Posted on 01.06.2016 by Юсисапайл

В недавно вышедшей книге Генри Киссинджера «Мировой порядок» (1) обсуждаются исторически существовавшие варианты мирового порядка. В качестве его наилучшей версии Киссинджер видит Вестфальскую систему, причем рекомендует придерживаться ею и в настоящем.

В чем она состоит?

Это сложившееся в Европе 17 века разнообразие политических единиц, ни одна из которых не обладает мощью, достаточной для того, чтобы победить всех остальных. Это их приверженность собственным и противоречивым культурным принципам, своим идеологическим внутренним национальным воззрениям, и при этом всеобщий поиск неких «нейтральных» правил, которые могли бы регулировать поведение этих единиц и смягчать конфликты между ними. Это мир независимых государств, которые воздерживаются от вмешательства во внутренние дела друг друга и сопоставляют собственные амбиции и амбиции прочих с принципом общего равновесия власти. По мнению Г.Киссинджера, «Никакое единоличное притязание на обладание истиной, никакое универсальное правило не сумели воцариться в Европе. Вместо этого каждое государство обзавелось суверенной властью над своей территорией. Каждое соглашалось признавать внутренние структуры и религиозные убеждения соседей как жизненные реалии и воздерживалось от оспаривания их статуса. Подобный баланс сил отныне рассматривался как естественный и желательный, а потому амбиции правителей выступали противовесом друг другу, по крайней мере, в теории, ограничивая масштабы конфликтов. Разделенность и многообразие (во многом случайно сложившиеся в развитии европейской истории) стали отличительными признаками новой системы международного порядка – с собственным мировоззрением, собственной философией» (1, с.5).

Так ли это?

Попробуем более внимательно присмотреться к этим принципам и вытекающим из них особенностям поведения международных субъектов.

Любые социальные явления не свободны от природных закономерностей, последние составляют латентный фон всего происходящего на планете. Как можно себе представить длительное стабильное существование множества независимых, взаимно противодействующих и взаимно ограничивающих сущностей в условиях непрерывно меняющейся динамики внутренних и внешних обстоятельств? Только через создание специальных институтов — механизмов поддержания гомеостазиса, непрерывно адаптирующих эти политические единицы к меняющимся обстоятельствам взаимодействия. А поскольку каждая из этих единиц имеет свою собственную национальную культуру, свою систему ценностей, религиозную или светскую, свое мировоззрение, в том числе и в плане восприятия соседних государств, то возникает два возможных варианта этого мирового гомеостазиса. В первом случае мы имеем совокупность замкнутых на себя монад, не имеющих доступа к адекватному восприятию и взаимодействию с другими монадами, поскольку каждое обращение вовне для этих монад — это акт механической проекции собственных взглядов на поведение другой, что, естественно, влечет немедленную войну, так как их мировоззрения никак не сопрягаются. Поэтому институты гомеостазиса – дипломатические службы, посольства, министерства иностранных дел, разведка и т.д. работают в поте лица, обеспечивая прогнозируемость реакций другой политической единицы в ответ на свои неадекватные действия. Или же, во втором случае, в результате интенсивного взаимообщения начинают вырастать элементы некоторой общей для всех системы, состоящей из разделяемых ценностей, норм и закрепляемых письменно нормативных систем. Т.е., связи между единицами устанавливаются с помощью создаваемых или продуцируемых кем-то ( каким-то субъектом) общих норм, закрепляемых либо в кодексах международного права, либо в принятых по умолчанию правилах международного общения. Такая система норм и правил создает новое политическое пространство, которое можно назвать мета-пространством, и которое выступает арбитром или регулятором нижележащего политического пространства.

Но любая система норм, так же как и само международное право, имеет конкретного выгодоприобретателя. Право устанавливается и поддерживается некой силой. Сила устанавливает право, иначе, оно оказывается недееспособным. Стало быть, система общих норм, которая не может быть универсальной и равно приемлемой для всех, отдает приоритет одним субъектам в ущерб другим. А чаще и создается кем-то, более влиятельным субъектом с целью нужной этому субъекту такой особенной стабилизации этого множества независимых государств, которая приносила бы ему дивиденды.

Посмотрим, что может извлечь этот, невидимый и подчас таинственный субъект из Вестфальской системы?

Во-первых, совокупность независимых государств – очень ненадежная конструкция. Всегда можно натравить одни государства против других: составить коалицию одних, изолировать других, поодиночке удушить третьих, еще непонимающих, что не удастся долго продержаться без союзов и т.д. Например, аналогичная ситуация в древнем Китае была названа эпохой «Сражающихся царств», и естественным образом завершилась строительством империи. Франция прекрасно использовала эту ситуацию, поддерживая Центральную Европу в разрозненном состоянии. Ставший во главе французской политики Арман Жан дю Плесси, кардинал де Ришелье, трактовал фрагментацию Центральной Европы как политическую и военную необходимость, ведь объединенная Центральная Европа окажется в состоянии доминировать над остальным континентом. Поэтому в национальных интересах Франции было предотвратить консолидацию Центральной Европы. Поддерживая многочисленные мелкие государства Центральной Европы и ослабляя Австрию, Франция, следовательно, достигает своей стратегической цели. Позже эта политическая стратегия была унаследована Англией.

Иными словами, подобная конфигурация мирового порядка никоим образом не отличается стабильностью. Следовательно, более значимым выступает другой фактор – общая нормативная система, навязываемая всей совокупности государств. Киссинджер также подчеркивает необходимость в наличии этих двух компонентов: любой мировой порядок «базируется на двух компонентах – совокупности общепринятых правил, определяющих пределы допустимых действий, и на балансе сил, необходимого для сдерживания в условиях нарушения правил, что не позволяет одной политической единице подчинить себе все прочие» (1, с.6).

