Камчатка географически является полуостровом, но её связь со страной возможна была лишь морским путём, через океан. В этом она ничем не отличалась от любого острова. Железной дороги на полуостров нет до сего дня, аэропорт построили на рубеже 60х - 70х годов, а автомобильную дорогу планируют только сейчас. Поездка на материк через океан было делом серьёзным и небезопасным, поэтому готовились к ней основательно. Предстояла дорога протяжённостью более 14 тысяч километров, которая заняла около месяца. Участниками переезда были годовалый ребёнок, первокласник, две взрослые женщины одна из которых была не всегда адекватна и один мужчина, на котором лежала вся ответственность организации и исполнения. Надо сказать, отец справился с переездом блестяще. Родители понимали сложность дальней дороги и готовились серьёзно. Прежде всего в течение нескольких месяцев собирали американскую лендлизовскую тушонку “Биф”, её набрали банок 40 – 50, собирали сушёную и вяленую рыбу, красную икру, масло, сахар, сухари. Без этого этого в дальней дороге обойтись было сложно, а купить невозможно. Питание в ресторане было дорогое и не отвечало потребностям детей. Вещи тщательно упаковали, тут пригодился опыт отца как третьего помощника капитана на пароходах Средневолжского пароходства. Собирали ящики, вязали тюки, решали что брать, а что оставить, количество груза было ограничено. Это занимало много времени и сил, к тому же постоянно требовался уход за годовалым ребёнком, тут уж было не до меня, чем я и воспользовался. Опёка надо мной ослабла, меня чаще отпускали гулять, если не надо было готовить уроки, дабы не мешал. За уроками следили тщательно, предстоял долгий перерыв в обучении, его надо было, по возможности сократить, обеспечить задел программы. Перед самым отъездом я с приятелем Пашкой отправились в большое путешествие по городу. До этого в городе я был только с родителями. Целью было простое любопытство, а что там. Вот тогда я и узнал что творится на берегу. Нас никто не гонял, никто не ругал, окружающие относились с добром, мы увлеклись лазая по катерам вытащенным на берег. Я нашёл на песчаном берегу выброшенную морем половину краба, и притащил его домой. Это был большой камчатский краб, его хватило на всю семью.
Мы увлеклись, забыли о времени, в общей сложности мы ходили около шести часов. Нас уже искали, мне, как организатору, всыпали вдойне, не помогла и принесённая «индульгенция» в виде краба.
Настал день отъезда. К дому подъехал “Студобеккер” матросы помогли загрузить вещи, нас и машина неторопясь стала спускаться с сопки. Провожать нас высыпали все мои приятели, махали руками, напутствовали не забывать и вспоминать.
За прошедшие более полувека я с благодарностью вспоминал своих друзей, мой первый опыт взрослости. Я благодарен судьбе, приятелям, знания и опыт, полученный с ними, много раз выручал в жизни.
Тем временем машина не спеша урча подъехала к пассажирскому порту. Те же морячки выгрузили нас. Отец ушёл оформлять билеты и багаж, а мы остались ждать на причальной стенке. Тогда ещё не было строгого разграничения зон оформления и посадки. Мы были рядом с пароходом. Женщины остались с нами и ручной кладью. Зоя держала Ирину, в те времена колясок ещё не было, во всяком случае на Камчатке.
У стенки стоял огромный пароход «Азия». Это был, на сколько мне удалось впоследствие узнать немецкий пароход «Кайзер Вильгельм» перешедший нам по репарации после окончания второй мировой войны. Он был трёх или четырёх трубный с семью рядами илюминаторов, высота его борта около 20 метров, водоизмещением он был примерно как «Титаник». Построенный в начале тридцатых годов он был какое то время обладателем «голубой ленты Атлантики». Таким символическим призом награждались суда пересекавшие Атлантический океан на линии Ливерпуль – Нью Йорк за самое короткое время. Именно в борьбе за этот приз капитан «Титаника» и не уменьшил скорость судна. Обо всех его заслугах я узнал много позже. С высоты нашей сопки мы много раз видели его и завидовали тем кто плавал на нём. Его низкий трубный гудок мы отличали от всех прочих. Он был красив, элегантен и надёжен, вызывал восхищение своей мощью. И, вот я стоял перед ним. Погода стояла тихая спокойная солнечная, редкая для начала октября, погода. Судно стояло не шелохнувшись так близко к стенке, что его можно было коснуться рукой. На клёпанном стальном борту видны были огромные заклёпки которыми был усеян весь борт, были заметны закрашенные следы корозии, к тому времени пароходу было уже около двадцати лет.
