Текст лекции: Национальные мифы, прогресс и современная глобальность

Найдорф М.И. Текст лекции: «Национальные мифы, прогресс и современная глобальность»

Здравствуйте,

начну с объявления. Мои лекции, кроме основной и понятной ближайшей цели, имеют целью помочь тем, кто этого хочет, разобраться в содержании моих книг и статей. Круг тем и подходов, которые показаны в этих лекциях, в общем совпадают с тем, что изложено в книгах и статьях. Большинство моих сочинений собраны на сайте «Культуролог Марк Найдорф». Заходите, читайте.

Перехожу теперь к лекции.

О всякой цивилизации можно сказать, что это – совокупная социальная реальность, которую можно наблюдать и изучать, имея перед собой соответствующие факты. Три рода этих фактов: 1) социокультурные институты, 2) предметы и технологии, 3) идеи, образы и мысли, получившие осязаемое знаковое воплощение в словесных текстах или в других символических формах. Это разделение – условное, принятое нами для удобства описания. В жизни народов эти аспекты неразрывно переплетены, выступая условиями или иногда даже причинами друг друга.

В самом деле, вещи порождены идеями. Употребление утюга – следствие представления о том, что, по крайней мере, публично человек должен являться в выглаженной одежде. Сейчас что-то меняется, и утюг постепенно выходит из употребления. «Утюг нам не нужен» - это идея или представление, имеющее прямое влияние на судьбу соответствующей вещи, утюга.

Да, что утюг? На наших глазах сносят памятники, которые были поставлены, вслушайтесь, «для увековечивания памяти» о каких-то людях. Но вот разносится идея, что этот памятник нам не нужен, и его куда-то удаляют с центрального места на центральной площади города. Не стану умножать примеры. Связи между вещями и идеями очень легко обнаружить. Вы сами можете это сделать.

Для нас важно, что идеи нуждаются в осязаемом воплощении. Идеи без или до их предметного воплощения – как сны, например, – не могут покинуть сознание их изобретателя. И только опредмечивание идеи в словах или вещах, дает ей шанс публичного существования. Разумеется, разные идеи воплощаются по-разному. Идея топора – в топоре. А как воплотить идеи-концепты, ну, например, такие как любовь или справедливость, демократия или равенство, красота или порядок и т. п? Вещные воплощения этих и других подобных идей-концептов в языке, в рисунках, в песнях в молитвах и т.д. мы называем символическими (а не практическими). Символический интеллектуальный продукт наряду с вещами (устройствами) входит в состав цивилизации.

Для примера предложу вам два таких интеллектуальных продукта, из тех, что важны для цивилизации, к которой мы принадлежим, потому что они хорошо нам знакомы и отчасти всё ещё организуют жизнь нашего мира: идея нации и идея прогресса.

Сначала о нации. Наибольшую силу её влияния лучше относить, мне кажется, к прошлому, хотя многие считают эту идею и сегодня достаточно впечатляющей для удержания прочной народной общности. Сейчас нам кажется, что нации были всегда. Но, как говорит нам Википедия, нация – это «социально-экономическая, культурно-политическая и духовная общность индустриальной эпохи». Тут уместно сказать, что литература о нациях огромна, и существует огромный разброс истолкования её существа. Я не собираюсь вдаваться здесь в эти подробности. Для наших нужд достаточно ссылки на Википедию как носительницу усреднённого в настоящее время подхода.  Из приведённого определения видно, что только в «индустриальную эпоху» появляется общность, которую мы называем нацией. Хочу добавить, что «нация» – это идея, характерная для массового общества.

I.                  Смысл «нации»

Напомню, что до этого были общности другой природы, организованные по другому признаку. Наций не было ни в Древности, ни в Средневековье. Наций в нашем современном понимании не было даже и в Новое время, в эпоху монархий. Были племена, этносы, т.е. союзы, которые понимались как природные единства. Бывали общности, связанные верой в определенный пантеон божеств, были религиозные общности (общины, церковь у христиан, умма у мусульман, сангха у буддистов). Были такие, которые образовывались соподчинением общему сюзерену (феодальный двор). Добавим сюда общины монахов. Или территориальные, соседские общины, например, городские в эпоху Ренессанса. Наверное, я что-то забыл. Но это и не важно.  

Концепт «нация» появился только в XIX веке. Нация – сложное представление, основанное на соединении как бы природного (этничского) и социального в целостную общность. На самом деле, конечно, этнической эта общность не была и не могла быть, потому что в нацию объединялись жители разных земель и, если уже присматриваться, то и потомки разных племён. Общей у жителей будущего государства-нации была территория и в относительной степени язык, который, начиная с эпохи Возрождения, создавался в Новое время как общенациональный литературный для больших территорий вопреки местным диалектам. 

