Колонки 2008 года

Колонки в «Шомрей шабос»  2008 года

М. Найдорф

ЗАМЕНА СЛОВ

Шомрей шабос, Одесса, 18-I-08

Человек, оказавшийся в среде незнакомого ему языка, немеет и глохнет. Он начинает изъясняться мычанием и жестами. В магазинчике указывает на «это» и выставляет четыре пальца. Понимающий продавец говорит «арба» и кладет на весы четыре кусочка куриной грудинки. Первая заграничная покупка сделана. За одно и древнее арамейское слово, означающее число «четыре», пересекло границу языка покупателя. Несмотря на экзотические обстоятельства данного «языкового заимствования», это всё же типичный случай: иностранные слова проникают в родной язык вместе с новыми обстоятельствами, новыми вещами, новыми видами деятельности.

Язык – коллективная собственность его носителей. Поэтому частные события в нем мало что значат. Но если новые обстоятельства касаются значительного числа людей, то они сопровождаются обогащением лексического состава языка. Таким образом, появление новых слов в языке может сигнализировать о новых вещах, новых занятиях людей, для кого он является родным, их новых взглядах.

Волна иноязычных заимствований в русском языке 1990-х годов была связана с открытием границ бывшего СССР для международного обмена в сферах торговли, технологий, развлечений. Быстро осваивались новые приемы и формы политической жизни. Складывалась новая экономика и соответствующее ей право. Можно сказать, что все последствия «перестройки и гласности» отразились в общественной лексике.

Есть, однако, одна особенность в этих заимствованиях. Значительная часть новых слов стала использоваться не столько в их прямом смысле – вместе с заимствуемым явлением, сколько для демонстрации перемен. Революция в русской лексике последнего десятилетия частью своей обнаруживает стремление общества к поверхностному – демонстративному, сказать резче, имитативному обновлению. Начиная с горбачевского «консенсуса» вместо «согласия» и внедренного телевидением нейтрального «киллер» вместо уничтожительного «наемный убийца».

Возможно, что самым показательным для того времени оказалось словечко «шоп» (shop). Вышученное в народе многократно (например, «темно как в шопе»), чуждое большинству оно довольно долго претендовало на замену привычного слова «магазин», создавая иллюзию обновления жизни там, где на самом деле ничего подобного не происходило.

В политической области слова «президент», «парламент», «спикер», «электорат», появившись в эпоху «перестройки» тоже скорее демонстрировали, чем отражали обретение демократии. Слова «избирательная кампания» звучат современнее, чем «предвыборная агитация и пропаганда». Их различие заключено в конкурентности и равном доступе кандидатов к своим избирателям. Там, где этого не нет, «избирательный процесс» становится всего лишь именем – вроде как надпись «ADIDAS», наклеенная на сандалии местного производства.

В ходе «перестройки» появились непонятные «ваучеры» и «фонды», которые оказались в большинстве фальшивыми. Позже – слова «инвестор», «менеджмент» и «маркетинг». «Инвестиции» заменили существующее «вложение денег», «менеджмент» – «управление персоналом», «маркетинг» – «рыночно-хозяйственную деятельность». Впрочем, ключевое для рынка слово «конкуренция» до сих пор еще не стало привычным в повседневной лексике. А ведь конкуренция по существу и есть экономическая основа демократии. В итоге до сих пор не вполне ясно, отражают ли эти новые слова наличие у нас реальной рыночной экономики, или они лишь приукрашивают ее отсутствие?

В русском языке примерно каждое десятое слово — заимствованное. В XVIII в. русский язык обогатился немецкими, голландскими словами (мастер, штурм), в XIX в. большое количество заимствований было из французского языка (балет, трюмо, пейзаж), в XX в. заимствовались по преимущества английские слова. И все – для дела.

И, кажется, никогда еще не было такого, чтобы заимствованные слова оставались непонятными и мистифицировали бы реальное положение дел.

М. Найдорф

ЯЗЫКОВОЙ БАРЬЕР

Язык объединяет, но может и пролагать границу между людьми. Интересно, что первое происходит обычно само собой, а второе – чаще по замыслу. Мой друг-одноклассник помнит из своего раннего детства, что его родители переходили на идиш, чтобы он не понимал, о чем они говорят (сам он думал, что они говорят на украинском!). Хорошо ли, плохо ли, но в тесноте послевоенной квартирки родители закрывались от ребенка языковым барьером.

В «большой» жизни символически обособленные группы образуются общностью интересов или увлечений – футболом, компьютерами, кактусами, подводными погружениями, поп-звездами и т.д. И обозначают себя групповыми символами: одеждой или ее деталями, прическами, значками, но почти всегда специфическими словами и выражениями. Обычно эти группы ценят свою замкнутость. Школьники в общении между собой используют словечки, предназначаемые только «для внутреннего употребления». Но ведь и взрослые не станут усваивать школьный сленг. Языковый барьер нужен обеим сторонам.

Если какая-та группа приобретает в обществе особую значимость, то лексика ее преодолевает языковый барьер, втягивается в обычную речь. С формированием в СССР бюрократической касты, ее рабочий язык (К.И.Чуковский дал ему название «канцелярит») выглядел престижным. Писатель свидетельствует, что люди в частной жизни говорили о себе «мы не конфликтуем», «он меня не лимитирует». Сейчас уже трудно поверить, что люди гордились употреблением этих слов.

Многие помнят распространенность военной образности и лексики в повседневной советской жизни. Говорили об успехах «на любовном фронте», «выходили из прорыва», когда не хватало денег до зарплаты, в важном деле чувствовали себя «как на передовой». В шестидесятых спорт стал предметом общего интереса. Появились фразеологизмы, вроде таких, как: «с подачи» в значении "по инициативе" кого-то, «взять тайм-аут» в значении "устроить перерыв", «на финише» в значении «в конце». В попытке построить возвышенное отношение к спорту использовались, в свою очередь, еще тогда живые критерии искусства как воплощенной красоты. Футбольные комментаторы в репортажах применяли термины из области классического музыкального искусства: «автор гола», «квартет защитников», «сольный проход нападающего», «заключительный аккорд». Спортсмена хвалили, называя «виртуозом мяча».

