Знаете ли вы, что в сознании нынешних 20-летних Сталин и Гитлер остаются самыми знаменитыми именами – символами ХХ века? Я не знал. Но недавно имел случай опросить группу совершенно мирных и никак не склонных к насилию студентов. И был немало удивлен их ответами. При том, что символами прежних веков по их представлениям являются выдающиеся имена, связанные с философией (например, Вольтер, Руссо, Дидро), искусством ( в т.ч. Гете, Байрон, Пушкин, Тарас Шевченко, Гоголь) или техникой (Эдисон), фигуры, символизирующие для них ХХ век – это главным образом люди политики. Например, М. Тетчер, Ф.Д.Рузвельт, М. Горбачев. Но больше всех – Сталин и Гитлер.
Аргументы таковы. Во-первых, следует отойти от моральных оценок. Бесспорна вина этих деятелей в гибели миллионов людей. Но это лишь подтверждает масштаб их реальной роли в истории ХХ века. Во-вторых, большинство из жертв тоталитаризма сами признавали выдающуюся роль этих вождей тоталитарных режимов. Люди шли на смерть и за фюрера, и «За родину, за Сталина». Это был их выбор, и мы не можем теперь за них его отрицать.
Должен признаться, что я был немного обескуражен открывшейся картиной. В ХХ веке жили люди, оказавшие огромную услугу человечеству в самых разных областях – от изобретения пенициллина и шариковой ручки до конструкторов сложнейших летательных аппаратов, от исследователей космоса до тончайших мастеров в области генной инженерии. И вот теперь все эти изобретения и открытия кажутся безымянными. В только что ушедшем веке жили и творили выдающиеся художники театра и кино, авторы великих литературных, музыкальных, живописных произведений искусства, крупные философы. Не то, чтобы их сегодня не знали. Но по какому-то негласному общественному соглашению их как бы понизили в ранге значимости – поместили в рамки профессии, не более того. Даже имя А.Эйнштейна потихоньку улеглось в учебниках физики – наряду с Ньютоном и другими выдающимися физиками. И Зигмунд Фрейд перестает быть символом века, переместившись постепенно в курсы по психоанализу. Если верить моему опросу, то в картине мира современного человека всех загородили эти два монстра – как раз те, кому в учебники политологии все еще вход воспрещен.
В поздние брежневские времена ходила такая шутка, что, мол, спустя полста лет Леонида Ильича будут называть «политическим деятелем времен Аллы Борисовны Пугачевой». Дата проверки этого предсказания еще далека, но скрытая в нем логика понятна: до кого-то уже тогда дошло, что Брежнев – не более чем пропагандистский, говоря нынешним языком, медийный пузырь. С другой стороны, тогда трудно было поверить, что поп-звезда, имеющая столько искренних поклонниц и поклонников, будет забыта, как только выйдет из фокуса телекамер.
Как же все-таки с «благодарной памятью человечества»?
Озадаченный выбором имен-символов ХХ века, я спросил студентов о наших современниках: кто из них имеет шанс надолго и прочло войти в историю? Парадигма отбора оказалась той же самой: чаще других названы были Ющенко, Путин и знаете еще кто? – Осама бин Ладен.
Такие у нас теперь символы.
06.01.06
Как ни отдаляй себя от политики, невозможно отвернуться от сиюминутной русско-украинской газовой войны. «Война» – страшное слово. Но это – современная, типичная «цивилизованная», война, из тех нынешних, которые ведутся политиками, юристами и дипломатами в интересах… тех, кто ее ведет. Экономическая конкуренция – всегда в каком-то смысле война. Но конкурентные действия обычно ведутся тайно. Войной они становятся, когда их выносят на медиа-сцену – на телеэкраны, радио, в газеты. Ради различения с «настоящими» войнами, эти – шумные – чаще называют «скандалами». Скандалы – хлеб насущный средств массовой информации. Почти все печатные или электронные издания отметились в российско-украинском газо-ценовом скандале, хоть и сказать им практически и нечего. До последнего времени мало кто представлял себе, в каких количествах, откуда и по какой цене поступает природный газ в наши плиты и на заводы. Да и сейчас, что можно обсуждать, если вбрасываемая информация «противоречива», если ее нельзя проверить и – без изучения документов – ничего в ней нельзя понять? Тем не менее пузырь надувается. Вслед за СМИ про газ говорят везде, даже далекие от политики люди в парикмахерской. В одном таком клубе народной мудрости я услышал замечание: «Если бы Ельцин тогда не подписал в этой, как ее, … Гуще или Пуще». Все понимают, что раздел Союза до сих пор оставляет проблемы с разделом имущества. В частности, с разделом доходов элит от газа и его транспортировки на Запад. Где-то тут угадывается реальность, но до нее не добраться.
Этот народный взгляд кажется мне глубже лукаво наивного для солидной британской «Financial Times» замечания, что Россия продавала газ Украине по «великодушным ценам»! Газоторговля – один из крупнейших в мире видов бизнеса, а в бизнесе «великодушию» не больше места, чем идейным убеждениям в номере циркового вольтижера. Вот пример. В грохоте скандала прозвучала цифра другой «великодушной цены», по которой туркменбаши продаст газ в Украину. Не знаю, можно ли ей верить. Сколько уже раз подобные цифры опровергались. Но очевидно, что дотащить туркменский газ до Украины стоит денег. По сведениям «Зеркала недели» (в № 52) в прошлом году это стоило около трети закупленного объема, отданной посредникам (они уже бесплатно гонят свою треть в Европу по тамошним ценам). Значит, реально украинскому потребителю газ обходится на треть дороже той «великодушной цены». Но без нее посредник не стал бы трудиться. А так все стороны довольны. Это – солидный и тихий бизнес немногих серьезных людей.
Иное дело – политика, область деятельности, более всего близкая, если продолжить сравнение, к жанру коверного.
По существу весь факт газового скандала состоит в том, что российские и украинские власти громко жалуются друг на друга, угрожая радикальными мерами. Философия террора, которая звучит в этих угрозах, стала настолько привычной, что мы уже не замечаем. «Если ваши власти не поступят надлежащим образом, вы все останетесь без газа», - намекает газопродавец, угрожая взять «мирное гражданское население» целой страны в заложники. Для наглядности разыгрывает телекомедию «Тренировка закрытия газового крана». «Если вы будете настаивать на своем, мы начнем недосылать нашу долю газа европейским потребителям», - говорит владелец трубопровода, порождая у европейцев тревогу, что теперь уже их угрожают взять в заложники, если европейские правительства не встанут на сторону трубовладельца. Не встанут, но подумают: дикари!
Кто-то из журналистов обозвал этот скандал «газовой Тузлой», намекая на то, что перед прошлыми выборами был тоже надут медиа-скандал – пограничный. Тот быстро лопнул и благополучно забыт.
13.01.06
Праздники, можно сказать, вечные спутники человечества. Для религиозного человека, это очевидно. Но это видно и со стороны, хотя бы по тому, как строго закреплены в религии идущие из глубин истории праздничные предписания и ритуалы. Кроме религиозных в нашей жизни давно укоренились праздники более позднего происхождения, посвященные некоторым особо важным общественным или государственным событиям, а также памятным событиям частной жизни. Так получается, что большинство из нас живет сразу в трех праздничных циклах. Например, отмечают начало года и осенью, и с началом января, а свои года считают от дня рождения. Кроме этих, в нашу жизнь быстро входят, «раскрученные» в СМИ, откровенно коммерческие праздники, как «День всех влюбленных» или никогда не бывший у нас в упоминании «Хеллоувин» – американский осенний праздник ирландского происхождения. Да и привычный нам «День 8 марта» на глазах превращается в коммерческий. Добавьте к этому еще и длинный ряд общественных и профессиональных праздников – дни милиции, строителей, рыбаков, шахтеров и т.д., даты которых мало кто помнит за пределами соответствующих министерств.
Тоталитарное советское государство стремилось выстроить единый порядок праздничных дат, отменяя одни, пропагандируя другие. Известно, что даже празднование Нового года с соизволения властей вернулось в общественный обиход лишь к началу 1930-х годов. А до того Новогодняя елка считалась буржуазным пережитком. В позднем СССР почти все государственные праздники получили свою частную параллель – застолья дома или на работе. Утром ходили на демонстрацию, вечером собирались за столом. Таким образом, все праздники приобрели единую форму, условно говоря, «пира» – что по случаю дня рождения, что по случаю «Дня космонавтики». В праздниках, как это ни парадоксально звучит, не осталось ничего необычного: еда, тосты, выпивка. Причем, тосты, эти короткие речи, упорядочивающие возлияния и объясняющие их смысл, оказались основным признаком праздничного «пира». Без них получился бы просто «обед с вином», когда достаточно, не мудрствуя лукаво, поднять бокалы с «безыдейными» словами, типа «Будем здоровы!», «Prosit!», «Лехаим!», «Будьмо!». В некоторых компаниях тост усовершенствовался до особого вида устного творчества, когда пирующие соревнуются в изобретательности и остроумии.
Если заздравные речи определяют смысл пира, то со временем их содержание должно бы меняться. Что говорили с бокалом в руке в 1960-70-80-е гг.? Судя по старым кинофильмам, 40-50 лет назад даже дома Новогоднее шампанское пили под тост, посвященный благополучию Родины. Но можно ли верить этим источникам? Не правильнее ли спросить тех, кто помнит? А как узнать, изменилось ли в послесоветское время содержание произносимых тостов, здравиц, пожеланий? Каждый из нас имеет в том свой опыт, но не так-то просто обобщить его – не ходить же подслушивать чужие пиры. По моим личным наблюдениям, ключевым словом в пожеланиях на современном пиру у нас является «счастье», которое расшифровывается в тостах как совпадение трех условий – здоровья, достатка и любви. Мне кажется важным, что пожелания «успеха» – того, что является результатом труда и воли, сменились теперь пожеланиями «удачи», которая тоже хороша, но, как говорят, все-таки «из другой оперы»… Тут есть о чем подумать культурологу.
20.01.06
Принудительное слушание радио в маршрутке дает свои плоды. Незаметно просвещаюсь. Недавно слышал там песню, смысл которой можно передать тремя тезисами: мир сошел с ума, слова потеряли смысл и только сердце бьется быстрее. Скверное чувство. Но не все так плохо, как это кажется на первый взгляд! И вот почему: молодой человек высказался, и согласные с ним слушатели чувствуют, что высказались тоже. В повседневной жизни почти нет места для размышлений о мире, о себе и своих отношениях с миром. А в песне говорят обо всем. Юные – о любви, о мечте и о будущем. Старшие – о своих годах как богатстве и о многом другом. Все вместе – о том, что волнует, но не находит законных слов, места и времени в повседневном общении с другими и самим собой. Значит, если кто-то поет о том, что «слова потеряли смысл», то к этому мнению следует прислушаться с серьезным вниманием, потому что в песне позволено сказать то, чего обычно не скажешь. Но как это понять, какие слова, почему?
Как-то в беседе со студентами я попросил их предположить, кто из современников заслужит того, чтобы память о них сохранилась в последующих поколениях. Времени было мало, вспомнили тех, кто первый пришел на ум. Разумеется, политики и звезды шоу-бизнеса. Ни одного Нобелевского лауреата, никого, кто подарил человечеству новые знания, технологии, литературные произведения. Можно ли из этого наблюдения сделать вывод, что слова «заслуги перед Отечеством» и «благодарная память потомков» потеряли смысл? Наверное, не стоит торопиться. Но задуматься уже есть над чем.
Сонет Данте «Судьба мне эту встречу подарила…» почти всегда встречает в молодой аудитории веселое оживление на словах «С приветом благосклонно обращалась / Она к достойным, и в сердцах людей / При этом добродетель пробуждалась». Обычно о «добродетели» никто уже не слышит, т.к. молча пережить «с приветом» у юных умов почти нет сил. Переводчик этого сонета, конечно, не мог вообразить, что грань, разделяющая высокую поэзию и просторечные выражения бесследно растворится, и с нею вместе в «жесткой» стилистике повседневности слово «приветливый» потеряет свой смысл.
Мариэтта Чудакова, известный литературовед, знаток творчества Булгакова, говорит, что нашла в романе «Мастер и Маргарита» 30 слов, «которые непонятны сегодня без советских контекстов 30-х годов – газетных, и прочих». Их нужно объяснять. «И когда у Булгакова сказано "за мной пришли", – продолжает ее мысль журналист и историк Николай Сванидзе, – кто это может понять из молодых людей в сегодняшней России? Кто за ним пришел? Домоуправ, участковый врач, любовница – кто за ним пришел?». Режиссер телефильма по роману Булгакова «Мастер и Маргарита» Владимир Бортко намеренно, чтобы быть понятым зрителем, сделал кое-где вставки и замены авторского текста. Например, заменил известные Соловки, куда надо упечь Канта, на абстрактные "лагеря". Подмена слова, вероятно, идет из опасения, что для современного молодого зрителя Соловки – это лишь место туризма на Севере России.
Жизнь как будто обгоняет смысл слов. Вот уже наступило время, когда такие общезначимые слова как «истина», «долг», «вера», «величие» и даже «искусство» рискованно употреблять без разъяснения того, что говорящий имеет в виду. И кто-то поет о том, что «мир сошел с ума».
27.01.06
Во всемирной сети Интернет есть устройства, действие которых напоминает эхо. Вы пишете в окошечке в «http://www.yandex.ru» фразу, вынесенную в заголовок, и получаете около 28 тысяч(!) повторений этой фразы из самых разных текстов – песен, статей и даже дискуссионных клубов под таким девизом. Попробуйте тем же способом «крикнуть» в Интернет фразу «кризис культуры» (а она – всего лишь перевод, ученое название первой). Получите еще больше отзвуков – около 49 тысяч. Ничего себе! Выходит, и то, и другое – общеизвестно! То есть, когда нам впервые приходит мысль об отчаянном несовершенстве мира, стоит вспомнить, в какую очередь нам следует встать, если учитывать хотя бы тех только, кто отметился в Интернете.
Мысль о том, что «мир сошел с ума» сродни отчаянию только для тех, кто привык верить, что мир – умная штука. Двухтысячелетняя привычка европейского человечества так думать много раз подвергалась жестокому испытанию. Особенно же, на исходе Возрождения, в эпоху нескончаемых войн и голода XVI века. Мрачный век, о котором сейчас не любят вспоминать. Ныне предпочитают сияющие позолотой образы следующего, Семнадцатого века: короли, балы, мушкетеры, астрономы. Только надо помнить, что спасение и расцвет Западной Европы XVII-XIX веков коренился в этой самой вере – в то, что мир сам по себе разумен. Двадцатый век еще раз подверг эту веру испытанию: с обескураживающим постоянством Разум человеческий не мог найти смысла в ужасах и массовых смертях на фронтах и в тылах двух мировых войн, в Холокосте, резнях и переселениях целых народов, в массовом голоде «третьего» мира.
«Короткий Двадцатый век (1914-1991» – назвал его английский историк Эрик Хобсбаум. «Короткий», потому что еще не пала Берлинская стена, а стало уже не страшно. Нависавшая на миром в годы атомного противостояния двух систем угроза Третьей и последней мировой войны миновала. Как будто буря прошла, и тем, кто выжил, засветило солнце. Но уже не Разума, а Благополучия. Смена солнц – редчайшее явление в истории мировой культуры, произошла на наших глазах.
Нам – с нашей стороны «занавеса» – в те годы это было не столь очевидно, как им, на Западе, где уже состоялось беспрецедентное «золотое тридцатилетие» послевоенного экономического расцвета. Но прошли еще годы, и блеск универсамов, которые советскому человеку, впервые попавшему на Запад, казались музеями или даже храмами благополучия, стал привычным и в наших городах.
Новое солнце Благополучия засияло желаниями удовольствий, но не сделало мир разумным. Тут труднее всего молодым. Ведь теперь не вполне ясно даже, какое удовольствие желаннее: то, что приходит от собственных сил, умений и успехов, или то, что можно получить сразу, но иллюзорно. Шаткая мудрость новейшего времени – «твой мир таков, каким ты его себе представляешь». Из нее рождается соблазн обрести благополучие, действуя непосредственно на психику – хоть участием в массовых истериях, хоть наркотиками.
Рок-звезды поют – «мир сошел с ума». Ученые обсуждают «кризис культуры».
03.02.06
Читаю в Интернете открытую для всех переписку людей, совершенно незнакомых между собой. Мог бы присоединиться, если бы захотел. Девушка пишет на сайте LiveInternet.ru:
– С каждым годом с превеликим ужасом вспоминаю Бредбери и его "451 градус по Ференгейту". Все идет именно к этому... Ехала в маршрутке и удивлялась: на дорогах столько машин, что людям-то уже негде даже ходить. Одни машины! Они везде: на отведенных им дорогах, на тротуарах, пешеходных дорожках, во дворах домов, где и не развернешься толком, между ларьков. Кишат везде! Люди бегают и не знают, куда деваться им. Если бы я не ездила в маршрутке, определенно носила бы с собой биту и била лобовое стекло каждому, кто посмел бы меня притеснить на моей территории.
«На моей территории» – это важное признание. Моя территория – значит, та, где я могу навести порядок. А я могу?
– А вот у нас произошла обратная ситуация, - пишет ниже кто-то другой и тоже под условным именем, – битой убили на глазах у всех парня: что-то сказал ехавшему по тротуару водителю... Это не выход.
Бита, конечно, не выход. Неизвестно, как с ее помощью сделать окружающий мир понятным, упорядоченным, общим. Тот водитель, который «поехал по тротуару», хотел сделать улицу не общей – своей. Фокус, однако, в том, что у него в голове сидел как сам собой разумеющийся тот же адский план, который зародился у девушки, написавшей в Интернете о своей ненависти к машинам. Оба – и у них масса единомышленников – верят, что порядок может быть только там, где господствует сила. Государственный порядок – там, где господствует государство. Кому дать «государственную» биту? Тому, кто на самом верху: пусть наводит порядок среди всех нас. А мы за него проголосуем, доверим ему бить и будем любить.
Сколько существует людей, чей житейский реализм заключается в том, чтобы кому-то передарить свои естественные права и полномочия совместно творить удобный мир вокруг себя? Даже договориться о том, чтобы совместно отремонтировать лестничный ход, и то далеко не всегда получается.