Представление о такой общности как «нация» начинает использоваться в связи с вторжением войск Наполеона в соседние страны, когда понадобилось выразить смысл общенародного сопротивления захватчику. Сопротивление Наполеону формулировалось как «национальный» ответ немцев, итальянцев, испанцев или, скажем, австрийцев – французам. А не так, как было раньше, когда противников разделяла верность своим сюзеренам или вера, когда, например, католики воевали с протестантами. Уже в Тридцатилетнюю войну (первая половина XVII века) стало ясно, что религиозное маркирование не отвечает реальному противостоянию воюющих сторон.  Нация – это совершенно другой способ переживать свою принадлежность и понимать своё отличие от противника. Но это было только начало, начало жизни концепта «нация».

Почему «нация» стала общепринятым понятием (понятие – имя концепта)? Потому, что нация – это понятие, нечувствительное к сословным границам тогдашних европейских обществ (аристократы, священники, податное сословие горожан и крестьян). Чем отличается   сословное общество? Тем, что в нём каждое сословие выполняет свою социальную функцию, тем что переход из одного сословия в другое затруднен, а это значит, что имущество, деньги, таланты, принадлежащее людями одного сословия, не могут быть употреблены в интересах другого. Например, французский аристократ мог жить, как говорят, на широкую ногу, но он не мог продать свою землю или замок, чтобы основать завод. Даже свою пшеницу он не мог продавать, пока он аристократ. Он должен был стать помещиком, понимаете? Кроме того, от старых феодальных владений оставались внутренние границы. Самый парадоксальный пример – Германия, которая после наполеоновских войн состояла из 40 государственных образований. И везде стояли таможни.

Идея «нации» открывала возможность понимать народ и землю страны как целое, позволяла деньгам перетекать туда, где они нужнее, и рабочим находить себе применение везде, где в них нуждались.  «Нация» давала основание для более широкого правового и экономического пространства в рамках государства. «Нация» служила концептом, с помощью которого можно было объяснить, почему Германия или Италия – это не много государств, а одно. И эта идея стала общей целью для людей, стремившихся к новому положению дел.

Заметим себе, что привычные, тогда привычные, сословные деления начали казаться устаревшими именно и только там, где и когда начинался переход к индустриализации и массовому обществу. В разных странах Западной Европы этот порог был достигнут в среднем около 1840-х годов. По этой причине в 1848 году там прокатилась волна революций.

Понадобилось ещё 20-30 лет преобразований, и люди проницательные смогли заметить все симптомы зарождения новой цивилизации: и бурный рост индустриальных городов, и новую роль масс, и смену форм политической жизни и т. д. Роман об этом «Дамское счастье» Эмиля Золя был опубликован в 1883 году. Напомню, что объединение германских государств завершилось в 1871 году, объединение Италии пришлось на 1870-1871 годы. Всё это были признаки возникновения национально организованной цивилизации. Ограничусь этими примерами.

Как мы видим, идея нации по своей сущности, это идея нового основания для создания такого социокультурного пространства, где действует один и тот же закон и порядок: закон, кстати, парламентский уже, общий для всех, и порядок, способствующий экономическому и политическому единство больших хозяйственных единиц-государств.

Таким образом, нация – это совмещение того, что уже существовало, но в отдельности, идея этнической общности, помноженная на идею государства. Теперь смотрите: когда люди начинают понимать себя как граждане одной нации, то они в этот момент смещают акцент от множества своих индивидуальных свойств – к одному общему между ними свойству, а это значит, что что принадлежность к «нации» - это вход в массовую коллективность. С её помощью реализуется идея социального равенства – в смысле сходства по одному совпадающему признаку. Причем, обладание этим признаком имеет безличное происхождение: и принадлежность к этносу, и гражданство «по паспорту» возникают автоматически, «по праву рождения».  

Экономический смысл этого равенства состоит в правовом выравнивании территории и возможности свободного перетекания ресурсов на обширном пространстве. Перегородки были сняты, а оправдание их устранения – «национальное государство».

Но дело на только в экономике, изменялись представления людей о своём месте в мире (сейчас это называют идентичностью). Нация позволяет объединить людей разного социального положения. Для иллюстрации беру сейчас очень условно «французский», намеренно отдаленный от нас пример, т.к. на себе, как говорят, хуже видно.

Французский каменщик и французский министр теперь оба – французы. «Мы все французы, мы все одинаковые в этом смысле, у нас общий интерес (например, в войне с врагом). Мы все хотим процветания… (чего?) нашей нации». На месте монарха – нация.

Эта новая идея «нации» расцветает в продолжение XIX века, и она несёт в себе все предпосылки массового общества. Критерии упрощаются. Вступить во французскую нацию ничего не стоит. Ты родился во Франции, и ты стал французом. Тут нет твоего достижения. Поэтому странно слышать что-то вроде, «я горжусь тем, что я француз». Это как-то ново. Нет тут твоей заслуги. Гордиться сделанным – понятно. А дарованным тебе?

Дискуссия

- А что, Леонардо да Винчи не был итальянцем?

- Он был флорентийцем, гражданином Флорентийской республики, которая была расположена на Италийском полуострове наряду с другими государствами: Неаполитанским королевством, Королевством Сицилией, Республикой Сиеной, Венецианской республикой и т.д.  Италия тогда – это географическое название исторической территории. Государство Италия и, соответственно, его гражданство возникли в 1870 году.

- Что ж там с национальным характером?