Вернулся отец с оформленными документами и начали грузиться, матросы по прежнему помогали нам. Карабкаться по довольно крутому трапу на высoту шести этажного дома с детьми и грузом дело не простое, да и не безопасное, но всё прошло благополучно. Каюта второго класса находилась на четвёртой палубе, в средней части ближе к корме, здесь меньше ощущалась качка, отец специально её выбирал. В каюте было два илюминатора и четыре койки, две друг над другом вдоль борта и две вдоль переборки. Мне, как самому шустрому, доверили верхнюю койку рядом с иллюминаторами. Крышки иллюминаторов были открыты, через стекло был виден порт. Разгрузились и на короткое время вышли на верхнюю палубу. Но надо было обустраиваться, впереди была неделя морского путешествия до Владивостока. Отплывали ближе к вечеру. Несколько буксиров окружили пароход медленно отводили его от стенки. В иллюминаторе город медленно проплывал мимо нас. Дома нашего я не видел, он был с другого борта. До выхода из Авачинской бухты от порта более двадцати километров, это два – три часа ходьбы, пароход шёл медленно, вокруг было множество судов. Перед самым закатом стояли на палубе, папа показал острова «Два брата» у входа в Авачинскую бухту. На выходе в океан началась качка, но, как сказал отец, это пока было не воление, а накат. На следующий день стояла спокойная солнечная погода, качка ощущалась, но не была изматывающей. Зоя занималась ребёнком, мама разбирала необходимые вещи, с маленьким ребёнком у женщин было много дел, тем более в дороге –ползунки, питание, поиски воды, стирка ползунков их сушка. Ирине было полтора года, но смена обстановки, воды, вида питания сильно влияют на любых людей, тем более на малых детей. В общем, у них занятий было достаточно. Каюта на корабле не приспособлена для стирки и сушки вещей, вентиляция достаточно слабая, пока на море было спокойно иллюминаторы были открыты и вентиляция справлялась. С началом волнения иллюминаторы задраили, в каюте стало душно, и стоял тяжёлый запах. Чтобы не мешать мы с отцом пошли осматривать пароход. Он был огромен, на нём легко можно было заблудиться. Отец объяснял его устройство, рассказывал что как называется, он был профессиональным штурманом, любил и гордился своей профессией. А я был благодарным слушателем. Мы не спускались на нижние палубы, не поднимались на внутренние верхние, потому что там были второй и первый класс кают. Ходили на служебные палубы, выходили на верхнюю палубу, поднимались на самый верх парохода, на твиндек, выше были только мачты и трубы. На большом пространстве палубы стояли три огромные трубы, спасательные шлюпки, вентиляционные люки машинного отделения, вентиляционные раструбы, впереди возвышалась капитанская рубка. Огромный пароход подрагивал, высоко над палубой из трубы стелился над водой чёрный дым, от неё шёл не громкий мощный гул, и исходило приятное тепло. На пространстве от борта до борта никого не было. Сюда заходить пассажирам не разрешалось, но отцу позволяли. Здесь, как нигде на судне, ощущалось величие океана и наше одиночество в безбрежии воды. Вокруг был только океан. Нас окружала бесконечная толчея волн. Огромный пароход уверенно шел, разваливая их пространство, его почти не качало. Спрятавшись от ветра за трубу, какое-то время стояли, любовались океаном. Потом спустились и обошли верхнюю палубу, нам не разрешили заходить только в носовую часть. За пароходом оставался огромный пенящийся, убегающий за горизонт, след. Вода в нём была более светлая, А поперёк следа, как привязанные, бежали поперечные волны. Казалось они догонят и разобьются о корабль, но пароход шёл, а они бежали и бежали. Гуляли по кораблю весь день время, от времени возвращаясь в каюту. С борта наблюдали закат. Огромный солнечный диск медленно опускался в толчею волн на горизонте, висящие над ним тучи, разделили диск, небо окрасилось цветами радуги, а солнце стало медно золотым и, купаясь в волнах, быстро тонуло в волнах. Восходящий воздух колебал его, оно стало слоёным, и устало дышало. В небе разлились золотые краски. Больше видеть я не видел такой красоты.
