Родина ! Какое объемное и в то же время конкретное понятие. Каждый гражданин при произношении этого слова в своем понятии представляет огромную страну и одновременно тот уголок, где он родился и вырос - город, отдаленное село или маленькую неприметную деревеньку, затерянную в зарослях больших лесов, на берегах рек и озер, в горах в пустыне – да где только не раскидала судьба эти населенные пункты.
Во время суровых страданий, тяжёлых битв или больших торжеств при упоминание слова Родина представляется вся наша страна от края до края. '' В бой за Родину ''. '' Пал смертью храбрых за нашу Родину ''. Такие фразы выражают объёмное понятие. Представляются большие города, которые знакомы : промышленный Горький, Ленинград, Сормово, Кронштадт, просторы Сибири, Дальнего Востока, большой разлив Волги с белыми красавцами – пассажирскими теплоходами, моря с большущими судами и быстроходными кораблями. Чего только не припомнится в памяти при слове – Родина. Одновременно перед глазами встает со всей яркостью родимый край, - место где родился, где прошло детство, где впервые произошла встреча с природой. Ширь полей, зелень лугов, голубизна рек и озёр, чащоба леса всё то, что с детства было первым понятием и взглядом на мир. При слове Родина мне каждый раз представляется небольшая дубрава: стоят могучие, вековые, высокие дубы на разделе двух луговых полян – Шапошницы и Герасимова. А немного дальше небольшое озеро в виде котла – Шутова Яма. Берега крутые , вода тёмная и холодная. Речки в него не впадают, а вытекает один ручеёк.
Вот то поле, где в детстве работал с отцом , наш домик. Лесок Прямушка, что лежит на склоне оврага против села. Туда ещё детишками ходили мы весной и летом по ягоды, осенью за грибами и орехами, а зимой наполняли лес криком, выгоняя зайчишек для приезжих охотников. Чего только не вспомнится, не пронесётся перед глазами : зелёные озимые поля поздней осенью, когда уж бывают заморозки, зимняя дорога из леса, из-за Суры. Туда я ездил с отцом за дровами. Выезжали рано , затемно. Закутают меня в тулуп, посадят в дровни и – по-ехали. Отец впереди на одной лошади , я сзади – на другой. С рассветом приезжали в лес, на гору. Наложим дров и – обратно. Тут уже едешь с тяжёлым возом. Сам больше идёшь пешком. Холодно, морозно, снег под полозьями скрипит, от лошадей пар идёт. А как с горы спускаться – кручь удивительная. Воз тяжёлый, под полозья цепи – тормоза подкладывали. Бывало и так, что цепь не выдержит – лопнет, тогда держись. Воз напирает, лошадь начинает бежать. Скорость сумасшедшая. Лошадь не успевает убегать от несущегося воза – бросается в сторону. Воз переворачивается, кувыркается и лошадь. Что-то ломается: оглобли, хомут, дуга или дровни – вдребезги. И такое бывало нередко.
Проходит в памяти вся наша семья: дед, бабушка, отец и мать, братья и сестра. А иногда встанет в полном образе совершенно далекий человек – дядя моряк или Трынка – маленький мужик, который очень любил удить рыбу. Всё свободное время он проводил на озёрах или на Суре. За это его и прозвали Трынкой и даже небольшое озеро называли – Трынкина Яма.
А вот картина детского дома, где я пробыл три года. Большой помещичий дом на берегу Волги. Громадный сад, огород, поля , на которых работали, дальние луга в пойме Волги, куда мы каждое лето выезжали на сенокос на неделю или дней на десять.
Студенческие годы промелькнут красочным эпизодом юношеских лет – пора буйной зрелости, увлечений и любви, шумных компаний и веселых походов.
Мрачным штрихом прорежется случай из военной жизни. 1941 год, Балтийское море, Таллинский переход, начало войны. Самолёты , мины, стрельба, подрывы кораблей, плывущие люди, горящие суда, кровь, крик, стоны, смерть. Суровые штормы, ледовые переходы. Блокадный Ленинград: город замёрз, нет воды, света, отопления, транспорта – стоят трамваи занесенные снегом, на улицах трупы, вереница голодных людей в очереди за водой у проруби на Неве. Триста грамм – военным неполноценного хлеба. Гордость побед, голос Левитана: '' Наши войска заняли город …'' И всеобъемлющая радость – Победа, конец войне. Почти четыре года бушевала огненная смерть на нашей земле. Миллионы убитых и раненных, разрушенные города, уничтоженные сёла. Нет соизмеримости перенесённого горя, страданий, физического и нервного напряжения людей. Все, кто был способен что-то делать, все ковали победу. И победа пришла.