- Известен афоризм, который приписывают разным лицам, причастным к объединению Италии: «Италия у нас уже есть, теперь нужно создать итальянца».

То, что некоторые вещи нам привычны, не означает, что они были, как говорится, «от века». В том числе и представление о «национальном характере». Помните, что гасконец – это носитель другого «национального характера», чем бретонец? А теперь оба – носители французского «национального характера».

Ещё пример. Вестфальский мир, завершивший тридцатилетнюю войну в 1648 году, положил начало привычной нам международной системе государств (ещё не национальных, а монархических). Но до того никакой международной системы не было. Были феодальные владения и союзы.

Ничто из привычного нам не существовало вечно. Мы пользуемся словами, со временем изменившими свой смысл. И иногда поэтому навязываем прошлому свои сегодняшние представления. Слово «театр» указывает одновременно на сегодняшний театр, куда вы ходите на спектакли, и древнегреческий театр. Но вы же понимаете, что это разные вещи? И так во всём. У меня есть статья, посвященная тому, что на протяжении истории слово «библиотека» указывало на институции, имевшие разные задачи и разные устройства. А слово одно.

Георгий Петрович Щедровицкий говорил, «чем больше мы различаем, тем больше мы знаем». Обратите внимание, как в наш век многие ищут спасения в том, чтобы не различать: «Какая разница – какая (тут) разница?».  «Микст» - сегодня во многих случаях ключевое слово. Дилетанту так удобно. Но, я не дилетант, поэтому настаиваю на различениях.

Кстати, определение государства

я тоже нашел в одной своей работе. Я уже говорил, что определений государств много. А раз много, то можно прибавить ещё одно. Если бы было только одно, то, наверное, пришлось бы подчиняться. Читаю: «Государство – это институт, связывающий определенную территорию и население, проживающее на этой территории, посредством власти, которую это население считает законной». В этом случае население считается нацией, а власть, обычно, либо наследуется (монархия), либо избирается (конституционно-парламентское правление).

Теперь о том, что

национализм – это один из случаев  массового движения

Теперь обсудим ещё одну важную идею относительно национализма, которая далеко не всеми воспринимается. Я считаю, что национализм – это массовое движение и не нахожу для него оснований в национальном государстве. Это – довольно неожиданная мысль, и она не всеми принимается. Но я своих идей не навязываю, я делюсь ими. Не понравится идея – можно к ней не возвращаться.

Вы помните, что такое массовое движение? Это, когда масса людей концентрируется на общей политической цели, которая связывает участников движения, «движухи», как сейчас говорят.  И только этой целью они объединены. Участники её обычно лично друг друга не знают. Но они все делают примерно одно и тоже, прилагают свои усилия в одном направлении. Важно, что, достигнув своей цели, массовое движение распадается.

Национализм как массовое движение связывает людей одной целью: созданием нации и национального государства. Так вот, по моему мнению, что когда национальное государство создано, то национализм как массовое движение исчерпывает себя, поскольку его цель уже достигнута. Когда итальянцы в 1870 году создали свое государство, итальянский национализм исчерпал свою программу. Если в современном государстве сильны националисты, значит, они видят впереди совсем другое государство.

Дискуссия

- Поддержание государства – это тоже цель.

- Разумеется. Но, уже другая. Государство - институт, который нуждается в поддержке общества. Но способ этой поддержки совсем другой. Сейчас принято называть этот способ «гражданским обществом» с такими упорядоченными инструментами как выборы, парламентская борьба, публичные дискуссионные платформы в СМИ, группы общественного контроля за инструментами государственного насилия (например, за пенитенциарной системой) и т.п. Согласитесь, это более сложные и по природе своей иные инструменты, чем те, что мы связываем с своём представлении национализмом - массовым движением,  устремлённом к политическому оформлению этнической общности в форме правового государства.  Когда на месте националистического движения появляется национальное государство, наступает смена общественных целей и способов их достижения. В этом состоит суть идеи, о которой я вам говорю.

Продолжим. Вместе с нацией-государством создаётся

национальная мифология

Мифы – это не только известные истории, которые достались нам от давнего прошлого. Мифы никогда не покидали культуру, они могут складываться и складываются в наше время.

Напомню, что миф – это сообщение, причем, особого рода. Оно посвящено основополагающему событию в жизни данной общности людей. Только такое сообщение, строго говоря, является мифом, если использовать этот термин в его прямом смысле. Содержанием мифа во все века было и остаётся описание возникновения (или созидания) того, что для данной культуры является фундаментально важным.

Например, в русской культуре существует представление об исключительно важной начальной для русской государственности Куликовской битве. В энциклопедии пишут: «Куликовская битва 1380 года стала определяющей вехой в истории России. В впервые в истории Россия предстала как единое и мощное государство, способное постоять за свою независимость: не московская, а общерусская рать разбила войско Мамая на Куликовом поле». Ключевое слово – впервые. Таков один из мифов в составе русской национальной мифологии.