На проспекте Гагарина под Новый год кто-то широко разрыл тротуар, принуждая людей опасно ступать на дорогу у самого транспорта. Т.е. сделал этот участок улицы из общего удобным для себя – «своим». Представляете, сколько людей, чертыхаясь, преодолевает это узкое место каждый день? А за тридцать дней? И никаких шансов всем настоять на том, что этот участок «общий». Одна надежда на кого-то, за кого голосовали…
«Этот безумный мир» – тот, в котором много людей чувствует себя чужими. Это – не общий мир. Из него хочется выйти при первой же возможности. Не общаться сверх необходимого, не смотреть телевизор, заняться собой.
«Мое сердце бьется ровно - ритмично - спокойно...», – учит психотерапевт основам техники самогипноза, – «дыхание ровное - медленное - спокойное ...». «Тяжесть во всем теле (приятная)» и т.д. Все это нужно, чтобы привести себя в порядок. И первый шаг, первый урок – как оторваться от мира, сосредоточиться на себе, остаться наедине с собственным сердцем. В сущности это означает признание того, что мир невыносим, и есть только то одно любимое «я», в ком можно найти достойного друга и утешителя.
03.02.06
Колонка «Борьба и мир» в номере от 30.12.05, вызвала несколько откликов. В ней я привел Холодную войну двух сверхдержав ХХ столетия как пример войны нового типа, после которой «само понятие «победа» перестало быть однозначно связано с образом физического разгрома противника». И осторожно заключил, что «впервые в истории человечества вооруженная война как воплощение идеи естественной всеобщей борьбы, похоже, теряет постепенно культурный смысл, покидает сферу разумного».
Два момента в ней вызвали дискуссию. Во-первых, утверждение, «побежденный СССР выплатил свою контрибуцию победителю, но вполне мирными «цивилизованными» методами – распадом страны, перемещением интеллектуальных ресурсов, денег и сфер влияния». Некоторые приятели-одесситы, которые давно живут в богатых странах, придерживаются мнения, что коллапс СССР – не беда, а шанс. И не о контрибуции следует говорить, а о том, что шансом пока воспользовались не очень хорошо.
Второе возражение фактически было упреком мне в прекраснодушии. Упрек этот принимаю и поэтому привожу отклик, который я получил из Израиля от своего давнего приятеля.
«Марик, привет.
Прочитав твое письмо о войне, я обрадовался. Я понял, что «цель войны состоит в том, чтобы выгодно включить экономику противника в сферу своей торгово-промышленной деятельности». (Если цель такова, то значит, и причины войны чисто экономические). И тогда действительно нет смысла бряцать оружием. Значит, безумная племенная вражда, драка за территорию («жизненное пространство», «исконные земли» и т.п.), религиозный фанатизм и идеологический идиотизм, «пассионарность», будь она неладна, примитивные режимы, неспособные справиться с внутренним напряжением, иначе как вынося его вовне, честолюбие диктаторов-отморозков, стремление к мировому или региональному господству и что там еще – все это осталось в прошлом. Какое облегчение.
Присмотревшись к тексту внимательней, я понял, что эти позитивные сдвиги происходит «в глазах богатой и благополучной цивилизации». Жаль только, что страны этой счастливой цивилизации находятся на той же планете, что и варварские режимы, для которых актуально все вышеперечисленное. (Американцы пока только собираются лететь на Марс). Поэтому актуальной становится проблема физического выживания среди варваров. Вот еще одна цель войны. С трудом представляю, как ее можно добиться без физического разгрома противника (или без реальной угрозы такого разгрома). По крайне мере, они должны верить в то, что вот сейчас их начнут бить. Экономические факторы на них не действуют. Сам посуди: палестинцы в Газе из-за каких-то карикатур громят миссии европейских стран, которые их кормят! Те же палестинцы в той из той же Газы обстреливают ракетами израильскую электростанцию, от которой сами же получают электричество! Я, кстати, думаю, что уговоры персов отказаться от разработки ядерного оружия были бы гораздо успешнее, если бы в это же время в Индийском океане проходили маневры авианосного флота США»
Вот такие мысли. Вообще же я разделяю твою веру в светлое будущее человечества, так же как и веру Шимона Переса в «новый Ближний Восток». «Вот только жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе». Женя.
17.02.06
После катастрофы 11 сентября 2001 года власти США и других стран стали вводить меры безопасности, которые частью людей были восприняты как ограничения демократии и свободы. Многие говорили тогда, что террористы хотят принудить западный мир отказаться от своих главных ценностей, и не следует идти им навстречу. Интервью на улицах больших городов давали непосредственный ответ о том, что люди называют свободой. Застигнутые журналистами врасплох, жители прежде всего упоминали свободу покупать по своему выбору и перемещаться без каких-либо ограничений. Надо признать, что так понимаемая свобода мало напоминает ту «свободу», которая вместе с «равенством» и «братством» была высшей либеральной ценностью буржуазного века.
Современный массовый человек, если он не специалист – не журналист, не политолог, не дипломат – может не думать о том, чего не видит прямо перед собой, хоть бы и на экране телевизора. Иное дело – кризис, обильно представленный в медиа, настырно выбивающий из повседневности и провоцирующий самоопределения. Когда Арафат возглавил террористическую войну против Израиля, названную «интифадой Аль-Аксы», граждане стран, которые исповедуют ценности демократии и свободы, были внезапно озадачены тем, как совместить эти ценности со склонностью поддерживать национально-освободительные движения. Многие отвернулись, сказав себе: я не интересуюсь тем, на что не могу повлиять. Это был выход из неприятного положения, когда симпатии к «оккупированным» и «угнетенным» «мученикам» (все три слова были ключевыми в арафатовской пропаганде) явно расходились с тем фактом, что это израильское общество является свободным и демократическим, а не ХАМАС и его товарищи. Массу других европейцев сердечная тяга к обездоленным сторонникам террористов заставила ответить социологам из ЕС (всего только два года тому назад), что Израиль – самая опасная для всего мира страна. Так боги европейского либерализма отвернулись от них, лишив их чувства демократии и свободы за то, что заболтали они всуе эти слова.
Нынешний, развернутый по всем правилам PR-кампании «скандал о карикатурах», опять показывает, что слишком часто повторяя одни и те же священные слова, можно и не заметить, как смысл их выветрился или стал другим. В самом деле. Напечатанные в сентябре в маленькой газете Дании (ее название и сейчас мало кто может запомнить) картинки были кем надо умело превращены в motto – слоган, лозунг – небольших крепко сбитых толп, бесчинствующих «от обиды» для ТВ-картинок. Обильное видео испугало благодушных европейцев, которые хотели бы, чтобы ничего такого не было. И вновь вопросы – к прохожим на улицах на Западе (и теперь уже даже в Одессе), а также к политикам и журналистам, которые растерянно пытаются угадать, что бы такое сказать, чтобы понравиться зрителям. Большинство спрошенных вновь принялось бессмысленно мямлить имена богов: «демократия» и «свобода», живо напоминая «Ребята, давайте жить дружно» из известного мультфильма.
Итог. Создатели грандиозной пропагандистской акции устрашения довольно потирают руки. А те, кто по привычке называют высшими ценностями демократию и свободу, повторяют только «простите нас», сами плохо понимая, впрочем, за что.
Как не вспомнить тут Третью заповедь из Моисеева закона: «Не произноси имени Б-га, всесильного твоего, попусту, ибо не простит Б-г того, кто произносит имя его попусту».
24.02.06
Давайте подсчитаем. Песня Джона Леннона ‘Imagine’, ставшая гимном поколения, появилась в 1971 году. Те, кому в тот год было лет 15-20, сейчас – на шестом десятке. Для административной деятельности – возраст расцвета. Они сейчас управляют экономикой, политикой и формированием общественной мысли (там, где она есть, т.е. в странах западной культуры), т.е. предлагают миллионам зрителей, слушателей, читателей, своего поколения взгляд на вещи, в которых простому человеку не так-то легко разобраться. Управляют так, как считают правильным, руководствуясь идеями, впитанными в юности. А они как раз собраны в этой песне, название которой по-русски можно выразить словами «Представь себе», например:
Нет стран и нет религий -
Представь в мечтах своих!
И убивать не надо,
И умирать за них.
Представь: хотят все люди
Жить в мире без войны
Этот образ мира, сложился в Европе послевоенного «золотого тридцатилетия» непрерывного экономического подъема. В мире небывалого благополучия и безопасности. Тогда все это казалось настолько соответствующим человеческой природе, что будущее мира выглядело предопределенным. “Вы скажете, что я большой мечтатель,/Но я в своей мечте не одинок”.
На языке политических классификаций это – либеральные убеждения. Ведь правда, людям не нужна война, никто не хочет умирать и убивать. А насчет религий, так это сейчас выглядит немного фантастично, но, если признать, что вера – личное дело и право каждого, то и здесь ничего конфликтного быть не должно: “А мир единым будет как венок”.
«Завершив таким образом свой скромный план благоразумной жизни, который он сочинил сидя у себя в комнате, Мемнон высунул голову в окошко». Эта язвительная фраза из повести Вольтера (1747 г.) вспоминается всякий раз, когда смотришь, как либеральное общественное мнение «поколения 1960-х» пытается ответить на вызовы времени, возникающие не в «европейском доме», где можно улучшить соответствующий закон, а в мире, где вообще не в законах дело. Плохо получается. Так же плохо, как вышло у Вольтеровского героя.
Либерал хочет верить, что все люди разумны, хотя бы потенциально. Их следует наделить правами. И это сделает их реально разумными. Теперь следите за мыслью знающего человека: «Если же в условиях [политического] нажима и приходится наделить формальными правами многих из тех, кто неспособен все же действовать рационально, становится важным очертить эти права так, чтобы исключить любую возможность глупости. Это и есть источник озабоченности процессом. Процессом в этом случае считается откладывание решений на такой срок и таким образом, чтобы эксперты получили беспроигрышный шанс настоять на своем» (И. Валленстайн).
Для данного случая это значит, что в условиях «нажима» (иранского «атомного» президента ли, ХАМАС’a ли) европейский либерал предпочтет подождать так долго, сколько сможет. А потом напомнит, что «политика – искусство возможного».
Я думаю что нет ничего полезнее, чем слушать, какие песни поют двадцатилетние. К гадалке ходить не надо будет.
03.03.06
Мы, старшие, называем их – «они» и вспоминаем, цитируя чаще друг друга, чем Пушкина, его слова: «Здравствуй, племя младое, незнакомое». «Племя» в русском языке имеет весьма размытый смысл – род, народ, порода, потомство. Оно обозначает единство, в чем-то отчужденное, иное, чем мы. Тут есть парадокс: если «они» – это молодое поколение, молодежь (наша молодежь), то, что же получается, они – не мы? Пушкин ничего такого не думал. В том стихотворении 1835 года, откуда цитата, он приветствует молодую поросль как залог вечного круговращения жизни, «младую рощу», которая будет приятельски шуметь и после него. В «Евгении Онегине» Пушкин выразился точно так же: «Так наше ветреное племя/ Растет, волнуется, кипит/ И к гробу прадедов теснит. /Придет, придет и наше время, /И наши внуки в добрый час /Из мира вытеснят и нас!».
Есть довольно стандартный набор примеров, добытых из древних письменных источников, свидетельствующий о чувстве катастрофического разрыва преемственности между поколениями. Древнегреческий мудрец, V в. до н.э.: «Наша молодежь любит роскошь, дурно воспитана, насмехается над начальством, не уважает стариков. Наши нынешние дети стали тиранами; они не встают, когда в комнату входит пожилой человек, они всегда перечат своим родителям». Знаменитый грек Гесиод (720 лет до н.э..): «Я утратил всякие надежды на будущее нашей страны, если современная молодежь возьмёт в свои руки бразды правления, ибо эта молодежь невыносима, невыдержанна, просто ужасна!». Египетский жрец за пару тысяч лет до н.э. выразился в том же духе: «Наш мир достиг критической стадии. Дети не слушаются своих родителей. Конец мира близок!». А в развалинах Древнего Вавилона удалось найти клинопись, гласившую: «Эта молодёжь растленна до глубины души. Молодёжь злокозненна и нерадива и не походит на молодёжь наших дней. Молодое поколение сегодняшнего дня не сумеет сохранить нашу культуру и донести её до наших далёких потомков».
Можно, конечно, потешить себя тем, что старшие ошибались и ничего страшного не произошло. Но это – наивное суждение. Разрыв поколений означал именно то, о чем писали старшие: эпохи завершались, их культуры уходили в прошлое. Часто цитируемая сейчас фраза Гамлета «Прервалась связь времен» в комплекте с упомянутой цитатой из Пушкина дают вполне ясную картину сегодняшнего дня: «они» живут уже в ином мире, хотя и не очень понятно, пока, в каком.
Легче всего описать его внешние, технологические, признаки. «Двадцатый век вкупе с веком девятнадцатым, наконец-то закончились и ушли в историю, где оказались на пыльных полках рядом с веками восемнадцатым и семнадцатым», - пишет из Штатов мой давний приятель. - «Последнее поколение двадцатого века дорабатывает последние годы, "величайшее поколение" [эпохи «Великой депрессии»] доживает последние дни по домам престарелых, а на смену им и нам приходит поколение эпохи «глобальной деревни», Интернета, спутникового телевидения, мобильных телефонов и т.д.». «Самое главное, дополняет он, - ни в коем случае не быть поверхностным в суждениях, не судить их - дескать, мы не были такими».
Но мы и правда не были такими?
10.03.06
ГЕЙ ЗИ ИН ДРЕРД АРАН!
Это было любимое ругательство моей бабушки по всяким поводам: «Чтоб им сдохнуть!». Эти же слова были во времена моего детства часто повторяемым тостом-заклинанием, по крайней мере в среде, в которой я рос. Заклинание это напомнили мне читатели, которые откликнулись на колонку «Что пожелать имениннику?», опубликованную 20 января 2006 года. В ней я обратил внимание на то, что тосты – главный признак, определяющий смысл данного застолья и отличающий его от всякого другого. Я пригласил читателей припомнить характерные тосты из застолий прошлых лет и может быть из современных праздников. Все отклики, которые я получил, оказались очень интересными. Например, такой. «Вспоминаю родительский дежурный послевоенный: "Выпьем за Родину, выпьем за Сталина"с хоровым пением»,- пишет одесская читательница, подтверждая, что похожие сцены из кино не были чистым вымыслом.
Привожу два фрагмента из писем, пришедших от дальних читателей этой колонки.
Филолог Алина Иохвидова из Торонто, Канада: «Насчет тостов я вспомнила один яркий и характерный – «Чтоб они сдохли!». А так, чего только не было произнесено за выпивкой. И тосты-анекдоты ("За ветреную любовь", "За то, чтобы наши желания всегда совпадали с нашими возможностями", "За корректную постановку задачи"). В нашей компании очень часто пили последний тост "За неувядаемое великолепие военных парадов".
Помню, на выпускном вечере мехмата Воронежского госуниверситета, где я присутствовала в качестве дочери профессора, а также жены и сестры выпускников, один из студентов (кажется, стукач от «Галины Борисовны»), провозгласил тост "За Родину!" Наступила какая-то неловкая пауза, тогда он добавил "В лучшем смысле этого слова". Пауза нарастала. Но все, конечно, выпили, почему бы и нет. А он прибавил, садясь: "Да, плохой из меня тостер"».
Программист Сергей Горяистов из Вашингтона, США: «Вы конечно будете смеяться, но нет у нас тостов. И спрашивать особенно не у кого. В американских компаниях и того хуже – в лучшем случае «cheers!», «bottoms up!», ну и л'ыхаим. Т.е. наше и следующие за ним поколения в этом смысле дело безнадежное. Другое дело – родители. Там неиссякаемый источник застольных тостов и юмористических славословий в адрес юбиляра. Например, в 2001 году праздновалось восьмидесятилетие Г. Д. Журавицкого. Событие имело место быть в снятом в аренду кафе. Собралось не меньше полусотни людей, главным образом сверстников юбиляра. Из «молодых» было всего четыре пары пятидесятилетних. Посему нас всех усадили за отдельный стол. Когда началось чествование юбиляра, инициативу взяло на себя старшее поколение – от каждого стола выходил представитель или даже группа таковых, и разыгрывали скетчи, читали юмористические стихи собственного написания, и т.д. и т.п. Понимая что очередь рано или поздно дойдет и до нашего стола, я собрал свои wits into a tight fist (мысли в кулак), и быстренько на салфетке набросал приветственную речь, смысл которой сводился к тому, что мне в голову никогда не могло прийти, что мне еще когда-нибудь придется сидеть за детским столом, и тому что это случилось мы все за этим столом обязаны источнику вечной юности, открытому юбиляром. Успех был полный. Отдельную благодарность я получил от сына юбиляра, избавив его от необходимости сочинять экспромт».
Благодарю всех, кто прислал свои отклики и жду ваших откликов на темы других колонок. 10.03.06
Это – совсем иной мир. Даже, если оставаться в пределах, так сказать, общей предметной реальности, не вступая в область специфических детских образов и фантазий, то многие вспомнят, что вещи, люди, события в нем видятся по-иному, чем взрослым.
Недавно мне удалось (в Николаеве) увидеть дом, в котором я славно прожил с родителями около трех лет, пока подрастал и ходил в первый класс. Я нашел его по адресу и узнал по цвету стен. Жизнь в том дворе и за домом крепко сидит в моем сознании. Но выяснилось, что почти всё я запомнил неверно. Даже этажность. Увидев, что в доме моего детства всего три этажа, а не четыре, расстроился, будто понес утрату, недосчитавшись чего-то, принадлежавшего мне по праву.
Но известный нам мир детства – это не просто мир, увиденный маленьким, неопытным человеком. Это – особенный мир образов, событий, правил, причин и объяснений. «В лесу родилась елочка», «Мама поцелует – пройдет», «На золотом крыльце сидели…», «Кто не спрятался, я не виноват», «Полундра! Атас! Японцы на Пересыпи!» – и не надо допытываться, что за японцы и при чем тут Пересыпь. Другая реальность.
Мир детства – хрупок и зависим от мира взрослых. Он, можно сказать, роскошь, недавно заведенная себе достигшим благополучия человечеством. На этот счет есть интересные исследования: о том, как это возможно, чтобы дети были, а мира детства нет.
