились животноводческие и складские помещения. Труд становился легче, но доходы колхозиков от обобществлённого хозяйства оставались низкими. Оплата производилась по трудодням один раз в год. Весь год колхозник работал не зная какой ценой будет оплачен его труд. И только в конце года, после окончания всех сельхозоабот, подводили итоги и распределяли доход на трудодни. Оплата производилась зерном, овощами, сеном, соломой и другими сельхозпродуктами. Главным показателем в оплате было зерно. Но урожай зерновых был настолько низок, что его нехватало расплатиться с государством. Даже на семена и фураж ничего не оставалось. Бывали годы, когда на трудодни зерновых совсем не получали. Если и дадут килограмм пшеницы – считается совсем неплохо.
К весне в феврале - марте колхоз получал ссуду от государства - зерно для сева. Возместить её надо было из урожая. Деньгами оплату не производили. Все денежные доходы шли на хозяйственные нужды колхоза. Большая часть доходов растрачивалась не по назначению – попросту пропивалась.
Новая жизнь в коллективном хозяйстве крестьянам облегчения не принесла. Очень плохи были дела с агрокультурой. Размещение зерновых на полях диктовалось из района, а район получал задание из области. А там этими вопросами занимались люди, не имеющие представления о размещении и особенностях полей.Сроки посевов тоже диктовались сверху без учёта погодных условий. Установленные областью сроки в районе стремились перекрыть и колхозы получали планы с более ранними сроками сельхозработ. А на общем собрании колхоза под давлением руководства принимали повышенные обязательства : досрочно закончить сев или уборку урожая. Нередкими были случаи, когда сев производился в ещё холодную даже мёрзлую землю. Снег сойдёт, земля не успеет прогреться, а сев уже идёт полным ходом. Только посеют, а тут снова снежку подбросит, да ещё и подморозит. Зерно и работа пропадали даром, и сев приходилось повторять заново.
Начальству в район и в область докладывали о досрочном завершении сева. В газетах и по радио хвалили передовиков, а отстающих критиковали и даже взыскания накладывали. Итоговый результат получался обратный: тот, кто сеял позднее, получал больший урожай с наименьшими потерями и материальных средств и физических сил.
Удобрением полей совсем не занимались, что в условиях Горьковской области совершенно недопустимо: супесчанные, подзолистые земли требуют ежегодного вненсения удобрений. В колхозе этого не делали. Навоз, скопившийся на фермах годами лежал в буртах. Иногда его вывозили в поле. Сложат там в кучу, и лежит он без толку. Лежит такая гора среди поля, кругом растёт пшеница, рожь или что другое исреди этой слабенькой культуры пышно, сочно растут бурьян и сорняки. На следующий год на многие километры от этой кучи поле обсеется сорняками.
Много органических удобрений лежало на дворах колхозников. Не имея транспорта, они не могли их вывезти.
Так продолжалось многие годы. Поля скудели, урожаи из года в год снижались.
Не лучше обстояло дело с обработкой почвы. Среди вспаханного поля всюду виднелись пропуски – невспаханные полосы. Особенно много их было в конце поля на поворотах, там где трактор делал разворот. На этих полосах культурные злаки не росли. На всём поле очень много было сорняков.
Такая обработка почвы осуждалась колхозниками, вызывало массу недовольства, злобу к руководству, осуждение всей колхозной системы. Отношение к работе соответствовало системе принудительного труда. Каждому колхознику вменялось в обязанность отработать определённый минимум трудодней. На работу выходили часо в 9 утра, в 12 шли на обед, часа в 2 снова в поле и в семь часов вечера уходили домой. На работе всё делалось кое-как, лишь бы время прошло и бригадир начислил трудодень – нужна была палочка. Все знали,что большого дохода от этой работы не будет. Колхозники в основном жили за счёт своего домашнего хозяйства, да приусадебного участка.
Люди старались использовать всякую возможность, чтобы уехать в город, хотя это строго запрещалось. Паспорта колхозникам не выдавались. Но правдами и неправдами зрелые трудоспособные люди, особенно молодёжь из деревни уезжали в город.
Жить в деревне стало невыносимо. Не трудодни выдавали очень мало. Подсобное хозяйство и приусадебный участок облагались налогом. К сороковым годам налогом обложили всё: с каждой головы животного, с каждого фруктового дерева и куста надо было платить налог.