Завтракали и ужинали в каюте, а обедать ходили в ресторан. Ресторанов на судне было несколько. Один для пассажиров первого класса, второй для второго и третьего классов. Посещать можно было любой ресторан, но принято было ходить в ресторан своего класса. Отделка ресторанов соответствовала стилю времени постройки парохода. Судно строилось на рубеже 20х – 30х годов, рестораны были отделаны в стиле необарокко и модерн, или по немецкой классификации, поскольку судно немецкой постройки, югендстиль. Я впервые оказался в таком великолепии, до этого времени ничего красивей петропавловского дома офицеров мне видеть не доводилось. Впрочем меня эта красота впечатляла, но не смущала. Мне было всё в новинку, и я не знал как себя вести и что делать, просто поступал сообразно указаниям отца. В новинку было обслуживание официантами, лоск и размеренность ресторанного уклада. Ливреи официантов, размеренная неторопливость посетителей белоснежные скатерти на аккуратных столиках, блестящие, наборы приборов и тарелок, уютные удобные, мягкие кресла, которые я тоже видел впервые, меня ошеломили. Готовили здесь необычно, вкусно, не могу сказать лучше или хуже, но не по домашнему. Для Зои горячий обед брали с собой. Обедать в ресторан собирались ходить каждый день, но события следующих дней не позволили осуществиться нашим планам. За первый день плавания корабль прошёл полуостров и вышел на траверз северных Курильских островов. Утром мы проснулись уже при ощутимой качке. День был пасмурный, низкие серые тучи закрыли всё небо. На верхнюю палубу не выпускала команда судна, из каюты не разрешали выходить родители и мы просидели весь день в каюте. К вечеру третьего дня подошли к островам. Это были Курилы. С моря они смотрелись красивой таинственной сушей, на которой вглубь земли уходили каскады гор. Пирамиды сопок одетые сизо голубой дымкой отличались друг от друга тональностью дымки. Позднее в Эрмитаже я увидел пейзажи Хокусая и оценил творческую точность художника. Острова проплыли мимо и вновь вокруг океан.
Утром, несмотря на солнечную погоду, волнение усилилось, волны начали заливать наши иллюминаторы. Высота волн достигла 12-14 метров, синезелёная вода время от времени заливала иллюминатор, сквозь неё пробивались лучи солнечного света. Качка усиливалась, становилась изматывающей, небо, временами появлявшееся в илюминаторе, затягивалось темно серыми катящимися по волнам, тучами, а с ними исчезало радостное романтическое настроение. Выход на открытую палубу запретили, дни проводили в каюте, выходили только в туалет. В коридоре, на площадке палубы рядом с каютой собрались пассажиры третьего и четвёртого класса, здесь меньше качало. Народу набралось много, взрослые, некоторые с детьми, размещались на вещах, чемоданах, просто вповалку на палубе, вентиляция не справлялась, кого тошнило. Запах стоял удушающий, временами все разом ехали по палубе. Казалось весь мир качается, и этот кошмар никогда не кончится. Дни шли в монотонной борьбе с качкой. В ресторан уже не ходили, кушали в каюте, но есть не хотелось.
Шторм бушевал во всей северо западной части океана, качка по мере приближения к Владивостоку стала меньше, но усталые люди не замечали этого. Пароход шёл не через пролив Лаперуза, между островами Хонсю и Сахалином, а через Сангарский пролив, между Хонсю и Хокайдо. Северный пролив был мелковат для большого парохода, да и мины там временами всплывали. Японское море прошли меньше чем за сутки, все ждали прихода в порт. В нетерпении ожидания прошёл день и я заснул. Разбудил меня отец – «вставай, приехали». На часах было около десяти вечера. Мы вышли на верхнюю палубу, вокруг разливалась спокойная тихая гавань, пароход, раскачавшийся за предыдущие дни, ещё качало, а может это качался мой расстроенный вестибулярный аппарат. Вокруг стояла тёмная октябрьская ночь, на берегу разливалось манящее море городских огней. Судно стояло на рейде в бухте Золотой рог. Швартовались рано утром, на берег сошли лишь в середине дня.
Железнодорожный вокзал во Владивостоке находится рядом с морским вокзалом, надо лишь перейти виадук. Построенный на рубеже столетий, как и Витебский вокзал в Санкт Петербурге, в стиле модерн он не запоминается в деталях, но оставляет глубокое впечатление, как любое талантливое произведение искусства. Эти два вокзала схожие по стилю разнятся по архитектуре, находятся на противоположных концах огромной страны и соединяются самой большой в мире железнодорожной магистралью. Длина магистрали от Ленинграда до Владивостока около 10 тысяч километров.
