Уезжали из Семьян в августе или сентябре 1950г. Отъезд был для меня трагедией, родителей за три года проживания в деревне я забыл, ведь две трети жизни я прожил в деревне с дедушкой и бабушкой. Для ребёнка в пять лет это была вся сознательная жизнь. Я не хотел уезжать, всячески сопротивлялся, прятался, не хотел общаться с родителями, всё моё существо внутренне сопротивлялось. Мне казалось, что так что - то можно изменить. Бабушка с дедушкой сильно переживали, за годы, проведённые вместе, они душой привыкли ко мне, папа с мамой тоже многое понимали и никакого насилия не предпринимали, но у отца кончался отпуск, надо было ехать.
Бабушка украдкой плакала, дедушка внутренне, был как сжатая пружина, по характеру сдержанный он в сложной ситуации становился сурово молчалив. Сложнее всего было маме, её осуждали, что отправила годовалого ребёнка к родителям, а не оставила при себе, что не сама привезла его в Семьяны, а отправила с попутным матросом. У неё не сложились отношения со свекровью, её осуждали за многое. Не могу осуждать близких мне людей, кто был прав, кто виноват, не знаю всех обстоятельств событий и взаимоотношений. Как это часто бывает в таких случаях, думаю, правы и виноваты обе стороны.
Нет людей которые бы не ошибались, нет безгрешных, иначе за что мы просим у Господа прощения, но каяться и прощать нужно научиться. Без покаяния и прощения жизнь превращается в каторгу для всех участников событий. Этот случай не исключение.
Возможно, мама не понимала, на сколько важными были её взаимоотношения со свекровью, для неё, мужа, семьи и не пыталась наладить их. Она не учитывала, что муж боготворил свою мать и, тем самым вступила в конфронтацию с ней считая, что всё само собой образуется. Возможно, просто не пришлась ко двору и обе стороны создали “забор” взаимного неприятия задолго до того как смогли в ч|м либо разобраться. А бабушка не понимала, насколько её сын любит и связан со своей избранницей. Имея несравнимо больший жизненный опыт, она не смогла или не хотела, находить контакт, понимание с невесткой. У неё вся жизнь прошла в почитании свекрови и иного отношения кроме покорности она не представляла, это было за пределами её мировозрения, жизненного опыта. Наложила свой отпечаток и ревность матери. Конфликт был неизбежен. Отношения взаимного неприятия обе женщины пронесли через всю жизнь. В этом они были последовательны и внесли «ложку дёгтя» в семейные отношения. Влияние бабушки в семье было несравнимо значительнее, поэтому мать покорно подчинялась обстоятельствам, и её фактически изолировали от большой семьи, её принимали, с ней общались, но к ней не было сердечного отношения. Отец принял двойственную позицию, оставаясь в хороших отношениях в большой семье, не настаивал на принятии в неё своей жены, был любезен и там и там. Эта уникальная ситуация безусловно наложила своё отрицательное воздействие на всю судьбу семьи. Был создан прецедент стагнации внутреннего семейного раздора, который в дальнейшем реанимировался в различных вариациях. Но и маму нельзя винить в том что она не смогла, не сделала и т.д. Она выросла в семье, в которой её не научили этому, быть может там просто были другие отношения между людьми. Думаю, что это именно так. Об этом свидетельствуют мои воспоминания о пребывании в семье Шепелёвых. Не знаю каковы были отношения в семье мамы, знаю точно, если б ей объяснили чего от неё хотят и не изолировали бы, а помогали, то она вела бы себя иначе и в отношениях со свекровью, с другими людьми, со мной. Иными бы были жизненные судьбы многих родственников, в том числе тогда не родившихся. Она была такой какой её сделала жизнь, но это уже не имеет сослагательного наклонения.
Мама была своеобразным человеком, иногда неуравновешенным, вспыльчивым,но она не была ни злопамятной, ни коварной, ни мстительной. По своему характеру она была добрым человеком, видимо отец потому её и любил.
Возможно, отец занял такую позицию после безуспешных попыток примирить двух, близких ему, женщин. Происходившее было сложно для осмысления самими участниками тех событий, и сейчас я высказываю свою точку зрения, не претендуя на объективность их описания. Кто- то, быть может не согласится со мной, скажет, «да нужно ли ворошить прошлое». Убеждён, нужно. Это была ошибка всех участников событий, которая повлекла трагедию людских судеб. Если не осмыслять ошибки, они повторяются в новом качестве впредь, произойдут новые трагедии. Ради избежания новых поломанных судеб, я пишу и, надеюсь, предотвратить какие то человеческие трагедии в будущем, если эти воспоминания будет кто то читать. Считаю важным для себя и своих близких рассказать об этом, а учитывать опыт поколений или набивать собственные шишки это уже дело самих участников.