В ХХ в. антропологу посчастливилось наблюдать жизнь затерянного племени в пустыне Гибсона (Западная Австралия). Он описал девочку пяти лет, которая наравне со всеми сама разжигала себе костер, чтобы защититься за ним от холодного южного ветра. Когда ребенок с 5-8 лет включался в общий взрослый труд – средневековый крестьянский или наемный фабричный труд – детства как особого мира не существует. Известно, что Людовик XIII с раннего детства получал уроки скрипичной игры, пения и танцев (необходимые светские навыки), а с семи лет «воспитание приобрело мужской характер. Он начинает обучаться искусству охоты, стрельбе, азартным играм и верховой езде. С этого времени ему читают литературу педагогического и моралистического типа. В это же время он начинает посещать театр и участвует в коллективных играх совместно со взрослыми». Мир детства был тогда еще не известен. Он стал складываться тогда, когда в ряде поколений появилась возможность отсрочить вступление детей во взрослую жизнь.
Первыми особый смысл мира детства лет двести назад уловили романтики. Они видели в нем не только резервацию для столь ценимого ими мира искренних чувств, но и убежище богатейшего фольклорного наследия. Народные сказки, загадки, страшилки, игры сохранились уже как формы детского фольклора: мифы со временем становились народными сказками, которые превращались в детские сказки.
С тех пор, народы, создавшие у себя мир детства, сознательно обогащали его произведениями профессиональной литературы, живописи, театра, позже кино и других искусств. Таким застали его мы: хранилищем важнейших смыслов и символов, общего языка, сближающего людей одной семьи, одного поколения и нации в целом. Особо значительный вклад в свой детский мир сделала русская литература советского времени.
Но времена меняются. То и дело вместо «Как на Толикины именины мы спекли каравай…» наши дети поют «Happy birthday to you!». А молоденькие мамы, кажется, уже не слышат разницы между словами «мир детства» и «Детский мир». 24.03.06
ВЕСЕЛЫЕ НЕДОРАЗУМЕНИЯ
В январе с.г. я опубликовал колонку «Слова, поменявшие смысл». В ней шла речь о том, что, что многие слова утрачивают свой основной смысл, потому что обозначаемые ими явления исчезают из жизни, хотя еще недавно казались незыблемо вечными. Например, в бесконечных эстетических экспериментах ХХ века обессмыслилось понятие «искусство». Слово «истина» третируется теперь продвинутыми либералами как символ тоталитарного сознания. Слово «долг», похоже, утратило свою моральный смысл. Осталась «задолженность по оплате»
Колонка вызвала веселые отклики. Читатели уклонились от основной темы, зато вспомнили массу недоразумений, основанных на подмене основного значения слова – жаргонным. «Здесь можно многое добавить, – пишет читательница-одесситка. – Прежде всего полный караул, происшедший с невинным словом "голубой". Голубые города, голубые мечты и т.д. теперь вызывают приступы смеха решительно у всех. Да что греха таить, я и сама хохотала как ненормальная, когда смотрела недавно детский мультфильм про голубого щенка, где поют "голубой, голубой, не хотим играть с тобой", а он отвечает: "я обижен злой судьбой, ах, зачем я голубой".
Мой приятель вспоминает. «На уроке биологии (где-то в середине 1960-х) учительница рассказывает о бактериях- паразитах. При каждом упоминании слова «паразит» класс взрывается дружным смехом. Это слово было тогда весьма распространено во «взрослом» политическом жаргоне и знакомо нам из-за неустанных напоминаний со стороны родителей и учителей, что их неблагодарные чада и ученики как раз и есть главные паразиты».
А вот чудная история от филолога Алины из Канады про современных детей-первоклашек, которых попросили нарисовать картинку по четверостишью Пушкина: «Бразды пушистые взрывая,/ Летит кибитка удалая./ Ямщик сидит на облучке/ В тулупе, в красном кушаке».
«Начнем с того, что из всех слов самыми понятными оказались "тулуп" и "кушак". Кибитка в представлении детишек оказалась летательным аппаратом. Почему? Ну как, написано же "летит кибитка удалая". У некоторых она оказалась еще и похожей на кубик (кУбитка). Летающая удалая ки(у)битка занимается весьма воинственным делом: она взрывает. Кого? Бразды. На бедных пушистых браздов посыпались с кибитки гранаты и бомбы.
За геноцидом браздов наблюдает некая личность в тулупе и красном кушаке и с лопатой. Это ямщик. Носитель тулупа и кушака, по мнению детей, никакого отношения не имеет к кибитке и творимым ею безобразиям.
Рожденный копать, он летать (на кибитке) не может!
Самым трудным словом оказался облучок. Часть детей вообще не поняла, что это такое и с чем его едят, в результате ямщик с лопатой (а чем ему еще ямы копать, он же ямщик!) оказался сидящим на "пятой точке". В другом варианте ему предлагалось сесть на маленький обруч (обр(л)учок) и, балансируя лопатой, наблюдать за взрыванием браздов.
В результате нету несущейся в облаке искрящегося под солнцем снега кибитки с веселым бородатым дядькой в тулупе и кушаке на козлах. Вместо этого над землей несется кубическая летающая хреновина, под ее смертоносными ударами летят кровавые ошметки несчастных пушистых браздов, а за всем этим, балансируя на обруче на краю вырытой ямы, наблюдает люмпенская личность в тулупе и красном кушаке, с лопатой».
Интересно, наши-то лучше понимают язык Пушкина?
31.03.06
Всего несколько лет как получили у нас распространение интернет-кафе. Проходя вечером мимо такого зальчика с компьютерами, через стеклянную дверь можно увидеть лица, сосредоточенные на экранах, и тех же молодых людей, негромко перекуривающих у крыльца. Когда я впервые присмотрелся к этим группкам, я подумал (очень наивно), что вот, мол, где теперь собираются интеллектуалы из молодых. Знающие люди объяснили, что хотя среди посетителей случаются такие, кто собирает материал для домашнего задания, в большинстве это те, кто пришел поиграть в компьютерные игры, развлечься и пообщаться с себе подобными. В сущности – это клуб, самосложившееся сообщество без определенных обязательств относительно условий участия: подойдешь существующей компании, значит, «свой», а не подойдешь – сам сюда ходить не захочешь.
Брокгауз и Ефрон по-старинному солидно трактовали «клуб» как «замкнутое общество, члены которого сходятся для известной цели (препровождения времени, политики)». Даль был чуть проще: «постоянное общество, которое собирается в особом помещении, для беседы и увеселений». В советское время говорили о «неформальных» группах и объединениях, стремились «неформалов» формализовать, председателя какого-нибудь «клуба любителей герани» периодически приглашали на беседу «куда следует», нет ли там «идеологической» крамолы.
В стране, где порядок был условием контроля над жизнью, люди старались превращать в «клубы» почти все, а может быть, все государственные институции. Чаепития и дни рождения на работе и так называемые «неуставные отношения» в армии – явления одной природы. Кстати, как известно, неформально самоуправляются и общины заключенных в тюрьмах. Самосложившиеся сообщества бывали всякими – аристократичными, сложно утонченными, и очень примитивными – в зависимости от их участников.
Распад советского официоза неожиданно открыл путь в основные структуры нашей жизни «неформальному» опыту, вышедшему из примитивных побочных сообществ. Тому свидетельства полюбившиеся «блатные» песни, слова, пришедшие из жаргонов наркоманов, «деловой братвы», уличных и футбольных хулиганов. Еще все помнят как в обществе появилось – как нож воткнутый – слово «беспредел». Как появился вид предательства, для которого подошло слово «кинуть». Как появились люди, достоинство которых выражалось словом «крутой». Как съежился весь спектр возможных оценок (интересный, веселый, занимательный, остроумный и т.п.) под одним словом – «прикольный». Как стало не зазорным вести себя на публике «отвязно». А слово «тусовка» стало торжественно звучать в телерепортажах из жизни ночных клубов, арт-шоу и политических ужинов. Не понадобился нашему обществу опыт других неформальных содружеств – ученых, артистов, шахматистов, эсперантистов и даже рыболовов-любителей. Жаль, но ничего не поделаешь.
Тем временем молодые совместно нарабатывают опыт владения компьютером, общения посредством «мобильников», учатся друг у друга жениться по Интернету и по нему же работать «на того дядю», пробуют себя в политике. И развлекаться в ночных клубах старшие тоже не могли их научить.
7-04-06
Если человек высказывается устно – лично или по телефону, – то он имеет возможность узнать, понят ли он, и, при необходимости, разъяснить или уточнить свою мысль. В письме не так. Неудачно составленное письмо адресат может не понять или даже отбросить, не дочитав. Излагать свои мысли в письме – особый навык, требующий тренировки. Чтобы написать письмо, нужно сосредоточиться и напрячься. А ради чего? Я бы разделил письма на два рода: написанные по делу (деловые письма) – попросить, заявить, сообщить, отказаться… И частные письма, написанные, я думаю, по любви – к корреспонденту, к себе, к общению.
Есть еще известный с древности вид писем – послания, эпистолы. Но они на самом деле являются статьями. В наше время примером такого послания может быть напечатанное в газете «открытое письмо». Есть, видимо, что-то особенное в форме личного письма, коль скоро публичное высказывание иной раз оформляют как личное.
Деловые письма – в большой степени стандартные, формульные, безличные. В прошлые века, когда рост бюрократии втянул в деловую переписку множество безграмотных людей, появились специальные грамотеи. Они знали как правильно составить письмо и делали это за плату в трактирах или присутственных местах.
Личная переписка стала важной частью жизни образованных людей в XVIII веке и оставалась такой в XIX и отчасти в ХХ веках. Смысл ее в том, что автор, обращаясь к близкому и равному себе человеку, может выразить свои собственные мысли, взгляды, наблюдения, переживания так, чтобы именно они стали главным сообщением письма. «Личное» – значит, сказанное о личном, а не только «напрямую и без свидетелей». В последние столетия число образованных европейцев быстро росло. И большинство из них считали самовыражение в письме одним из важных проявлений своей душевной жизни.
Начиная с 1970-х «по обе стороны океана» личная переписка быстро сворачивается, уходит из быта. Хотя форма личного письма остается, оно, оставаясь частным, превращается в деловое. В самом деле, если в прошлом письме ваш корреспондент сообщает, что день рождения друга отмечал в ресторане «с хорошим французским вином», а в следующем – о том, что посетил выставку известного художника, но при этом не пишет, ни о новых мыслях, вызванных встречей с живописью, ни о людях, с которыми провел вечер, значит, собственные мысли и впечатления не очень-то интересуют его самого. Личное письмо превращается в информативное письмо о фактах, т.е. деловое.
Техника лишь ускоряет процесс. Бумага и ручка затягивали, письма получались длинными. Электронное письмо пишут быстро и редко когда больше тридцати строк экрана. Следующий шаг этого прогресса – SMS-ки мобильного телефона. Кажется, там 160 знаков – предел.
«Не знаю, о чем писать», «У нас все в порядке, жизнь идет без особых новостей», «Слетали на четыре дня в Италию, неплохо отдохнули». И все. Что это значит? Я нахожу в этом признаки утраты многими людьми интереса к собственному внутреннему миру: то, что там происходит, кажется не важным ни себе самому, ни для других. Что остается? Обмениваться «новостями» – из жизни поп-звезд, политики, анекдотами, занятными картинками. Все это беспрерывно порхает в Интернете, составляя основной массив частной, но безличной, переписки.
А вдумчивые бумажные письма отступают в историю.
19-5-06
Мода на слово – это мода на мысль. В последние годы модным стало у нас слово «глобализация». Все больше людей начинают чувствовать ее наступление – то ли в смысле угрозы, то ли, наоборот, как чего-то желанного. По сути, глобализация – это движение мира к небывалому раньше единству. Огромные возможности средств связи и передвижения, растущая взаимозависимость стран и континентов (хоть из-за той же нефти), все более свободное, быстрое и неограниченное перетекание денег по всему миру само по себе, хотим мы этого или не хотим, постепенно, но довольно быстро делает мир единым человечеством.
Единое человечество – давняя и, кажется, не такая уж плохая идея. Мечта просветителей восемнадцатого века – «единое, гуманное и счастливое человечество» (Й. Гердер). «Ода к радости» Ф. Шиллера, ставшая знаменитой благодаря тому, что Бетховен положил ее на музыку финала своей Девятой симфонии, содержит призыв: «Обнимитесь, миллионы!». Теперь этот хор Бетховена – и олимпийский гимн, и гимн Европейского союза. Да и памятный многим советский лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь» по смыслу вроде бы тоже в этом русле.
Индустриальная глобализация мира началась больше века назад. Но была встречена как непрошеная гостья. На пути начавшейся глобализации «цивилизованное человечество» поместило разделяющий людей грубый национализм (шовинизм и нацизм) и две мировые войны минувшего века. Если в конце XIX века человек с российским или, скажем, британским паспортом мог свободно перемещаться по Европе и остальному миру, то перед Первой мировой такое стало невозможно. С тех пор, как мы знаем, безвизовое перемещение людей восстановлено лишь отчасти; во многих случаях оно все еще остается целью, предметом международных обсуждений и переговоров.
Теперь, когда глобализация стала реальной как никогда раньше, ей радуются те, кто надеется воспользоваться ее преимуществами: больше путешествовать, учиться, жениться, сделать бизнес или найти подходящую работу в какой-то другой стране. Но очень многие глобализации боятся, акцентируют внимание на ее реальных или мнимых угрозах. Она выглядит в глазах очень многих людей как построение «мирового государства под главенством Америки». «Это выгодно только Америке, поскольку позволяет ей манипулировать другими странами, использовать в своих интересах их человеческие и природные ресурсы», – говорит моя собеседница-врач. – Посмотрите на наше телевидение, оно набито американской видеопродукцией, которая так чужда нашему менталитету». Я попытался возразить: Буш – не Брежнев, он не может приказать нашим СМИ давать в эфир то, что считает нужным. Собеседница соглашается, но, – говорит она, – у нас находятся люди, готовые стать проводниками американских интересов. «Они им платят, Нобелевские премии дают».
Я не стал спорить, потому что не считаю себя «агитатором-пропагандистом» какой бы то ни было точки зрения. И я даже не вижу, какое практическое выражение может иметь позиция моей собеседницы. Но я вижу, что в ней самой и многих таких как она живет тревога или даже страх наступающего будущего.
Именно поэтому, как мне кажется, о глобализации нужно открыто говорить много и разнообразно.
26-5-06
Слово «глобализация» повторяют у нас теперь часто. Оно стало чем-то вроде ключевого, обозначающего понимание основного смысла нашего времени. Все, что происходит с нами, может быть понято, как происходящее на фоне или даже в силу глобализации.
Прежде всего, конечно, глобализация заметна в телевидении: американские боевики, немецкие детективы, бразильские сериалы, сделанные на BBC фильмы о дикой природе и т.д., включая, скетчи про няню, купленные у американцев и снятые в России. Потом – магазины: корейский телевизор, итальянская плитка, турецкое мыло. Читатель знает. Но самое интересное здесь – товары без «национальности», когда, например, немецкий автомобиль сделан руками аргентинских инженеров и рабочих. Дальше – технологии. Попробуйте построить в Одессе современный станок, избегая использовать в нем новейшие технические решения какого-нибудь Siemens’a. Себе дороже. Да, и к чему избегать? Весь мир обменивается технологиями. Это – глобализация.
Но бурных и продолжительных аплодисментов не слышно. Самое громкое, что нынче связано с глобализацией, это погромы «антиглобалистов» в различных столицах мира. Пару лет назад в Одессу приезжала очень прогрессивная журналистка и кинодокументалистка из Берлина. В разговоре выяснилось, что она сочувствует антиглобалистам. Я сказал ей, что просто зачарован их маниакальным стремлением бить витрины на главных улицах крупнейших городов и за это сражаться с полицией, но хотел бы узнать, что вообще-то им нужно. Через месяц после возвращения домой обязательная немка прислала смущенное письмо. Она изучила сайты антиглобалистов в Интернете и обнаружила, что они сплошь антисемитские. Немцы, как правило, к этому очень чувствительны. Вопрос отпал сам сбой.
У нас, в Украине, антиглобалистам делать нечего – сцена мала (в глобальном масштабе) и освещена недостаточно ярко. Но есть еще тихий протест во многих душах: дескать, наедут, растопчут, используют. Ох уж эти безличные формы множественного числа! Догадайся, мол, сама, кто эти подозреваемые «они», которые поступают с нами так плохо. Попробуем догадаться. Вообразим невозможное, что тот, кого тревожит глобализация, отказался бы ПОТРЕБЛЯТЬ ее плоды. Кто стал бы «крутить» боевики, если бы рейтинги телеканалов на их показах падали? Кто стал бы завозить цифровые фотокамеры «глобального» производителя, если бы их не раскупали нарасхват? Кто принуждает наших чиновников и граждан, чуть только они столкнуться с общественной проблемой, выкручивать себе шеи, заглядывая в тетрадку «глобального» соседа: дай, мол, списать. Списывают, конечно, не как в той тетрадке, а как могут. Иными словами, глобализация – это не то, что наступает на нас со стороны. Глобализация – это формирование глобально связанного мира, в который мы втягиваемся по собственному выбору, желанию, стремлению к лучшей жизни (как мы ее себе представляем).
Но в этом глобальном мире нам нужно найти свое место. Подучить иностранные языки, перестать ждать, когда повезет с властями, научиться думать глобально. Полюбить «делать жизнь» наравне с другими народами. Тут и тревога пройдет.
9-6-06
Неотвратимо наступающая глобализация беспокоит не только людей с советским прошлым. Их дети, которым уже не пришлось быть пионерами, тоже опасаются, что мир может превратиться в одну страну с населением, которое, как им кажется, будет говорить на одном языке (английском), есть одинаковую во всем мире вкусную и вредную «быструю пищу» a la McDonald’s, праздновать даты, о которых недавно не имело понятия (например, Halloween), либо собственные праздники переделает на чужой манер и вместо того, чтобы вести хоровод вокруг именинника «Как на Толикины именины мы спекли каравай…», станут петь «Happy birthday toyou, dear Tolik»). Словом, глобализация многим представляется тотальной американизацией, особенно, в области потребления и развлечения – от джинсов до «американских горок».