Но, как уже было указано, новая, более широкая нормативная система, позволяющая этим монадам общаться друг с другом, находить общее согласие и вести взаимный учет интересов становится мета-пространством и порождает или порождается неким, пока неведомым субъектом. По сути происходит выстраивание нового политического пространства, которое является фрактальным усложнением, переходом к более высокой стадии организации государств, и в целом, к следующей фазе развития. Это организацию можно назвать государством государств. Но где реальные институты этого таинственного государства? Где его правомочные органы? Они ведь должны быть общими для всех!

Какие институты могли бы быть в этой роли? Это, например, могла бы быть католическая церковь или координируемые протестантские церкви, это могут быть общие финансовые или торговые сети, это могут быть эзотерические масонские ложи или рыцарские ордена, вплоть до неких интернациональных уголовно-криминальных структур, крышующих мировой порядок. Точные очертания этих институтов показывает утверждающаяся в мета-пространстве система ценностей, обнаруживающая те или иные профессиональные или конфессиональные предпочтения в жизнедеятельности этой системы государств. Т.е., неизбежно должна существовать или формироваться некая надгосударственная сила, которая становится выгодоприобретателем мета-пространства, хотя при этом ей вовсе не надо себя выпячивать. Она просто формирует пространство высоких идей, ценностей, норм и правил, обеспечивающих приоритетность ее интересов.

Что этой силе нет резона высовываться и что не все чисто в Вестфальской системе, показывает сама история ее установления. Как описывает Киссинджер, «Представители католических держав, включая 178 депутатов от государств, входящих в Священную Римскую империю, собрались в католическом городе Мюнстер. Протестантские делегаты съехались в город Оснабрюк, лютеранско-католический по вероисповеданию, примерно в тридцати милях от Мюнстера. 235 официальных посланников и их свиты заняли все свободные помещения, какие смогли отыскать, в обоих городах, ни один из которых никогда не рассматривался как подходящее место для масштабного мероприятия, не говоря уже о съезде представителей европейских держав. Швейцарский посланник «разместился над ткацкой мастерской, в комнате, что воняла колбасой и рыбьим жиром», а делегация Баварии с боем отстояла восемнадцать кроватей для двадцати девяти человек, ее составлявших. В отсутствие уполномоченного председателя конференции или посредника, без всяких пленарных заседаний, делегаты встречались где и как придется и направлялись в нейтральную зону между двумя городами, чтобы договориться об условиях, а порой устраивали неформальные посиделки в кабачках. Некоторые крупные державы сочли возможным расквартировать своих представителей в обоих городах» (1, с.15).

Чувствуется, что кто-то был заинтересован именно в хаотической организации переговоров и даже в определенной изоляции переговорщиков друг от друга, умело направляя ход переговоров ( а иногда и прерывая их) в сторону ненадежной, но хорошо управляемой извне конструкции независимых национальных государств. Ситуация немного напоминает процесс распада Советского союза на ряд независимых государств и переговоры по этому поводу в Беловежской пуще.

Вывод, который можно извлечь состоит в том что уже в 17 веке мы видим конструирование в духе мондиализма, попытку построения пока еще остающегося в тени мирового государства и, соответственно, мирового правительства. Это латентная в 17 веке линия станет явной только спустя две кровопролитные войны 20 века, развязанные этим непрозрачным регулятором мирового порядка.

В то же самое время, рядом с Европой существуют совсем другие конструкции межгосударственных связей. Например, в соседней России возводились в закон принципы, кардинально различавшиеся с вестфальским балансом сил: абсолютная монархия, единая государственная религия – православие и территориальная экспансия во всех направлениях. Впрочем, и другие крупные центры силы не воспринимали Вестфальские соглашения (насколько они были вообще осведомлены об этих соглашениях) как имеющие отношение к их территориям и владениям.

В конце евразийского материка Китай творил собственную, иерархическую и теоретически универсальную, концепцию порядка – с собой в ее центре. Китайская система развивалась на протяжении тысячелетий, существовала уже тогда, когда Римская империя правила Европой как единым целым, опираясь не на равенство суверенных государств, а на предполагавшуюся беспредельность притязаний императора. В китайской концепции понятие суверенитета в европейском понимании отсутствовало, поскольку император властвовал над «всей Поднебесной». Он являлся вершиной политической и культурной иерархии, отлаженной и универсальной, которая распространялась от центра мира, каковым являлась китайская столица, вовне, на остальное человечество. Т.е., особенность этих последних конструкций в том, что центр выделен явным образом, даже подчеркнута его важность и иерархическая централизация.

Если мы увидим Европейский Союз как логичное развитие Вестфальской системы, то согласно научному принципу понимания явления через его развитую фазу, последняя оказывается начальной, незавершенной фазой процесса, закономерно приводящего к централизованной конструкции. К какой пришли более ранние общества – Россия, Китай, Индия и др. Тогда сама Вестфальская система предстает как попытка скрыть, затушевать, утаить свои собственные тенденции, замуровать их в невидимые, но жестко регулирующие мировой порядок вожжи конспиративного субъекта.

Становится понятным, почему Киссинджеру так понравилась конструкция Вестфальского мира. Сегодня она вновь в повестке дня западной политики и открывает неконтролируемые другими государствами возможности для скрытного управления миром разрозненных «суверенных» государств. В мутной воде можно выловить очень крупную рыбу без оповещения других об утащенном улове.

1. Генри Киссинджер: Мировой порядок. Издательство: АСТ, 2015 г.

Григорьян Э.Р., социолог