Утром, когда я пришёл к Петровым, Саня ещё не вставал. Я прошёл в чуланчик, который был отделён от сеней дощатой перегородкой. Санька был ещё в постели , но уже не спал. Когда я вошёл он сразу сказал, что в этом году идёт в школу. Это было в сентябре 1920 года. Я сказал , что тоже пойду. Но Саня с вызовом ответил, что меня не примут. Я начал утверждать , что примут, не понимая почему он говорит, что не примут. Саня сказал, что сегодня пойдёт с мамой за метриками (свидетельство о рождение) в сельский совет. Он начал вставать с постели, а я расстроенный побежал домой.
Дома были бабушка и мама, отец рано утром уехал в поле. Переступив порог я выпалил : “Санька Петров пойдёт записываться в школу, я тоже хочу! Тётя Маша с Санькой сегодня пойдут за метриками, ты , мама, тоже сходи.”
« Что ты говоришь, - ответила мать,- какие метрики, тебя ещё не примут. Санька старше тебя, а твой год ещё не подошёл. Сейчас пойдём в поле лён теребить. Вот завтракай, - она указала на горшок дымящейся картошки, - и пойдём.»
« Всё равно пойду в школу!», - сказал я заплакав. Мне нравилось общаться со старшими ребятами, которые ходили в школу: Николаем Акиловым, Павлом Сидоровым и другими. Я и сам в школе бывал. Мне нравилось, как торжественно, смиренно ребята сидят за партами, как учительница рассказывает им различные науки или решает задачи на доске. Тогда я ещё не знал букв и цифр, но когда она складывала, получались интересные слова – арифметические ответы. Приходя в школу я садился подальше, стараясь быть не замеченным. Учительница всё равно замечала. Расспрашивала – зачем я пришёл, с кем, какая у меня фамилия и предупреждала, чтобы не мешал, не шутил. Но не выгоняла из класса.
Один раз ребята взяли нас с Санькой в школу. Когда мы пришли, там уже было много школьников. Они были значительно старше нас, они бегали, играли, шумели, а мы маленькие стояли смиренно в уголке коридора. Нам показалось , что прошло много времени, по дороге к школе шёл поп. Школьники побежали в класс, мы робко вошли за ними. Мест за партами не было и ми устроились в углу у окна.Поп зашёл в класс и все замолчали. Когда он сказал, что сейчас будем повторять молитву, все встали. А мы остались сидеть на корточках, чтобы нас не обнаружили. Поп вынул толстую палочку, похожую на линейку, и начал й махать, весь класс запел. Я не знал слов молитвы и мне стало как-то страшно. Когда закончился первый куплет, поп махнул линейкой и все затихли. Он подошёл к нам, стукнул одного и второго по голове и спросил, почему мы не поём. Он принял нас за учеников. Нам бы наверное попало , если бы кто-то из учеников не сказал, что мы не школьники. Поп властной, сильной рукой взял меня и Сашку за шиворот и вытолкал за дверь. Мы здорово испугались и всю дорогу до дома бежали. Потом я ещё ходил в школу, но никогда на те занятия которые вёл поп. А через некоторое время Коля Акилов сказал, что поп больше занятия вести не будет. Закон божий отменяется.
« Ешь быстрее, да пойдём в поле. Ладно реветь!,- мать положила из котла в миску картошку в мундире, принесла малосольных огурцов, соль и хлеб, - Потом сходи в огород за свежими огурцами, яблок подбери.»
Зная , что сопротивляться бесполезно, в поле на работу всё равно надо идти, я сел за стол. Подошли мама и бабушка, все стали завтракать.
На работу в поле меня стали привлекать с шести лет. Сначала ходил с матерью полоть, затем дедушка стал брать – боронить Придём в поле, дедушка впряжёт в борону лошадь, проедет один или два раза по загону, затем меня верхом на лошадь сажал. Покажет как надо ездить и я езжу весь день, только на обед останавливались. Лошадь выпрягали и пускали попастись в овраг, иногда дедушка брал с собой овса, чтобы покормить её в поле. Сами мы тоже обедали. На обед у нас всегда был чёрный хлеб, если к этому времени вырастали огурцы, то брали их. Изредка бабушка давала нам с собой по сваренному яйцу. Обед длился часа полтора, два, чтобы отдохнула и поела лошадь. После еды я залезал под телегу, в тень. Ложился на брошенный мешок и утомлённый жаркими лучами солнца, сразу засыпал. Когда кончался обед дедушка запрягал лошадь. Я просыпался от дедушкиного окрика – «Ваня вставай!» , он снова сажал меня на лошадь и всё повторялось. Иногда, в один день , выполнив работу на одном загоне, переезжали на другой. Во время переезда я снова засыпал в телеге. Меня будили по приезду на новое место и снова надо было работать.
Позавтракав я с матерью вышел в поле. Солнце было уже высоко, но ночная прохлада ещё чувствовалась, а утренняя роса блестела ярким бисером под солнечными лучами.
