Во второй декаде октября приехали мы в Новое Сормово. Павел привёл нас в барак, где в одной большой комнате в два ряда стояли коек тридцать. Пришли мы утром часов в 10. В комнате было несколько мужчин и женщин. Некоторые на керосинках готовили обед. Пахло подгорелой картошкой и крепким запахом пота. Вокруг барака не было ни одного деревца. На воткнутых в землю кольях натянута проволока, на которой сушилось бельё. Несколько поодаль стоял высокий деревянный копёр, на нём была подвешена большая железная “баба” - тяжёлый груз. Этот груз лебёдкой поднимался вверх метров на пятнадцать и оттуда падал на чугунный лом, превращая его в мелкие куски. Потом этот дроблённый металл увозили в Старое Сормово на переплавку. Копёр работал круглые сутки, и грохот от него разносился по всему посёлку имени Калинина. Посёлок был застроен бараками. Барак представлял собой дощатое сооружение длиной метров 50, шириной – 20. Изнутри стены были обиты толем и оклеены обоями. По длине дом разделялся перегородками – получались две большие комнаты. Отапливался барак печками, в каждой комнате по 4.
После обеда Павел повёл нас на стройку завода имени 26 Бакинских комиссаров. Вход на стройку был свободный. Мы зашли в комнату на первом этаже прорабской. Над окошечком висела табличка “Кадры”. Павел постучал в окошко, из него выглянула девушка. Мы сказали, что пришли наниматься на работу. Девушка дала нам заполнить карточки. Павел попросил , чтобы нас направили в седьмой барак, в котором он жил сам. Девушка дала нам бумажки на получение спецодежды и коменданту барака для получения койки, матраца, одеяла и подушки. На складе мы получили ватник, х/б штаны, кирзовые сапоги - б/у, рукавицы. В бараке мы поставили свои кровати рядом с Павлом. После работы барак наполнился громким говором и бытовым шумом. Рабочие собирались группами. Тут же бегали детишки. Маленьких качали на руках, а подростки вертелись вокруг взрослых. Вечером кто играл в карты, кто читал книжки, а кто просто весело беседовали. По выходным и в дни получки устраивали шумные гулянки с выпивкой, часто с дракой и поножовщиной. На большой рабочий посёлок был всего один клуб. Он был всегда переполнен. Пьяная часть посетителей и здесь устраивала беспорядок и драки. В отдельном небольшом домике была баня. В нерабочее время всегда стояла большая очередь, чтобы помыться надо было отстоять часа три.
Я оформился на работу в должности бетонщика. Началась ритмичная трудовая жизнь. Утром раздавалось множество заводских гудков: каждый завод и стройка имели свой и каждый гудел в положенное время. Среди их множества выделялся своей громкостью и басовитостью гудок старого Сормовского завода. И хотя Старое Сормово находилось от нас километрах в пяти, его гудок заглушал все остальные. Так моя жизнь регламентировалась гудком: утром подъём и выход на работу, обед, конец обеденного перерыва и конец рабочего дня.
Когда мы оформлялись на работу, нам сказали, что мы вливаемся в бригаду т.Бакина. Утром первого рабочего дня мы без затруднений нашли Бакина. В его бригаде было 6 рабочих. Он рассказал нам, что мы должны делать: на носилках или в тачках подносить к бетономешалке песок, гравий, щебень, цемент и воду, а от бетономешалки отвозить к строящемуся объекту бетон. Его надо было ещё утрамбовать деревянными трамбовками, чтобы в нём не оставалось воздушных пузырей. Когда не было бетонных работ, надо было рыть котлованы, разгружать вагоны со стройматериалами, и прочие неквалифицированные, черновые работы. В перерыве Бакин выдал нам талоны на обед, на продовольствие и карточки на промтовары.
На раскачку времени не давалось: зарплата начислялась с выработки – отставать от других нельзя. К работе я был приучен с детства и сила имелась – мне шёл 18-ый год. Но немудрящая техника без привычки не подчинялась: одноколёсная тачка, в которой возили раствор бетона, часто сходила с доски, служившей дорожкой для колеса. Иногда тачка заваливалась на бок, бетон выливался на землю. Первое время болели руки, особенно когда раствор носили носилками.
Проходила осень. Всё меньше становилось тёплых солнечных дней. Чаще выпадали дожди, по утрам случались заморозки. В осеннее ненастье, когда мелкий дождь с пронизывающим ветром безжалостно хлестал по лицу, промокали одежда и обувь, было особенно трудно. Незаметно в трудовых буднях подкатилась зима с морозами и пушистым белым снегом. Большая территория “Нефтегазстроя” прежде покрытая множеством грязных дорог и тропинок, изрытая траншеями и котлованами, стала однообразной белой, холмистой площадью.
Зима 931-32 годов была ранняя и морозная. В единый монолит сковало промокший от дождей строительный материал: гравий, песок, щебень. Теперь их надо было добывать ломом, кувалдой с клиньями, потом греть смёрзшиеся глыбы на железной печке. Только после оттаивания они засыпались в бетономешалку. Бетон надо было как можно быстрее доставить к месту строительства, так как он застывал на морозе. Тачки и без того тяжёлые стали ещё тяжелее от намерзшего раствора. Бетонные работы на морозе были низкокачественными и малопроизводительными. Их свернули до минимума. Рабочих с бетонных работ направили на рытьё котлованов.
Человеку не испытавшему на себе работу – рыть котлован в промёрзшей боллее, чем на метр земле, трудно представить себе, что это за труд. Ломы, железные клинья, вбиваемые кувалдой в землю были основными средствами производства. Целые день напряжённого труда: бьёшь, бьёшь, а результат – минимальный. К концу рабочего дня усталость чувствовалась во всём теле. Я завидовал Павлу Сидорову – он был мотористом на бетономешалке, а зимой в механической мастерской. Я частенько заходил к нему в мастерскую – мне там нравилось. Как-то осмелев, я обратился к начальнику мастерских Рогозину с просьбой принять меня на работу. Он ответил, что сейчас мотористы не нужны. Я ему сказал, что имею семилетнее образование, мало кто среди рабочих нашей стройки имел такое.
После работы мы шли по магазинам, выкупали по карточкам продукты: хлеб, картошку, крупы и шли в барак. Ужинали дома: варили картошку, кашу, редко суп с мясом, когда получали мясо по карточкам. Питались мы вместе: братья Сидоровы – Петр и Павел и я. Готовил чаще Пётр – у него это получалось лучше всех. Утром на завтрак у нас был чай, а вернее кипяток из общего титана, что стоял в коридоре. Кружка сладкого кипятка с чёрным, изредка с белым хлебом. Иногда по талонам давали сало, селёдку, масло. Тогда на хлеб клали по кусочку этого продукта. Обедали мы в столовой.