Вот оно так и видится – это сравнительно большое село, разбросанное по горам и долинам, на берегах реки Семьянки. Когда и кем было заложено это село точно не известно. Но существует легенда возникновения нашего села. В 17-ом веке царь наградил за заслуги князя Воротынского земляным наделом.
Плодородием и другими качествами эти земли не отличаются, но они лежат вблизи транспортных артерий; в 12 километрах от реки Волги и в 4-5 километрах от её притока Суры.Через этот земельный надел пролегает Транссибирский тракт на участке Нижний Новгород – Казань. Такие транспортные связи по тем временам были выгодны.
Получив царский дар, Воротынский спешно обосновал поселение на берегу небольшой речки Огневки, получившее название Воротынец. Земельный надел увлек Воротынского. Он много внимания уделял освоению этих земель. Спустя некоторое время, крепостные крестьяне расселились по всему владению. Группа крестьян из семи семей, как повествует легенда, поселилась на горе в месте слияния двух речек – Семьянки и Жадовки - от названия другой деревушки – Жадовки.
Местность, где образовались Семьяны, гористая. К большому оврагу, в долине которого протекает речка, примыкают еще три оврага. Поверх оврагов и разместились крестьянские домишки. Селение росло и образовались улицы: Село, Безводная, Лопатки, Гузниха, Питериха, Чечулина, в самой долине речки – улица Монастырь. Эти старые названия сохранились с давних пор. Улица Безводная расположена значительно дальше от воды, чем другие, и вода в ее колодцах залегает на большой глубине. Жители этой улицы всегда страдали от недостатка воды. Лопатки – небольшая улочка, как бы выброшенная лопатой через овраг от главной улицы села. Село – это центральная улица – на ней стоит церковь, школа, магазин, почта и другие административные учреждения. По преданию она являлась основой образования Семьян. Названия другим улицам история не отметила.
Природные условия отражают общий колорит, свойственный для средней полосы России. Обилие зелени и пустынность зимой. В долине реки стоят вековые могучие ивы. На склонах гор террасами до самой речки спускаются яблоневые сады. На самом верху гор стоят березы, клены и другие лиственные деревья.
На центральной улице стоит церковь, рядом школа. Особенно красиво село в пору цветения садов – словно белым кружевным покрывалом покрыты склоны гор и окутаны ароматом яблоневого цвета, особенно в вечернее и утреннее время. К осени картина иная – спелые сочные яблоки желтыми, красными, розовыми пятнами вкрапливаются в общий зеленый фон садов. Летом в жаркую, знойную пору приятной прохладой веет со дна оврагов, где слабым ручейком пробивается речка.
Много страданий и бед приносили Семьянам дожди в осеннее время. Супесчаная , суглинистая земля раскисала, становилась вязкой, скользкой. На дорогах образовывались выбоины. Колесницы прорезались так, что в некоторых местах колеса не доставали твердой почвы и лошади тащили телегу волоком на осях. Так соседи спаривались, чтобы поднять на гору возы с кладью. Своенравная речка Семьянка, незаметная в летние месяцы, становилась грозным потоком весной и осенью после дождей. Когда на полях таял снег, весь водный поток ручьями вливался в реку. Река полнела, выходила из берегов, поток становился стремительным, неся на волнах сухую траву, сучья деревьев, вырванный с корнями кустарник.
На реке Семьянке стояли три водяные мельницы. Земляные плотины в летнее время были надежной опорой, но половодье их начисто размывало. Каждое лето мужики их заново насыпали.
Неприглядным , мрачным выглядело село в зимнее время. Занесенные снегом поля, овраги, горы казались пустынными на фоне белого снежного покрывала. В долине реки мощные высокие ветлы были покрыты снежными шапками, на которых чернели гнезда грачей и галок. только иногда ветер заводил свистящую музыку в оголенных ветвях, срывая и унося ветки с пустынных гнезд. Кругом на неоглядную даль было бело. В чистом прозрачном воздухе видно далеко. С улиц видны были поля, за которыми серой ленточкой обозначался лес на опушках оврагов.
