Кром М.М.
Историческая антропология
Само это название хорошо известно многим нашим отечественным историкам.
Однако подчас понимается оно неправильно, вкладывается смысл самопроизвольный.
Мне кажется, что пора разобраться в смысле этого направления, а для этого
необходимо внимательно проанализировать тот опыт, который уже накоплен в
зарубежной историографии за последние несколько десятилетий. В предлагаемых
вашему вниманию сегодняшней и следующей лекциях я и попытаюсь это сделать.
Какие обстоятельства вызвали появление этого направления – историческая
антропология? Появление этого направления относится примерно к семидесятым
годам теперь уже прошлого, XX столетия. Целый ряд факторов способствовал
становлению этого направления. Нужно сказать о том, что на протяжении XX столетия
историческая наука развивалась, прежде всего, как изучение массовых явлений.
Считалось, что изучения достойно прежде всего то, что представляет собой нечто
массовое, затрагивает судьбы тысяч, даже миллионов людей. На переднем плане
исторической науки находились прежде всего исследования социально-экономических
явлений и вообще все то, что можно как-то подсчитать. Поэтому особое развитие
получила, так называемая, клеометрия, то есть применение математических методов и
статистических в работах историков. К этому надо добавить, что такое направление
исторических исследований тесно связано с взаимодействием, слиянием социальных
наук, так сказать, смежных дисциплин с историей: социология, статистика, ряд других
дисциплин, география.
Однако после Второй мировой войны, когда казалось бы обозначенные мной
сейчас направления утвердились окончательно и бесповоротно, стали раздаваться
голоса недовольных таким положением дел. Вдруг оказалось, что за массовыми
явлениями куда-то исчез живой конкретный человек, то есть история вдруг оказалась
вот такой наукой без живых людей. И на волне такого неудовлетворения полученными
результатами стали вырабатываться новые подходы.
Еще ряд моментов можно принять во внимание. Надо сказать, что период
послевоенный, пятидесятые, шестидесятые годы, стал временем крушения
колониальных империй в мире, то есть очень многое изменилось. Вместе с крушением
колониализма стал уходить в прошлое и европоцентристский взгляд, то есть такое
объяснение истории, когда все события по всему миру видятся из Европы, так говоря,
из метрополии, из центра некоего устройства мирового. И поэтому долгое время до
этого периода, действительно, история понималась каким-то единственным образом:
что только так, как в Европе все везде происходило и только так и может происходить.
Но преодоление европоцентризма – это очень важный процесс, важное явление в
гуманитарных науках. Некая вершина, некая кульминация, этого процесса
преодоления, избавления от европоцентризма совпадает с бурным процессом
деколонизации. Совпадение этих факторов: с одной стороны – разочарование в
массовидности, в количественных, исключительно количественных, методах в
изучении структуры, вообще больших процессов, с другой стороны – необходимость
пересмотреть европоцентристский взгляд.
Еще сюда можно добавить также возрастающее влияние таких дисциплин, как
социальная антропология, культурная антропология. Эти направления у нас теперь
часто обозначаются западным термином “этнология”. Влияние этих дисциплин наряду
с политическими науками (конечно, социологии, которая также не стояла на месте) –
все эти факторы привели к тому, что в разных странах Европы, а также Америки,
начиная с семидесятых годов, интенсивно формируется то направление, о котором я
сейчас рассказываю.
Сам термин “историческая антропология” был, конечно, сконструирован по
модели, по образцу уже тех существующих наук, о которых я сейчас упоминал. То есть,
прежде всего, социальной антропологии – очень влиятельной науки, влиятельного
направления, существующей в Великобритании. С другой стороны – культурная
антропология. Это направление, эта наука представлена американскими
исследованиями. Во Франции широкую известность получили труды такого ученого
как Леви-Стросс, чей наиболее известный труд называется “Структурная
антропология”. И поэтому уже в самом названии заложена взаимосвязь истории и
антропологии, в разных ее вариациях и модификациях.