Много написано о проникновении блатного жаргона в повседневную речь, а лучше сказать, об остром интересе публики и массовых жанров к этой сфере жизни. С 1990-х в просторечье закрепились слова, до времени циркулировавшие только в уголовной среде. Куда-то кануло слово «авторитетный» – ученый, знаток, специалист. Вместо него устойчиво закрепилось «авторитет» (и все почему-то знают, что «уголовный»). Преодолели языковый барьер, выйдя из тени своей субкультуры «бабло» и «качки». Апофеоз был здесь: «Мы будем преследовать террористов всюду, если в туалете поймаем, то и в сортире их замочим», – публично произнес самый авторитетный политик России.

Похоже, что на данный момент заимствование лексики из побочных сфер русского языка приостановилось. Оно сменилось массированным англоязычным заимствованием. Некоторые из таких новых слов стала обиходными («пропиарить», «гламурно», «креативно», «акция!»). Другая часть входит в русский с новыми занятиями, например, с элитарными видами спорта (сноуборд, виндсерфинг, дайвинг). И вновь как всегда: владение новыми словами выглядит престижным, поскольку обозначает компетентность говорящих в особо ценимых сферах отдыха и времяпрепровождения. Словарь чутко следует за жизнью, обновляется там, где появляются новые вещи и смыслы.

Язык обновляется как бы сам собой. Но каждый носитель языка решает сам, пользоваться ли новыми словами. Что примет масса носителей – то и станет новоприобретением языка. Такая демократия.

М.Найдорф

СЛУЧАЙ НА ДЕРИБАСОВСКОЙ

Шомрей шабос, Одесса, 1-II-08

Американский профессор-славист не раз бывал в нашей стране – и когда она была Советским Союзом, и теперь. Он превосходно владеет русским, перевел на английский несколько шедевров русской классики, а недавно ввел в мир англоязычных читателей лучший роман об Одессе – «Пятеро» Владимира Жаботинского. На этот раз профессор привез своих студентов. Приехали они в свои каникулы и за свой счет. Пытливые и умные юные американцы, как оказалось, довольно много знают о нас по книгам, статьям и газетам. Но личный опыт ничем не заменить. Поэтому в их плотном графике были посещения музеев, лекции, встречи, прогулки по городу.

Однажды во время прогулки по Дерибасовской профессор и два его студента (один из них темнокожий) привлекли внимание милиции. Офицер милиции, – рассказывает профессор, – остановил нас и попросил предъявить документы. Профессор показал свое водительское удостоверение (в США оно функционирует заодно и как удостоверение личности) и служебное удостоверение профессора. «Офицер» (так называл его профессор) потребовал паспорт. Паспорта свои, как и деньги, иностранцы оставили в номере. Администрация гостиницы рекомендует оставлять ценности в индивидуальных сейфах в своих комнатах, – пояснил американец. Офицер объяснил, что по закону они должны иметь паспорта при себе, и пригласил (или приказал) пройти с ним в отделение. Профессор сказал, что не хотел бы, что он устал (!), т.к. сегодня они были на двух экскурсиях, но если кто-то один из офицеров (возле милицейского автобуса стояли восемь сотрудников в форме) пойдет с ними в гостиницу, которая находится тут же на Дерибасовской, то он сможет увидеть их паспорта. Нет, сказал офицер, у нас так не положено, по закону гости должны иметь паспорта при себе. Однако, тон немного сменил. Поинтересовался, откуда и чего ради приехали студенты. Профессор рассказал и добавил: этот случай напоминает мне бывший Советский Союз; я думал, что в новой Украине уже все по-другому. Аргумент оказался убедительным. Заключительные слова офицера профессор передал так: «Я не хочу вести их в милицию. Они нормальные серьезные люди, – сказал он, обращаясь к коллегам. – Кто-нибудь хочет?». Никто не захотел. Документы всех троих были возвращены владельцам.

Ничего дурного. Верю, что милиционеры действовали согласно закону и точно по инструкции. Поэтому рассуждаю об этих законах и инструкциях. С одной стороны, украинское правительство прилагает усилия к тому, чтобы облегчить доступ иностранным туристам в нашу страну. Американцы, например, для приезда к нам не должны были испрашивать визы. С другой стороны, если верить офицеру милиции, прогулка без паспорта в знаменитый одесский оперный театр или по главной улице города может обернуться для них экскурсией в отделение милиции вместо музея. Хотя, кто знает, может это все-таки лучше, чем рисковать потерей или кражей паспорта (среди туристов встречаются иногда и рассеянные люди). Сложный выбор.

Разумеется, незнание законов не освобождает от наказания. Но тогда следовало бы разместить объявления об обязательном ношении паспорта иностранцами хотя бы в гостиницах, не так ли? Но может быть никакого такого закона нет?

Не скажу, что был обрадован этим фактом бдительности родной милиции. Радует, скорее, победа здравого смысла в уме офицера. И вот еще почему. Вскоре все заговорят о подготовке к наплыву футбольных туристов в далеком пока 2012 году. Большой бизнес и городское начальство захочет представить Одессу европейским туристическим центром. Интересно, как они будут инструктировать городскую милицию?

Между прочим, еще не так давно иностранцы рассказывали, что аэропортовская таможня встречает их так сурово, будто они уже совершили преступление. Теперь это не так: таможенники стараются как могут выглядеть приветливыми.

Профессор, по-моему, в этой истории повел себя молодцом. А студент-русист был рад языковой практике. Я понял всё, что вы говорили, – с восторгом сказал он своему профессору на пути домой.

М.Найдорф

ОДИН В ТОЛПЕ

Шомрей шабос, Одесса, 7-02-08

Одна из крупнейших телекомпаний мира – CNN – напоминает каждому своему зрителю: «Be the first to know!» – «Узнай (новость) первым!».

Эта фраза не выдумана журналистами, подобные встречаются в различных, особенно рекламных, текстах довольно часто. Пикантность ситуации состоит в том, что зритель CNN первым узнаёт (или еще узнает) предполагаемую новость в числе приблизительно миллиарда других столь же «первых» зрителей этого новостного кабельного канала по всему миру. Но они друг друга не видят и даже не догадываются, насколько они нужны друг другу. Для такой совокупности людей, придумано название – «рассеянная толпа».

Хорошо, что толпа рассеянная. Человеку не приходится толкаться, чтобы узнать новости (выпуски новостей – самые рейтинговые из телепрограмм). Он включает телевизор когда хочет. И это непринудительное участие в массовой акции телесмотрения  может породить в нем чувство полной самостоятельности. Увлеченный экранным действием, человек видит сейчас  забиваемый гол, или еще дымящиеся последствия нового теракта, или первый выход в свет недавно родившегося медвежонка так, как будто они достались ему прямо из жизни. Станет ли телезритель воображать себе всех тех, кто в этот же момент узнает то же самое и точно таким же путем, как и он сам? В этот момент человек  чувствует себя «первым» даже если ничего не знает о рекламном слогане CNN.