Зимние морозы сильные, метели – злые. Сидишь зимним вечером в избе, печка топится. Тепло. И вдруг , как выстрел раздается с улицы. Это мороз рвет бревна , в которых с осени осталась вода. Вода внутри дерева замерзла , расширилась и раскалывает бревно. Посмотришь иногда бревно как клином по всей длине расщепило или угол заруба так и отвалился. Большим деревьям мороз тоже пощады не давал. Пропитает вода где-нибудь защелину осенью, а зимой мороз сделает свое дело. Посмотришь весной , а дерево иногда расщеплено по всему стволу. Считай такое дерево пропащим – начинается гниль , и живет оно только внешней оболочкой.
Вьюги зимой особенно в феврале злющие. Как завьюжит, заметет - все дороги и тропки нарушит. А в буграх над оврагами такие вензеля, султаны наделает, что диву даешься. Посмотришь со дна оврага вверх на снежные кудри, что у верхней кромки оврага и думаешь: какую красоту может сотворить грубая злая метель.
Плохо приходится в такую погоду животному миру. В холодных сараях со сквозными дырами гуляют ветер со снегом. Навоз смерзается в камень. Диким зверям еще хуже: голодно и холодно. По ночам в такую пору часто слышно за садами в оврагах завывание волков. Все дикие животные приближаются к селу. Птицы около дворов , в мусорных ямах находят обогрев и питание. Зайчишки, не пугаясь лая собак, даже днем прыгают в садах обгладывая кору плодовых деревьев, за что весной недобрым словом покрывают их мужики.
Долго и уныло протекала зима. Она казалась вечностью. Оживление было только на праздники: Рождество, Крещение, Масленица или кто-то сыграет свадьбу. Тут уж волю дают: песни и шум на всю улицу. Иногда на утро говорят,- Мужик-то руки обморозил, хорошо, что не весь замерз – вовремя подобрали. Устойчивые морозы и снежный покров – всю зиму. Кругом бело, только дороги, прорезая белое покрывало, тянутся в бесконечность.
К весне наступает оживление. Еще в феврале начинает пригревать солнце, закапают с соломенных крыш капли. Смелее и резвее становятся птицы. Воробьи и синицы, громко чирикая, прыгают в, сложенном на дрова, хворосте, махая крыльями, купаются в лужах. На теплое солнце хозяйки выгоняют коров. Подставив теплым лучам худые бока, через кожу которых резко прорезаются ребра, они с закрытыми глазами стоят около дома и мирно пережевывают жвачку.
Наступление весны в наших краях идет решительно и быстро. Хоть и злятся ночные морозы, но днем они не могут побороть солнце. Под тёплыми лучами обнажается навоз на дорогах и они становятся чёрными. На залысинах холмов, где снег ветрами сносило, образуются проталины. С каждым днём они становятся больше, разве только ночной снежок их немного прикроет и то ненадолго – днём снова растает. Только что почернели дороги и проталины – глядишь, а на них уже гордо по-хозяйски вышагивают прилетевшие грачи и перезимовавшие галки. В садах деревья становятся темнее. На ветлях у реки начинается хлопотливая работа, - грачи чинят свои гнезда, а молодые пары строят новые. Шум, крик по всему долу. Грачи прилетели – весну принесли, - говорили старики. И впрямь – не пройдёт и недели, как появляются проталины на заваленках у домов. Только чуть подсохнет, земля ещё холодная, а детишки уже разутые бегают. Лужи растут. С гор начинают робкий поток ручейки, котрые с каждым днем становятся мощнее и стремительней. Через некоторое время под глубоким снегом нижний слой у земли пропитается водой. Провалишься в снег, а там вода – ноги мокрые. За ночь мороз прихватит скуёт верхний слой снега – он становится твёрдый. Называют его – наст.
Для детей это пора резвости: бегай по садам , огородам как по полу – снег не провалится. Только это не долго. Смотришь утром, а вечерние лужи почти не замёрзли. Поток воды с горы и к утру не прекращается, а к вечеру становится ревущим. Зесь новая забава у детей – делать запруду. Перегородят ручей снегом, сделают плотину, вода скопится, а потом запруду быстро разрушают и мощный поток накопившейся воды с рёвом несётся под гору. Сколько радости. Сотни , тысячи ручейков пополняют реку Семьянку. Она , как квашня на дрожжах, пухнет, вы-ходит из берегов и несёт свой поток дальше. Впадает Семьянка в озеро Матвеевское, а озе-ро соединено с рекой Сурой – она от нашего села километрах в пяти. Сура - река неглубокая, но судоходная. Она впадает в Волгу у Васильсурска. Половодье Суры имеет прямую зависимость от Волги. Если на Волге большой подъём воды, значит и Сура разливается мощно, заливает луга, поймы и воды Суры подходят под самые Семьяны. Такой разлив длится дней 10 – 15. Затем вода спадает, озёра и речки обретают свои очертания. Вода в омутах и запрудах быстро теплеет. К этому времени начинают проявлять активность лягушки. Сначала их крик слышен только в тёплые вечера, а затем переходит в дружный гвалт с вечера и до утра. Вместе с криком грачей, которые тоже всю ночь водят крикливые хороводы, образуется сплошной ночной гвалт. Местное население свыклось с таким шумом, а прибывшему новому человеку прервое время от такой кокафонии становится не по себе.