Обычно мировой триумф американской поп-культуры трактуется как результат манипуляции или культурного империализма, – пишет д-р Винфред Флук, крупнейший немецкий специалист по американским исследованиям в статье «Американская поп-культура как современная культура». Но, как показывают исследования, не существует достаточных оснований сваливать вину за распространение, например, американских кино и телевизионных программ по всему миру только на их производителей: «индивиды, взаимодействуя с персонажами телепрограмм, а также друг с другом по их поводу, активно интерпретируют сообщения, вырабатывают к ним свое отношение и используют этот опыт в повседневной жизни. Процесс восприятия не определяется однозначно особенностями самих телепрограмм или коммерческим характером их производства». «Даже если американские корпорации господствуют на мировом рынке, - пишет В. Флук, - должна быть причина, по которой их продукция столь привлекательна для потребителя. До тех пор, пока этой проблеме не будет уделено должного внимания, споры по поводу процесса американизации будут сводиться к легковесным демонстрациям протестного сознания».
Флук называет по крайней мере две исторические причины, почему американская массовая культура, какой она сложилась еще в XIX веке, смогла стать столь притягательной в эпоху ее экспорта после Второй мировой войны. Во-первых, индустрия развлечений в Америке была той редкой областью деятельности, в которой личного успеха могли достичь представители самых разных этнических групп американского общества. Во-вторых, «благодаря многонациональному, мультикультурному составу аудитории, особенно в решающие годы становления развлекательной индустрии, американская поп-культура столкнулась с особым типом потребительского рынка, который в своем разнообразии и многоязычии предвосхищал современный глобальный рынок».
В итоге, когда миру понадобился современный «универсальный, единый для всех язык межкультурного общения», – замечает немецкий профессор, – им оказался язык американской поп-культуры, «сформировавшийся в Америке гораздо раньше и осуществлявшийся в условиях более острой конкуренции, чем в европейских странах». Вот почему возникающая новая глобальная культура является американской в том смысле, что отвечает американской модели, даже если производится в Гонконге, или Берлине, или в Москве.
Таково мнение специалиста, к которому стоит прислушаться.
16-6-06
Во время Войны за независимость в Северной Америке 1775-83 гг., англичане не смогли скоординировать действия двух своих армий, в результате чего одна из них была наголову разбита (капитуляция у Саратоги, 1777). Но на этом война не закончилась. И это требует пояснения. Как говорится в британском учебно-историческом фильме, поражение привело правительство Англии в растерянность, но король Георг III желал продолжения войны, считая ее своей личной, и «народ испытал воодушевление, желая воевать за короля». Далее, как пишут энциклопедии, «англичане перенесли военные действия в южные штаты», захватили южную столицу Чарльстон (1780). Уйти им пришлось немного позже. Итак, английский народ желал войны, и его волей война была продолжена.
Войны, основными событиями которых являются массовые насилия и убийства, кажутся настолько чуждыми здоровым человеческим устремлениям, что всякий раз их поясняют выгодой немногих (королей, капиталистов, политиканов), принуждающих остальных к участию в войне. Звучит логично, но по существу не верно. Большинство войн разгорается там, где «народ испытывает воодушевление, желая воевать».
Наученные двумя мировыми войнами 20 века, и утратившие статус «великих держав», основные европейские нации больше не желают противостоять друг другу в войне. Но тем поучительнее наблюдать, как вновь и вновь молодые и сильные мужчины испытывают прилив воодушевления, желая сразиться чем попало – камнями, столиками из уличных кафе, припасенными железками, – с болельщиками другой команды, с витринами магазинов, с полицией – с кем угодно. Телевизор ничем не заменим, если мы хотим почувствовать атмосферу этой воодушевленной толпы. Например, сейчас, в футбольных городах чемпионата мира в Германии.
Дело настолько серьезно, что им занимаются крупные ученые. Например, директор Института международных и стратегических отношений (IRIS) в Париже Паскаль Бонифас недавно выпустил книгу, которая называется «Футбол и глобализация». В статье «Геополитика футбола» (см. сайт inosmi.ru: 14 июня 2006) он описывает футбол как возмещение утраченной возможности воевать: «в футбольном матче такие ритуалы, как развевающиеся флаги, национальные гимны и коллективное пение, а также используемая терминология укрепляют восприятие альтернативного вида войны». Футбольные и околофутбольные сражения – своего рода клапан для выхода военного воодушевления. «Что футбол действительно предоставляет, – пишет П. Бонифас, – так это остаточную зону конфронтации, позволяющую контролируемое выражение враждебности, не влияющее на самые важные области взаимодействия между странами. У Франции и Германии скоро будет общая армия, они уже имеют общую валюту, однако существование национальных команд служит каналом, в строго ограниченных рамках, для давнего соперничества между двумя странами»
Оптимизм французского профессора относительно терапевтических свойств футбола безмерен. Он знает, что «бывший президент ФИФА Жоао Авеланж часто мечтал о футбольном матче между израильтянами и палестинцами», что «американский вице-президент Эл Гор считал, что такой матч может помочь Вашингтону урегулировать израильско-палестинский конфликт». И сам он надеется, что «возможно, однажды это произойдет».
23-6-06
«МОЖЕТ НАЧАТЬСЯ ПОТЕПЛЕНИЕ»
Если послушать политологов (и наших, и российских), то может показаться, что из иностранных государств Израиль занимает в их сознании второе место после Америки – то про армию для примера напомнят, то про разведку, то про наших бывших соотечественников, то про языковую ситуацию или про сельское хозяйство Израиля и т.п., притом, ссылаются большей частью как на примеры удачных решений проблем. Простое неприятие Еврейского государства респектабельности теперь не придает. На его месте появилась настойчивая озабоченность перспективой существования государства Израиль. «Сам я сторонник Израиля, – внушал мне недавно один московский «политолог», – но, посудите сами, арабов вокруг него столько, что их «осмотическое давление» через пару десятков лет естественным образом ликвидирует «вашу» страну». Ничего он мне не внушил, кроме потери интереса к его персоне: наивно рассуждать об Израиле с позиций «естественных» причин.
Нельзя не сознавать, однако, что положение Израиля в мире отчасти зависит и от отношения к нему интеллектуалов сильных зарубежных стран, потому что, пусть в упрощенном виде, оно со временем усваивается значительным большинством населения, включая политиков этих стран.
Влиятельный московский историк и публицист Ю. Каграманов (см. ссылки на его статьи: http://magazines.russ.ru/authors/k/kagramanov/) опубликовал в журнале «Дружба народов» (2006, №5) статью «Еврабия: призрак или реальность?», где, в частности, выразил свое понимание перспектив Израиля. Обсудив, причины явного крена европейского общественного мнения в сторону антисемитизма, Каргаманов пишет: «Что касается Израиля, то тут еще возможен совершенно непредвиденный исход дела. Зададимся вопросом — почему арабы ненавидят израильтян? Во-первых, потому, что считают, что те отняли у них землю (правда, проблема эта непосредственно задевает только палестинцев). А во-вторых, — и эта причина является, наверное, основной, — потому, что считают Израиль «орудием Запада», наследником Иерусалимского королевства XI века, основанного крестоносцами».
По мнению Каграманова, «осадное положение, в каком фактически живет Израиль, способствует внутренней его трансформации — постепенному, но неуклонному его движению в сторону теократического государства. Хотя, наверное, движение это происходило бы в любом случае, независимо от внешних обстоятельств» («Святая земля и вокруг нее», Новый мир, 2004, № 9). И вот его вопрос: «А если Израиль и дальше будет отходить от светского сионизма в сторону ортодоксального иудаизма? В этом случае Европа станет относиться к нему еще более прохладно — до сих пор она, худо-бедно, поддерживала Государство Израиль, а не Эрэц Исраэль (Святой Израиль), и соответственно может начаться потепление в его отношениях с арабским миром. А спор о земле меж «наследниками Авраама» рано или поздно может быть решен/…/. Уместно вспомнить, что иудаизм все же ближе к исламу, чем к христианству».
Итак, на взгляд светского интеллектуала, лучшее, что может сделать Израиль для себя, это становиться все более еврейским государством. Не так уж важно, насколько практичен этот совет. Важно, что религиозный путь, «непредвиденно» для автора, оказался вновь в центре его размышлений о стране народа Завета.
30-6-06
Есть в нас вещи, от нас самих не зависящие. Рост, цвет глаз, пол или темперамент, например. Или вот язык, на котором c первых дней нашей жизни устами матери мир обратился к нам, и на котором в детстве сформировалось основное ядро нашей личности, – родной язык, материнский язык (мамэ лошн – на идиш; mother tongue – по-английски). Им овладевают внутри родной языковой среды – бессознательно, без специального обучения, точно так же, как и другими элементами родной культуры. Этот способ передачи опыта называется традицией, она передает важнейшие представления и навыки жизни способом «обучения при соучастии» в общем деле: в семье, в кругу соседей, друзей и т.п. Бессознательно приобретенные навыки неискоренимы, и в этом состоит особенность родного языка в сравнении с любыми другими, выученными в течение жизни.
Более полувека назад американскими этнолингвистами Э. Сепиром и Б. Л. Уорфом была выдвинута идея о том, что язык является не просто устройством для передачи мыслей, а матрицей, управляющей мышлением и способами познания реальности (т.н. «гипотеза Сепира-Уорфа»). Иными словами, предполагается, что люди, говорящие на разных языках, и думают отчасти по-разному. Хотя, можно сказать и наоборот: разные культуры несут в себе своеобразие мыслительных и познавательных действий, и эти своеобразия воплощены в структурах соответствующих языков. Например, отсутствие в английской языковой традиции привычной нам формы обращения к уважаемым членам общества с использованием имени-отчества и на «Вы», принуждает англоязычных людей по-иному сознавать и выражать свое почтение к старшим или социально более значимым людям.
Родной язык не выбирают, поэтому он становится важнейшим (не единственным, конечно) маркером групповой принадлежности индивида. Русскоязычный украинец, франкоязычный канадец, испаноязычный американец, арабоязычный француз – эти и другие подобные определения имеют двойственный смысл. Они указывают одновременно на две – этнокультурную и гражданско-правовую – принадлежности индивида, которые, как мы видим, могут не совпадать.
Является ли это несовпадение драматическим, конфликтогенным, зависит от господствующих в данном обществе взглядов. Например, французский народ с наполеоновских времен верит, что нация – это союз граждан, которые несут конституционально определенные права и обязанности. Если переселившийся во Францию марроканский эмигрант верит в то же, что французы, то проблемы нет. Но если он захочет объединить своих соотечественников-эмигрантов во Франции в, своего рода, маленькую марроканскую провинцию (где конституция Франции не действует), то конфликт налицо. В Канаде тоже господствует гражданское понимание нации, но многие франкофонные квебекцы стремились к отделению своей провинции, ссылаясь на существующую в их штате особую культурную среду. Американцы не боятся ставить вопрос об избирательных бюллетенях на испанском языке для граждан, плохо владеющих английским.
Родной язык, следовательно, может стать фактором, разделяющим общество, но совершенно не обязательно должен им быть. Я бы сказал, обязательно не должен им быть. Для этого общество должно твердо стоять на гражданско-правовой позиции, согласно которой, в случае разноязычия в стране, гражданская лояльность значит несравненно больше языковой идентичности.
7-7-06
Если совсем просто, то ценность – это то, что ценится. Но не вещи. Потому, что вещь сама по себе не может быть ни ценной, ни не ценной. Вещь приобретает ценность того, чему она служит – здоровью, комфорту, престижу, дружбе, вере или власти, или еще чему-то. Цена по-настоящему дорогого автомобиля состоит больше чем на половину из платы за его престижность. Дорогие лекарства – это те, что могут помочь в тяжелой болезни. Иной раз какая-нибудь безделушка дорога нам как память, хотя цены ей нет никакой. Словом, ценность есть человеческое мерило значимости, а цена – рыночное. И вовсе не факт, что, если что-то не может быть продано, оно не имеет ценности. И, наоборот, в мире существуют вещи, которые настолько ценны, что приложение к ним рыночного мерила может их только унизить. Например, справедливость.
Родной язык может быть, а может и не быть ценностью. Сколько великолепных языков создано человечеством! Но работа языка незаметна. Чем «прозрачнее» язык, чем меньше он привлекает к себе внимания, тем лучше для коммуникации. Откровенные восторги насчет языка – вещь редкая (вот ведь как запомнился пассаж Тургенева о «великом и могучем» русском языке). Иное дело, когда язык выходит из повседневного употребления. Он может быть утрачен, а может быть признан священным (сверхценным и «вечным»). Языком ранних жителей Месопотамии был шумерский язык. Потом он был вытеснен из повседневного употребления. Но еще сотни лет спустя шумерский язык оставался особым языком храмовых таинств и священного знания. С древних времен языки священных текстов – это языки особого знания, священные, «сверхценные» языки.
Средневековая латынь – еще один пример привилегированного языка, который не был языком повседневного общения. Латынь тогда – язык книжной грамотности, очень редкой в то время, язык-символ избранности и причастности его носителей к особому знанию.
После Средневековья стали подниматься народные языки: они приобрели четкие правила, словари и собственную литературу. Эти новые языки (итальянский, французский, испанский и ряд других) сыграли важную роль в оформлении культурной карты Европы. Фактически, пределы употребления основных европейских языков обозначили территориальные границы крупнейших народов и наций. Язык мог объединять и разделять. Русские аристократы говорили и писали по-французски и многие из них почти не знали русского.
«Сверхценное» значение языка, объединяющего нацию вопреки политическим и религиозным границам, появилось вместе с националистическими движениями XIX века. Немцы-католики и немцы-протестанты, немцы-баварцы, немцы-швабы, немцы-саксонцы, немцы-франконцы и т. д. нашли свою общность в едином немецком литературном языке. И не только они. Венгры, чехи, хорваты, болгары и другие народы поздних империй начинали свои обособительные движения с борьбы за язык, с придания своему языку особого – священного, освободительного – смысла.
Язык как ценность, это больше, чем средство общения, это – символ связи со своим народом, своей историей, своей верой. Вот почему когда еврей, живущий вдали от Израиля, изучает язык Торы, он обретает ценность, устанавливающую его символическую связь с Эрец-Исраэль.
14-7-06
Политика – это деятельность по управлению большими человеческими группами или массами. Политику, как известно, можно проводить разными средствами. Обычно, используются те, которые кажутся более пригодными. Но во всех случаях – это насилие меньшинства над большинством, иногда очень грубое, иногда, наоборот, вежливое и предупредительное. Важно, чтобы управляемое большинство верило в то, что это насилие продуктивно, что оно в конечном счете соответствует общему стремлению к воспроизведению жизненного порядка. Современная терминология называет такое признание со стороны управляемых «легитимностью» власти.
Властвующие и подвластные им группы сосуществуют в двойственной связи: они противопоставлены, но все-таки являются частями единого целого, когда они взаимно «свои». Чужаки властвуют не «легитимно», они – захватчики, оккупанты (в истории бывало, что к власти приглашались люди со стороны, но это, скорее, исключение). Поэтому, задача всякой властвующей группы состоит в обеспечения своей «легитимности», в том, чтобы в сознании подвластного народа предстать как его неотделимая и в высшей степени полезная часть.
В близости к богам, чья воля заведомо считалась продуктивной, созидательной для всего общества, состояла легитимность правящих элит в Древности. Призвание исполнять благонаправленную верховную волю служило легитимности властей и много позже древних языческих времен.
В эпохи социальных потрясений основанием легитимности могли оказаться личные качества государя – его авантюризм, дерзость, цепкость в удержании власти – то, что называют «личной харизмой» (например, в эпоху Возрождения).
Начиная с XVII века в европейской культуре возобладала идея монархии, легитимной при условии, что ее воля не противоречит природе человека и общества. Подданные монархии образовывали народ. «Мой народ», - так говорил монарх о своих подданных.
Следующий, демократический уже, сдвиг в способе легитимизации политической власти произошел в XIX веке: от монарха-сюзерена и его двора власть (в сознании европейски мыслящих людей) должна была перейти к «народам», которые наделяли бы ею свои правительства и парламенты. По этой идее «суверенитет народа», его политическое самоуправление обеспечивалось тем, что властвующая элита понималась как лучшая и наиболее эффективная часть его самого. Но, что такое в этом смысле «народ» или, в политической терминологии, «нация»? Что могут означать слова «мой народ» в устах не венценосного, а обычного человека?
И вот оказалось, что народ – не религиозная, экономическая или конституционная, а национальная общность, для которой язык стал политическим символом принадлежности к «своим». Поэтому в XIX веке язык становился и до сих пор кое-где остается средством легитимизации власти: национальные элиты прибегали к насилию, проводя германизацию, мадьяризацию, полонизацию, русификацию и т.п., а национальные движения, наоборот, начинали с национальных школ, университетских кафедр и газет, но, окрепнув политически, тоже приступали к языковой экспансии.
ХХ век показал: ничто не смогло устоять, подпав под сапог политики. Религия, экономика, искусство, наука, даже спорт выхолащивались когда становились политическими инструментами. Поберечь бы язык.
21-7-06
На второй день ракетных обстрелов Израиля Хесбаллой мне позвонила давняя приятельница, член одной их новых христианских церквей в Одессе, спросила меня, что я думаю о происходящем, и сообщила, что члены ее церкви решили провести однодневный пост, молясь Всевышнему о благополучии Израиля и его граждан в этой войне. Не скрою, меня глубоко тронуло это выражение поддержки. Настолько глубоко, что я тут же поделился этой новостью с приятелем. В ответ, совершенно неожиданно, я получил напоминание, что молитва-де не помогает даже от насморка.
Лично я думаю, что о действенности молитв нужно спрашивать тех, кто молится, а не тех, кто стоит рядом и смотрит. Но в данном случае меня огорчила выраженная в ответе приятеля глухая нечувствительность к проявлению солидарности.
Мы все живем среди людей, и каждый из них для нас – «другой». С немногими нас связывает общность жизни. Это – близкие люди, члены семьи, друзья, солидарность с которыми для нас очевидна. Но есть очень многие «другие», с которыми нас сталкивает работа, транспорт, поликлиника, магазин, отдых, наконец. Отношения, которые устанавливаются у нас со всеми «другими», зависят не только от нас, но и от них, а также от принятых в обществе ожиданий и опасений и от привычных способов поведения.