Как известно, слово «первый» несет два основных смысла. «Первый» – по порядку и «первый» по значению. Например, «играть первую скрипку» значит быть ведущим участником действия. В конкурентной по своей сути американской культуре «первый» – в смысле лучший, высшего качества, победитель соревнования, конкурса – очень часто прямая или подразумеваемая часть комплимента, признания достоинств человека. Так что слоган CNN – это еще и скрытый комплимент зрителю. Ведь фразу можно истолковать так: «Вы более других достойны знать!». Приятно, что всемирно известный канал называет тебя избранным.

Популярная фирма одежды (название пропущу) разъясняет эту мысль, что называется, открытым текстом, приложенным к товарной единице. Вот он (перевожу): «Вы интересуетесь «П…». Хорошее дело. Вероятно, вы толковый, уверенный в себе человек и знаете, что вам нужно в жизни. Конечно, вы тяжело работаете, но вы не раб карьерных гонок. Вам знакома удача. Вы контролируете ситуацию. Вы используете почти все ваши шансы. Следовательно, покупайте эту вещь, она вам подходит». 

Можно восхититься немереным нахальством этой «беседы с покупателем». Дескать, не купишь – значит ты  неуверенный в себе и бестолковый неудачник и все такое. А можно, наоборот,  довериться в этом фирме: она  знает своего покупателя. Уже есть поколение взрослых людей, для которых владение определенными вещами есть мера их достоинства. Вот фирма и подсказывает, что «определенные вещи» – это ее вещи.

Но есть деталь. Она – в сознании избранности, которую исподволь внушает рекламный текст. Конечно, у этой, одной из крупнейших в мире, фирмы  готовой одежды миллиардные обороты и,  следовательно и неизбежно, серийные товары. Но покупатель, как и телезритель, совершает непринудительный поступок и в момент покупки других участников этой «рассеянной толпы» не видит. Поэтому может считать себя «первым» во всех отношениях. А фирма эту свою толпу видит, даже «спит и видит», любит ее и творит изо всех сил, по-отечески беседует с ней, просвещает. (Ну, не одна она, конечно. Все умелые торговцы так себя ведут).

Идея избранничества, как известно, не нова. Но чтобы путь к избранности пролегал через покупку штанов в универмаге – такого еще не бывало!

М. Найдорф

«ЧЕЛОВЕК В СВОЕМ УМЕ НЕ ЗАДАЕТ ТАКИХ ВОПРОСОВ»

Шомрей шабос, Одесса, 15-II-07

Журнал «22» издательства «Москва-Иерусалим» в Одессе появляется редко. А жаль. Наверное, это один из лучших журналов на русском по качеству языка и материалов. Точнее сказать, по частоте появления в нем текстов (стихотворных, прозаических и публицистических), о которых можно сказать, что они написаны умно, глубоко и со знанием дела. И очень часто талантливо.

Недавно достался мне (подарили) номер 145, а в нем – повесть Анны Соловей «Йорик». Прочел и, как говорится, «не могу молчать». Об авторе сказано: тележурналист, живет в Иерусалиме. Из Интернета выяснилось, что происходит из Ленинграда. И еще, как оказалось, эта вещь доступна в Сети [http://komnata.frogpro.ru/Members/Solovey/Iorik9.doc], хотя «с листа» и с экрана она читается совсем по-разному. По-моему, с экрана она не может произвести  глубокого впечатления, потому что предполагает интимную близость, а экран – как витринное стекло – демонстрирует, но не роднит.

Жанровое определение «повесть»  к «Йорику» не подходит. В журнале сказано – «проза». Так правильнее. По идее в повести должны быть персонажи, и в «Йорике» их вроде бы  много, но в литературном смысле их нет, они личностно не прописаны и при чтении спутываются. Это скорее – художественно написанное эссе, у которого один персонаж – автор. А каждое из имен – это  название одной из предельных ситуаций, в которой бег повседневности уже не спасает от главных вопросов. Основная ситуация – юноша, тяжко страдающий онкологическим заболеванием в иерусалимской больнице. Значит, все, кто рядом, больные и здоровые, вынуждены  определяться: пациенты, родители, друзья, врачи, медсестры и даже раввин, проповедующий в больнице на Песах. 

В жизни все сплетены теснейшим образом. И эта неустранимая стесненность человеческая – в больничной палате, в семье, на работе, в подорванном террористом автобусе – один из абсолютов современного бытия. В этой стесненности мы равны. Еще один абсолют, объединяющий всех – смерть. Вот, собственно, и все в современном мире, где Б-г, Природа и нравственность признаны факультативными регуляторами, т.е. предметами веры по личному выбору. Исходные данные налицо. «Тут у нас ничего не скрывают. Справляйся сам, как можешь», – читаем в самом начале текста. Отсюда – поток вопросов, которыми персонажи обогащают друг друга, точнее, читателя. Эссе Анны Соловей – о мучительных поисках такой картины мира, которая могла бы примирить, вдохновить и утешить, имея в основании лишь два этих абсолюта: смерть и стесненность человеческого бытия. Ничего себе задачка, не правда ли?   «Человек в своем уме не задает таких вопросов», – читаем в «Йорике».

 Важнейшая вещь – в этих условиях сохранить, отстоять собственное достоинство. Обсуждается все, на что можно опереться. Можно, вроде бы, на воспоминания и  фантазии. Но: «все мечтают облапить привидение руками. Идиотство. А как правда что-то нащупают, так начинают орать от страха, как сумасшедшие... » (Главка «Шиповник»). Жуткий старик Гриша, умирающий сосед по палате, находит себе опору в беспредельном эгоизме: «А старик вот что сделал. Сидел, смотрел, смотрел на меня и говорит, - Ну и говно же ты, - а сам улыбается» (название главки «Гордость»). Женщины в «Йорике» ищут опору в любви. Ну, да, если в условии – стеснение, то в ответе должна быть любовь. «Мы обнялись очень сильно, так тяжело быть отдельно друг от друга, и волосы у нее пахли шиповником» (главка «Ангелы»). Мужчины – в семье: «он хочет семью и ему не стыдно этого сказать: покоя. Жизнь и так всех мучает, зачем еще добавлять? Он хочет простоты в отношениях, жалости и взаимной поддержки» («Счастье»). Ни один из ответов в «Йорике» не окончательный. Думай, читатель.