Вместе с изменением водного потока происходят большие изменеия и на берегах. В долинах ещё лежит снег, а всадах уже распускаются почки. Тёмные доселе деревья обретают зелёный наряд. Вишня и ранние сорта яблонь начинают цветение. Кругом оживает природа. Село погружается в зелень, белизну цветов и благоухание.
Наш маленький дом стоял на горе, на стрелке двух оврагов, в конце улицы Село, третий дом от края. Пять домов стояли в один ряд , с другой стороны была гора, а за ней овраг. Эти дома были отделены от главной улицы не глубокой долиной, по ложе которой шла дорога на соседнюю улицу – Безводную. Наш конец был тихим и спокойным, главгая дорога здесь не проходила и так как кроме жителей этих домов сюда никто не заезжал, здесь всегда была зелёная лужайка. Домик, в котором я родился был деревянный, срубленный из толстых бревен. Фундаментом служили дубовые чераки, врытые в землю поуглам дома. К нижним венцам сруба была сделана земляная подсыпка – завалена . На зиму по верх этой завалены укладывалась солома, чтобы меньше продувало. Со временем дубовые столбы по углам и нижние венцы подгнили, стены неравномерно осели и дом перекосился. Крыша дома была соломенная на четыре ската. Осенью и летом при затяжных дождях крыша протекала, и вода текла в комнату. Пол в доме, в сенях и на крыльце лежал прямо на земле. Выходя из дома не надо было спускаться по ступенькам – перешагнул порог и ты уже на земле. Дверь в дом закрывалась плохо. Так как стены перекосились, косяки тоже повело и в притворе всегда были щели. Зимой от мёрзлой земли через пол и через щели в двери на полу было холодно, вода в доме замерзала. Всю зиму ходили в валенках.
В доме было три маленьких окна. Никаких комнат небыло – общее помещение. В левом заднем углу стояла большая русская печь, а на лежанке в холодное время грелись и спали.
За сенями с задней стороны к дому примыкал большой сарай. Он был сделан из плеьня – это молодые ветви ивы. Они переплетались между вбитыми в землю кольями и образовали плетённую стену. На зиму с наружной стороны вбилался ещё один ряд кольев, а промежутки забивали соломой, получая утеплённую стену. От мороза она не защищала, но ветра было поменьше. За двором шёл огород , а за ним сад. Огород был небольшой в несколько грядок. Огурцы, лук, морковь , капусту и другие овощи сажали отдельно под горой у речки. Сад был тоже небольшой наполовину меньше, чем у соседей: двенадцать яблонь, шесть кустов смородины, один куст малины.
Я спрашивал у деда, почему у нас такой маленький сад? Он рассказывал, что раньше здесь жили два брата – его отец – Иван и брат отца – Василий. Они разделили участок земли пополам. Василий потом уехал отсюда и свою половину продал Акимовым – нашим соседям. Мой отец Иван был бедный, выкупить землю брата не мог. Так и получилось, что у нас оказалась только половина участка.
В урожайные годы, обычно через год, было очень много яблок. Продавать не продавали, а самим хватало.
Во дворе, между нашим домом и домом соседей Исаевых, стояли две березы и кудрявый клен. Перед домом на горе росли ещё две берёзы. Летом вольные ветры мирно шуршали листвой. Иное дело осенью: со свистом врезался ветер в кроны деревьев, срывал листья , иногда и сучья и с шумом уносил их далеко. Такие ветры на горе у нашего дома вызывали озноб, это было предвестьем зимы.