Сейчас, слава Б-гу, у нас поубавилось хамства в общественном транспорте и торговле. Классический аргумент советского продавца или кондуктора «вас много, я – одна» потерял теперь силу оправдания грубости. Нет и мучительных очередей, делавших покупателей озлобленными друг к другу. Сколько сил, человеческого достоинства удается сохранить, оставаясь «взаимно вежливыми», т.е. признавая права и достоинства «другого»! Но теснота, где бы она не возникала, продолжает испытывать нашу способность к гражданской солидарности.
Две женщины остановились на улице поговорить как раз там, где тротуар заполнен машинами и киосками. Заметят ли они, что мешают пройти другим? Отойдут они в сторонку, чтобы пропустить меня – «другого»? Автомобилисты знают, что втереться, всунутся в поток, угрожая «другому», не пропустить «другого» при выезде на дорогу – весьма привычный у нас способ водительского поведения. О таком «другом» говорят: «это – его проблемы!». Я много раз пытался законно перейти по «зебре» проспект Гагарина напротив «Имексбанка». Не притормаживают, не пропускают. Я здесь «другой», и перейти здесь – мои проблемы. Но мы же не воюющие стороны! Почему между нами не возникает солидарное желание жить вместе по общим правилам?
Смотрим Раду. Сначала одни блокировали зал от «других», потом те устроили им многодневную шумную обструкцию. Как будто они – воюющие стороны, где «другой» значит почти что приговор. Но нам всем жить в одной стране. Все эти парламентарии вынуждены будут встречаться в одном зале. Так что за радость им сперва нагадить друг другу?
Солидарность – это чувство всеобщей добровольной связанности, при которой «другой» – сосед, коллега, политический противник и т.д. – есть объективно данная нам неизбежность. Готовность к солидарности делает жизнь терпимее, человечнее, более предсказуемой и управляемой.
К тому же общество, не умеющее быть солидарным, «ежедневно, ежечасно» клонится к тоталитаризму.
28-7-06
СОЛИДАРНОСТЬ
На второй день ракетных обстрелов Израиля Хесбаллой мне позвонила давняя приятельница, член одной их новых христианских церквей в Одессе, спросила меня, что я думаю о происходящем, и сообщила, что члены ее церкви решили провести однодневный пост, молясь Всевышнему о благополучии Израиля и его граждан в этой войне. Не скрою, меня глубоко тронуло это выражение поддержки. Настолько глубоко, что я тут же поделился этой новостью с приятелем. В ответ, совершенно неожиданно, я получил напоминание, что молитва-де не помогает даже от насморка.
Лично я думаю, что о действенности молитв нужно спрашивать тех, кто молится, а не тех, кто стоит рядом и смотрит. Но в данном случае меня огорчила выраженная в ответе приятеля глухая нечувствительность к проявлению солидарности.
Мы все живем среди людей, и каждый из них для нас – «другой». С немногими нас связывает общность жизни. Это – близкие люди, члены семьи, друзья, солидарность с которыми для нас очевидна. Но есть очень многие «другие», с которыми нас сталкивает работа, транспорт, поликлиника, магазин, отдых, наконец. Отношения, которые устанавливаются у нас со всеми «другими», зависят не только от нас, но и от них, а также от принятых в обществе ожиданий и опасений и от привычных способов поведения.
Сейчас, слава Б-гу, у нас поубавилось хамства в общественном транспорте и торговле. Классический аргумент советского продавца или кондуктора «вас много, я – одна» потерял теперь силу оправдания грубости. Нет и мучительных очередей, делавших покупателей озлобленными друг к другу. Сколько сил, человеческого достоинства удается сохранить, оставаясь «взаимно вежливыми», т.е. признавая права и достоинства «другого»! Но теснота, где бы она не возникала, продолжает испытывать нашу способность к гражданской солидарности.
Две женщины остановились на улице поговорить как раз там, где тротуар заполнен машинами и киосками. Заметят ли они, что мешают пройти другим? Отойдут они в сторонку, чтобы пропустить меня – «другого»? Автомобилисты знают, что втереться, всунутся в поток, угрожая «другому», не пропустить «другого» при выезде на дорогу – весьма привычный у нас способ водительского поведения. О таком «другом» говорят: «это – его проблемы!». Я много раз пытался законно перейти по «зебре» проспект Гагарина напротив «Имексбанка». Не притормаживают, не пропускают. Я здесь «другой», и перейти здесь – мои проблемы. Но мы же не воюющие стороны! Почему между нами не возникает солидарное желание жить вместе по общим правилам?
Смотрим Раду. Сначала одни блокировали зал от «других», потом те устроили им многодневную шумную обструкцию. Как будто они – воюющие стороны, где «другой» значит почти что приговор. Но нам всем жить в одной стране. Все эти парламентарии вынуждены будут встречаться в одном зале. Так что за радость им сперва нагадить друг другу?
Солидарность – это чувство всеобщей добровольной связанности, при которой «другой» – сосед, коллега, политический противник и т.д. – есть объективно данная нам неизбежность. Готовность к солидарности делает жизнь терпимее, человечнее, более предсказуемой и управляемой.
К тому же общество, не умеющее быть солидарным, «ежедневно, ежечасно» клонится к тоталитаризму.
28-7-07
В советские времена был такой анекдот. «На заключительном банкете после всесоюзного совещания директоров колбасных заводов коллеги чествуют победителя социалистического соревнования по производству сосисок. Между тостами просят раскрыть тайну удачного рецепта. «На десять килограммов фарша, – «колется» подвыпивший победитель, – я даю: сто грамм мяса, затем…». А-а, – теряют к нему интерес колбасники, – так ты все-таки мясо кладешь!» Конечно, речь шла о сосисках массового потребления.
Так информируют свою массовую аудиторию о войне в Ливане доступные нам СМИ – основные российские и русская версия европейского телеканала ‘‘EuroNews’', а также украинские СМИ. Впрочем, последние не имеют собственной корреспондентской базы и, к сожалению, сами информированы так плохо, что спросу с них по справедливости быть не может.
В первые дни военных действий участники «Большой восьмерки» искали, что бы такое поприличнее заявить. Нашли два тезиса: «прекращение кровопролития» и «непропорциональное применение силы». В сущности, эти заявления означали, что ребята из G8 не знают, что сказать; они не в курсе дела. Когда студент не знает, что ответить по билету, он старается угадать, что понравилось бы преподавателю. Эти и за ними другие европейские лидеры стали подыскивать слова, чтобы понравится своим избирателям. Испанец даже нацепил куфию, чтобы его избиратели не сомневались в его антиизраильском выборе.
Президент-хозяин саммита привычно лукавил о праве Израиля на защиту своего населения и т.п. Он также проницательно заметил, что у Израиля, возможно, есть еще какие-то цели, кроме возвращения двух похищенных солдат. Этот тон в течение нескольких дней воспроизводили основные госканалы российского телевидения. Мы видели двух журналистов по обе стороны границы, каждый из которых представлял точку зрения той стороны сражения, на которой находился.
Через несколько дней пир объективности в подаче материала закончился. Основными стали материалы с ливанской стороны. На тринадцатый день войны ливанский корреспондент I российского канала наконец признался, что может пользоваться только информацией, поступающей от «Хисбаллы». СМИ стали работать в привычном для себя режиме. Рецептура информационных «сосисок» проста: заявления официальных лиц (это мясо) и картинки, прокомментированные так, чтобы пробудить возмущение Израилем (это весь остальной фарш).
Например, все СМИ обошла картинка погребений в одной могиле примерно трех десятков гробов. Вокруг траншеи стояли ливанские мужчины, некоторые в военной форме. Очевидно, что хоронили бойцов «Хесбаллы», но комментарий как раз в этот момент говорил о массовых гражданских жертвах. Российский Первый канал пошел дальше. Встык к этому сюжету был подмонтирован сюжет о беженцах таким образом, что две арабские девочки как бы печально смотрят на эту сцену похорон. Правда, в следующем кадре видно, что девочки сидят в автобусе и смотрят на улицу, на которой нет никаких следов разрушений. Но чувства уже пробуждены.
На пятнадцатый день войны I российский канал перешел на один крахмальный фарш. Визит госсекретяря США Кондолизы Райс на Ближний Восток был подан как полный провал её миссии.
Понять что-то можно только из программы «Сейчас в Израиле» по каналу RTVI.
4-8-06
КАК СМИ ВОЮЮТ С ИЗРАИЛЕМ
На двадцатый день Ливанской войны 2006 года доступные нам СМИ, информирующие о ней, стали намеренно создавать впечатление изоляции Израиля как основного и даже единственного источника напряжения на Ближнем Востоке. Требование «прекратить кровопролитие» теперь «по умолчанию» относят исключительно к Израилю.
Простой одессит думает, что Хисболла – это что-то вроде шиитского религиозного кружка, занятого изготовлением и запуском самодельной пиротехники. Тот, кто не прислушивается регулярно к израильским новостям, легко спутает ливанскую «Хисбаллу» с «Хамасом» в Газе. Кадры разрушений и 100 тысяч беженцев из израильского Севера доступ на экраны не получают. Зато регулярно поступают постановочная «кинохроника» ливано-французского производства. На ней – дети.
Сначала попробовали в Газе. Назвали это «демонстрацией детей» против агрессии Израиля. Не ясно, сколько детей удалось насобирать для съемки, потому что в затемненном кадре были не более шести, из которых один мальчик в центре был очень чувствительно снабжен слезой («слезинкой ребеночка» – из классика). Через неделю тот же фокус повторили в Ливане. Закадровый текст EuroNews сообщил о том, что двадцать ливанских детей решили (!) выйти на демонстрацию. Опять детские лица крупным планом, но на сей раз и грузовик с детьми в кузове тоже показали. Воображаю, что этого достаточно рядовому европейцу, чтобы решить, за какую команду он будет болеть в этом матче.
Египетские журналисты сетуют, что военные не разрешают им сообщать в новостях из Хайфы, куда именно упала ракета. А поговорить с израильтянами Севера Страны, живущими тыловым бытом военного времени, не хочется? Они могла бы рассказать о постоянных обстрелах со стороны Ливана на протяжении последних шести лет. За это время все силы Хисбаллы ушли на строительство военных объектов у границы с Израилем, ибо он весь целиком и есть «оккупированная территория». В этом причина войны. Но есть и повод. Напомню. В новостях он выглядел так:
«12 июля утром ливанское шиитское движение "Хизбаллах" провело массированный минометный и ракетный обстрел северных границ Израиля. Под обстрел попали израильские военные и гражданские объекты в районах Штулы и базы "Нугит" к востоку от побережья. В результате ранения получили несколько солдат и мирных жителей. По данным Reuters, в результате ракетных обстрелов со стороны Ливана убиты семеро военнослужащих израильской армии. Трое израильских военнослужащих погибли, когда боевики "Хизбаллах" атаковали два армейских джипа и захватили еще двух военных. Два джипа Hummer с военнослужащими выехали в район границы, чтобы заняться поисками взрывных устройств, которые могли установить ливанские террористы. Группа была обстреляна из гранатометов и стрелкового оружия, при этом несколько солдат были ранены.Остальные четверо погибших - экипаж танка, который подорвался на мощном взрывном устройстве во время преследования террористов, отступивших с заложниками на территорию Ливана». Наглость этой провокации не оставляла Израилю выбора. В пятницу, 14, лидер "Хизбаллах" шейх Хасан Насралла объявил войну Израилю.
С самого начала политики мира понимали юридическую правоту Израиля. Журналистам, чтобы выглядеть «белыми и пушистыми», нужно уметь быстро забывать то, что знаешь и твердить то, что от тебя ждут читатели, а именно привычных и односложных суждений. Нашли формулу «мирной жизни», которую я бы сформулировал так: «нам нужна другая Америка и нам не нужен Израиль». Не дождутся.
11-8-06
Одного из своих учителей я видел всего раз в жизни – в 1992 году в Москве на конференции кафедр культурологии еще не до конца распавшегося Союза. Выдающий историк А.Я. Гуревич выступил перед участниками с лекцией об изучении культуры Средневековья. Основные идеи этой лекции мне были хорошо знакомы прежде всего по его знаменитой книге «Категории средневековой культуры», вышедшей в 1972 году и переизданной в 1984, но также по другим его книгам. В той аудитории, полагаю, не одному мне. Многим из нас, провинциалов, важно было увидеть и услышать человека, чьи книги оказали сильное влияние на гуманитариев, с началом «перестройки» освободившихся от идеологического давления официальной исторической науки.
В своих работах А.Я. Гуревич наглядно демонстрировал, как можно относиться к своему предмету, не следуя общеобязательному подходу, который в СССР именовался марксистко-ленинским. Его исследования истории были направлены на понимание человеческой составляющей Средневековья. Он изучал взгляды людей, чтобы понять их поведение, в том числе и экономическое, причем, взгляды не только королей и епископов, но и «безмолвствующего большинства» того времени. «Для того чтобы понять их отношение к земле, к золоту, к кладам, зарываемым в землю или потопляемым в болотах, надобно было вдуматься в их картину мира, в их представления о жизни и смерти, в оценку ими щедрости и алчности, в их поведение на пирах и судебных сходках, в их обычаи кровной мести и многое другое», – писал историк. В сущности, это и есть культурология.
Пришел Аарон Яковлевич на лекцию одетым более чем скромно. Старенькая сумка через плечо была, как у многих тогда, с явными следами ремонта. После лекции я спустился с ним к выходу: это был единственный шанс поговорить и высказать ему свое почтение. Я спросил, нельзя ли попробовать организовать его приезд в Одессу. А.Я. ответил, что слабое здоровье и быстрая утрата зрения не оставляют ему широких возможностей. Только сейчас для него открылась возможность поездок в зарубежные университеты. Это все, на что его хватает. «На кафедре истории в МГУ меня все еще не признали», – с горечью добавил он.
Через несколько лет после той встречи Аарон Яковлевич полностью ослеп, но продолжал работать, диктуя свои тексты. В основном, это были размышления над опытом жизни в исторической науке. За границей в конце 1990-х вышла его новая книжка. Кто-то спросил Гуревича, почему он не издал ее в России? Он ответил в том духе, что эта книга получилась не такой новаторской, а для отечественного читателя он хотел бы остаться в памяти как автор своих лучших книг.
Пятого августа 2006 года пришло известие о смерти выдающегося историка. Вот я и вспомнил все, что мог о человеке, в трудах которого нашел поддержку своим собственным научным интересам.
В первых откликах прессы на смерть А.Я. Гуревича отмечается, что он «человек, с именем которого связана целая эпоха развития нашей науки, человек, который всегда был образцом научной точности, свободомыслия, человек, на которого равнялись многие и который открыл для нас огромное количество новых направлений в истории".
18-8-06
Наиболее общим опытом, пронзившим все человечество в ХХ веке, были две мировые войны. Несмотря на сто миллионов участников со всех населенных континентов Земли, это были прежде всего европейские войны. В Европе они начинались и завершались, и европейские ресурсы были основными, которые питали и поддерживали противостояния сторон на полях сражений на суше и на морях всего мира. Идеи и интересы, которые обосновывали цели воюющих сторон были тоже европейскими. Кроме двух мировых войн, в ХХ веке происходили многочисленные местные (локальные) войны в различных точках Земли. Но и они, войны в Азии, Африке, Латинской Америке, Океании в большинстве своем отражали колониальную в принципе структуру мира: где бы они не происходили, в них угадывались интересы крупнейших и наиболее могущественных стран – СССР и США и их союзников в Европе.
В конце ХХ века, после падения разделительной Берлинской стены (в 1989 году), символически обозначившего окончание Холодной войны двух мировых гигантов и их союзников, идеи и интересы, питавшие европейский милитаризм ХХ века, стал восприниматься как окончательно устаревшие, лишившиеся своей вдохновляющей силы. В конце концов, Новое время признавало «войну продолжением политики иными средствами», им были порождены основанные на насилии коммунизм и нацизм, которые столкнули мир во Второй мировой войне. Эти и другие основы культуры Нового времени («культуры Модерна» – по западной терминологии) подвергались критике в кругах университетской интеллектуальной элиты Европы еще в 1960-70-х гг. К концу века поколение учеников тех интеллектуалов пришло к преподаванию и к управлению политическими и информационными институтами современного «западного» мира, который в итоге стал понимать себя как мир, наступивший после эпохи Модерна, как мир, отбросивший Модерн, противостоящий Модерну, как «мир Постмодерна».
Приставка «пост-» в самоназвании эпохи указывает на отрицательную связь с прошлым, при котором энергия общественного действия направлена на разрушение принципов и институтов «Модерна», она же указывает на то, что новая система с ее собственным культурным проектом и соответствующая ей институциональная структура новой цивилизации еще не сложилась. Именно в этот момент постмодернистской слабости «Запада» в мир вошел исламский милитаризм. Появился в институционально трудно узнаваемой новой – сетевой – форме (сеть «Аль-Каиды» и другие террористические сети), но со знакомыми идеями религиозной и расовой нетерпимости и реваншизма, почерпнутыми из недавней европейской истории.
Европеец растерян: с одной стороны, он только что дошел до мысли, что всякая война – это бесчеловечно. С другой, он тайно тоскует по старым «великим» идеями, от которых он разумно отказался, но без которых ему безумно скучно жить. Теперь они звучат с Востока. В виде взрывных речей президента Ахмади-Неджада и взрывов терактов на базарах и автобусных станциях. Постмодернист ликует: «Моральное осуждение, организация священного союза против терроризма -- реакция соразмерна чудесному ликованию, заключенному в созерцании разрушения мировой мощи, больше того, созерцании ее саморазрушения, зрелище самоубийственной красоты». Это – слова Жана Бодрийяра, одного из самых видных французских интеллектуалов современности. Он радуется, подбрасывая поленья в собственный костер. Безумец.
25-8-06
У военных существует профессиональный термин «театр военных действий», обозначающий стратегическое пространство будущей или ведущейся войны. Можно бы выразиться и более технически – «зона боевых действий», «пространство боёв», «место сражений» и т.д. Но, издавна говорят в зрелищном смысле – «картина» или «арена» битвы, «театр войны» – «teatro de la guerra» … звучит волнующе, не правда ли? Для знатоков – полное смысла, увлекательное зрелище.