Особенно хорош язык. Литературен,  - хотя имитирует обыденную речь, - до такой  степени, что цитаты из Арсения Тарковского не «выпирают».

Такой вот, неожиданный подарок незнакомого со-мыслящего и со-чувствующего  человека, Анны Соловей.

Спасибо!

М. Найдорф

ЧТО, КРОМЕ ДЕНЕГ?

Шомрей шабос, Одесса, 22-II-08

В ХХ веке в наиболее ценных областях творчества произошел характерный поворот к анонимности. Мы пользуемся плодами ума гениальных  ученых и конструкторов, а имена их остаются известными лишь в узких кругах профессиональных сообществ. Знакомые брэнды, названия фирм или торговые марки, такие, например, как «Боинг», «Тефаль», «Сони», «Макдональдс», «Ксерокс»  – давно уже имена вещей, а не людей. Скорее всего, создатели спасительных лекарств, великолепных самолетов, компьютеров, фирм с мировой известностью  получают немалые деньги за свой труд и доход, который он приносит. Но в моральном смысле – это совсем иная природа стимулов. Не знаю, хватило бы упорства Д. И. Менделееву совершить научный подвиг, если бы создание  знаменитой «периодической системы элементов» было для него вопросом денег, а не славы ученого? 

Мы привыкли к огромному влиянию западной  цивилизации во всем мире. Оно основывалось на ее исключительной продуктивности, позволившей народам, принявшим этот способ жизни, преобладать над другими. Источник этой исключительности лежит в культуре Европы периода XVII-XIX веков. До совершения культурного переворота, который мы называем эпохой Возрождения, Европа никого преимущества в мире не имела. А в Средневековье даже определенно отставала от других регионов мира – по степени социальной организованности, по концентрации знаний, образования.  

Что сделало Европу – «Европой» в современном широком, «атлантическом» смысле слова? Новая социальная система, основанная на вере в Разум и Природу как источник знаний, на индивидуализме и конкуренции. Мы называем ее капитализмом. Эта система оказалась способной применить разнообразные технические изобретения и тем самым создала огромный спрос на новации. Эта система создала науку – как всечеловеческую познавательную институцию. Создала искусство как творчество, основанное на соединении индивидуальной неповторимости и истины художественного творения.

При всех издержках и несправедливостях эта система – в целом – оказалась способной поддерживать сильные моральные стимулы к творчеству в искусстве, науке, технике, финансах, управлении. Для нее характерно, что имена тех, кто смог внести  свой изобретательский вклад в этих сферах, становились именами их творений. Законы природы и симфонии, машины и географические открытия, технические изобретения и крупные производства навсегда получали имена своих создателей – от Галилея и Бетховена до Уатта и Форда (список великих имен составляет значительную часть любой энциклопедии). Чем бы ни питалась энергия этих открывателей – честолюбием ли, долгом ли, или каким-то другим чувством – в основе ее всегда лежала вера в собственное предназначение. Эта вера нуждалась в опоре, и она была обеспечена духом эпохи, признававшей великими тех, кто смог умножить возможности человечества в избранной области.

Само понятие «великий человек» стоит сегодня под сомнением.

В ХХ веке возобладала политика. Крупнейшие научные, технические и художественные создания возникли в поле напряжения военных и идеологических  противостояний. Но это тоже моральные стимулы. К счастью, эти стимулы, в основном,  позади. Но где другие? Что еще, кроме денег?

Кажется логичным, что  мечты и надежды связывают теперь с новым типом первооткрывателя – человека странного, не нуждающегося в моральных стимулах вообще. Биограф Билла Гейтса рассматривает его раннюю фотографию и замечает: «у молодых сотрудников в глазах некая отстраненность – вот они, первые «чокнутые компьютерщики», или geeks, как их называют в Америке». (Кстати, только самый богатый из тех одиннадцати стал знаменитым).

Действительно, гении – нередко люди необычные во всем. Но хватит ли таких «чокнутых» для развития современной науки, для великих открытий нынешнего времени? Не предстоит ли западному миру оскудение творческой мотивации еще более угрожающее, чем оскудение запасов сырья?

И чья влиятельность станет тогда более эффективной, чем западная?

М. Найдорф

ТЫ – СВОБОДЕН…

Шомрей шабос, Одесса, 29-02-08

– Ты  свободен, свободен, свободен. Все, что ты должен – это выразить себя.  Ты должен суметь выразить себя.  Ты должен решиться выразить себя, – говорит им мир, в котором они находят себя, когда взрослеют.  Ты должен успеть выразить себя, – так они слышат звучание  мира, в котором живут.

– Я должен, – повторяют они сами себе. И мучаются:  что я должен выразить? Я такой же, как все! Что я могу выразить? Чего я хочу?

– Я хочу прославиться! Чтобы обо мне все узнали, чтобы все заговорили!  Но мир глух ко мне. Я не интересен никому, кроме самого себя. Я не интересен миру, кто я в нем? В этом мире нет великих людей. Есть «популярные» люди. Это те, о ком говорят. Я хочу быть таким. Если бы я стал президентом или поп-звездой, миллионы людей называли бы меня по имени каждый день. Если бы я забил гол на чемпионате мира или хотя бы ударил головой в живот соперника прямо на поле, на глазах у миллионов телезрителей, обо мне бы писали во всех газетах. Если бы меня сочли руководителем удачливых террористов, имя мое стало бы нарицательным на годы, произносилось бы с почтением, как имя врага, которого ни настичь, ни побороть невозможно, – как имя дьявола. 

Но я не стану ни президентом, ни поп-звездой. Я мог бы попробовать прославиться чем-то иным. Например, публично съесть больше сосисок за десять минут, чем любой другой человек в мире. Но мне противно жрать, еще и при всех. Нет, это не мое. Я сделаю что-то другое, чистое и ужасное. Я ворвусь в телевизоры всего мира как бескорыстный убийца. Бескорыстный.  Пусть эти тупые рожи оторвутся от своих завтраков в ужасе: они боятся террористов-пришельцев, но не знают, что делать с собственными детьми  – школьниками, студентами-отличниками собственных университетов, если те решат проклясть мир, чтобы в нем прославиться. Хотя бы на  месяц, пока волна сенсационных сообщений об очередной стрельбе в кампусе уляжется и забудется – пока не придет время новой стрельбы.