Встречаясь с мифом, мы не спрашиваем, происходило ли то или иное событие исторически «на самом деле» описанным образом? Потому, что здесь значение имеет не истинность сообщения, а утвердительная способность мифического представления в поддержку существующей в данной культуре картины мира.  Миф как бы задним числом по формуле «и с тех пор…» легитимирует то, что важно сейчас – там, где это важно (в данном примере «единое мощное государство»).

Ещё пример. В американской культуре есть событие, которому придаётся значение инициации - начала Американской революции – так называемое «Бостонское чаепитие 1773 года». Это была акция протеста американских колонистов против решения британского правительства, которое поставило английскую Ост-Индскую компанию в привилегированное положение по сравнению с местными торговцами. Переодевшись индейцами, несколько десятков человек ночью забрались на борт трех кораблей Ост-Индской компании и сбросили в море груз ― 40 с лишним тонн чая в ящиках.

Разумеется, современники понятия не имели, что они совершили символически важное «чаепитие». Само это давно уже привычное название установилось только в первой половине XIX века. Да и оценка происшедшего тоже со временем колебалась. В XVIII в. в США посягательство на частную собственность никак не выглядело позитивно.  Образ революционного акта в борьбе за национальную независимость «Бостонское чаепитие 1773 года» вместе со своим именем приобрело эпоху буржуазных революций в Европе. В XIX веке образ «революции» стал символизировать в европейской культуре порыв к справедливости.

Итак, миф – это всегда сообщение о начале мира или его важнейших элементов, как это представляется данному сообществу. Миф хранится в коллективной памяти посредством ритуалов. Слово ритуал не должно нас сбивать с толку. Современные ритуалы, конечно, не такие, как в далеком прошлом. Ежегодный военный парад в День Независимости – пример современного ритуала в самых разных странах: он обращает мысль и чувства граждан к героическому событию возникновения их государства. 

Гражданская ритуальность имеет национальные особенности. В годовщину дня штурма Бастилии 14 июля 1789 года во Франции – с 1880 года – проводят общенациональный «Праздник Федерации и единства Нации», который символизирует ценности республиканизма, хотя оценка исторического прецедента была сначала настолько противоречива, что в законе об этом празднике само событие штурма тюрьмы не упоминается. Через сто лет после «взятия Бастилии» решение отмечать его годовщину получило «горячую поддержку со стороны одних депутатов, считавших её славной страницей истории, и столь же горячее неприятие со стороны других, считавших её бессмысленно кровавым эпизодом».

Так что, «Взятие Бастилии» существует в народном сознании как мифическое событие, которое облачено в форму исторического факта. Почему мифическое? Потому его нынешнее возвышенное значение начала и поныне удерживается за ним нуждой в объединяющем государственном символе.  В духе французской культуры мифу о Бастилии соответствует ежегодный ритуал – военный парад в центре столицы, общественные гуляния и массовые празднования по всей стране.

Американская ритуальность иная, более частная. Ритуальность Дня Благодарения, национального праздника США, как известно состоит в праздничном обеде с индейкой и тыквенным пирогом. В семьях американцев он символически воспроизводит (включая меню) благодарственную, т.е. тоже символическую, трапезу 1621 года у первых английских переселенцев, кому посчастливилось выжить в тот их первый год в Новом свете.

Но и в этом случае исторически достоверное событие стало смысловым ядром праздника лишь тогда, когда начала складываться государственная мифология США, спустя полторы сотни лет, при первом президенте Дж. Вашингтоне. Благодарственный обед первопоселенцев вернулся в национальное сознание уже в виде пра-события, символически обозначающего начало истории страны, общей для всех американцев. История о нем, известная едва ли не каждому американцу, – это и есть вполне современный миф о «Дне Благодарения» в США.

При формировании национальной мифологии исходное событие, составляющее содержание мифа, приобретает несравненно более весомое значение, чем первоначальное, зафиксированное историей. 

Национальные мифологии есть в каждой стране. Некоторые из мифов теперь подвергают критике, их атакуют с позиций историко-фактологических. Но миф в принципе неопровергаем, потому что порожден не фактом, а потребностью в нем. Всё же один пример опровержения приведу.

Беру из энциклопедии: «Битва при Оломоуце — мифическое событие 1241 года во время западного похода монголов (1236—1242), якобы победа чехов под предводительством Ярослава из Штернберка над татарами под городом Оломоуц (Ольмюц) в Моравии (исторические упоминания об этом городе относятся только к 1250-м годам). Упоминание же об этой битве содержится только в Краледворской рукописи — сборнике «древнечешских» эпических и лирических песен, который, как доказано в конце XIX — начале XX века, представляет собой подделку, изготовленную филологом, поэтом и одним из основателей Национального музея в Праге Вацлавом Ганкой в 1817 году. Несмотря на это, битва фигурирует во многих сочинениях историков XX века, уже после того, как рукопись была разоблачена».

Комментировать не буду. Тут всё понятно, не так ли?