У войн прошлого было очень мало наблюдателей. Историки заметили, что знаменитая битва при Сольферино (1859) от сотен тысяч ее участников не оставила и двух сходных свидетельств очевидцев. Заняты были войной. Иное дело сейчас. Начиная с американо-иракской войны за Кувейт телевидение неизменно появляется на каждой войне, создавая у миллионов телезрителей (замечу, совершенно ложное) чувство их собственного присутствия. В 1991 году «Бурю в пустыне» в течение первых двух суток после начала обстрелов в прямом эфире с крыш Багдада на весь мир – как финал чемпионата по футболу! – показывала CNN. Зрителю понравилось. С тех пор эта телекомпания стала лидером новостного вещания. Лучшие новости – там, где пахнет войной и кровью и зритель хочет это увидеть.
Театр, чтобы он был увлекательным, должен быть «игрой по правилам», как сейчас выражаются, «прозрачным и понятным» для зрителей. Должны соблюдаться привычные условности, вроде победы «сил добра над силами зла», гарантия безопасности зрителей и отграниченность сцены. Иначе удовольствие может быть испорчено.
После перемирия во второй ливанской войне в прессу поступили массовые претензии от тех зрителей мирового телетеатра, сторонников Израиля, кто не получил удовольствия от этой войны. Назову только два пункта из многих. Первый: мы не увидели победы. Второй: мы «своими глазами» видели, что израильтяне воюют неправильно.
Уверен, если бы по каналу «Здоровье» каждый день стали бы показывать в прямом эфире операции на открытом сердце, через две-три недели появились бы тележурналисты, готовые сравнивать, обсуждать и осуждать стратегию хирургов, коль скоро это интересует зрителя. К сожалению (моему), в числе любителей осудить Израиль за то, что армия не там поставила танки и не так нацелила пушки – на основе «личных» телевпечатлений – есть и ведущие журналисты канала RTVi.
А какой хотели увидеть победу Израиля его, не сдерживающие своей досады, поклонники? Вариант первый. «Шейх Насралла в цепях идет во главе своего войска под триумфальной аркой, специально сооруженной в Иерусалиме (по древнеримскому образцу)»? Второй. «Тот же шейх подписывает в Иерусалиме вассальный договор с Ольмертом» (по средневековому образцу). Третий. «Торжественное подписание «акта о капитуляции» между правительством государства Израиль и … кем»? Четвертый. Видео: «Массовое бегство ливанцев, запятнавших себя связью с «Хесболла», на вечное изгнание в Сирию»?
Конечно, театр был. Ограниченная, далекая площадка (воины Аллаха далеко, можно пока не бояться). Заданное время (ну, сколько «цивилизованное сообщество» может терпеть войну?). Известный шейх, временами являвшийся на экранах как с Того света со словами ненависти и проклятия. Ракеты и бомбы, без которых никто бы в ту сторону и головы не повернул.
Вроде, все как положено. Спектакль закончился. Телезритель недоумевает: кто же победил? Он и не заметил, что правила войны изменились.
01-9-06
Для тех, кто с советских времен помнит, что значит «Левый марш» Маяковского и «левый товар», современное понятие «левые» кажется знакомым, но не очень понятным. И правильно. «Левые» сейчас, это скорее не политическая платформа, а прозвище, которым обозначают определенный комплекс взглядов. Не обязательно политических. И не у нас, а у «них».
«Левые» – это те, кто считает себя в первую очередь сторонниками справедливости, «свободы, равенства, братства». Есть «леваки»-радикалы, такие как погромщики-антиглобалисты или партизаны-маоисты, воюющие десятки лет в джунглях за справедливость, какой они ее понимают. Есть умеренные левые, которые в дни выборов голосуют за партии, которые называют своей главной целью всеобщую и полную справедливость (например, социалисты, социал-демократы). Остальные левые – это то большинство европейцев, которое нас интересует, потому что они могут выйти на многотысячную демонстрацию, и их взгляды влияют на политику правительств в отношении Израиля. Например, в Испании, Финляндии, Франции. Разумеется, взгляды, прозванные левыми, распространены и в самом Израиле.
В СССР, как считается, власти и граждане хотели достичь общества высшей справедливости. В СССР поэтому все были «левыми». И «левые» в Европе с завистью смотрели на страну Сталина. Во время Холодной войны «левые» были на Западе «пятой колонной». Зато после Горбачева «левым» быть не стыдно.
Справедливость можно обеспечить двумя путями: законами и моралью. Левые выступают против социального неравенства и призывают делиться, они любят жить в «социальном государстве». «Левое» государство берет деньги у тех, кто много или удачно трудится и распределяет их примерно поровну Каждому гражданину положены пенсии, пособия и прочие блага, чтобы у всех была хорошая жизнь.
Когда эта политика приводит к расстройству финансов, избиратели голосуют за «правых», которые с трудом проводят необходимые реформы. Когда дела поправляются, вновь зовут «левых», чтобы отменить «несправедливые законы».
Левые требуют законов, облегчающих иммиграцию из бывших колоний, равные права на создание разнополых и однополых семей, в 2000 году левый парламент Франции обязал партии выдвигать кандидатов на выборы поровну – женщин и мужчин.
Главный аргумент левых – мораль. Они – революционеры, но моральные. Левые надеются, что «мир справедливости» может наступить уже сегодня, если убедить в этом всех. Телевидение, газеты, радио, а также университеты на Западе сплошь «левые». Это – места, откуда можно громогласно судить, находясь где-то сверху, убеждать одними словами, не прикасаясь к реальности. Принцип «права на информацию» – святыня левых, обеспечивающая в СМИ равные права тех, кто говорит правду и тех, кто лжет.
Большинство европейских левых думают, что «мир без войн» уже наступил. В крайнем случае, войны должны вестись по правилам и под надзором СМИ – как боксерские матчи. Израиль, на взгляд левых, «имеет право на существование», но он оскорбляет их чувство справедливости «непропорциональными» ответами своим соседям, кто бы они не были. Левые – люди, чувствительные не к фактам, а к принципам: «если Израиль – «цивилизованная страна», он должен вести себя так же, как мы со своими соседями. Иначе – «фи», и наш долг его критиковать».
Таков «левый ум», которого сегодня большинство в Европе.
9-09-06
Бабуин – крупная обезьяна. «Питается растительной и животной пищей. Местами сильно вредит сельскохозяйственным культурам», – деликатно добавляет справочник. На самом деле, бабуины весьма беспокойные соседи, их нападения на плантации и даже скот делают их имя нарицательным. Обитают бабуины в Африке, в Европе живут только в зоопарках. К нам их агрессия вроде бы не относится, но африканским крестьянам и фермерам бабуины вредят очень чувствительно.
Вот пример. ИТАР-ТАСС сообщает 28 июля из Претории (ЮАР) следующее. «Обнаглевшие бабуины вконец запугали фермеров южноафриканской провинции Квазулу-Наталь. Свои опустошительные набеги на крестьянские поля обезьяны совершают по всем правилам военного искусства. Сначала идет разведка – группа из нескольких бабуинов выясняет обстановку на месте. Потом, если поблизости нет людей, по сигналу вожака вся стая кидается на добычу, не оставляя после себя ни единого початка кукурузы. А недавно бабуины стали нападать даже на отары овец. Сторожевые собаки не в силах противостоять натиску стаи крупных – высотой в метр обезьян с 5-сантиметровыми клыками. Покончив с овчарками, хвостатые разбойники кидаются на ягнят и даже овец и разрывают их на куски. "У каждой стаи – ней примерно полсотни обезьян, есть свой вожак, – рассказывает местный фермер. – Дисциплина у них такая, что любой строевой офицер позавидует. Именно вожак руководит набегом, и если застрелить его, вся стая разбегается. Но ненадолго. Вскоре они возвращаются вновь с новым предводителем и подчистую "сметают" весь урожай перед самым его сбором. Обнаглели до того, что куснут пару раз початок и бросают его". «Пытаясь спасти урожай, фермеры швыряют в бабуинов камни, у кого есть ружья, палят в разбойников».
"Массовое убийство бабуинов – не решение проблемы", – ответил на многочисленные жалобы фермеров представитель Департамента природоохраны. Департамент живет по европейским правилам и получает гранты от международных природоохранных организаций. Он охраняет права животных, а не людей.
В памяти всплывают привычные аргументы. Во-первых, все должны осознать, что обезьяны жили в тех местах еще до того, как на Земле появились люди. Следовательно, люди там – оккупанты. Во-вторых, цивилизованные европейцы привыкли в первую очередь оберегать права слабых – меньшинств и животных, т.е. у бабуинов – преимущественные права. Стрелять в них нельзя. Насилие неприемлемо (европейцы по закону(!) преследуют хозяев, подозреваемых в бесчеловечном обращении с домашними собаками). Но и в переговоры не вступишь. Зачем бабуинам переговоры?
Чего нельзя делать бабуинозащитники говорят, но не говорят, что можно. Это – не их забота.
«Недавно стадо бабуинов напало на женщин и детей в районе Гарисса на востоке Кении. Три человека получили серьезные раны. Особенно пострадала двухлетняя девочка, которая с укусами и глубокими царапинами отправлена в районный госпиталь/.../ В день инцидента стадо из 70 бабуинов, видя, что люди не желают поделиться с ними маисом, решили добыть еду силой. В схватке обезьяны вышли победителями».
Может, гуманно было бы уйти, оставив бабуинам «оккупированные территории»? Но что они тогда будут грабить? Тоже негуманно.
Проблема!
15-9-06
Редко удается поговорить с иностранцем – не о делах, а просто о жизни, о предметах, которые «представляют взаимный интерес». Однажды мы обсуждали с немцем почти любительский джазовый концерт. Исполнение было очень банальным – скорее признаки джаза, чем джаз по существу. Я возмущался: «зачем вылезать на сцену, если ты, как исполнитель, не стоишь выше публики, для которой играешь». Ответ обескуражил меня неожиданностью: «а почему кто-то должен стоять выше других?».
Это был хороший урок рожденной в западноевропейских умах новой демократии, о которой я тогда еще не слышал. Суть ее в том, что наступило время обычного человека. Влиятельность таланта опасна, она чревата тоталитаризмом. Разве не увлечение миллионов людей своими политическими лидерами или вождями «тоталитарных» сект, составило главную причину всех бед ХХ века? Следовательно, подлинной остается только демократия «общего мнения», когда таланты предпочитают выглядеть «как все», чтобы понравится публике. Ради успеха артисты, ученые, политики, публицисты все чаще выбирают «банальный стиль» своего публичного поведения, стараются выглядеть уверенными в себе и настойчивыми, но избегают быть глубокомысленнее, проницательнее, осведомленнее своих слушателей.
Время от времени меня приглашают посетить встречи с гостями, приезжающими из Израиля. С тревогой замечаю, что новомодный стиль увлекает и этих достойных людей. Помню встречу с издателем и бывшим редактором крупной газеты. Очень хотелось послушать человека, хорошо знающего израильскую прессу: услышать о различиях газет, названия которых часто появляются в цитатах и ссылках международных агентств, имена журналистов, чье мнение весомо в израильском обществе, характеристики их позиций и взглядов. Увы, ничего, кроме расхожих банальностей, от этого славного человека не прозвучало. Вспомнить совершенно нечего.
Недавно слушал отставного военного. Гость начал с истории своей семьи, которая уже сто лет (после эмиграции его деда из Одессы) вплетена в историю Страны. Отец гостя участвовал во всех войнах Израиля. В одной из них воевали оба: отец и сын. Сын «задержался» в армии до высокого чина. Эта часть выступления была тепло принята присутствующими.
Проблемы восприятия начались, когда гость стал говорить о летней «операции в Ливане». Он объяснил, насколько Израиль был к ней не готов. Премьер-министр не имел военного опыта. Министр обороны пришел из профсоюзов и тоже не имел опыта управления армией. Начальник генерального штаба – летчик по военной профессии, что мешало ему правильно распорядиться наземными силами. Разведка не сообщила реального состояния сил противника. И т.д. Впрочем, ясного ответа на возражение слушателей, почему мы должны считать эту войну проигранной Израилем, отставной военный тоже не имел. Сказал уклончиво, мол, как посмотреть.
Не знаю, зачем уважаемый гость предложил вместо всестороннего и компетентного (пусть субъективного) анализа ситуации набор простых жалоб, способных убедить лишь далекого от этих проблем человека? Похоже, что он отдавал дань все той же моде, рекомендующей оратору быть проще, чтобы не усложнять общение.
Вот ведь как с модой бывает!
22-9-06
Недавно давали по телевизору опрос прохожих на улице об их идеале. Журналистка хотела узнать, в ком молодые люди готовы видеть образец для подражания. Часть отвечавших называли родителей (парень – отца, девушки – мам). Остальные ответы в сущности оспаривали сам вопрос. Дескать, назову вам известного футболиста, но он уже есть, а я хочу быть самим собой. Или: «хочу быть богатым и ни от кого не зависеть». Или еще прямее и проще: «Идеал для меня – я сама».
В этих ответах не была названа ни одна известная личность.
Тут два варианта. Либо зря я был так уверен, что молодым людям легче преодолевать трудности становления, когда они могут следовать общественно признанным достойным примерам. Либо таких примеров для подражания в настоящий момент не существует. Из-за чего и получается это «я сама».
Речь не идет о нехватке популярных имен. В теле- и радиопрограммах, в журналах и в Интернете есть масса материалов о знаменитостях. Миллионная аудитория о них безусловно знает – на то они и знаменитости, но, как правило, в пример не берет. Интересно, почему?
Смотрю один из выходящих на Украине глянцевых журналов, который специально посвящен знаменитостям (рекламировать не стану). Первый рассказ в доставшемся мне номере оказался посвящен голливудскому киноактеру. История написана доступно, мило и довольно складно. Есть в ней детство, семья, любовь, роковое невезение и добровольное одиночество богатого и независимого человека. Но акценты в ней расставлены. Сразу этого не заметишь, потому что они относятся скорее к тому, чего в истории нет, чем к тому, что в ней есть.
Хотя история посвящена признанному актеру, в ней ничего не говорится об его актерском труде. Будто голливудский успех посетил его как дар природы или счастливый выигрыш в лотерею. Хотя, благодаря богатству и славе, герой истории имеет невероятную для обычного человека степень свободы, он не пользуется ею, ничего не задумывает и не планирует ни в своей личной, ни в творческой жизни. Живет по обстоятельствам, как получится. (Возможно, что реальный прототип персонажа истории совершенно иной!). Новые роли и огромные гонорары находят его сами. Только его деньги – это святое – находятся под надзором знающего дело брокера, и подробно описаны его наиболее крупные и даже экстравагантные траты.
Впрочем, «звезда» живет предельно скромно в тихом номере голливудского отеля. Кроме того, он, как сказано, «записан под чужим именем в публичной библиотеке, куда регулярно наведывается инкогнито в смешной клетчатой кепке и светлом парике. Что берет читать? В основном философские книги». (Знать бы какие и зачем? Но об этом ни слова).
Таким тут представлен известный актер – необычным и занятным «простым человеком», одним из героев нашего времени.
Журнал «историй» охотно читают. И жить, как живут его знаменитые персонажи, наверное мечтают многие. Но в журнале – особые, «культовые» герои, истории о которых – смесь фактов и вымыслов о необыкновенных удачах, о радостях и бедах, выпавших той или иной «звезде» по воле случая и сделавших человека знаменитым без поисков и открытий, без профессионального труда и самоотречения – как бы «по благости самой природы»
А такому подражать невозможно.
29-9-05
Не как стать богатым, а как им быть. Вот современный вопрос.
В нашей бывшей стране, где немногие богатые были беднее «средних» на Западе, да к тому же вынуждены были таиться от властей и соседей, ответ был прост: хорошо питаться и ездить на отдых в Сочи. С отменой социализма и «перераспределением» государственной собственности богатство стало явным и даже демонстративным. Любознательные западные туристы теперь шарахаются от удивления, видя на наших улицах особо дорогие машины во множестве, которого они не ожидали увидеть в сравнительно бедной стране. «У них» (скажем, в Западной Европе) практичный и бережливый средний класс, основной класс населения, все еще думает, что разумно тратить деньги – не всегда означает демонстрировать всем, как их много у тебя.
Первое поколение «наших» богатых начинало по еще советским канонам – много кушать и за дорого отдыхать. Их дети, судя по всему, будут, в целом, более образованными и менее кичливыми.
Богатство никогда не было и не может быть исключительно частным делом. У человека, который быстро стал богатым, со временем образуется новая духовная потребность: он хочет, чтобы его и его богатство уважали. «У них» на этот счет сложилась традиция меценатства, дающая моральное возмещение заметных общественных трат. Например, бывший президент Соединенных Штатов оставляет после себя большую новую, великолепно обустроенную библиотеку своего имени. Мне самому довелось однажды делать утреннюю пробежку на новеньком стадионе небольшого университетского городка в Штатах, который был построен на деньги, завещанные для этого богатым человеком.
Когда у нас это все наладится, сказать трудно. Но пока что новых богачей и публику начали воспитывать массовые издания, выискивая «классические» образцы из жизни богатых людей.
Вот пример. Глянцевый российско-украинский журнал убеждает читателей, что благотворительность приличествует богатству. Для этого он рассказывает о московском купце XIX века, который завещал огромные деньги на поддержание крупнейших московских музеев, на именные стипендии студентам Московского университета и гимназий, на постройку больницы. Он был также целенаправленным коллекционером современной ему живописи, деньгами поддерживал молодых талантливых художников. До 1917 года его имя произносилось с уважением. Характерно, что современная журнальная история уже ничего не говорит об «эксплуатации трудящихся» как источнике его богатства. Зато подчеркивает его сдержанную религиозность, скупость к пустым тратам и щедрую благотворительность.
Журнальный образ «правильного» купца – одновременно пример для подражания и пример для уважения. И правильно, потому что социальная роль (в том числе и роль богатого человека) – это не только обязательства, которые человек принимает на себя в жизни, но и то, чего от него ждут окружающие. А также согласие в этом обеих сторон.
Если жизнь нашего общества не свернет почему-либо с пути развития, у нас будет все больше людей, о которых можно сказать, что они богаты. Значит, кого-то придется учить тому, «как быть богатым», а всех – тому, как включать богатых в общественную жизнь. А это – не проблема бухгалтерии, это – проблема культуры.