Все, что для этого нужно, это запастись оружием и подготовить видео. Когда всё кончится, они бросятся изучать мой компьютер и Интернет. Они найдут там, что показать миру: видеоролик, где я им все говорю и показываю. Но уже поздно. Им уже никуда не деться. Они любят показывать террористов. Всех, кто делает заявления перед терактом – с зеленой повязкой на лбу на фоне зеленого знамени – бессмысленные заявления мертвого живым, они обязательно показывают. Мгновение славы. Дьявольской славы, но славы.

Кого убивать, это спорный вопрос. Самое чистое – это самоубийство. Заголовок: «На модных сайтах самоубийство приносит подросткам славу». И текст (начало): «Серия самоубийств может быть проявлением отчаяния и следованием моде. Часть вины лежит на мемориальных сайтах. Сейчас, когда полиция пытается понять, что заставило семерых молодых людей из уэльского города Бридженд свести счеты с жизнью, под особо пристальным вниманием оказался интернет<…> Всего через несколько часов после смерти 17-летней Наташи Рэндэлл <…> в интернете появился посвященный ей сайт с фотографиями, поэмами и выражениями скорби.<…> Выбранная наугад запись гласила: "Ужасно люблю тебя ты звезда и будешь всегда."  Этот элемент "звездности" больше всего тревожит психологов, опасающихся, что прославление подростковых самоубийств в интернете может подтолкнуть других последовать примеру самоубийц».

Но больше шума, конечно от массовых расстрелов однокурсников – любых, незнакомых – и побольше. «Им не повезло». И красивые церемонии с речами и свечами. А публикации, в основном, информационные. Поэтому получается, что все эти расстрелы в аудиториях и кампусах – случайности. Тот вроде бы принимал неправильные лекарства. У того кажется проглядели начало психического заболевания. Третьего студента девочка отказалась поцеловать. Обиделся.  А в Северном Иллинойсе убийца студентов вообще – здоровый 27-летний социолог-отличник. Каждый случай – особенный, а собрать их, чтобы обдумать,  страшно.

Груз полной и безграничной свободы. Кто мог подумать, что он окажется не легче груза рабства?

М. Найдорф

Обычное, 5846-е

Шомрей шабос, Одесса, 7 марта 2008

Во вторник, 26 февраля произошло 5846-е заседание Совета безопасности ООН с повесткой дня: «Положение на Ближнем Востоке, включая палестинский вопрос». Отчет с текстами выступлений публикуется в Интернете на всех официальных языках ООН, включая русский. Обратившись к этому первоисточнику, можно избежать зависимости от кратких пересказов разными объективными производителями информации.

В тот день выступили: Специальный координатор по ближневосточному мирному процессу и Личный представитель Генерального секретаря г-н Роберт Серри и заместитель Генерального секретаря по гуманитарным вопросам и Координатор чрезвычайной помощи г-н Джон Холмс. Г-н Серри сообщил, что он «провел два месяца в Иерусалиме» и теперь, – сказал он, – «прекрасно понимаю, что поставлено сегодня на карту в ближневосточном мирном процессе». Перейдя к описанию ситуации, он отметил, что «Палестинская администрация продолжает усилия, направленные на улучшение ситуации в плане безопасности», и привел примеры «усилий» г-на Аббаса. В частности, что «Палестинский военный трибунал приговорил двух лиц к 15 годам тюремного заключения за то, что в декабре они убили двух израильтян вблизи Хеврона». Докладчик, похоже, не знал, что этих «лиц» пришлось потом вылавливать израильским военным, поскольку осужденные разгуливали на свободе.

Когда пришла очередь описывать усилия израильской стороны, г-н координатор начал словами: «Более 10000 палестинских заключенных по-прежнему содержатся в израильских тюрьмах». И далее в том же духе. Итоговая формула его сбалансированного отчета выглядит так: «Хотя мы понимаем озабоченность Израиля своей безопасностью, он обязан не предпринимать непропорциональных ответных мер или подвергать опасности мирное население. Принципиальное несогласие Организации Объединенных Наций с внесудебными расправами и убийствами усугубляется той частотностью, с которой такие операции проводятся в районах сосредоточения мирного населения».

Не уверен, что эти слова требуют комментария. Но всё же замечу. Г-н Серри только тогда понял, что происходит в регионе, когда прожил два месяца в Иерусалиме. Это косвенное признание того, что люди, живущие в Европе или Америке, из сообщений СМИ ничего понять не могут. Надо бы запомнить. И второе: те, кто живет в Израиле больше двух месяцев, очевидно понимают ситуацию лучше, чем г-н Серри. Во всяком случае, пока он сумел разглядеть усилия к миру только со стороны г-на Аббаса. Но, «делу дать хотя законный вид и толк», координатор в сущности порекомендовал Израилю проводить свои военные операции где-нибудь, где нет людей, а тех, кто систематически обстреливает города Израиля Сдерот и Ашкелон, вызывать в суд повестками до тех пор, пока они согласятся придти в сопровождении своих адвокатов. Возможно, что координатору следовало бы пожить не в Иерусалиме, а в Газе. Тогда он понял бы еще, что «боевики» там прямо подчинены местным властям, и не стоит их выгораживать так уж прямо: «ХАМАС не действует достаточно решительно, чтобы положить конец ракетным нападениям групп боевиков». Хорош координатор, который не знает того, что знает каждый житель Газы!

Его коллега выступал в том же духе, заявив: «Израиль имеет законные интересы в области безопасности и наделен правом и обязан защищать своих граждан. Но даже в таких обстоятельствах безопасность нельзя ставить выше всех других задач или оправдывать ею причинение столь серьезного ущерба условиям жизни людей и ущемление их человеческого достоинства и прав человека». Повторяю: израильтянам «безопасность нельзя ставить выше … ущерба условиям жизни и достоинства». С ума сойти можно от этого гуманизма!

Представители стран-участниц поработали, как указано в отчете, от 10 час. 10 мин. до 10 час. 40 мин. Этого получаса было вполне достаточно, чтобы дать очередной импульс размещению этой «объективной» антиизраильской информации в мировых СМИ.

А следующее заседание на ту же тему – не за горами.

М. Найдорф

ОТНОСИТЕЛЬНОСТЬ ВСЕГО

Шомрей шабос, Одесса, 14 мар 2008

Законы и правила человеческой жизни пишутся людьми. Поэтому с древности  одновременно с законами оговаривают обычно обоснование чьих-то исключительных прав  их объявлять и способствовать их соблюдению. Например, сообщают о том, что данные законы дарованы (сообщены, продиктованы) самим Б-гом и переданы людям через кого-то, кто особо удостоен правом посредничества.