Основной доход в крестьяне получали выращивая картошку. Колхозники обрабатывали приусадебные участки, удобряли их сажали картофель и получали неплохой урожай. После окончания полевых работ или перед их началом весной собирается небольшая группа колхозников и оформляют документы на право продажи картофеля. Грузят его га пароход или в товарные вагоны и едут продавать. Ездили по всему Советскому Союзу. Водным транспортом в Астрахань и во все поволжские города, в Баку, Красноводск и так далее. По железной дороге – во все азиатские республики, |Ставропольский, Краснодарский край и в другие области.
Картофель продавали по хорошей цене, домой возвращались с в большими деньгами. Это и было основным доходом крестьян нашего села. И в нашей семье было так же.
Когда отец уезжал с картошкой, в доме всё наполнялось чувством ожидания. Друг друга спрашивали: когда приедет отец, как там у него идёт продажа. С хорошей продажи картофеля отец привозил подарки и разные вкусности.
С началом войны село опустело. Мужское трудоспособное население мобилизовали в армию. Отца тоже призвали. Кначалу войны ему было 48 лет и у него была грыжа. Там ему сделали операцию, дали отдлхнуть 20 дней. В действующую армию он не попал, оставили в тыловых частях. Всю войну он был в Балахне на торфоразработках. Серьёзное отношение к делу и тут помогло занять ему особое положение. Его назначили заведующим обозом, конефермой, а затем бригадиром в хозяйственной части. Зарекомендовал он себя очень положительно. После окончания войны ему предлагали остаться, давли хорошую должность, квартиру, но он отказался. В этом снова проявился его консерватизм, упрямство, отсутствие предвидения. В условиях послевоенного времени остаться в Балахне было наиболее разумным. Мы все его уговаривали. Но он поступли по-своему – остался в Семьянах. В этом проявилась его боязнь расстаться со всем тем, что он создал своим трудом. Хотя всё это не представляло особой ценности, ему было по-своему дорого.
Он экономил во всём. Если увидит на дороге гвоздь, обязательно поднимет его, вырямит и уберёт в ящик. В хозяйстве много было различного хлама. Ящики со старыми, ржавыми и кривыми гвоздями. На погребе было отведено место для хранения различных железок. Они собирались годами и складывались в этот угол. У сарая в огороде складывались палки, планки, шесты, деревянные бруски и все знали, что при необходимости для деревянных поделок заготовку надо искать там. Во всех его действиях и в самом образе жизни проявлялась экономия. Если нужно было что-то сделать, то он брал такой материал, чтобы меньше было отходов. Прежде, чем сделать покупку он все тщательно взвешивал и обдумывал. Если он покупал на базаре, то мог торговаться часами. Расходы по дому он пристально конотролировал, деньги хранил у себя. Не только мы, но имать не знала, сколько у него было денег.
После войны он вернулся в Семьяны и стал работать в колхозе. К этому времени вдома оставался только он, мать и младший брат Михаил. А в 1947 году и он, закончив школу, уехал учиться в Ленинград. Они остались вдвоём с матерью. Старость наступала, мать ослабела и уже не работала в колхозе. Он тоже стал меньше работать. В Семьянах жили только летом, а на зиму уезжали в Ленинград, где в это время жила сестра.
К семидесяти годам отец стал слепнуть. В 1972 году в Бугуруслане ему сделали операцию, но это ничего не изменило. Видел он плохо. Мать не могла самостоятельно передвигаться. Такое состояние привело к тому, что без опеки они не могли жить. Уход за ними лёг на плечи сестры в Ленинграде. Отец ещё ощущал физическую силу, с наступлением весны стремился уехать в деревню, но не имел зрения.
В 1875 году сестра отвезла их в Семьяны в последний раз. Прожив в деревне отпуск – один месяц сестра уехала. Они остались одни. Старческое недомогание привело к трагическим последствиям. Мать падает с лестницы, получает тяжёлые ушибы и вообще перестает подниматься с постели. Отец, готовя обед не выключает газ, который продолжает гореть по несколько часов. В доме всё залито, захламлено, одежда загрязнилась. Соседи опасаются пожаров и шлют в Ленинград письма, что жизнь стариков без присмотра становится опасной. Сестра едет за ними и с 1976 года они уже без выезда живут в Ленинграде.