6-10-06
Редко какое слово может обозначать одновременно столь противоположные по смыслу явления. Мифы Древности (любой – хоть китайской, хоть греческой, хоть еще какой) вызывают неизменное чувство почтения. Мифы нашего времени, наоборот, чаще всего упоминаются с враждебностью или досадой и с намерением разоблачить их. Назвать некое знание мифом – значит опорочить и отвергнуть его, чтобы «на самом деле» водрузить на его месте другое.
В популярной литературе авторы охотно посвящают себя развенчанию разных – исторических, экономических и даже бытовых мифов. Правы они или нет в каждом конкретном случае – не о том речь. Важно суметь пристроиться к чувствительным местам массового сознания. Вас учили в школе, что персы в греко-персидских войнах (V в. до н.э.) имели большое численное превосходство над греками? Это – миф, говорит вам такой автор, – «на самом деле численность греческих и персидских войск была примерно одинаковой: в битвах при Марафоне и Фермопилах с той и с другой участвовало около 15 тыс. человек». Еще пример. Известно, что Галилей — жертва невежества католической церкви? И это тоже опровергают, называя мифом: дескать Галилей стал жертвой политических махинаций при папском дворе, а совсем не своей приверженности «научной картине мира» или системе Коперника. Вы привыкли думать, что Одесса – город с особенной историей? Да это миф, когда-то созданный несколькими изобретательными писателями!
В последнее время разоблачение мифов стало характерной чертой нашей интеллектуальной жизни. Разоблачить общеизвестное как ложное – будь то событие, личность или вещь какую-то, хоть бы и такую, которая предназначена к вечному почитанию (как памятник, например) – в наше время часто означает претензию на интеллектуальную смелость, способность возвыситься над мифом, установить новый подход (может быть, не менее мифический).
Кажется, совсем еще недавно отечественные политики и публицисты демифологизировали «светлое будущее всего человечества» (коммунизм), предаваясь параллельно мифологизации дореволюционного прошлого. Многие потом принялись демофилогизировать понятия – «капитализм», «демократия» и «Запад». Даже там, где мифа нет, его изобретают, чтобы заклеймить и развенчать: «Война Тель-Авива против “Хезболлы” войдет в историю тем, что она развеяла миф о непобедимости израильской армии», – ликует турецкая газета. «“Хизболле”, потерявшей более 500 боевиков и почти все ракеты средней дальности, будет нелегко поддерживать миф о своей “победе”», – отвечает ей, «мифом миф поправ», газета американская.
Складывается впечатление, что современная общественная мысль может двигаться, только разоблачительно шагая с мифа на миф. При этом никто не ждет от политиков и публицистов объяснений, что такое, собственно, миф. Как будто это понятно само собой. Но даже ученые далеки от ясности в этом пункте.
Слишком многое называют мифом. Это напоминает мне прошлогоднюю панику с «птичьим гриппом», когда в каждой перелетной птице видели угрозу заразы. Получается, что современное представление о мифе и само нуждается в демифологизации.
13-10-06
Язык повседневности беден как сама повседневность. Много ли слов нужно, чтобы в обычной ситуации повторить уже не раз сказанное? Вот словарь и съеживается. Иногда до междометий. В русской литературе символом современного человека с куцым словарным запасом стала «людоедка Эллочка» из романа «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова. «Эллочка Щукина, – сказано о нем, – легко и свободно обходилась тридцатью словами». Ими она могла выразить практически любую свою мысль. В литературном смысле «Эллочка-людоедка» – юмористический персонаж. Когда создавался роман (в 20-х годах прошлого века), бедность и предсказуемость желаний и мыслей городского обывателя могли быть очевидно смешными и для авторов, и для их читателей. Но вскоре смешными стали не обыватели, а те, кто над ними смеялся, интеллигенты «в очках и шляпах». В СССР быстро и уверенно, под руководством партии, произошло «узаконивание» и возвышение массового человека – обывателя.
Как бы ни относиться к сталинскому времени, нужно признать, что кое в чем направление ветра было уловлено правильное. После Первой мировой войны весь мир пошел по пути упрощения человека. В разных странах, конечно, по-разному. В СССР со всех трибун превозносили «простого человека», создали особую интеллигенцию из людей простого происхождения – пролетарских писателей, философов, которые развивали «единственно верное учение» и т.д.
Ныне ограниченность языковых средств больше не выглядит недостатком. Наоборот, наш современник охотно пользуется бесконечной неопределенностью немногих слов. Артист и сатирический писатель М. Задорнов зафиксировал многозначность в современной русской речи словечка «Вау!», которое годится почти для всех случаев жизни. Не стоит только забывать, что это американское словечко заняло место русского «Ого!», семнадцатого в словаре Эллочки, предназначенного выражать «иронию, удивление, восторг, ненависть, радость, презрение и удовлетворенность», – как сказано у Ильфа и Петрова.
Всмотримся пристальнее. Сказать про кого-то, что «он – в шоке», означает сказать одним этим словом об очень разном. Например, что некто ошеломлен, сильно удивлен новостью, или смущен ею, сконфужен, остолбенел или в замешательстве от нее, или возмущен, потрясен и негодует. Но в все эти слова-синонимы почти исчезли из словаря повседневного общения, уступив место одному слову-заменителю. Почему, однако, это возможно? Во-первых, обычный человек (обыватель) не интересуется своими переживаниями до степени таких тонких различений. Для него факт переживания важнее, чем оттенки смыслов. А для констатации переживания достаточно сказать, как теперь говорят: «я – в шоке!». Второе. Повседневность однообразна и поэтому предсказуема. Мы и так догадываемся, что может чувствовать человек, узнавший, что соседка выкрутила лампочку на лестничной клетке, потому что ей лень было пойти в магазин. «Подумать только, до чего дошла! Я – в шоке!».
Некогда обилие «сорных» слов-заменителей было признаком речи людей из «низов». Сегодня целая горсть «ученых» слов-заменителей («пиар», например) постоянно присутствует в «верхах» – в статьях и публичных речах артистов, ученых, политиков. Верный признак однообразной и предсказуемой – как быт – общественной жизни.
20-10-06
Мой давний приятель одесский израильтянин как-то заметил в письме, что в русском языке стали появляться новые слова, которых он никогда раньше не слыхал. Он просил объяснить ему значение слова «пиар». Я попробовал припомнить, сколько новых слов-иностранцев вошло в наш обиход в последние годы (вроде «боди-билдинга», «фитнес-клубов», например), да поостерегся развивать тему: уж очень большой список получился. Но слово «пиар» даже в этом списке – особенное. Оно не имеет однозначного истолкования. Больше того: значение его все время расширяется, оно становится одним их ключевых слов (слов-символов) нашего времени.
Буквально, «пи»-«ар» воспроизводит звучание английской аббревиатуры PR, обозначающей «Public Relations» - «Паблик Рилейшнз». В классическом смысле это – «планируемые продолжительные усилия, направленные на создание и поддержание доброжелательных отношений и взаимопонимания между организацией и общественностью». В демократическом обществе все публично работающие организации – компании, институты, учреждения (даже такие как правительство, армия или налоговые службы) – заинтересованы «хорошо выглядеть» в глазах общественности, чтобы получать от нее материальную и моральную поддержку. Одни хотят, чтобы им доверяли покупатели, другие – чтобы граждане соучаствовали в их действиях – в самоуправлении, в государственных реформах, художественных акциях и т.д. Все, кто в этом заинтересован, выделяют специальные средства, людей и усилия для того, чтобы «иметь лицо». Эти профессиональные агенты, отделы или специальные организации являются PR-специалистами.
Для примера возьмем компанию, выпускающую молочные продукты. У нее в продаже два рода товаров: ее молочные продукты и ее акции. Соответственно, ее PR-специалисты будут разъяснять покупателям (1) преимущество продуктов компании и (2) убеждать общественность в надежности и перспективах роста этой компании. Первое – проверяемые факты. Второе во многом относится к надеждам и ожиданиям, поэтому оно не вполне проверяемо. Тут все зависит от популярности компании и доверия («доброжелательного отношения») к ней. Значит – и от профессионализма «пиарщиков». Может случится, что в интересах организации эти специалисты создадут ее положительный образ, сформируют «доброжелательное отношение» к ней публики без связи с истинным состоянием ее дел. Вот почему выражение «это – пиар-акция» иногда используют в смысле «морочат людям голову».
Английская журналистка Мэри Дежевски рассказывает, что в ее газету "Индепендент" звонят часто не пресс-атташе иностранных посольств, «а представитель пиаровской фирмы, которую оно наняло». «Все больше государств прибегают к услугам таких посредников в ходе контактов с нашими государственными учреждениями и СМИ», чтобы создать в общественном мнении Британии нужный образ, положительный «имидж» своей страны. «Совсем недавно список иностранных государств, нанявших себе в помощь пиарщиков, пополнился Россией». Значит, ей это нужно. Журналистка считает, что «Кремль, как никто другой нуждается в рекомендациях профессионалов о том, как лучше преподносить свои действия внешнему миру».
«Пиар» иногда трудно отличить от рекламы и пропаганды. Но специалисты умеют.
27-10-06
Когда сотрудники покупают вскладчину подарок к юбилею своего коллеги – это и есть демократия как форма общественного самоуправления. Налицо коллективное решение о том, кому, на что и по сколько сдавать, а также всеми контролируемое исполнение этого решения. Примерно такой была демократия греческих полисов.
Если совладельцы компании совместно принимают решение о распределении средств и направлении ее развития, это тоже демократия. Правда, не полная, так как в ней не участвуют работники компании. Но еще менее полной будет демократия, если небольшая часть владельцев какого-нибудь крупного завода располагает, скажем, половиной акций, а остальная их половина на бирже переходит из рук в руки огромного числа безымянных владельцев. Последние безусловно имеют право месте со всеми решать судьбу этой коллективной собственности (завода), но их реальное влияние невелико.
Выборы считаются важнейшим институтом демократии. Но в Советском Союзе регулярно проводились выборы в центральный парламент страны, в парламенты республик и в другие органы власти, а демократии не было.
В демократических странах к выборам в придачу полагается конституция. В СССР была, как известно, конституция – «самая демократическая в мире». Но была ли в СССР демократия?
До «перестройки» это слово было лишь частью пропаганды. Зато со второй половины 1980-х оно стало едва ли не ключевым словом эпохи. Для бывших советских людей оно означало возможность без опасений высказывать вслух свое мнение о действиях властей. Кто-то связывал с установлением демократии все свои надежды на улучшение жизни. Многие увидели в «демократии» царство своеволия сильных мира сего и, разбавив слово еще двумя буквами, превратили в ругательство. А тут еще президент США Джордж Буш (мл.) огласил свой план распространения демократии во всем мире. Не все поняли его намерения правильно. Но можем ли мы считать, что все, кто говорит «демократия», понимают значение слова одинаково?
В иронической сказке «Крошка Цахес» немецкого писателя Э. Т. А. Гофмана (1776 - 1822) министр взывает к своему правителю: «Государь, введите просвещение!». И государь «вознамерился тотчас распорядиться отпечатать большими буквами и прибить на всех перекрестках эдикт, гласящий, что с сего числа введено просвещение и каждому вменяется впредь с тем сообразовываться».
Увы, демократию невозможно ввести, как нельзя ввести просвещение или тоталитаризм. Все они – стили общественной жизни, складывавшиеся веками неповторимого опыта. Когда Н.А. Бердяев писал свои «Истоки и смысл русского коммунизма», он делал акцент на предпоследнем слове.
Демократия – слово с ускользающим смыслом, потому что им описывают стиль жизни некоторых обществ. Попробуйте произвольно сменить стиль жизни! Почти невозможно. Сравнительно просто сменить «имидж». Например, провести «подлинно демократические выборы». А потом оказаться в плену привычного «аппаратно-бюрократического» стиля.
Вот и остается у нас «демократия» – ключевое слово Западного мира, слово-пароль «золотого миллиарда» – словом-миражом. И смысл его ускользает, и значение множится.
До демократии самим нужно дойти, дожить, дозреть.
03-11-06
На пороге Нового времени английский философ сэр Френсис Бекон (1561-1626) сформулировал идею, что «знание – само по себе сила» (мы помним её как название популярного в СССР научно-образовательного журнала). Можно представить себе, как парадоксально звучала эта мысль в момент ее рождения! Но со временем к ней привыкли – не только в смысле звучания, но и по существу. Знания стали производить. За знания стали платить.
Порог Новейшего времени тоже отмечен появлением странной идеи: «средство коммуникации есть сообщение». Она была высказана философом современных массовых коммуникаций Маршаллом Маклюэном (1911 - 1980). Прославившийся в Америке канадец, «пророк из Торонто», как его почтительно называли в образованных кругах обеих стран, он умел быть популярным и сочинил свой слоган явно в подражание бэконовскому. Занятная мысль, - как сейчас выражаются молодые. Возможно, это всего лишь пустячок, игра слов, но может быть – и ключ к пониманию чего-то важного в нашей современности.
Я думаю о письмах и почте. Обычной бумажной почте, которую американцы, раньше других привыкшие к мгновенной электронной, назвали «snail mail» (первое слово – «улитка», второе – «почта»). Специалисты отмечают как общемировую тенденцию, что доля «корреспонденции, которая отправляется частными лицами в адрес других частных лиц, скажем, родителями своему ребенку, который проходит службу в армии или учится в другом городе», неуклонно снижается.
Большинство из нас еще помнят, каким важным делом было написание письма близкому человеку. Письма писали нечасто, но основательно: исправления и вымарывания не годились. Хотя, труд и время, потраченные на письмо, были в буквальном смысле посвящены адресату, теперь понятно, что самым главным в бумажном письме была, собственно, бумага. Мы пересылали вещь, которую сами держали в руках, над которой трудились, составляя послание и размышляя о том, что следует написать. В особых случаях конверт и бумагу подбирали специально. А для большей душевности бумагу иной раз сбрызгивали духами и вкладывали в конверт засушенный лепесток. Возможность держать в руках письмо была не менее важной, чем возможность узнать из него новости. Ведь такое письмо это, в сущности – подарок.
Электронные письма – совсем другое дело. Но только в сравнении с ними можно полнее оценить прелесть личного бумажного письма.
Электронное письмо – «чистая информация», присланная без ее оригинального физического носителя. Нет «вещи». Мы сами определяем размер и тип шрифта, в котором воплощены присланные нам слова. Неповторимая связь автора и его почерка вытеснена стандартом клавиатуры. (Так было когда-то при переходе от рукописной книги к печатной. Но теперь дошло до личной переписки). Компьютерные письма короче. Размер письма задан удобством чтения – один-два экрана монитора. Наконец, копирование. Еще никогда не было так просто пересылать слова, картинки и даже музыку, полученные из другого источника. Ждешь письма от друга, а получаешь от него картинку, неизвестно кем нарисованную. И это тоже считается письмом.
Словом, электронное письмо – это нечто другое. Похоже, прав был парадоксалист из Торонто, заметив, как сильно средство коммуникации предопределяет содержание сообщаемого.
10-10-06
То, что иные называют любительством (аматорством), мы привыкли называть самодеятельностью. Мысль о том, что человек может заниматься пением, наблюдение природы или литературным сочинительством только потому, что любит это занятие, основана на уважении к любительству.
Иное – с самодеятельностью. В молчаливом противопоставлении профессионализму, самодеятельность была чем-то второсортным. А отрезвляющий окрик «нечего тут самодеятельность разводить!», т. е., «делай, что говорят!», помещал самодеятельность куда-то за грань добродетели. К такому – советскому – значению слова мы привыкли.
Советское государство покровительствовало только художественной самодеятельности. Дескать, от Чайковского не убудет, если арию Иоланты споет ткачиха, прошедшая не годы настоящей профессиональной подготовки, а годик студийной. Какой с нее спрос, ведь пела она в клубе – в своем кругу, для своих друзей.
Не удивлюсь, если современный словарь пометит слово «самодеятельность» как устаревшее.
Во-первых, рынок. Теперь он командует: «никакой самодеятельности!». Там, где продвигают товар, работают профессионалы. На телевидении хорошо видно, как нужный человек может внезапно стать политиком, артистом или экспертом, если им займутся профессионалы-имиджмейкеры. Музыканты-любители из молодежных «протестных» групп, взрослые любители вкусно готовить, даже карточные гадатели – они на наших глазах становятся профессионалами, когда рынок готов к их услугам.
Во-вторых, дилетантизм, «занятие какой-либо областью деятельности без специальной подготовки, при поверхностном знакомстве с предметом». В наше время только тот, кто свободен от рынка, может позволить себе быть дилетантом – беспомощным и неумелым. Примеры – рядом.
Наш ЖЭК не знает, как восстановить разобранный при ремонте пол у самой двери парадного. Яма получилась небольшая, но опасная. ЖЭК может себе позволить беспомощность, потому что он не в рынке. В скверике на 2-й ст. Б.Ф. стая бездомных собак превысила дюжину. Собачки на месте решают, кого им облаивать. Неприятно. Но городские службы не умеют решить проблему. Дилетанты?
А вот свеженький пример. Компания кабельного телевидения с известной периодичностью присылала сотрудника для взимания оплаты их услуг. Недавно услуга без всякого предупреждения была отменена. Оплата не поступила, и моему приятелю отключили трансляцию сигнала. «Ребята, - звонит им мой приятель, – что ж вы не предупредили? Я всегда аккуратно вам плачу, и не собирался отказываться от ваших услуг!». Но «девушка» на той стороне провода настроена жестко и решительно: закон – на ее стороне, а переговоры – не в ее планах. Неприятно иметь дело с грубиянами, а тем более быть их клиентами. Но, если они грубят, – размышляет мой приятель, – может быть, на самом деле, они еще не в рынке, т.е. не нуждаются в его деньгах и поэтому могут позволить себе вести себя в бизнесе как дилетанты?
Бизнес учит профессионализму. Одессит, давно живущий за границей, приезжал недавно к родственникам, и знаете, что он мне сказал? «В банке, в магазинах, в гостинице со мной разговаривали вежливо и терпеливо. Ничего такого я здесь не ждал. Вот, что делает капитализм. Определенно я уезжал совсем из другой страны, чем эта!».
Звучит как комплимент, не правда ли?