Другим распространенным обоснованием служила ссылка на соответствие объявляемых законов основам мироздания. Например, знаменитая Французская Декларация 1789 г. представлена как изложение «естественных, неотчуждаемых и священных прав человека». Ее авторы полагали себя выступающими от имени самой Природы.

В подобных случаях мы встречаемся с законами, которые опираются на вечные и неизменные основания. Вера в эти основания или, по крайней мере, уважение к их надчеловеческой мощи составляли основу авторитета и организующую силу таким образом обоснованного законопорядка.

В ХХ веке европейски мыслящее человечество подверглось испытанию относительностью. Не впервые в истории, но от этого не легче. («Что честно и что стыдно, не для всех таково, а считается таковым лишь по установлению предков», – писал в I в. до н.э. древнеримский историк Корнелий Непот). Нашу эпоху может символизировать теория относительности А. Эйнштейна, опубликованная еще в 1905 году. Ее исходная мысль состоит в том, что различные наблюдатели по-разному воспринимают действительность, включая столь фундаментальные величины, как расстояние и время.

За сто лет относительность (релятивизм) стала общим местом в рассуждениях едва ли не на любую тему. Уже все привыкли, что «о вкусах не спорят», что суждения зависят от того, «как посмотреть» и «кому это выгодно». Релятивизм наносит разрушительный удар по авторитету законов, который в этом случае не опирается на незыблемость Б-ой воли или предустановленного порядка Природы. Сегодня парламентский закон – это временное соглашение заинтересованных лиц, более всего напоминающее договоренность торговцев и покупателей о цене на базаре. Да, цена – «закон» торговли, но временный и устанавливаемый теми, кто преобладает на рынке в данный момент.

Случай с образованием из сербской провинции Косово нового независимого государства может быть полноценным примером современного политического релятивизма. На этот раз никто уже не ссылался  на «национально-освободительную борьбу» албанского народа Косова, ибо, следуя законам логики, пришлось бы вспомнить о борьбе курдов и еще о десятках других народов, провозгласивших подобную цель. Пришлось забыть и о «естественном» принципе нерушимости границ существующих государств. «Для США пример Косова не является прецедентом в решении других конфликтов и споров», – сказал президент Буш (читай: мы намерены торговаться по каждому спорному вопросу в отдельности). Наверное, о великих принципах, правилах и естественных законах США и дальше будут вспоминать, но только там, где им это будет удобно.

Хуже всего в этом релятивистском мире приходится морали. Политика, почти как физика, практически выведена за ее пределы. Но повседневность тоже полна относительностей. Уже давно утихли стихийные «трамвайные» споры о правильном поведении и о том, чему учить детей. Спорщикам пришлось признать, что «никому ничего не докажешь» ибо не на что сослаться.

Но пути назад нет. Великие основания ставили великий принцип и закон выше человека. Национализм и социализм  породили в ХХ веке системы, поднявшие ради себя или  подмявшие под себя до двух миллиардов человек, из которых не менее двухсот миллионов погибли или стали инвалидами в двух мировых  и множестве локальных «идейных» войн времен холодной войны..

Реакция потомков такова: не может быть принципов, ради которых стоило бы умирать. А чтобы не было войны, следует бесконечно и даже мелочно торговаться за временные законы и правила.

И не поймешь даже: унизительно это звучит или, наоборот,  возвышенно для нового «мирового сообщества»?

М. Найдорф

«ДО ОСНОВАНЬЯ…»

Шомрей шабос, Одесса, 21-03-08

На протяжении сотни лет известная песня «Интернационал» сообщала о планах рабочих: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья и т.д.». Поскольку речь в ней шла о «всем мире», то тех, кого могли коснуться эти разрушительные планы пролетариата, было бессчетно много – миллионы и миллионы людей, как сейчас выражаются, ни в чем не повинных граждан. Но идея разрушить неправильный мир до самого основания, чтобы затем построить новый, – эта революционная идея не казалась совершенно безумной в Европе ХIХ-ХХ вв. Многих она привлекала своей новизной и яркой образностью. Особенно, в России, где революцию привыкли представлять событием романтически возвышенным, приносящим долгожданное обновление.

Коммунистические партии всего мира (это был их общий гимн), не видели иной возможности исправить мир, как только разрушить его –  «до основанья», то есть до фундамента. Это и следовало бы назвать «фундаментализмом» в его чистом виде: как теорию, оправдывающую неприятие существующего мира, и как практику бескомпромиссного его разрушения. Их теория – объяснение того, каким должен быть мир «по идее» и «что делать» на практике. Теории фундаменталистов (религиозных, политических, националистических, экономических и т.д.) описывают действительность как грубо ошибочную – по сравнению с первоначальным замыслом, к которому и надлежит вернуться ради спасения мира от гибели. А практика их – всегда та, которая доступна в данных условиях. 

Та часть американских протестантов, которая впервые назвала себя «фундаменталистами»,  в начале ХХ прибегла к массовым изданиям пропагандистских брошюр. «Фундаменталисты были первыми, кто использовал средства массовой информации для пропаганды своих идей. Именно христианские фундаменталисты в США впервые использовали телевидение как средство пропаганды того, во что они верили», – пишет знаменитый английский социолог Э. Гидденс, – и продолжает: «а после них уже исламские фундаменталисты стали использовать Интернет и другие современные технологии для осуществления своих целей». Либеральный социолог деликатно не уточняет, какие «другие» технологии следовало бы назвать: например, технологию применения террористов-самоубийц.

Между тем, массовый государственный или групповой (сетевой) террор, адресующий смерть всем без разбора,  – это и есть  самое точное деятельное воплощение глобального неприятия фундаменталистами существующего мира.  Только в свете провозглашенного ими фундаментального «очищения» такие люди как Гитлер, Сталин, Мао, Пол Пот и другие вожди, олицетворяющие  тотальный террор ХХ века, до сих пор представляется в массовом сознании не преступниками, а великими историческими деятелями. А сами массовые убийства – необходимыми жертвоприношениями, принесенными ради обновления мира.