В XX веке стало ясно, что миф – наиболее адекватная форма массового сознания: и как форма коллективной памяти, и как инструмент национальной консолидации, и как основание индивидуальной принадлежности в массовом обществе. Характерно, что первые важные исследования относительно архаического и современного мифа совпали по времени с формированием массового общества. Напомню некоторые с указанием дат. Э. Тайлор. Первобытная культура, 1871; З. Фрейд. Тотем и табу, 1913, Психология масс и анализ человеческого «Я», 1921; Л. Леви-Брюль. Первобытное мышление,1922; Дж. Фрезер. Золотая ветвь, 1923 и т.д. В XX происходила постепенная реабилитация мифа: от недоверия к нему как к носителю ложной, придуманной, не достоверной информации – к пониманию того, что миф несёт социально очень важную информацию, хотя и не соответствующую научным критериям. Но понимание мифа требует принципиально иного подхода.

Национальная мифология служит опорой национальной идентичности, т.е. чувству взаимной сопричасности граждан в общем политическом пространстве.  «Национальная идентичность состоит из историй, которые люди рассказывают о себе: откуда они пришли, какие праздники празднуют, что хранится в их общей исторической памяти, что нужно, чтобы стать подлинным членом общества», - так пишет Ф. Фукуяма, хотя и путается в понятиях.

У масс не может быть исторической памяти – в буквальном значении этого термина. В массовом сознании хранится только то из далекого прошлого, что подверглось мифологизации, в форме сакрализованных исторических событий и фактов. Со сменой культуры состав «сверхценных и вечных» героев, событий и фактов меняется. На наших глазах рухнула вся советская мифология. Например, мем «Есть такая партия!»: кто помнит, что это такое? Дальше. Что значит для Фукуямы «подлинный член общества»? В массовом обществе критерий «подлинности» - это актуальное участие в массовых общностях, это «такой как все» составе данного окружения.  Универсальной «подлинности» Человека уже и искать негде.

Но Фукуяма прав в том, что в массовом обществе национальная идентичность опирается на истории. Прежде всего, это истории о победах и героях.  Все вновь образованные в XIX-XX веках государства-нации обращают свою коллективную память к битвам, которые, как считается, положили начало существованию данной нации. Примеры я уже приводил.

Почти у каждой нации-государства есть своя Война за независимость и её почитаемые герои-вожди – историческая, какой её знают историки, и мифическая, какой она представляется массовому сознанию.  Мифическим содержанием наполнены национальные символы государства – герб, гимн, флаг. О каждом из них вам начнут рассказывать словами: «еще в древние времена…». Мифологизируются имена героев-основоположников национальной культуры: первый и главный национальный поэт, классики-основоположники национальных школ в живописи, национальной музыке, национальной литературе, может быть национальный классик драматургии и т.д.

И хронологически, и по смыслу видно, что возвышение роли государств-наций приходится на период общественной мутации в сторону массовых обществ (только государство могло справиться с нараставшим хаосом «массовой демократии»). Но именно массовость привела к тому, что идея достоинства нации довольно быстро дошла до шовинизма – убеждения в природном превосходстве своего государства-нации.

Ко времени Первой мировой войны для всех это было уже привычным. Привычным было высмеивание и унижение иных как врагов, вроде как «эти жалкие французишки» (с одной стороны), «эта немчура» (с другой), карикатуры… Привычным стало восприятие другой нации как целого, как своего рода коллективной «личности», как коллективного субъекта. Поэтому к воюющей нации относятся совокупно – как к массе однородных участников: русские, турки, британцы, американцы и т.д.

Мы разобрали идею «нации» как одну из первых «больших» идей, организовывавших массовое общество. Напомню ещё раз, что в «национальную» массу входят во всех смыслах бесплатно: порог доступности есть, но он лишь необходимый признак, он не связан с личными усилиями.

II.               Сейчас я хотел бы в той же функции разобрать

идею «прогресса».

Надо понимать, что, хотя идея прогресса для нас тоже привычная, но и она не вечная. Она – порождение Нового времени. Чтобы не усложнять, договоримся понимать термин «прогресс» в значении исторических перемен в нужном направлении («постепенное совершенствование культурной и социальной жизни человечества»). Это именно «человеческое» понятие. Для изменений в природе есть другие слова, например, понятие эволюции. Кроме того, о прогрессе можно говорить, когда существует общее согласие относительно того, какие перемены в жизни общества желательны и поэтому могут считаться, собственно, улучшениями.

Но даже в рамках Нового времени «прогресс» представлялся по-разному. К началу XVIII в. прогресс как «движение человечества ко всеобщему совершенствованию» связывали с правильным воспитанием   людей элиты (джентльменов, аристократов). Совершенным представлялось общество здоровых, образованных и благовоспитанных людей. Тогда, кстати, была высоко оценена роль воспитания, которое стало отдельной областью деятельности. Прогресс, как мы видим, связывали с совершенствованием индивидов, принадлежавших к высшему обществу. Причем, в числе навыков, полезных для джентльмена, Джон Локк, например, называл «не только знания языков и наук, но и также живопись, токарное дело, садоводство, закаливание и обработка железа и все другие полезные искусства, заслуживающие усвоения».

Позже, у французских просветителей второй половины XVIII в. прогресс получил иное философское обоснование.