17-11-06
Недавно, прочитав очередную статью о конце «эпохи книжности», я попросил группу молодых людей (из тех, кого принято называть вчерашними школьниками) ответить на вопрос, «чему можно и чему нельзя научиться по книгам?». Большинство письменных ответов были уважительно вежливыми, в духе незабываемого «любите книгу – источник знаний». Дескать, при желании по книгам можно научиться всему. Но при этом, как оказалось, многие из ответивших не доверяют книгам как раз в том, что касается самого важного для них. «Я считаю, что по книгам нельзя обучиться человеческим качествам, доброте, чувствам. Нельзя обучиться способности к добросовестному труду». «По книгам нельзя научиться душевным качествам – чувствовать, мыслить, любить». Таков первый мотив. Второй, похожий, состоит в том, что по книжкам нельзя научиться так или иначе «смотреть на мир, потому что у всех об этом разные понятия».
Нет смысла оспаривать эти убеждения, напоминая, скажем, о русской литературе XIX века, которая – от «Бедной Лизы» Карамзина до «Вишневого сада» Чехова – вся была нацелена на то, чтобы сделать человека лучше, научить его доброте, человечности, способности любить. Ибо невозможно предъявить им – всем, как поколению – эту литературу. Физически русская классика совершенно доступна. Но между нею и читателем встали новые представления о назначении книги, новые потребности в чтении и новые – скажем прямо – представления о человеке.
Я имею в виду взрослого читателя. Условно говоря, мам и пап тех, кто отвечал на мои вопросы. Не будем забывать, что взгляды у очень молодых людей еще не могут быть вполне самостоятельными. Они образуются, скорее, как результат более или менее осознанного наблюдения над взглядами и поступками других людей, особенно, старших. С этой точки зрения они – зеркало, наивно и честно отражающее то, в чем старшие не решаются себе признаться.
Библиотекари говорят, что литературная классика составляет не более трех процентов от всех требуемых читателем книг. То, что реально востребуется – справочная и развлекательная литература. Кроме того, в ходу «психологические» пособия, десятки лет на разные лады варьирующие известные темы: «Как вырабатывать уверенность в себе», «Как преодолеть чувство беспокойства», «Как приобретать друзей и оказывать влияние на людей». Не приходится удивляться разочарованию в способности книги быть учителем чувств, мыслей и любви!
Пусто и за пределами этого круга. При мне две образованные дамы беседовали о том, что же такое, собственно, культура. Понятно почему. Только ленивый не использует сегодня это слово и так, и эдак по своему усмотрению. Пора бы определиться. Дамы простодушно и смешно фантазировали на избранную тему – специалисту лучше бы этого не слышать. Но вот чего им в голову не приходит, так это заглянуть в соответствующую литературу. И дело не только в том, что над книгой придется потрудиться, но также и в том, что по прочтении придется считаться с обоснованным в ней мнением. А это может помешать, как пишут мои юные респонденты, «смотреть на мир, имея о нем собственные понятия». Закрыть глаза и уши – наш фирменный способ обрести свободу.
В общем, книги – это всего лишь вещи. Они служат тому, для чего их используют.
24-11-06
Между наукой и обществом пролегает полоса отчуждения. Любая наука требует глубокой специализации знаний и навыков. А за ее пределами требуются другие знания и навыки. Всего не охватить. Считается, поэтому, что ученые должны общаться преимущественно между собой. А обществу – (про)давать свою продукцию: открытия, знания, рекомендации (когда спросят), подобно тому, как действует любое эффективное производство. Наивное представление: без помощи самих ученых «общество» не сможет понять, ни что у них спрашивать и когда, ни что является действительным открытием. Времена, когда радовались любому открытию – потому, что оно в принципе доказывало мощь человеческого разума – длились лет триста и уже закончились. Теперь за каждым сообщением об открытии должно последовать объяснение его смысла: «что оно для нас значит – в цифрах возможных доходов или в понимании мира и себя в нем». Иначе, ты хоть двенадцатое измерение открой, никто не пошевелится.
Нужны истолкователи науки.
Такие посредники существуют двух типов. Одни (московский социолог Симон Кордонский называет их как поп-звезд – «поп-учеными») рассказывают с телеэкранов о глобальных «научных» ужасах: предстоящем охлаждении Вселенной и «восстании» компьютеров, об озонных дырах и грозящем потеплении климата, об опасности встречи Земли с астероидом, скором истощении запасов топлива, неминуемом загрязнении Планеты всей и т. п. От них публика не то, что шевелится – содрогается. И ждет новых тем для застольных бесед.
Другой тип посредников – популяризаторы науки. Миллионы советских школьников узнавали о том, что физика может быть занимательной по книгам Якова Перельмана. Есть несколько популярных историй «природных» наук, например, американского писателя-фантаста Айзека Азимова. Довольно много книг написано с целью популяризовать «человеческие» науки – историю, археологию, психологию, искусствоведение. Для примера назову великолепную «Занимательную Грецию» М.Л. Гаспарова.
Видно пришла очередь популяризовать культурологию. До сих пор популяризаторы сообщали широкой образованной публике об ИСТОРИИ культуры. Есть прекрасные книжки о древних письменах и текстах, об образе жизни, торговле, костюме и оружии Западного и Восточного Средневековья, об ученых – «подвижниках и мучениках науки» Нового времени. Занимательность этих книжек заключена не только в талантливой легкости стиля, но и в инокультурности событий, уже диковинных для современного читателя.
ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ культурология пока почти закрыта для публики. И вот – редкое исключение, пространный очерк израильской публицистки Эллы Грайфер «Записки Кассандры», опубликованный в сетевом (интернет-) журнале Евгения Берковича "Заметки по еврейской истории". Автор знакомит с теорией известного американского антрополога Рене Жирара о социальной роли мифов, ритуалов и жертвоприношений в формировании человеческих общностей, и через нее старается объяснить читателю новейшие проблемы современной культуры, не утратившей, как представляется, связи со своим далеким прошлым.
Радости мало, хотя узнать кое-что о собственной культуре бывает занимательно. Но это уже совсем другая занимательность, не очень привычная нашему читателю.
01-12-06
Рояль – одно из немногих оставшихся в употреблении механических устройств XVIII века. Внутри у него стерженьки, рычажки, толкатели, пружинки, шарниры, молоточки. Точный технический расчет и никакой тайны. Кажется, что звучание его должно быть бездушным и немного загадочным, как в механических «часах с музыкой» – что-то вроде того музыкального «логотипа», который в начале каждого часа посылает в эфир радио «Гармония мира».
На самом деле рояль может звучать бесконечно разнообразно и одухотворенно. Музыканты-романтики, признавшие в XIX веке рояль совершеннейшим из музыкальных инструментов, научились выражать на нем разнообразные оттенки человеческих чувств. Но душа рояля всякий раз – это душа управляющего его механикой артиста. Двести лет одно за другим поколения артистов накапливают – из рук в руки непрерывно – и умножают тончайшею технику взаимодействия: человек сливается с механизмом, рождая музыку. Поистине, артист, сумевший унаследовать эту школу – бесценное и редкое достояние современности!
И в буквальном смысле – дорогое. С тех пор, как мы вступили на путь рыночно-демократического устройства жизни, поддерживать былую концертную жизнь стало для нас не по карману. Гастрольные пути крупных артистов пролегают теперь в дали от Одессы.
Но бывают подарки. В ноябре с.г. посольство Франции в Украине совместно с «Французским Альянсом» организовали в Одессе концерт великолепной пианистки Ванессы Вагнер. Сначала – наивно и смешно – слушателям сообщили все, что они должны думать о предстоящем выступлении: «Игра этой пианистки отличается необыкновенным очарованием, тревожной чуткостью, поэтому слушатель воспринимает ее музыку с большим эмоциональным напряжением». Реклама может и соврать, но эта оказалось правдой. Чуткость к каждому звуку, достоинство подлинности и доверительная простота – все вместе в игре пианистки очаровало. Как оказалось, надолго.
В центре программы – национальный французский гений – Клод Дебюсси. Искусство музыкальных событий, изысканно сотканных из фраз, звуковых кластеров, сочетаний тембров, пауз и других элементов музыкального вещества. Так трактует его, надо сказать, с редкостной убедительностью, артистка – как первоисточник музыки ХХ века.
Но вот что интересно и необыкновенно поучительно: сыгранные в таком же ключе Прелюдии Рахманинова не произвели никакого впечатления. Этот бесконечно русский композитор был младшим современником Дебюсси, он знал все новации своего времени, но его мышление оставалось классическим. Невидимая граница между культурами модерна и классики иногда оказывается непреодолимой: кто мыслит классически, т.е. психологически и даже может быть сюжетно, не может полюбить эстетику утонченных модернистских абстракций. И наоборот. Ванесса Вагнер, как показалось, «пошла напролом», заменив «русский дух» Рахманинова французским. Не получилось.
Зато поразительно содержательной была ее трактовка сонаты Шуберта. Сосредоточенная печаль, мужественно уравновешенная, даже просветленная безнадежность. Нужна музыка, чтобы выразить эти сложные душевные состояния.
Когда играет Ванесса Вагнер, кажется, что в этот момент нет ничего важнее, чем слушать ее. Это и есть – большой артистический талант.
8-12-06
Интернет дает такую возможность: быстро собрать группу для обсуждения возникшего вопроса. Когда в "Заметках по еврейской истории" Е. Берковича появились новое эссе Эллы Грайфер, я тут же разослал ссылку на него в Интернете <http://berkovich-zametki.com/Avtory/Graifer.htm> двум десяткам знакомых. Эссе мне понравилось, хоть сразу я еще не понимал, собственно, чем. И я пустился, как учили в школе, искать единомышленников. Не нашел. Ответили лишь трое, и все трое ругали этот текст.
«Присланные тобою тексты мадам Грайфер я читать не смог, – кратко отписал мне старинный приятель, живущий в Вашингтоне, – слишком много там сопливой публицистики, все эти бесконечные эпиграфы и вздохи... Серьезную науку надо все-таки как-то отделять от науки популярной, с одной стороны, и от политической злободневности с другой»
Примеров не приводилось. Пришлось перечитать эссе. Верно замечено – в нем содержится прежде всего популяризация одной культурологической теории и попытка объяснить с ее помощью насущные проблемы. Есть эпиграфы в начале каждой главы. И текст большой – полста страниц, целая брошюра, долго читать. Насчет «вздохов»: не нашел. Элла Грайфер пишет о центральной проблеме современности – о неудержимом распаде привычных общностей и, вследствие того, умножающемся одиночестве, которое многим, даже решительным людям трудно преодолеть. А также о попытках создания в ХХ веке новых типов общностей, включая тоталитарные. «Поскольку основной вопрос современной философии – это страдания индивидуума, утратившего коллектив, то из создавшегося положения одна группа стремится выйти к абсолютному индивидууму, а вторая – к абсолютному коллективу», – пишет она своим еврейским читателям, которые из советских «коллективистов» превратились в израильских (американских, германских, украинских, российских и т.п.) «индивидуалистов», но не почувствовали себя от этого счастливыми.
Судя по его письмам, мой приятель решил стать «индивидуальным» евреем: канун субботы – по собственному сценарию, чек – в еврейскую благотворительную организацию и избирательный голос – за Буша (за его поддержку Израиля). Немало! Но вопрос в том, как долго можно оставаться евреем «частным образом» – вне своей культурной общности, вне общины?
Об этом пишет Элла Грайфер. Не прямо, а на опыте разных других общностей – коллективов и групп. Широко, и оттого, по-моему, еще более убедительно. Обсуждает на основе собственных наблюдений, но привлекая одну известную культурологическую теорию. Она пишет ровно о том, что составляет проблему личностной самотождественности моего американского приятеля. Он умный человек, он прекрасно сознает свою проблему, когда пишет, например, о политике его страны: «не дай Б-г мне дожить до ситуации, когда я должен был бы выбирать между Америкой и Израилем».
Мой приятель любит историю культуры как «чистую» науку. Желательно о древностях, эпохе Возрождении или, в крайнем случае, о средних веках. Но со «злободневной» культурологией, в терминах которой, в частности сформулирована проблема умозрительного, а иногда и вполне реального противоречия между еврейской принадлежностью и безопасностью, он просит его не беспокоить.
15-12-06
Если слово Разум написать с заглавной буквы, то заголовок напоминал бы о временах счастливой веры в разумность мироустройства – природы и, со временем, общества, – которую разделяли многие идеалисты-просветители в XVIII и даже XIX вв. Но я поставил строчную букву, потому что имел в виду не мировой, а обычный человеческий разум, вера в который в наше время оказалась тоже под большим вопросом.
Двадцатый век представил людям события «уму не постижимые» по смыслу, ужасные до абсурда, в сущности, оскорбительные для человечества, но им же самим сотворенные. Перед лицом бессмысленных гибелей десятков миллионов людей на фронтах и в тылах двух глобальных войн, в революциях и гражданских войнах по всему свету, в концлагерях и в голодоморах, в Холокосте, обычный человеческий разум чувствует себя бессильным – ни один из доступных уму мотивов, способных спровоцировать убийство человека человеком (борьба за выживание, ревность, страх, зависть, алчность и т.п.), в главных событиях ХХ века не имели значения. Давно и многократно показано, что личная, или даже классовая, или расовая ненависть были редкими исключениями в повседневности тех убийств. Люди складывались в машины уничтожения, которые более или менее успешно работали, конкурируя в эффективности. Это – исключительное изобретение ХХ века.
Наш ум знает человека-раба, но еще не умеет мыслить категорией человека- машины. И отступает.
«Nevermore!» – «Никогда впредь!», – провозглашают на всех мемориалах как заклинание, потому что нет, на самом деле нет уверенности, что такое более не повторится. Но что можно сделать? Что может здесь простой человеческий разум?
Мой приятель напоминает мне, что в США историю Холокоста преподают в школах, о нем написана масса литературы, и в самом центре столицы стоит грандиозный и страшный музей Холокоста. И добавляет: «обсуждать тему Холокоста я не готов – для меня это все еще открытая кровоточащая рана и я бы предпочел к ней не прикасаться». Он великолепно информирован, но что еще ему делать с этой своей историей?
«Холокост – тема, с которой современный иудаизм ни в одном из его подразделений досадно не справился, а секулярное еврейство избегает и боится», – пишет в недавней статье «Бог в истории» израильская публицистка Майя Каганская. "Никогда больше" это не произойдет, если мы поймем духовные, а не только политические причины Катастрофы", – цитирует она "Универсальный сионизм" современного еврейского богослова Дмитрия Радышевского. Оба автора верят в силу разумного осознания как в способ управиться с надвигающейся бедой. Их идейный противник «слева» Роберт Давид пишет: «Конфликт в Палестине касается всех, живущих здесь. Поэтому каждому стоит постараться понять причины его возникновения и способы его ликвидации». Он тоже обращается к понимающему разуму как орудию спасения.
Мощные умы, масштабные аргументы, общественный темперамент, блестящая публицистика – с одной стороны. Миллионы читателей, признающих их правоту, но не верящих в способность разума человеческого действовать за пределами частной жизни – с другой.
И никакого движения.
Кстати, многие молчаливо верят в то, что стихия истории уже исчерпала свои цунами. Верят так же наивно, как те, кто верили в Разум триста лет тому назад.
22-12-06
Бывает, что дети отказываются знать своих родителей, но нельзя убедить кого-нибудь в том, что родителей вообще не было. Можно отказаться признавать себя наследниками Советской страны (дескать, мы были всего лишь под российской оккупацией), но тщетно убеждать кого-нибудь в том, что Украина – не часть общего постсоветского пространства (обозначаемого аббревиатурой СНГ, хотя расшифровать ее могут уже не все). Споры о наследии приобретают иногда материальный характер – то оглашаются претензии Украины к РФ на часть советской заграничной собственности или на некоторые активы «Внешторгбанка СССР», то политическую жизнь горячат споры об общих трубопроводных системах. Но есть еще и «духовная общность» – область привычных взглядов, сохранившихся «с раньшего времени».
На стенах сараев неподалеку от моего дома от наших последних выборов сохранились начертанные одним цветом и стилем парные надписи «За КПУ!» и «НАТО – нет!». Враждебность к Североатлантическому военному союзу и привычная сарайная бедность задворков – наша советская наследственность.
Наследственность – это та часть нашего существа, от которой при всем желании нельзя освободиться. Дурная, или отягощенная, наследственность – та ее часть, от которой хотелось было бы освободиться. Хоть в следующем поколении.
С наступлением отопительного сезона наконец-то заполнились пустовавшие полгода трубы горячего водоснабжения. «Радость для всей семьи». Неизвестно только, сколько ведер холодной воды нужно пустить в сливную воронку прежде, чем из крана потечет вода, пригодная для утреннего душа. Но, кто же станет считать ненужную воду?
Чувство безграничного богатства в бедной стране рождалось из-за этой возможности «списывать» как ненужное все, что угодно. В хрущевские времена на казахстанской целине тысячи новых «Кировцев» при первых поломках «списывали», бросали на полях и «выписывали» новые. Когда стали осваивать северные месторождения, советские министерства и ведомства точно также «лишним» оборудованием замусорили тундру. А «лишний» металл в станинах станков? А «лишний» бензин, сливавшийся шоферами в закопанные емкости, чтобы скрыть приписанные «тонно-километры»? А «лишние» умы, отвергнутые по идеологическим или национальным признакам их носителей?
Построенная в советские времена система теплоснабжения беспрерывно порождает «лишнее» тепло и «лишнюю» воду. Увы, она не поддается модернизации. Такова наша наследственность.
И должностное хамство. В советские времена на сей счет придумали универсальную формулу: «ты – начальник, я – дурак». То есть тот, кто сидит за столом «от имени и по поручению», имеет преимущество власти над теми, кто приходит, представляя самого себя. Не пробовали?
И – по прежнему – непрозрачность власти.
И скепсис. Убеждение в том, что властвующий человек не нуждается в знаниях, составляет часть нашего наследия. Как и представление о том, что в жизни нет достойных мест за пределами властвующей элиты. Больше всего это обескураживает тех, кто серьезно учился. Им кажется, что они могут остаться «лишними на этом празднике жизни».
Уважение ко всякому труду, достоинство знания, просвещенность власти. С таким наследием здоровее бы жилось. Но: «маємо те, що маємо».
29-12-07