Погода в это время стоит постоянно непостоянная: утром солнце, к полудню дождь, вечером холодный ветер, ночью мороз. Иногда, для разнообразия, бывает утром мороз, в полдень солнце, к вечеру дождь, ночью резкий ветер – и так далее, делая из этих четырех частей дня и погоды всевозможные перестановления по известной математической формуле ньютонова бинома. Главные петербургские улицы представляют тогда оригинальное зрелище: на одной стороне их, пригреваемой солнцем, катятся неуклюжие дрожки и снуют франты в летних костюмах, по другой – прыгают по жидкому грязе-снегу сани и шагают флегматические меховые пальто и еноты».

Владимир Михневич в 1881 году отмечал: «Принято говорить, что Петербург живет только зимою, а летом пустеет, удаляясь in’s Grune, на лоно природы. Но это не совсем верно. На самом деле происходит только как бы перемена действий и действующих лиц непрерывно оживленной городской жизни.

Действительно, к началу лета, когда город становится от пыли, духоты и испарений нездоровым и неприятным для житья, «культурные» петербуржцы, располагающие свободными средствами, в большинстве разъезжаются.

Каждый день по улицам снуют по направлению к заставам громадные фуры с мебелью – этой несчастной петербургской мебелью, которая не знает ни отдыха, ни покоя от постоянных разрушительных перевозок. Вместе с фурами двигаются шестиместные (а по нужде и двенадцатиместные) извощичьи кареты, не менее фур нагруженные переселенцами на дачи, захватившими с собою из своего скарба что «полегче»: самовар, клетку с ощипанным чижом, кота Ваську, лампу с колпаком, объемистую бутыль с какой-нибудь цели тельной настойкой и т. п.

Одновременно мчатся по направлению к вокзалам железных дорог с чемоданами и дорожными саками отъезжающие за границу, куда-нибудь на воды, а не то – в родную деревню, у кого таковая имеется…».

Опять пробужденье природы
И снега лишен Петроград.
Фонтанки унылые воды,
Волнуясь бурливо, шумят.
Свои ледяные основы
И Мойка прорвала кой-где.
Вновь встретить весну мы готовы,
Забыв о прошедшей беде.
Забыв о суровых морозах
И все, что с зимою прошло,
Мы вновь в упоительных грезах
Весеннее видим тепло.

«Петербургский листок» 14 (27) апреля 1900 года информировал население об очередном приказе градоначальника генерал-лейтенанта Н.В.Клейгельса: «Ввиду оттаивания грунта и сопряженной с этим порчи мостовой, на размягченной поверхности коей образовываются выбоины и ухабы, предписываю участковым приставам в интересах предоставления населению столицы возможно удобного проезда по улицам иметь неослабное наблюдение за тем, чтобы мостовые при образовании на них выбоин и ухабов немедленно исправлялись, при этом исправление мостового настила требовать исключительно на песке, с засыпкою исправленного пространства слоем гравия или крупного лахтинского песка. Техникам Градоначальства поручаю иметь должный надзор за исполнением настоящего распоряжения и в то же время сообщать участковым приставам о замеченных ими местах, подлежащих исправлению».

В мемуарах великой княгини Марии Павловны, написанных ею на чужбине и изданных в эмиграции, читаем: «Мы с нетерпением ожидали прихода весны. Каждый новый признак ее приближения наполнял нас радостью. дни становились длиннее, воробьи возбужденно чирикали, снег начинал искриться.

Рабочие убирали доски, которые служили настилом для дорожек, пересекавших покрытую льдом Неву. Это означало, что действительно наступает весна, поскольку большая река последней сбрасывала зимнее одеяние.

На ветвях деревьев набухали почки, птицы щебетали вовсю, а Нева все не уступала. Из глубины льда доносилось глухое потрескивание, там и тут появлялись трещины, открывая черную воду. Скоро река покрывалась полыньями, которые постепенно расширялись. Огромные куски льда с треском ломались и, кружась, плыли, перегораживая течение. Они ударялись, крошились, вращались, громоздились друг на друга. Река вздувалась, бурный поток, тусклый и желтоватый, быстро уносил их к морю. Воздух был наполнен непрекращающимся звуком – жалобным и скрежещущим.

Когда Нева совсем освобождалась ото льда, навигацию открывала церемония, разработанная во времена Петра I и с тех пор неукоснительно соблюдаемая. Шеф речной полиции вступал на борт большого ялика с командой из многих гребцов, которые по традиции относились не к морскому ведомству, а к первому полку пехотных гвардейцев. Его плавание сопровождали орудийные залпы, реяли флажки и вымпелы, набережные были заполнены толпами людей, всегда охочими до зрелищ. По окончании церемонии тысячи судов всех видов спускались на воду и бороздили реку, поднимая маслянистые волны. Наступила весна!»

Разумеется, на весенние улицы выходил гулять и кататься петербургский бомонд. В 1834 году в издании «Медико-топографические сведения о С.-Петербурге» можно было прочесть: «Судя по временам года, места петербургских прогулок можно разделить на три отделения. Для зимней прогулки избирается петербургскою публикою та сторона Невского проспекта, которая обращена к юго-западу; весною – тротуар Адмиралтейский и Летний сад; в летнее же время прогулки бывают на островах: Каменном, Крестовском и прекраснейшем из них Елагином и в Екатерингофе».

Поэт, писатель, журналист А.А.Плещеев в книге «Под сению кулис», изданной в Париже в 1936 году, вспоминал о дореволюционной традиции увеселительных поездок на Елагин остров ранней весной и увеселительных гуляний там: «В первый теплый весенний вечер, словно по сигналу, ежегодно собирался любоваться закатом солнца «весь Петербург» на Елагин остров, на «Стрелку» или «Пуант», как называли живописный мысок с открывавшимся видом на взморье.

Петербург съезжался на «Стрелку» после обеда, сытым и довольным. Островитяне, т.е. жившие постоянно или только летом на дачах на Елагином и соседних островах, тянулись сюда пешком… Картина напоминала какой-то грандиозный светский базар, где комплименты, сплетни и деловые разговоры сливались в один общий гул… Со «Стрелки», по установленному церемониалу, уезжали в летние сады и театры – «Аркадия», «Ливадия», «Крестовский сад», «Буфф» и пр... А под утро картина «Стрелки» совершенно менялась, и вместо красивых «выездов» и чванной, пестрой толпы приезжали на лихачах и «Ваньках» те неугомонные петербуржцы, разгулу которых не было конца. Отсюда они торопились еще попасть в Новую деревню «на тони» и вторично поужинать, сварив там уху из только что пойманной неводом на их счастье рыбы».

Сергей ЛЕБЕДЕВ,
историк, краевед