Приведу  цитату из кн.: Фридрих Мейнеке. Возникновение историзма. -М., 2013. Буквально несколько слов:

«В трудах Кондорсе Божественное провидение исчезло». (Кондорсе – один из плеяды французских философов-просветителей).

Припоминаем, что в средневековую эпоху людей вело к совершенствованию Божественное провидение. Итогом этого совершенствования должно было бы успешное «выступление» душ на Страшном суде. А в век Просвещения представления о двигателе истории радикально изменились: «Вступил в силу чистый, естественный закон прогресса, который почти так же надежен, как и закон природы».

Вы понимаете, что значит «естественный закон»? Это значит, что прогресс обеспечен уже не Божественным замыслом и руководством, а природным порядком вещей. Предполагается, что существует некая «историческая сила», которая влечет людей в направлении всеобщего блага. Вот и Гердер («Идеи к философии истории человечества») считал, что человечество развивается вовсе не потому, что люди стремятся к этому. Прогресс как бы заложен в самой истории!

Но всё же это – общественный закон, и значит он проявляет себя через моральную силу человека. Если человечество понимает, чего требует от него «естественный моральный закон», то оно прогрессирует, а если не понимает, то само же будет виновато в своём несчастном состоянии. А для разъяснения этого условия, собственно, и нужен философ-просветитель. Так ощущает положение дел Кондорсе.

Дальше в истории шли Французская революция, Наполеоновские войны и индустриализация на континенте (Европейском) 1830-40-х гг. с урбанизацией, которая её сопровождает. Мы об этом уже говорили. Для нас интересно, что с изменениями в устройстве общества, с нарастанием признаков его массовости, с середины XIX в. начинает меняться смысл привычного уже понятия «прогресс».

Всё меньше эта идея связывается с «пламенной верой в неограниченную способность человека к совершенствованию».  Всё больше смысловой акцент переносится: от представлений о том, что мир людей может улучшаться путем усовершенствования как можно большего числа индивидов, в сторону идеи усовершенствования условий жизни для всех, вследствие чего естественным образом наступят и гуманитарные последствия, ожидаемое «смягчение нравов».

Прогресс теперь начинают понимать материально, как продукт совокупных усилий множества людей, взятых в их неразличённой общности. И в этом нетрудно увидеть сдвиг от индивидуального к массовому пониманию человека. Это многозначительный поворот. Вместо улучшения себя и мира, желают улучшения мира, помимо усовершенствования самого человека.

Нужно отдавать себе отчет, что для такой смены взглядов у европейцев тех лет было достаточно оснований. Во времена Наполеона по всей Европе шла огромная опустошительная война, вернее, цепочка войн общеевропейского масштаба, которые завершились в 1815 году. А следующая сомасштабная ей война – это уже Первая мировая («Великая») война 1914-1918 гг. Сто лет прошло. Четыре поколения.   

За это время были, конечно войны, но они ни в какое сравнение по потерям, по затратам ресурсов не шли.  Была большая Франко-прусская 1870-1871 гг., были другие «локальные» войны (Крымская, например), были революции, были, в конце концов, колониальные войны, но за пределами Европы.  Не надо думать, что век этот был мирным в буквальном смысле этого слова. Но его относительной «мирности» хватило, чтобы население в Европе удвоилось к середине XIX века, потому что люди не погибали в войнах. Имущество не разрушалось, как бывает в войнах, и новому поколению не надо было начинать с начала. Подумайте, если дом не разрушен войной, то в нем будут жить дети, и они будут вкладываться уже не в постройку дома, а в его оборудование. Грамотность росла вслед за распространением обязательного начального образования. Знания и навыки в области бытовой гигиены начали сказываться уменьшением смертности от болезней. За этот век в Европе впервые не случился голод.  Рост населения – это прибавление трудовых ресурсов, это рост городов, транспорта и спроса на всевозможные товары. Техника стала фактором улучшения жизни, доступности производимых благ, потому что индустриальным способом можно было производить большее количество изделий.

Всё менялось, и менялось в лучшую сторону. И у обычных людей складывалось впечатление, что улучшение условий жизни – это просто функция времени. Они думали так, потому что видели всё это своими глазами. И трудно было думать иначе. Во второй половине XIX века в массовом сознании складывалась вера в прогресс, общий для всех, кому довелось жить «в эту пору прекрасную» (из стихотворения Н. Некрасова «Железная дорога», поэт тоже верил в прогресс!).

Важно обратить внимание на то, что «прогресс» - это концепт, кое в чем родственный концепту «нация», поскольку оба они – категории, которыми мыслит о себе массовое общество. Например, само членство в «прогрессе», как членство в «нации», не требует персональных, личных усилий. Благодаря месту и времени рождения простому человеку зарезервировано место в этом общем поезде, который мчит всех в лучшее будущее «с почти природной необходимостью». Это – совсем другое мировидение. Это – психология массового общества.

«Всегда и везде» плюс «все и каждый»

Так что, идея прогресса, родившаяся в культуре Нового времени и получившая там философское обоснование, была принята в массовое общество. На этой «границе двух сред» привычная уже идея сменила свой облик, приобрела новую конфигурацию, такую, какая требуется, чтобы концепт был признан в обществе массового типа.