Мы наблюдаем, начиная с семидесятых годов, как постепенно происходит
становление и теоретических подходов, а самое главное – появляются многие
выдающиеся новаторские работы, для которых со временем появился этот
обобщающий термин, то есть “историческая антропология”. Здесь нужно сказать о том,
что в разных странах была своя специфика, свои особенности. Нужно подчеркнуть, что
не существует какого-то единственно правильного понимания и есть разные варианты.
Один вариант, условно его назовем французским, он был сформирован в недрах
школы анналов. Школа анналов, основанная Марком Блоком и Люсьеном Февром, она,
пожалуй, наиболее известна в нашей стране из всех зарубежных исторических школ,
поэтому, вероятно, ненужно ее подробно представлять. Но я бы хотел сказать только об
особенностях именно этого направления исторической антропологии, как она
представлена в работах французских ученых. В семидесятые годы такие видные
ученые, как Жак Ле Гофф, выдающийся медиевист, его коллега Андре Бергиер, ученик
Ле Гоффа Жан Клодт Шмидт и некоторые другие ученые (я еще назову сегодня
несколько имен) стали развивать, активно пропагандировать это направление. Но
особенностью именно французского варианта (он стал широко известен в других
странах, в том числе в России) является то, что предметом исторической антропологии
в этом французском истолковании, по существу, объявляется история ментальностей.
Ментальности – некие мыслительные структуры, матрицы мышления. Это разработка
прежде всего именно французских ученых гуманитариев. Затем история ментальности
перешагнула границы Франции и стала международным направлением в
исследованиях. А у нас в стране горячим поборником, сторонником этого направления
был и остается Арон Яковлевич Гуревич – выдающийся наш медиевист. Наши
российские ученые, а также начинающие исследователи – студенты, конечно, прежде
всего знакомы с этим направлением по работам Арона Яковлевича Гуревича, а также
по переводам французских трудов, как правило, под редакцией, наблюдением
Гуревича. Итак, в этом варианте историческая антропология представляет собой проект
коренной переделки, пересмотра всей исторической науки, то есть реформы. Смыслом
такого пересмотра исторической науки является именно изучение долговременных
структур, поведенческих структур, которые проявляются в речи, жестах, в
повседневном обиходе людей. Целый ряд работ в таком направлении появился как
теоретических (здесь я, прежде всего должен опять назвать имена Ле Гоффа и
Бергиера, сформулировавших концептуальные подходы) так и появился целый ряд
работ, уже представляющих собой конкретные разработки, конкретные исследования в
этой области. Но, повторяю, здесь смешиваются эти два безусловно родственных, но в
то же время несовпадающих направления: история ментальностей и историческая
антропология. Вместе с тем, во Французском варианте, как и во всех остальных,
безусловно, подчеркивается теснейшая связь между антропологией, полевыми
исследованиями, наблюдениями антропологов и, с другой стороны, опытом историков.
И тут есть как общие моменты, так и отличия. Конечно, историк лишен возможности
наблюдать воочию, непосредственно, можно так сказать, своих героев в отличие от
антрополога, который приезжает на некий остров, в некую страну и беседует с
местными жителями, записывает их свидетельства, их легенды, рассказы и так далее,
потом анализирует и создает свой труд. Но, тем не менее, у историка есть возможность
путем использования интенсивной методики, устраивая “перекрестный опрос” тех
свидетельств источников, которые до него дошли, воссоздать жизнь какой-то
минувшей эпохи во всех деталях, во всех красках. Если только, повторяю, это
позволяют его источники. В работах названных авторов такие попытки и были
предприняты.
Можно сказать, классикой семидесятых годов именно во Франции в жанре
исторической антропологии стала книга Ле Руа Ладюри “Монтайу – окситанская
деревня в конце XIII – начале XIV века”. Она неожиданно для самих издателей вдруг
стала бестселлером и ее читали не только специалисты, но и те, кого принято называть
рядовыми читателями.
Как построена эта книга? Она основана на материалах инквизиции,
инквизиторского процесса. Сама эта небольшая деревня Монтайу находилась в горах
на юго-западе Франции и этот мир, какой-то изолированный, какой-то замкнутый в
себе, стал вдруг нам доступен и стал изучаться благодаря этим протокольным записям.