Конечно, превращение ХХ века из «века масс» в «век массового террора»  имеет свои основания. Молчаливое или крикливое согласие масс с кровавым «отречением от старого мира», которое потрясло мыслителей ХХ века, само по себе является признаком тупика истории; буквально, положения, из которого не видно дальнейшего пути. Но даже самые отчаянные «фундаменталисты» делают не более того, что могут. В США – круглосуточно выступают по телевидению. В иных странах, если удается, взрывают бомбы в толпах богомольцев, в поездах, автобусах, магазинах, в метро.

В XV веке в Европе толпы горожан послушно сносили из домов игральные  карты,  кости,  тавлеи,  ларцы, украшения, и даже произведения живописи, признанные греховными, чтобы торжественно сжечь всё это на площади в знак отвержения «суеты». Фра Джироламо Савонорола был может быть самым успешным из организаторов таких акций обновления. То был кризис Средневековья, называемый эпохой Возрождения. Массовый успех вождей, которые призывают к «очищению» через уничтожение – первейший признак кризиса всякой культуры.

Человечество миновало все свои прошлые кризисы. Минует и нынешний. Вопрос лишь в цене неизбежных потерь, жертвуемых фундаменталистам.

М. Найдорф

БЕСПЛАТНЫЕ НОВОСТИ

Шомрей шабос, Одесса, 28-03-08

Группе студентов был предложено послушать в течение нескольких дней выпуски новостей на местных радио- или телеканалах и написать об этом. Каждый из участников эксперимента взял на прицел один канал. Отчеты обсудили всей группой. И немало удивились, когда своими глазами увидели то, что, как говорится, «следовало ожидать».

Во-первых, выяснилось, что большинство вещателей сообщают то же, что и остальные. Например, в те дни говорили об отделении Косова от Сербии, об отставке Фиделя Кастро, о смерти Бадри Патаркацишвили, о предстоявших тогда президентских выборах в России и т.д., не стану удлинять список.  Было ясно, что большинство местных вещателей, которые, разумеется, не имеют собственных корреспондентов, берут новости из Интернета. Но всё же, –  и этот вопрос возник  и повис в воздухе, – кто определяет относительную значимость, ранг новости, направляя ее в эфир? Или иначе, почему те, кто готовит выпуски новостей из интернетных полуфабрикатов думают так одинаково?

Второй, обозначенной студентами, особенностью новостей оказалась  их краткость и беспорядочность внутри выпуска. Рядом и на одной и той же (обычно, предельно быстрой) скорости говорили о чемпионском бое боксеров В. Кличко и С.Ибрагимова и о предвыборном соперничестве Х. Клинтон и Б. Обамы,  о «газовом» визите Ю. Тимошенко в Москву и уничтожении американцами своего спутника на орбите. Похоже, что так, «доступно и разнообразно», на грани развлечения строят свои новости не только одесские, но и вообще большинство современных СМИ, и другого способа информирования  даже представить себе нельзя. Вот и  студенты легко поверили, что они  вполне информированы о том, что происходит в мире. Однако, косвенно на  их отношение к качеству новостей может указать такой  факт: кое-кому показалось вполне естественным в качестве новостной информации использовать торговую рекламу (вот ушлый народ!). Чем, скажите, в этом информационном серфинге реклама «итальянской кафельной плитки» не сойдет за  «экономические новости» из Италии?

В ходе обсуждения отчетов обнаружились трудности в понимании новостей. Кому-то показалось, что Украина ведет переговоры о вступлении в шенгенское пространство. Кто-то понял дикторскую скороговорку так, что «НАТО не смогло сразу определиться, поддерживать ли отделение Косово». Еще одна студентка  услышала, что в Великобритании «состоялась Лига чемпионов», но что это такое, объяснись не смогла.

Теперь самое интересное. Подходя к итогу, студенты согласились, что многие новости они ощущали как свидетельства глобального противостояния России и США («двух мировых стран-лидеров, которые находятся в негласной борьбе друг с другом»). Значит, так это подавалось в новостях! Хотя открытым текстом о «противостоянии двух систем» теперь никто не говорит. С другой стороны, картина мира, какой она выстраивалась в студентов сознании под влиянием услышанной информации, была определена ими как мрачная, катастрофичная, конфликтная. «Я бы не хотел жить в таком мире», – немного наивно заметил студент (он ведь не знает, что был уже такой анекдот со словами: «а другого глобуса у вас нет?»).

Студенты не стали делить информацию на правдивую и ложную, более или менее значимую. Главным критерием ценности сообщений при обсуждении был назван «позитив-негатив». А это значит, по их мнению, что реально «мрачным» новостям противостоит та развлекательно-танцевальная музыка, которая звучит на этих же радиочастотах в остальное время. 

Предупреждение для тех, кто хотел бы возмутиться. Нет оснований. Во-первых, наши студенты очень молоды. В возрасте наших второкурсников на западе лишь поступают в университет. Во-вторых, они все годы своей сознательной жизни живут в такой вот «попсовой» блокаде. Другого не знают. В-третьих, те из студентов, которым родители помогают ориентироваться в мире, быстрее становятся самостоятельными.

И в информационном смысле тоже.

М. Найдорф

ТРЕБУЕТСЯ ГИБКОСТЬ

Шомрей шабос, Одесса, 4-4-08

Далеко в Москве группа студентов социологического факультета «крупнейшего ВУЗа страны» публично выразила недовольство тем, как их обучают. Не мое дело судить об их правоте, но думаю, что в почти в каждом университете можно найти студентов, которые заслуживают более квалифицированного обучения, чем то, что они в данный момент имеют. Обычно, это проблема решается выбором места учебы: хочешь учиться в более «трудном» ВУЗе, пройди соответствующий конкурс и ты окажешься среди более талантливых сокурсников, преподавателей и в рамках более сложных учебных программ. МГУ всегда считался в народе таким элитарным ВУЗом – для самых талантливых. Именно поэтому публичный протест студентов показался скандальным. Он угрожал давно сложившемуся и весьма продуктивному (для МГУ) предубеждению. А угроза коллективным предубеждениям всегда расценивается как «поношение, непристойный поступок, бесчинство».