По правилам массового общества успех имеет тот продукт, который способен понравиться наибольшему множеству потребителей.  То же и с идеями. Идея, чтобы она могла рекрутировать достаточное множество сторонников, «овладеть массами», должна быть такой, чтобы «обычный человек» мог и хотел без труда найти себя в ней.  

«Прогресс», поэтому переосмысливается в массовом сознании как неотъемлемое свойство истории, имеющее место «всегда и везде» от первобытности до наших дней.  Иначе: массовое сознание (без аргументов и доказательств, на основе очевидности) принимает всеобщую историю как путь неуклонного прогресса человечества. Все и каждый автоматически получает место в этом великом процессе улучшения, согласно которому дети будут жить лучше родителей.  Вера в прогресс, представление, что непременно «завтра будет лучше, чем вчера» – это исключительно оптимистический взгляд, позволяющий, в частности, сохранять надежду в эпоху жестокого цивилизационного кризиса, когда всё сдвинулось со своих мест. Когда крестьянин становился горожанином, ремесленник – заводским рабочим, лавочник – продавцом в универмаге, когда умственный труд ушел в банк, в заводуправление, на железную дорогу, т.е. в наёмные специалисты, и перестал быть признаком «свободной профессии» (писатель, художник, врач, адвокат), когда мир погрузился в хаос перемен.

Всеобщие позитивные ожидания «прогресса» во все десятилетия революций и войн 1870 –1970-х гг. являются по существу мифическими, т.к. они основываются на представлениях, очевидных только для тех, кто в них верит, и являются следствиями этой веры. «Идея прогресса зародилась, таким образом, на почве объективных наблюдений над успехами человеческого ума и на почве субъективных чаяний сердца», - читаем у Брокгауза и Эфрона. Обратите внимание на эти «чаяния сердца».

Наглядными свидетельствами прогресса в эпоху становления массовой цивилизации стали Всемирные выставки, из которых первая «Великая выставка промышленных работ всех народов» состоялась в Лондоне в 1851 году. Список Всемирных выставок с тех пор до наших дней в Википедии состоит из около 50 позиций. Причем, число посетителей каждой их таких выставок указывается в миллионах, а часто и в десятках миллионов посетителей. Например, Всемирная выставка в Чикаго с её основным тематизмом «Столетие прогресса» в 1933 году собрала 48,5 миллиона человек.

Каждая из этих выставок потрясала воображение посетителей наглядностью «даров прогресса». Демонстрировались новейшие станки и промышленное и сельскохозяйственное оборудование, оружие, транспорт, строительство, бытовые устройства и т.д. Демонстрация жителей отдаленных уголков мира, их быта и их искусства задавала масштаб, убеждавший в головокружительном прогрессе, которое осуществило белое человечество, показывая путь остальным. Знаменитый Хрустальный дворец и Эйфелева башня были сооружены для Всемирных выставок. И люди, те самые миллионы, которые приходили и приезжали на такую выставку говорили друг другу или думали про себя: «Разве всё это было, когда мы были молодыми? Ты представляешь, в каком прекрасном мире будут жить наши дети!». В этом и состояла вдохновляющая сила «прогресса» - как массово принятой идеи об исторически неуклонном совершенствовании мира.

Под конец приведу ещё три случая употребления термина «прогресс» в политическом контексте, показывающих, что на протяжении всего ХХ века это понятие имело силу предмета, в отношении которого существует  всеобщее согласие. В 1909 году в США была основана «Национальная ассоциация содействию прогресса цветного населения» (National Association for the Advancement of Colored People). В 1961 году президентом СЩА Дж.Ф. Кеннеди была объявлена правительственная программа помощи странам Латинской Америки под названием "Союз ради прогресса" (Alliance for Progress). В 1978 году вышел на орбиту первый космический корабль серии «Прогресс».

Во всех этих случаях смысл слова «прогресс» был позитивно понятен всем и каждому.

III.           Под конец немного о глобализации современного мира

Сейчас все слышали о глобализации. Но это – процесс, результатом которого является глобальность. Мы можем говорить о глобализации и можем – о глобальности современного мира. Глобальность – это выход за пределы национальных государств.

Напоминаю, что мы живем в массовых обществах, где более значимым является то, что касается каждого, то, что охватывает большое число людей, то, что доступно многим.  Обратите внимание: «касается каждого» - ключевая формула массового общества. Это значит, что в конкурентной рыночной среде выигрывает тот товар, который собирает более мощную по числу и ресурсу массу покупателей (потребителей).  В наше время эта логика ведет к преодолению национальных границ, в рамах которых мощные и сравнительно более эффективные производители начинают задыхаться. Им не хватает покупателей, они могут изготовить больше, чем могут купить граждане их государства.