Дело в том, что инквизиция заинтересовалась жителями этой деревни на рубеже XIII –
XIV века в силу того, что в этом районе была распространена так называемая
альбигойская ересь. И вот, выявляя еретиков, инквизиторы интересовались
мельчайшими подробностями жизни, быта этих крестьян. И теперь исследователь, в
данном случае Ле Руа Ладюри, по крупицам смог воссоздать жизнь этих крестьян. И
какой вопрос ни возьми, будь то повседневная работа, социальные связи, родство, брак,
семья, сексуальные отношения, грамотность, досуг этих людей – мы по всем вопросам
находим информацию в источниках, а в итоге получается очень яркая картина
повседневной жизни. Можно сказать, что историк в данном случае уподобился
антропологу, который (конечно, между нашим временем и описываемым в этой книге
временем пролегают века, но, тем не менее) присутствует как будто при неких
событиях и может непосредственно, беседовать с теми людьми. И это, как один критик
назвал, получился такой этнографический роман. Да, я упомянул о критиках,
действительно, не все историки приняли позитивно и сочувственно это произведение,
однако успех был несомненен и положительные отклики намного по количеству
превосходили ту критику, которая все-таки раздавалась.
Но французская историческая антропология, хочу это подчеркнуть, не является
единственным истолкованием, не является единственным вариантом, которым это
направление представлено сейчас. Должен подчеркнуть, что есть историческая
антропология в работах историков других стран.
В Великобритании на протяжении шестидесятых – начала семидесятых годов
также сформировалась историческая антропология, причем здесь не чувствуется
влияния французских коллег, школы анналов. Британская историческая антропология
представлена такими учеными, как Кейт Томас, а также его ученик Питер Берк.
На сегодняшний день Питер Берк – один из мировых авторитетов, в области
исторической антропологии и других родственных направлениях исторических
исследований. Надо сказать, что уже в 1970 году в Англии появилась книга, ее написал
историк-антрополог Алан Макфарлейн, в самом заголовке которой уже содержалось
название “историческая антропология”. Книга была посвящена биографии заурядного,
по историческим меркам, человека, пуританина XVII века, который оставил дневник и,
благодаря этому дневнику, исследователи могут изучить его жизнь, его переживания и
заботы, которые его волновали тогда. Опыт изучения этой биографии сам автор как раз
назвал “Очерком исторической антропологии”.
Ну а раз уж я упомянул о Питере Берке, скажу, что ему принадлежит
выдающееся исследование, это книга уже 1987 года, она называется “Историческая
антропология Италии начала нового времени”.
Здесь пора сказать о том, что в подходе британских исследователей к
исторической антропологии есть существенные отличия от того варианта,
французского, условно скажем, о котором я говорил раньше. Питер Берк в начале, в
предисловии к этой книге сформулировал, что он понимает под этим направлением.
Очень лаконично и четко перечислил характерные признаки исторической
антропологии. Я сейчас намерен эти признаки сформулировать вслед за ним для того,
чтобы более наглядно был виден этот подход, его отличия от другого,
охарактеризованного раньше. Во-первых, здесь подчеркивается особое внимание
историков, которые работают в этом ключе, к отдельным случаям. Итак,
характеризуются не столько некие общие тенденции, тем более какие-то
статистические подсчеты, а как раз исследование отдельных случаев. Затем, в центре
внимания оказываются малые сообщества, вроде той деревни Монтайу, которую я
только что упоминал. Получается, что метод работы – применение такого “социального
микроскопа”, то есть микроисторическое исследование. И, за счет ограничения
масштаба, достигается большая глубина, большая красочность и жизненность. Затем,
еще одна важная черта, о которой подчеркивает Питер Берк, это внимание к тому, что
Лифорд Кирц – известный американский этнолог – назвал local knowledge, то есть
местное знание, можно сказать, местная точка зрения на происходящее, что туземцы
понимают под окружающими их явлениями, как они это называют то, что происходит в
их жизни. Итак, вместо того, чтобы применять некие каузальные объяснения, вместо
того, чтобы говорить о долговременных тенденциях, всего того, что, собственно, сами
жители, сами герои событий часто не видят, не понимают и называют вещи
совершенно другими именами, вместо этого предлагается интерпретация
происходящего в данном месте, в данное время в терминах норм и категорий самого
общества. Затем, особое внимание символизму повседневной жизни, то есть ритуалам,
манерам, этикету и так далее, тому, что составляет такую вот рутину, повседневность.