Стиль модерн, наиболее близкий к нам по времени из классических фундаментальных стилей оставляет тёплое восприятие, связанное с мистикой, сказочными персонажами. Он более демократичен и раскован, чем ампир или барокко. Его представителями в России были такие художники как М. Врубель, Васнецов, Куинджи. В Петербурге было построено много зданий и интерьеров в стиле модерн. Его чистыми представителями являются дом Зингера (дом книги), Елисеевский магазин, дом архитекторов, дворец Кшессинской и многие другие.
Во Владивостоке были всего несколько часов. Пока отец оформлял документы, мы сидели на вокзале, дело, видимо это было не простое, отсутствовал он долго. Женщины сидели с ребёнком на вещах, а я, распираемый любопытством, порывался облазить весь вокзал. На что получал весомые внушения. Толком я его не осмотрел даже когда садились на поезд. Вокзал был сранительно небольшим, но уж очень в нём много было закрытых дверей и закоулочков. Пришёл отец, и мы втроём с мамой пошли в город докупить продуктов. Магазины были недалеко, на улице Ленина и я увидел город, хоть и самую его малую часть, зато центральную. Много позднее, уже в 68 году, когда по службе приезжал во Владивосток, я легко вспомнил город и легко ориентировался в нём. Ближе к вечеру загрузились в поезд. Мы заняли всё купе.
О поездах тех времён стоит сказать подробнее. Поезд Владивосток – Москва, вагонов пятнадцать, состоял в основном из купейных вагонов, ресторан и два, три плацкартных вагона. Тянули состав один или два паровоза. Наш мягкий вагон был в средней части поезда. Купе действительно было мягким, и казалось, в сравнении с современными, просторным. Быть может, мне так казалось. Полки высотой сантиметров двадцать, были мягкими и удобными. Мне выделили верхнюю полку и порекомендовали не мешаться, что я с удовольствием сделал. После недели океанского кувыркания растянуться на мягкой уютной вагонной полке было верхом блаженства. Взрослые загружали вещи, что-то распаковывали, раскладывали, перекладывали – готовились к дальней поездке. Что-то положить для первой необходимости, что-то убрать подальше, чтоб не мешалось. Разбирались, временами спорили, - обычная транспортная суматоха.
Дорога до Ленинграда лежала через Москву и заняла три недели, за это время вагон и поезд стали родным домом. В общей сложности путешествие от Петропавловска до Ленинграда продолжалось месяц. За это время я отстал от школьной программы, родители пытались заниматься со мной, но надолго не хватало ни их, ни меня. Пейзажные виды, мелькавшие за окном, не настраивали на серьёзный лад, вагон потряхивало на стыках, рука дрожала, буквы получались разлапистыми косыми, с перьевой ручки на бумагу капали кляксы, чисто писания не выходило. Родители, в отличие от меня, старались, а я терпеливо, на сколько мог, исполнял их требования. К концу поездки бесполезность попыток вагонного обучения стала очевидной, и меня оставили в покое.
За прошедшие четыре года нашей предыдущей поездки на восток на трассе ничего не изменилось. Меня так же восхищала природа Забайкалья, Алтая, Предбайкалья. Сегодня эти районы заслуженно называют сибирской швейцарией. Но, судя по фильмам, фотографиям Швейцарские Альпы лишь подобие нашего Алтая. Проблема Алтая, да и Сибири в целом, в том, что они мало освоены. Обворожителен и таинственен ночной пейзаж, когда поезд подходил к ночному городу и в темноте ночи вдали вспыхивали огоньки неизвестного города, - отражения чужой неизвестной жизни. Так можно воспринимать лишь в детстве. Взрослое восприятие отягощено грузом знания и осознанием забот. Сегодня, критически относясь к событиям тех лет, было бы невозможно отрешиться от проблем простых людей, восприятие действительности было бы отнюдь не романтичным.
Но я был полон ожидания чуда новой жизни, не представля её и не осознавая своего ожидания. Это просто был детский восторг, да и странно было бы ожидать мудрости от восьмилетнего юнца.
Сегодня, спустя более полувека, я с благодарностью отдаю должное их стараниям, но и себя корю. Что можно ожидать от юного отпрыска, привыкшего к независимой жизни в обществе сорванцов в лесу на склонах сопок. В школу я отходил лишь месяц, и это был месяц ожидания и подготовки к отъезду, школа воспринималась досадной обузой перед прекрасным путешествием.
К Москве подъезжали рано утром, по вагонной трансляции лилась бодрая оптимистичная музыка Дунаевского. Звучала песня «Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся Советская земля…»
Впереди была неизвестная новая жизнь…