Задача, которая некогда решалась созданием национальных рынков, теперь решается созданием рынков транснациональных. Но завоевание рынков теперь происходит совсем иначе, чем когда-то происходило завоевание территорий. Если вы хотите завоевать территорию, где есть полезные ископаемые или вы хотите там выращивать пшеницу, то вам нужно выслать войска и оккупировать эту землю. Но, если вам нужно продать свой товар, вам ни в коем случае не нужно влезать туда со своими войсками. Вам нужно предложить свой товар по более низкой цене. И народ сам купит с удовольствием. Народ будет больше работать, чтобы иметь деньги купить ваш товар. То есть, народ будет работать на вас. Понимаете? Логика совершенно другая! И тот мир, западный, который эту логику освоил, он по ней живет! Вечные, столетиями враги, французы и немцы, договорились. что им значительно лучше не воевать. Понятно, что толпа немецкая и французская в своей глубине еще хранит их эту конфликтность. Но от этой тайной памяти уже мало что зависит. Машина истории движется в другую сторону.

Надо помнить, что в создании глобального мира заинтересованы не только производители и продавцы, но и покупатели. Они получают «глобальный» товар, которого иначе они бы никогда в жизни не имели, и по доступной цене. И этот товар делает их жизнь более комфортной, о чем они всегда мечтают. Чтобы эти вот гаджеты, которые у нас у всех сейчас в карманах, чтобы ни стали нашей собственностью, они должны продаваться миллионами экземпляров. Только миллионные тиражи могут сделать их по цене «доступными для всех и каждого». И те, кто заявляет о исключительной ценности для них национальных границ, тоже идут в Интеренет, где всё еще можно «скачать бесплатно» песни любимой группы или программу, идут в «секонд хенд», где покупают дешевые заграничные вещи и т.д. То есть, всегда нужно сравнить, что человек говорит и что он делает.

Всегда ли люди, протестующие против глобализации, заинтересованы замкнуться в рамках национальных границ? Конечно, многие сохраняют рецепты блюд, которые делала их бабушка. Но глобализация касается не кухни, и даже не сетей, типа «Макдональдса». Глобализация касается всего.

Мой приятель, который давно живет в Америке, рассказывает, что муж его дочери до недавнего времени работал в фирме, которая занималась, если не ошибаюсь, производством промышленных красителей. Фирма американская, но их главный офис находился в Англии, и он на одну неделю каждого месяца летал в Англию, где занимался внедрением управленческих решений в этой фирме. И вот, сидит его родственник в Англии и жене в Штаты по телефону рассказывает, что у него сейчас две проблемы, над которыми он работает – одна в Польше, другая в Индонезии. Вот, что такое глобальность современного мира.

Причем, вы понимаете, что они не с оружием пришли в Польшу и Индонезию. Наверное, местные власти нашли, что так им будет лучше, чем строить собственную «национальную» фабрику промышленных красителей. Хотя бы потому, что спроектировать и построить современный завод (технологии, рецептура) стоит намного дороже, чем разместить готовый, полученный из «глобального» источника. 

Это – глобализация. И она неотвратима, потому что вы её выбираете сами, потому что вам так лучше. От вас никто не требует открыть свои национальные границы и капитулировать. Всё наоборот. Вы предпочтёте вступить в эту сеть всемирного обмена, потому что это разумно и выгодно для вас и вашей страны.

Теперь смотрите. Председатель Земного шара в области футбола (кажется, МОК называется) приезжает в столицу вашей страны и встречается с президентом. Смотрите, когда встречаются два президента, то это ещё по-старому понятно, они представляют свои «нации». А тут глава международной футбольной организации имеет полномочия, сравнимые с полномочиями президента страны. И ваш президент полон интереса к этой встрече, потому что проведение чемпионата по футболу в его стране даёт ей много плюсов. Вот она, глобализация!

И это не один такой случай. Есть очень много международных организаций, по своей влиятельности сравнимых с «весом» большинства государств мира. И их главы действуют фактически как главы государств, хотя и не избранные демократически всенародным или парламентским голосованием. То «журналисты без границ», то «врачи без границ», то «охрана мировой природы», то международные фонды и т.д. Их мощь вырастает из того факта, что национальные правительства готовы поделиться с ними частью своего суверенитета ради выгод, которые даёт сотрудничество с ними. Современная страна не может жить в изоляции, она должна занимать какое-то место в международном обмене.

Так что, современный мир характеризуется ещё и глобальностью. И эта глобальность имеет совершенно иную природу, чем прежние империи, которые создавали путем завоевания территорий. Современные народы идут навстречу глобализации даже и тогда, когда тоскуют о прошлом, «национально» разделенном мире.

Переход к новому, иначе организованному миру составляет суть кризиса, во время которого принципы вступают в противоречия с интересами. В эпоху кризисов люди часто чувствуют себя нарушителями, но ничего не могут поделать, потому что ситуации принуждают. Так что нарушители фактически являются созидателями. Это и есть размягчение культуры, когда принципы одни, а интересы другие, и совместить их в каждой точке уже никому не под силу. Приходится закрывать то один глаз, то другой. Пройдет ещё немало лет, пока этот новый порядок утрясётся, будет осознан и описан. Тогда и новые способы действий получат своё теоретическое обоснование как новая культурно-историческая эпоха.

По крайней мере так было не раз в истории человечества. И мы у неё, у этой истории учимся понимать себя и своё время.