И, наконец, Берк подчеркивает наличие своеобразных теоретических истоков этого
направления. Если, так называемая, большая социальная история, та которая
преобладала до недавнего времени, она вдохновлялась теориями Маркса, Вебера и
других крупных теоретиков, то для историков-антропологов большое значение имеют
труды Эмиля Дюргейма, видного французского социолога, Аднельда ван Гиннапа,
Марселя Мосса (Марсель Мосс – французский этнолог, сильно повлиявший на
гуманитарные знания в XX столетии, знаменит своим трудом о “ Эссе о даре”) и,
наконец, такие имена, как Лифорд Кирц, уже упомянутый американский исследователь,
французский исследователь Пьер Бурдье и другие. Таким образом, Берк подчеркивает
влияние смежных дисциплин на формирование исторической антропологии –
социологии, собственно, антропологии, в ее различных вариантах; это также важно для
понимания того, о чем идет речь.
Для того, чтобы у моих слушателей сложилось более конкретное представление
о том, что представляет собой это направление, я хочу рассказать еще, кратко конечно,
о нескольких работах, конкретных исследованиях, выполненных в этом ключе.
Семидесятые – восьмидесятые годы прошлого XX столетия были особенно урожайные
на выдающиеся исследования в этом жанре. Помимо упомянутого труда “Монтайу”,
написанного Ле Руа Ладюри, можно назвать также работы американской
исследовательницы Натали Земон Дэвис. Среди этих трудов наибольшую известность
получила книга “Возвращение Мартена Герра”. Известность этой книги также связана с
тем, что был снят фильм по этому сюжету. И этот французский фильм (с участием
Алена Делона и других звезд) демонстрировался по всему миру, кстати, и в России
тоже; Натали Земон Дэвис выступила научным консультантом этого фильма. Есть
русский перевод этой книги (“Возвращение Мартена Герра”), вышел в 90-м году у нас в
Москве. Сюжет этой работы, как и говорил Питер Берк, часто сюжет основан на казусе,
случае. В данном случае речь идет о жизни крестьянской семьи, во Франции дело
происходит, в XVI столетии. Вдруг из семьи уходит глава семьи, его и зовут Мартен
Герр, молодой еще человек. Он вдруг исчезает, бросает семью, а через некоторое время
появляется в этой деревне человек, который называет себя именем Мартена Герра, а в
действительности оказывается, что он самозванец. Но вот тут то и возникает проблема,
поскольку и жена вот этого пропавшего Герра Бертранда Ролс, а также
многочисленные родственники, они оказались не в состоянии распознать обман и в
течение ряда лет Бертранда жила с этим человеком. И только в последствии, когда все-
таки сомнения зародились и уже начался судебный процесс, правда все-таки
раскрылась. И последнюю точку в этом деле поставило появление истинного Мартена
Герра, который долго скитался, участвовал в разных военных кампаниях и потом,
наконец, появился в родных местах. Самозванец был изобличен и казнен.
Однако вся эта история, она могла бы показаться просто забавным эпизодом,
таким вот чем-то экзотическим, но целый ряд важных проблем может быть и должен
быть поставлен в этой связи, то есть какова же мера индивидуальности в крестьянском
обществе в ту эпоху, в XVI веке? Действительно, не существовало ни паспортов, ни
фотографических портретов, ничего такого, чем мы располагаем сейчас. И даже родные
и близкие человека через некоторое время не могли быть твердо уверенны, если
произошел такой случай, что перед ними их муж, брат и так далее. Я бы сказал, что это
интересно и для исследователей России также, поскольку феномен самозванчества у
нас тоже сыграл немалую роль и хорошо известен. И тут еще немало можно сделать в
том русле, в той плоскости, как эту работу проделала Натали Земон Дэвис. Она вот
этот, казалось бы, курьезный случай сумела вписать в контекст и детальнейшим
образом познакомила своих читателей с укладом жизни, с особенностями и
хозяйственной жизни, и семейного уклада этих крестьян в XVI столетии. И в других
работах Натали Земон Дэвис также применяется такой антропологический подход к
изучению истории.