А тогда, 1950м, я, со своим детским прямодушием и непониманием происходящего, стал катализатором обострения семейных противоречий.
Тем временем сборы подходили к концу, приближалось время отъезда. Дедушка запряг лошадей, погрузил вещи, посадил нас, бабушку и процессия неспеша тронулась через Воротынец к Лысой горе, а это шестнадцать километров. Здесь на лодках переехали реку Суру до Васильсурска и, уже пешком, до пристани. Всё путешествие заняло часа четыре. Бабушка с дедушкой переживали, отец по обыкновению держался уверенно независимо.
Это было его характерной чертой. В тяжёлые минуты жизни он держался легко, как будто ничего серьёзного не происходило, или казался так держаться. Я видел его таким не однажды. Однако качества человека ярко проявляются в тяжёлые моменты жизни. На похоронах Василия Фёдоровича, моего деда, тогда на ступеньках крематория отец с Ириной, греясь на холодном мартовском ветру, бегали на перегонки. Это была маска, жизненная позиция, спасавшая в тяжёлые времена. А времена, выпавшие на их долю были не просто трудные, они были трагическими. Объяснение в том, что он прошёл войну. Война для каждого жестока по своему, для него она была жестока вдвойне. Ему довелось воевать в блокадном городе на тральщиках. В период войны Финский залив по оценкам военных представлял из себя суп с клёцками, минные поля ставили русские, немцы, финны, естественно каждая сторона имела только свои карты полей. Тралить мины приходилось под бомбёжками и артобстрелом, - залив простреливается с любого берега. Тралить приходилось в любую погоду, и не знаешь на перёд, от мины погибнешь, от бомбы или снаряда. В сетях запутаешься или на собстенный параван нарвёшься. И в этих условиях тральщик должен идти ровным ходом, не виляя и не петляя, иначе трал порвёшь или на мины нарвёшься. Тоесть в это время тральщик представлял из себя великолепную мишень для учебных стрельб. Ведь за годы блокады и немцы и финны пристреляли каждый метр залива. Командиру тральщикак нужно было иметь железные нервы и холодный разум, нужно было сохранять самообладание не только самому, не показать свою слабость команде, их надо было воодушевить, отрешить от опасности. Во время боя чувства опасности, моральной слабости, усталости скорей всего не было, да и после боя в блокадном городе, когда мимо корабля по причальной стенке по набережной возили трупы, они тоже вряд ли приходили. За время военных действий нигде на флоте не гибло столько личного состава как на тральщиках, их гибло от 80 до 90%. То, что он не погиб, а отделался контузией, воистину чудо.
Бабушка, уже после войны, рассказывала, что каждый день молилась за всех родных. Молитвы помогли, из всей семьи призваны в армию были четверо – Василий Фёдорович, Иван, Анастасия, Александр. Отец получил контузию, и, в общем то чудом спасся. После выхода из войны Финляндии, он был направлен наблюдателем за тралением финских минных полей от советского командования. Была поздняя осень 1944 года. Траление проводили в тёмное время суток, чтоб не подвергаться атакам фашистских самолётов. Тральщик во время траления нарвался на мину. Отец, как представитель, находился на мостике, и это его спасло при взрыве. Взрыв произошёл в районе машинного отделения. Взрывом его вывбросило далеко за борт. Он долго, на сколько долго можно плавать в открытом море в ноябрьскую ночь. Когда силы уже покидали его, он взмолился и попросил всевышнего помочь ему. Через короткое время ему попался какой то ящик, он уцепился за него и это позволило ему продержаться до прихода парного тральщика. Это рассказывал он сам.
Так формировалась внутреняя отрешённость, умение переключаться, как мы сегодня говорим, не зацикливаться. Если б не умение адаптироваться, можно было бы просто сойти с ума. Это качество характера я наблюдал не только у отца, такое свойство характера было у его друга Леонтия Фёдоровича Иванова. Вероятно, это просто самозащита организма, выработанная военными годами. У многих блокадников я наблюдал необыкновенную жизнерадостность. Им было с чем сравнивать, они получили мерку и умели радоваться жизни. Они не знали завуалированного слова «суицид», но они знали сколь зыбка грань между жизнью и смертью, потому берегли и радовались жизни, этому дару божьему, радовались каждому дню.
Качество характера, умение психологически собраться, я и наблюдал при расставании на пристани Васильсурска и на ступенях крематория, просто в эти моменты оно проявилось ярко, это было свойством характера. Понял я это лишь через годы, уже после смерти отца.
Мы сели на пароход до Горького, потом поездом ехали до Москвы.