«Опять поздно вышли, ругаться будет отец.» До поля было километра два-три, дорогу выбирали напрямик – через овраг. Меня заставляли нести пещер с едой, а мать несла сноп соломы и воду для питья. Солому брали для поясов, которыми связывали снопы льна. Вот и наш загон. Мы не один день уже работаем на нём. Мы с матерью тоже хорошо знали это место. В конце мая. Начале июня мы каждый день приходили сюда полоть лён, иногда пололи пшеницу или овёс. С раннего утра и до заката, в длинный летний день под палящим солнцем, в согнутом состоянии мы искали сорняки. Хотя особо искать не приходилось, их было так много, вытаскивали их бесчисленно. К концу дня я так уставал, что работал сидя или на коленях. Мать меня ругала за это, тогда я вставал, но через некоторое время опять опускался на колени. Работали, если считать переход в поле и обратно, часов по 16-17 . Могли бы и дольше быть в поле, но мама указывала на пастухов, гнавших коров и овец к селу и говорила, что пора идти доить и загонять корову. По дороге домой мы брали часть выполотой травы или останавливались у оврага, чтобы нарвать травы и несли её домой. Мать выкладывала траву в ясли, корова привыкала к этому и из табуна всегда шла домой. Её не надо было искать по оврагам, как это было у наших соседей Акиловых. Часто мы приходили домой, когда отец и дед уже вернулись, мама тогда была рада. Если мы приходили раньше, отец говорил, что рано пришли. Работать нам лень и мы лодыри. Мать ничего не отвечала, не возражала. Она и мне говорила, чтобы отцу не перечил. Придя с поля мать начинала домашнюю работу.Поила и доила коров, иногда их было две, да ещё телята. Процеживала и убирала молоко, капала, мыла и готовила картошку на завтра. Я выполнив кое – какие указания убегал на улицу, поиграть с ребятишками. Ужинать садились, когда было уже темно. Меня мать звала по несколько раз, мне не хотелось уходить от ребят. К ужину я всегда опаздывал и отец говорил – забегался, пора уже с конями ездить, т.е. ездить в ночное, пасти коней. Мать отвечала, что я ещё мал, а дед говорил, что не мал « вон с Ванькой Косым пусть ездит, а то вырастит лодырем.» Мне только что исполнилось семь лет. Ванька Косой был уже взрослый, ему было лет 18-20. Он был сиротой, дальний родственник соседей. Жил и работал, как батрак у Давыдовых. Вместе с лошадьми Давыдовых в ночное он брал и нашу лошадь. За это ему не платили, но иногда,
обыкновенно к Спасу (осенний праздник), на ярмарке ему покупали рубашку или штаны, А когда уезжал в ночное на воскресенье мама, украдкой от отца , давала ему пару яиц или топлёного масла, кусок хлеба , пирог или другое что-нибудь вкусненькое. В длинный летний день, мама мне рассказывала о нашей семье. Об Исаевых, её родителях. О том как работали на барщине у помещика Талинцева, о смирении и вере в Бога и многое другое:
- Родился ты летом, в июне месяце, в самый разгар полевых работ. Родила я в бане. Ты у меня был первый. Бабка Сидорова приняла ребёнка. Пролежала я два дня, а на третий стала маменьке ( так она звала свою свекровь ) по хозяйству помогать: коров доить, хлеб печь и обед готовить. На четвёртый день вышла работать в поле, а немного спустя уехали на барщину к Таланцеву. Поместье находилось километров за пять от нашего дома. На ночь каждый день приходила домой, а днём ты оставался с бабушкой. Ты был очень беспокойный, всё время плакал. Днём на работе намучаешься, а ночью ты ревел – совсем отдыха не было. Ты был такой горластый, что всем не давал спать. Думали – ты не жилец и я Бога просила, чтобы прибрал тебя. Много досталось от тебя бабушке, ведь она весь день с тобой нянчилась, а я работала в поле. С неделю отработав у Таланцева, поехали на сенокос. Сенокос – работа артельная, надо чтобы все вовремя были. Работа начинается с восхода солнца и кончается поздно вечером, когда роса падёт на траву. После работы обычно из лугов домой не ездили – спали там: поставят шалаши и спят там. А мне надо было идти тебя кормить. Днём груди от молока разопрёт – боль страшная. Однажды бабушку кто-то научил напоить тебя маком, его у нас в огороде много росло и маковые головки во дворе под застрехой всегда имелись. Вот она набрала семян мака заварила их и напоила тебя утром. Ты уснул. Бабушка довольная, что ты не плачешь, ушла в огород. К вечеру она забеспокоилась, стала будить тебя, а не просыпаешься. Она напугалась. Вечером пришла домой я, а ты всё спишь. Рассказала она мне обо всём, стали вместе тебя тормошить. Подняли всего мокрого, перепеленали, и кое-как ты стал просыпаться. Тебе было три месяца. Хоть и молила я Бога, чтобы ты умер, а тут так жалко тебя стало. Больше бабушка этого не делала – говорила, мол пусть ревёт – золотая слезинка не выпадет. Болел ты не много, а от чего всё время ревел – сама не знаю. Потом ты стал подрастать, плакал меньше, к году – пошёл. А а осенью на следующий год отца взяли в рекруты и отправили на войну. Началась Первая Мировая. Поплакали мы, да ничего не поделаешь. В войну к нам пришла жить Анна – сестра отца. Работы прибавилось и всё в основном легло на мои плечи. Твой дедушка до работы был не прилежный. В поле я вместе с ним работала, а вечером ещё и по дому. Хотя и домашним хозяйством занималась бабушка а Анна, но и мне перепадало. Полевые работы мы заканчивали позднее всех. Пахали ещё сохой, боронили деревянной бороной. Люди уже вспашут, посеют, а у нас ещё соха не отремонтирована. На пашне дед впряжёт лошадь попашет немного а потом говорит – паши ты. Начну я, а соха тяжёлая, завалится она, а у меня сил не хватает её поднять. Поплачу, кое-как подниму, так и мучилась. Сковыряем кое-как, посеем, ну вырастет, что Бог послал. Первый год без отца трудно было, а потом я привыкла, сила откуда-то появилась, да и умения и сноровки прибавилось. На всех работах я наравне с мужиками была и они меня брали на мужские работы: и в сенокос, и дрова готовить или стога метать. Когда отец пришёл с войны стало полегче. Твой отец жадный ему всё мало, всё хотел стать богатым.