Я упомянул уже несколько исследований. Должен сказать, что и в других
странах, кроме названных, также историческая антропология получила
распространение. Но при этом важно иметь в виду, что само название направлений, или
тенденций, может быть иным. Так, например, в Италии со второй половины
семидесятых годов получает развитие направление, названное “Микроистории”. Есть
свои традиции, есть свои предпочтения в каждой из стран. Итак итальянские историки
и прежде всего Карло Гинсбург, Джованни Леви и их коллеги, они сформулировали
свой подход. Но сразу же бросается в глаза, что это направление родственно,
безусловно, с охарактеризованным только что мною подходом, названным
“исторической антропологией”.
Еще в 1976 году Карло Гинсбург издал книгу, которая стала тоже сенсацией.
“Сыр и черви” называется эта работа. Сейчас, вот только что, появился русский
перевод этой книги. Речь идет о дотоле неизвестном персонаже – мельнике, жившем в
конце XVI века в Италии, по прозвищу Минокио. Этот мельник отличался от своих
собратьев по этому ремеслу. Мельник, надо сказать, уважаемая фигура в крестьянской
среде, он отличался тем, что был грамотен и собирал где только мог – покупал или
просил ему дать просто почитать книги. И такое в общем-то случайное чтение, что
могло попасть ему в руки, в итоге все это вылилось в очень своеобразное
мировоззрение. То есть он смог сформулировать, можно сказать, свою философию и
даже свое какое-то богословие, то есть у него сложилась картина сотворения мира и по
ряду богословских вопросов этот простой мельник имел свою точку зрения. Конечно,
он обладал богатым воображением. Однако, к несчастью, его разговорчивость и
проповеднический дар сыграли с ним злую шутку, потому что в конце концов кто-то из
его собеседников донес на него в инквизицию и дело кончилось несколькими
инквизиционными процессами. И последний процесс кончился для него печально – он
был сожжен на костре в 1600 году, в том же году, что и Джордано Бруно.
Но, опять же, то, что для самих участников событий было трагическим, то
оказывается, так уж получается, важным и необходимым для историка. Счастливая
находка получилась эти инквизиционные материалы. Вот историк Карло Гинзбург и
воспользовался этими записями, также он собрал весь другой материал доступный, для
того, чтобы восстановить, реконструировать судьбу этого удивительного человека.
Однако, хотелось бы на это обратить внимание, биография этого мельника
самобытного интересовала историка не только сама по себе, но и как возможность
заглянуть в мир народной культуры. И ключевая проблема, которую поставил и, как
мне кажется, удачно разрешил Гинзбург в этой книге – это вопрос о взаимодействии
ученого мира, высокой книжной культуры и мира и культуры простых людей. Как
утверждает Гинзбург, здесь существовала постоянная взаимосвязь и взаимный обмен
идеями с последующей трансформацией.
Это также одна из важных и интересных работ, написанных в русле
исторической антропологии. Причем хочется подчеркнуть, что целый ряд сочинений
выдающихся, получивших мировую известность, они сначала появлялись не под
каким-то флагом, не в русле какого-то направления, и уже после этого, задним числом,
их причисляют, допустим, к исторической антропологии. Кроме того, здесь очень ярко
видно, что, действительно, есть целый букет, целый набор, можно сказать, куст этих
направлений родственных между собой. Поэтому работу “Сыр и черви” одни называют
шедевром микроистории, другие говорят, что это выдающееся произведение
исторической антропологии.