В 1923тьем году, когда мне было уже девять лет, отец построил новый дом. Этот хороший сельский дом был поставлен на кирпичную кладовую и выглядел двухэтажным. Он был светлым в пять окон, тёплый, с хорошими сенями и с крыльцом в 9 ступенек. В нём ,как и в старом, была одна большая комната и большая печь с лежаком. Кухню, которая называлась чуланом от комнаты отделял подтопок – печка. Он был прямоугольной формы метра полтора длиной и полметра шириной. Топили его только зимой для обогрева дома. В левом заднем углу за печкой было пространство , где стоял умывальник и хранились разные запасы, а также сушилась одежда.
В холодную зимнюю пору ближе к весне начинали ягниться овцы, телиться коровы. Весь этот приплод держали за пеской. Дом тогда напоминал скотный двор. В окнах форточек не было, для сохранения тепла все щели были заделаны, вентиляции никакой. Воздух от испражнений был спёртый, пахло навозом и мочёй.
В комнате справа, у задней стены, стояла деревянная кровать. В преднем правом углу – стол. Вдоль стен стояли самодельные скамейки и лавки. На стенах висели фотограыии и картинки, а в переднем углу – иконы.
К моему рождению наша семья состояла из пяти человек, я был шестым. Мой дедушка Фёдор Иванович, бабушка – Аксиния Георгиевна, отец – Василий Фёдорович, мать – Мария Фёдоровна и сестра отца – Анна Фёдоровна. Все пять человек были здоровые и работоспособные, все могли трудиться. Вот такая зрелая семья, а жили бедно. Из животных в хозяйстве были: лошадь, корова и пять овец. Покосившийся маленький дом, во всём ощущались недостаток и бедность. Хлеба до нового урожая не хватало. Чистый ржаной хлеб выпекали редко, чаще в него добавляли картошку. Картошки было много, она и являлась основным продуктом питания. Из неё варли и похлебку, и тушили её, и жарили, и варили целиком в мундире. Белого хлеба не было. Его покупали как лакомство на базаре побольшим праздникам: в ярмарку на Спас, на Масленницу, на Пасху и ещё раза два в год, если удавалось выгодно продать что-нибудь из своих продуктов. Мясо и рыба были тоже исключительной редкостью. Тоже по большим праздникам и осенью, когда забивали овец, телёнка или поросёнка. Основная часть мяса шла на базар, а голова, ноги, потроха и иногда немного мяса оставляли для себя. Когда готовилась мясная пища, в основном это были первые блюда – щи, картофельный суп, говорили, что живём богато – едим мясо. Посты соблюдались все, хотя особенной религиозностью никто кроме моей матери и бабушки не отличался. Экономность в жизни соблюдалась во всем. Если был молочный суп, то молоко обязательно разводили водой. Сливочного масла не делали, только топлёное, и его давали только по праздникам. Вся семья ела из одной чашки. Подадут большую чашку тушёной на воде картошки, бабушка приносит топлёнку – маленький горшочек с маслом – и дрожащей рукой вылилвает ложку масла на картошку. Если зачерпнёт вторую ложку, то дед говорит:
- Хватит, и так жирно - ослепнем.
Главой семьи был дед. Пока он неначнёт есть или не скомандует, никто не может начинать.
Если варили мясное блюдо – щи или суп, то сначала подавали его без мяса, затем добавляли жидкого и клали мелконарезанное мясо. Брать мясо без команды деда тоже никто немог. Он стучал по краю чашки ложкой и говорил:
- Таскайте , - тогда все начинали брать мясо.
В тёмное время суток изба освещалась керосиновой лампой, а иногда горела только лампадка, что стояла в переднем углу перед иконами. Если мать, что-либо делая подкручивала в лампе фитиль, чтобы свет был ярче, подходил дед или отец с упрёком:
- Не бережёте керосин, - и убавлял свет. Экономия граничила со скупостью.
Если кто-то направлялся к двери, чтобы выйти,дед говорил:
- Обожди, вместе пойдем, а то тепло выходит и петли снашиваются, а их покупать надо.
Всякая железка или ржавый гвоздь складывались в ящик, брать из него можно было только с разрешения отца или деда.
На селе преобладал натуральный образ жизни. Одежду и обувь для себя делали сами. Для одежды сеяли лён, хотя и родился он в наших местах неважным. Осенью в конце сентября или в начале октября, его околачивали – выбивали из него семена. Потом тресту грузили на воз и везли в луга или погружали на пруду в воду. Через месяц, когда волокно отделится от тресты, его собирали и сушили в овине. Потом собирались все женщины, все родственницы и знакомые и лён мяли – отделяли тресту от пеньки. Так продолжалось до глубокой осени, пока у всех не будет помят лён. На такую работу выходили рано часа в четыре, ещё затемно и заканчивали поздно вечером. К окончанию работ готовился хороший обед с выпивкой, с песнями и плясками. Крепкие были женщины: весь день на тяжёлой пыльной работе, а после небольшого отдыха, усталости как не бывало. Мы малыши ждали таких дней – нам перепадало вкусной, хорошей пищи, да и на веселье нам смотреть нравилось. После того как собранный лён был обработан, в семье определяли – сколько волокна можно продать, а сколько надо оставить себе на одежду. Осенью и зимой пряли из волокна нити, а затем ткали полотно.