О волжских пароходах стоит расказать отдельно, о самих пароходах написано немало в специальной литературе, я раскажу о том, что они значили в жизни людей. В начале и середине ХХ века дорог, связывающих города поволжья, не было. Тракты, которыми ещё в Х1Х веке ездили лошадями вдоль реки представляли собой узкие грунтовые дороги на которых с трудом могли разъехаться две встречные телеги, а местами ещё уже. В Семьянах тракт проходил по узкому проулку, сохранившемуся и поныне, в котором нормально проехать может лишь одна телега или легковой автомобиль, разъехаться на ней было невозможно. Надо сказать, что грунтовые дороги тех времён существенно отличались от аналогичных современых. У них полностью отсутствовало какое нибудь покрытие, они были именно грунтовые, т.е. состоящие из местного грунта. В ненастную погоду её развозило, колея становилась глубокой, грязь непролазной, передвигаться по ней было подлинной мукой. Лошади увязали в грязи, скользили копытами по глине, срывая подковы и разбивая копыта. Возницы то нещадно хлестали лошадей и матерились, то подпирали телегу плечом и помогали измученной лошадиной силе своей мужицкой. Возницы в таких случаях заслуживали не меньшей жалости, чем животные. Сидеть на облучке или в телеге холодно, муторно, зябко, чтоб разогреться, надо было идти рядом с телегой, меся грязь дырявыми лаптями, ноги были мокрыми грязными, холодными. На плечах в лучшем случае был тулуп или брезентовый плащ, а то и просто ватник. Под дождём брезент намокал, становился тяжёлым и жёстким, как жестяным, начинал пропускать воду, натирал тело. Вода проникала везде, влажное тело прело, зудело, бывало после длительной поездки сухими оставались только трусы, да и то не полностью. Поэтому на лошадях далеко не ездили, пользовались лишь как местным транспортом. Иное дело пароход. Волжские пароходы были колёсными, это позволяло иметь малую осадку и относительно спокойно проходить по реке с постоянно менющимся руслом, они могли подходить к небольшим пристаням, без опаски сесть на мель. Это были надёжные трудяги, которые обеспечивали связь прибрежных деревень, посёлков и городов с внешним миром. Водоимещением от 300 до 2000т, грузовые суда доходили до 5000т, они строились по отработанной оптимальной схеме. Пароход имел низкую осадку, широкий корпус с русленем и боковыми расположениями колёс. Паровая машина находилась в центральной части судна. Вся верхняя палуба была, за исключением носа и кормы, закрыта надстройкой и отдана для размещения пасажиров. Часть борта под надстройкой закрывалась стенкой с окнами, а иногда и без стенки, просто навес. Здесь располагались “мешочники”, - третий класс, палуба тут не имела кают или выделенных помещений, люди просто размещались на палубе на своих вещах. Сюда грузили мешки с товаром, реже ящики, иногда размещали лошадей и скот, но это редко. Чаще везли кур или гусей на рынок, их ранимая психика не выдерживала постоянной смены обстановки и они излагали своё возмущение нескончаемым гоготом и кудахтанием. Здесь располагались торговцы, неимущий люд, цыгане табором, сновали карманники, но как правило, это были простые люди едущие по делам. Время от времени кто-то начинал голосить, что его обокрали, но виновника суматохи находили редко. Здесь стоял неумолчный человеческий гомон, каждый сторожил свои вещи, иногда просили присмотреть за вещами соседа, отходили по надобности, но не надолго. От множества, распаренных дождём, жарой, давно не мытых тел исходил прелый запах. От этого на плохо проветриваемой палубе стоял тяжёлый смрад. Кто- то смотрел в окно, кто- то, разместив на коленях мешочек с едой, трапезничал. Еда не хитрая - огурец с солью, краюшка ржаного хлеба, головка лука или чеснока, иногда бутылка молока, по богаче, хлеб пшеничный, яичко в крутую, а то и кусочек сахара. Дети играли, но это не поощрялось, смотрели на проплывающие мимо берега, грудные плакали, кто-то кашлял, чихал. В общем, это был “содом”, но люди ценили пароходное сообщение, альтернативой было пешее путешествие в пыли, под дождём. Над верхней палубой размещалась надстройка, в ней в кормовой части размещался второй класс, а ближе к носу первый. На некоторых пароходах была ещё одна палуба.
Пароход, шлёпая плицами колёс, плыл не спеша, как правило, останавливаясь на всех пристанях. Остановка длилась столько, сколько требуется для загрузки и выгрузки пассажиров, иногда процедура затягивалась. Езда на пароходе, в отличие от езды на машине или телеге, была спокойной, равномерной и не тряской. Это было комфортно, люди понимали и ценили это.
Мы ехали первым классом, это было очень комфортно, даже по современным представлениям. Что представлял из себя первый класс на пароходе описывать не буду, он хорошо показан в кинофильме “Волга, Волга”.