Мне кажется, что споры такие во многом схоластические, и лучше говорить, что
мы имеем дело с родственными направлениями, которые неполностью
дифференцированы друг от друга. К этому могу добавить, что в Америке, в США,
существует направление, сторонники которого называют его “новой культурной
историей”. К этому направлению близка и Натали Земон Дэвис, о чьих работах я уже
говорил, и Роберт Дарнтон – еще один известный американский историк, их коллеги,
но, опять же, и это направление, также обнаруживает много общего с теми, о которых я
говорил раньше.
Теперь, наверное, пора сказать об основных моментах. Как же все таки
распознать, какие признаки, если все обобщить до предела, лаконично сформулировать,
то в чем же собственно состоит суть этого подхода? Некоторые даже говорят о методе,
но, по мнению большинства специалистов, все таки историко-антропологического
метода не существует. Прежде всего потому, что метод предполагает некий четкий
алгоритм действий, это некие процедуры и ими может воспользоваться, в принципе,
любой желающий. Можно говорить о статистических методах, есть методы
определения подлинности документов и так далее. То есть это ряд процедур, сложных
или простых, но они, при соответствующем обучении, доступны всем. В данном же
случае каждое исследование индивидуально, неповторимо. И невозможно просто взять
и написать вторую такую работу, подобную исследованию Гинзбурга или Натали
Земон Дэвис, или других перечисленных авторов. Поэтому то, что их роднит, то, что
составляет суть описываемого подхода, это скорее некий взгляд, угол зрения, и именно
слово “подход” здесь, в данном случае, мне кажется, извините за тавтологию, лучше
всего подходит, больше всего, точнее соответствует описываемому явлению. Итак, что
же здесь типично? Прежде всего, я бы сказал некий такой эффект отстранения, как
выразился один историк, “прошлое – это чужая страна”. Независимо от того, как давно
происходили события, историк, который работает в этом ключе антропологическом, он
рассматривает это, как принципиально нечто незнакомое. И инаковость прошлого,
инаковость той или другой культуры в любом месте, в любое время, это вот такой
фирменный знак исторического исследования в русле антропологии. Затем, конечно, я
это неоднократно говорил в этой лекции и еще раз повторю: об исторической
антропологии можно говорить в том случае, когда мы наблюдаем диалог с
антропологией как таковой, то есть когда используются отдельные наблюдения
антропологов или даже некоторые концепции теории, хотя это требует осторожности,
конечно. То есть прямого переноса разработок, наблюдений антропологов в
историческую науку, конечно, не может быть, это не получится, не будет удачным.
Дальше. Есть, конечно, своя специфика и в проблематике. Французские исследователи
утверждают, что к любой области человеческой жизни антропология применима. В
общем, теоретически, это так. Действительно, можно изучать с этой точки зрения и
политику, то есть властные отношения, можно – экономику, тогда будет экономическая
антропология, можно – религию, и появляются работы религиозной антропологии. Это
все верно, но, тем не менее, уже на уровне самих сюжетов, самих тем исследований,
все-таки определенная специфика есть. Вслед за антропологами историки, которые
работают в этом ключе, они особо внимательны к повседневности, к будничному, к
рутине. То есть, не столько некие выдающиеся события изучаются, сколько то, что
повторяется изо дня в день. И, конечно, здесь и семейная жизнь, и некие соседские
отношения могут быть; и неважно, кстати, о какой группе идет речь. Но очень важно,
что, так или иначе, в центре внимания оказываются межличностные отношения,
межличностные взаимодействия, не отношения больших групп, как то классы или
сословия или целые государства между собой, нет, очень важно, что здесь актерами,
или героями, выступают отдельные люди. И изучаются их отношения между собой, с
окружающими. Все это и позволяет уподоблять подобные исследования именно
антропологии. Эти характерные черты позволяют говорить о том, что какое-то
смысловое ядро направления, о котором я рассказывал, все-таки существует при всей
разнице в индивидуальном почерке исследователей, при всей изобретательности, с
которой они подходят к выбору своих сюжетов и к их раскрытию в своих работах. А в
следующем рассказе уже речь пойдет о том, как подобные подходы работают, как они
применяются к материалу Российской истории. Но это уже будет следующая лекция.