Для прядения женщины собирались вместе в одном доме, чтобы горела только одна лампа. Посиделки начинались вечером часов в семь, после всех работ по дому, а заканчивались глубокой ночью. Каждая женщина шла со своей прялкой и льном. Устанавливали прялки по лавкам и работали в задор – кто больше напрядёт. В компании под весёлые разговоры, рассказы и сказки, а частенько и с песней усталость не замечалась.
У мужчин забот зимой тоже хватало. Только выпадет первый снег, ударит морозец – начинают с лугов возить сено, потом дрова. По вечерам плели лапти. Их заготавливали столько, чтобы все семье хватило на целый год. Ремонтировали сбрую, ухаживали за скотиной. К концу зимы заканчивались посиделки и каждый в своем доме устанавливал ткацкие станки. Примитивные это были сооружения, но вполне отвечали своему назначению и давали хорошее полотно. Умные и умелые русские люди делали большую работу, чтобы установить ткацкий станок, сделать из ниток основу, завести её на станок. Малограмотные, а порой совсем неграмотные женщины легко справлялись с этой сложной работой.
Когда я подрос, было мне годов пять, мать стала меня брать делать основу. Сновальни, а это целое сооружение из планок и шестов, сколоченных в определённом порядке, вращались вокруг центральной оси. Мать наматывала пряжу на сновальни, а я ей помогал заводить нити. Нужна была хорошая память и сообразительность, ведь стоило одну нить завести не так, чтобы запутать всю основу.
Ранней весной в каждом доме днём и вечером слышится стук, - это ткут холсты. Ткали до середины марта. Потом холсты выстилают на снег, чтобы они отбеливались. А в доме идёт работа другая – шьют одежду: рубашки, штаны. Швейных машин не было, все делали вручную. Красили тоже сами. Для изготовления верхней одежды и обуви приглашали специалистов – портных, сапожников и валяльщиков. Они приходили со своим инструментом и выполняли заказ хозяина. Так и ходили они из дома в дом всю зиму и весну. Работали в каждом доме около недели, хозяйки их кормили.
Два маминых брата с осени до весны выделывали кожи. Со всей округи им везли овечьи и телячьи шкуры. Они мочили, квасили, дубили их. Из грубых шкур получались добротные мягкие овчины, из которых шили шубы, а из телячьих – шапки. Коровьи и лошадиные шкуры везли в другие места, у нас их не выделывали. Из выделанных кож дома шили обувь. Кожаная обувь у нас в доме считалась роскошью, её берегли, надевали только по большим праздникам в церковь и на особые торжества. После её обязательно мыли, протирали, смазывали дёгтем. После того, как дёготь впитается, сапоги заворачивали в материю и убирали в сундук до следующего праздника.
В апреле месяце, когда начинает таять снег, им набивают погреба. Эта работа в детстве нам очень нравилась. Днём становится тепло, пригревает солнце. Забавно ехать на лошади, на куче снега. Ещё лучше, если доверяли самому управлять лошадью.
С таянием снега вначале появляются ручейки, а потом и бурные потоки с гор. В это время наступает настоящая потеха для детей. Сделают запруду из снега, а когда накопится много воды, запруду разрушают, и скопившаяся вода устремляется вниз. Здесь шум, гам. Часто не успеешь отбежать и оказываешься в воде. А иногда прыгнешь в снег, а под ним вода – тоже весь промокнешь. Ходили в лаптях, а , чтобы они не намокали, сверху привязывали деревянные колодки, тогда лапти на несколько сантиметров не доставали до воды. Однако и это не спасало – в эту весеннюю пору каждый день приходили домой промокшими.
Мой дед был мужчина видный: ростом под два метра, крепкий, стройный, в плечах широкий. Черты его лица были чёткими и правильными. Волосы густые и длинная окладистая борода. Любил дед водочку и нюхал табак. Работать не любил, а вот поспать любил. Соседи рано утром уедут в поле, а наш дед всё ещё собирается. Приедет в поле, посидит, понюхает табаку и только потом начинает работать. Если надо пахать или боронить, то запряжет лошадей, проедет раз – обозначит борозду, а затем пускает отца или мать. Примерно до 1921 года пахали сохой. Это была тяжёлая, изнурительная работа. Чтобы удержать соху в борозде, нужны сила и умение. После 1921 года в деревню уже стали привозить плуги, ими пахать было легче. Бывало дед наладит плуг проедет разок, а потом говорит:
- Давай, Ванька, - а Ваньке в ту пору было годов восемь. Сам дед заваливался спать. Это он очень любил, стоит ему присесть – как тут же засыпает. С утра до обеда под знойными лучами солнца мне приходилось пахать или боронить. В обед лошадей выпрягали и часа на два выпускали пастись на луга. Мы обедали, потом дед опять спал, а я смотрел за лошадьми. Так велись все полевые работы.
В уборочную вся тяжесть ложилась на женщин, на мою мать и тётку – Анну. А когда жали хлеб – выезжали всей семьёй. Уезжали в поле рано. Меня обыкновенно увозили спящим. Будят меня уже в поле. Просыпаться трудно, ведь ночь почти не спал – пас коней. Мать будит, будит - никак. Тогда громогласно действовал дед. Матом как гаркнет – сразу проснёшься. Ругался он постоянно, изобретательно, не взирая на окружающих.
Жали всей семьей в ряд, и я вместе со взрослыми с раннего утра и до заката солнца. Рабочий день в эту пору был по 16 – 18 часов. На обед отводилось около часа. Минут за тридцать до обеда мать шла готовить еду. Укладывала в деревянную чашку чёрные сухари и заливала холодной водой. Потом все шли к телеге. Садились на разостланную на траве дерюгу, в центр ставили чашку с сухарями. Дед доставал из пещера пузырёк с растительным маслом, отмерял масло ложкой и поливал сухари. После этого ели картошку в мундире, огурцы смородину, изредка бывали яйца. Закончив трапезу, снова начинали жатву.
После жатвы начиналась более лёгкая и увлекательная работа: перевозка снопов с поля, молотьба, артельные работы. Молотить обычно объединялись семьи две-три. Молотили лошадьми. Сначала снопы просушивали в овине. Его стены из глины, а двухскатный верх покрыт соломой. В палу вырыта яма, а над ней положены жерди – колосники. На эти жерди ставили снопы, а внизу в яме разжигали костёр, жгли солому или дрова. Дым и тёплый возду поднимались вверх, проходили через снопы и через крышу выходили наружу. От движения тёплого воздуха снопы высыхали и зерно легко выпадало из колоса. Высушенные снопы разбивали и солому расстилали на току. Затем на эту солому выпускали три-четыре лошади. В центре вставал солидный мужчина, обыкновенно это был крепкий старик. Лошади бегали по кругу и копытами выбивали зерно из соломы. Периодически солому переворачивали – нижний слой поднимали наверх. Так делали до тех пор пока всё зерно не выбьется из колосьев. Потом солому убирали. Внизу оставалось зерно и полова. От половы зерно отделяли путём веяния на ветру : зерно с половой из вороха подбрасывали вверх, ветром более лёгкую полову относит а зерно падает вниз. И так повторяли до полного отделения зерна от половы. Если ветер был слабый, то эта работа затягивалась. Молотьба – работа более весёлая артельная. Шутки, рассказы. А руководитель, что стоит в центре покрикивает посвистывает на лошадей, чтобы они веселее бегали. Далеко разносится этот крик по лесистому долу. Ребятишкам тоже много забавы: в это осеннее время созрели яблоки в садах, все овощи в огороде. Сама работа веселит. То вскочишь на копну снопы сбрасывать, то из овина их подавать, на стог соломы заберешься, чтобы её укладывать.
А был однажды случай. Полез я по лестнице на копну. Лестница по соломе покатилась, вместе с ней упал и я, оказался под лестницей, забылся и заснул. Сколько прошло времени пока меня хватились не известно. Увидели, что я лестницей придавлен, сняли её , а я и ухом не веду. Испугались, отнесли в сторону, стали водой поить, а я и воду не беру. Прошло некоторое время, всё же пришёл я в чувства. Мать богу молится, а дед матом ругается, напороть хотел. Благо в кругу стоял, а то бы подзатыльника не миновать.
После окончания полевых работ глубокой осенью справляли престольный праздник – Кузьмы-Демьяна. Готовились к этому празднику заранее. Собран урожай, заготовлены корма, в закромах, кажется , всего вдосталь. После напряжённого труда, а крестьянский труд был тяжелейший, не грех по-настоящему отдохнуть. К празднику гнали самогон, редко покупали водку. Кто побогаче – варили пиво. Забивали свинью или борова, иногда телёнка. Готовили мясные блюда, жарили, варили, пекли пироги. Праздник начинался торжественным молебном. После церковной службы вкусно обедали в кругу своей семьи. Отдохнув после обеда, взрослые шли в гости или принимали гостей у себя. Начиналось затяжное веселье, иногда случались и трагедии. Соседи шёл к соседу, родственники друг к другу. Часто в это время играли свадьбы. Праздник продолжался дня три-четыре, а свадьбы и того больше – по неделе. Всё село оглашалось песнями. Из конца в конец по домам и оврагам разносились залихватские частушки под гармонь и бренчание балалайки. Нередко в весёлый настрой вклинивались отборный мат, крик плач, драка. Только поздней ночью затихали шум и веселье на селе. Утром шли опохмеляться и начинался новый пьяный день. Потом рассказывали кто с кем подрался кто у кого ночевал. Однажды перепились мужики и один другому в поцелуе губу откусил. Вконец спивались. Израсходовав все заготовленные запасы, на третий-четвёртый день праздник начинал стихать. Всё реже и реже то в одном, то в другом конце села слышится хриплый голос загулявшей компании.
Проводив праздник, селяне вновь вступали в трудовую жизнь. Работы дома в это время мало. Только сено перевезти да дрова заготовить – больше делать нечего.
Мужики начинают собиратся в отхожий промысел. Берут подряды на перевозку грузов на своих лошадях. А те, что имеют небольшой капитал, занимаются торговлей. Иногда уезжали из дома месяца на два – три. К весне возвращались с деньгами и подарками.
Занимались и другим промыслом. С завершением полевых работ, после затяжной попойки на празднике, составляли группу на побирание. Собирались несколько мужиков, на старых заморённых лошадях ехали побираться в хлебные районы. В Симбирскую, Самарскую, даже в Оренбургскую губернии. На себя надевали самую неприглядную одежду0 для вида оглоблю или дугу обжигали на огне. Ходили по домам, выпрашивали милостыню, как погорельцы.
Милостыню подавали зерном. Зачерпнёт хозяин введро или два и сыплет в мешок, как говорил дед, в удачны день мешка два – три насобираешь отборной пшеницы. Так и кочевали из села в село. Днем насобирают – вечером пропьют. Месяца за два обрастут, обносятся, овшивятся так, что представляют жалкое зрелище. Домой возвращались с этого доходного промысла без денег. Дома для них топли баню – отмывали, обстирывали, ремонтировали одежду. А старик с неделю отлёживался – отдыхал. Сойдутся бывало старики и начинают вспоминать в каких краях были, что видели, как там люди живут, как много хлеба в амбарах имеют, наиболее выыразительные попойки и многе другое.
Один год, возвращаясь с промысла, компания намеревалась сделать громкий шабаш дома, чотбы знали односельчане какие заработки привезли. За шестнадцать вёрст от своего села решили старики в другом селе – Белавке почарочке выпить для храбрости. Выпили, вошли во вкус, ещё по одной, да по другой. Наступил вечер. В ночь не поехали устроились на ночлег. Вокруг загулявших образзовалась компания – гулять так гулять, пить так пить – знай наших. Дней пять пьянствовали. Все деньги пропили, в пьяном угаре заложили и лошадь. Протрезвели, хотели домой ехать, а лошадь в “казёнке” - винном магазинчике. Не отдают, выкуп требуют. Делать нечего. С попутным человеком просят передать женам, чтобыприходили мужей выручать. Собралась моя бабушка и другие женщины, набрали денег сколько нужно и пошли выкупать. Так втихую, хотя всё село уже знало возвратился дед домой. После этого долго нехотел включаться в работу. Спит, спит, поест, чем покормят, к друзьям уйдёт или они к нему придут. Сидят, говорят до вечера, поужинают, потом опять спать. Так проходила не одна неделя.
Дед до глубокой старости вспоминал свои поборные походы. Вот была жизнь,- говорил он, вот там живут богато. К старости дед ослеп. Большую часть суток спал. Перестал разбирать когда день, когда ночь. Умер он, когда ему перевалило за восемь десятков.