У публичного скандала есть, однако, собственные достоинства. Лучше всяких призывов скандал образует публику, заинтересованную в его предмете (в данном случае – в академической гуманитарной среде), провоцирует формирование позиций и, может быть это главное, способствует тому, чтобы содержательные высказывания были услышаны. Судя по вниманию к ним в Интернете, две подробные статьи петербургского социолога М.Соколова, посвященные этой ситуации, оказались интересны и тем читателям, которые во всех смыслах «далеко от Москвы». Автор описывает факультет как структуру, «по идее» созданную для подготовки квалифицированных социологов, которая теперь предоставляет преимущественно далекие от «идеи», но пользующиеся спросом возможности, ради которых туда едет основная масса студентов (отсрочка от армии или от взрослой жизни, престижный диплом, полезные и приятные знакомства и т.п.). Парадокс: чем престижнее в академическом смысле учебное заведение, тем больше в него стремятся – на платной основе – поступить люди, готовые лишь имитировать учебную деятельность. Они могут смять массой и лишить остатков престижности.

МГУ уникален, но случай типичен. Все ВУЗы постсоветского пространства должны были пережить перемены. Вообразим себе: от (советского) прошлого осталось много пассажирских автобусов, не очень удобных по нашим временам. Зато недостает машин для перевозки картошки – фермеров стало больше. Фермеры используют старые пассажирские. Сначала снимают только крайние сидения, чтобы удобнее было втаскивать мешки, но стесняются ибо выглядит это варварством. Потом смелеют и снимают все, что мешает. Внешне автобусы выглядят привычно, как пассажирские. А внутренне они уже грузовые, но все равно неудобные. Надо бы приступить к производству специальных грузовых.

То же и с ВУЗами. Нет теперь ни госзаказа, ни распределения. Знание (и его символ – диплом) становится продуктом, имеющим разное предназначение: для себя, для престижа в близком кругу, для любой работы, для высококвалифицированной работы, для научной карьеры, для работы за рубежом и т.д. Гибкость становится важнейшим требованием в учебном процессе. Ничего удивительного: так теперь везде. ВУЗ должен уметь по-разному работать с талантливыми студентами и с теми, кто платит за дополнительные пять лет детства. Но это должен быть совсем другой ВУЗ!

Российский опыт показывает, что государственное воздействие на ситуацию путем ужесточения контроля, требований и стандартов в этом случае абсолютно бесполезно. Несмотря на существенное различие политического стиля в современных России и Украине,  у нас тоже делали и делают попытки найти единое правительственное решение проблемы. Хотя спасительно гибкой представляется прямо противоположная стратегия: до тех пор, пока в обществе не выросли новые образовательные модели, следует доверить дело преподавателям и студентам – тем, кто каждый день видит и слышит друг друга.

Пусть сотрудничают в установленных законом границах допустимого и возможного в пространстве взаимного интереса.

М. Найдорф

ГОРЕЛ РИТУАЛЬНЫЙ ОГОНЬ

Шомрей шабос, Одесса, 11 апреля  2008 г.

В марте по многим телеканалам пускали видеоролик с изображением горящего рояля на берегу моря и пианиста, экипированного по-пожарному, который около десяти минут «в джазовом стиле» бил по клавишам, пока от жара в рояле  не стали лопаться струны. Отогнанный густым дымом, пианист с поклоном принял аплодисменты и потом почтительно наблюдал горение инструмента со стороны. Когда рухнуло крыло рояля, публика потрясенно ахнула. В конце церемонии лицом к огню встал священнослужитель, чтобы, придав черты святости происшедшему, расставить все на свои места.

Тот факт, что служитель культа, пианист и рояль были японскими, кое-что объясняет – экзотическая страна! – но не все. Японцы очень хорошо знают и любят европейскую музыку. Для них, как и для нас, рояль – это  конструкция не только дорогая, но и символическая («Ямаха» – из лучших роялей в мире). И если символ классики публично и торжественно сжигают, это означает нечто большее, чем наглядное «выражение страсти к музыке, которая ярким пламенем горит» в сердце исполнителя (НТВ). И правда, если бы метафору «пламенной страсти» во всех случаях толковали буквально, ущерб был бы невосполнимым.

Между тем, пианист Йосуке Ямашита далеко не первый, кто почувствовал, что с роялем нужно что-то делать, ибо игра на нем, даже весьма совершенная, в современном обществе неумолимо обессмысливается. Однажды газета «Зеркало недели» сообщала о концерте львовского ансамбля наисовременнейшей музыки «Кластер», перед которым (правда, на киноэкране!) «рояль постоянно куда-то перемещают в ускоренном темпе, несколько раз расчехляют и вновь покрывают чехлом. Потом настырные люди начинают зачем-то копаться в его чёрном лакированном брюшке, лезут туда со сварочным аппаратом. На кульминации действа зритель во всех подробностях наблюдает процесс снятия гипсовых слепков различных частей рояля — клавиатуры, ножек…». И заголовок придуман был красноречивый: «Посмертная маска рояля». 

А вот еще французский пианист Франсуа Рене Дюшабль объявил о намерении завершить свою карьеру, «уничтожив два рояля и свою концертную одежду в знак протеста против того, что он называет буржуазной элитарностью классической музыки». «Рояль, – цитировала его Таймс, – это символ буржуазии и индустриального общества, которое должно быть разрушено. Рояль, который используется так, как это делает общество, это самодовольный инструмент, не подпускающий близко тех, кто не разбирается в музыке». То есть тех, кого становится все больше.

Идея зреет давно.  Московский журнал «Office» вышел в мае 1996 с коллажем на обложке на ту же тему:  на условном фоне современного ночного города изображен умолкнувший рояль, на закрытой крышке которого (там где клавиатура) лежит клавиатура нового типа  – компьютерная.

Второй видеоматериал НТВ о классической музыке в марте был посвящен скрипке, которая была приобретена за сумму около 7 млн. долл. через аукционный дом Sotheby's еще до торгов (обычно в таких случаях покупателю предлагается заплатить значительно больше, чем на аукционе). Для публичной демонстрации инструмента пригласили выдающегося израильского скрипача Пинхаса Цукермана.

Материал о «самой дорогой скрипке в мире» был как раз для тех, «кто не разбирается в музыке». «Играет Цукерман во всех смыслах, – сообщало НТВ, – и на скрипке, и со скрипкой. Он — единственный, кто получил такую игрушку, и то лишь на время выступления в Москве. Хозяин инструмента — российский миллионер Максим Викторов. Купив эту скрипку, он побил прежний рекорд». (Незаметный переход на спортивную лексику должен был, видимо, взбодрить зрителей).

Конечно, сожжение этой скрипке не угрожает. Но достоинство ее уже поставлено под сомнение. Журналист в репортаже не смутился сказать о скрипке великолепного звучания, выполненной легендарным Гварнери, знавшей Паганини и служившей Анри  Вьетану,  как об «игрушке», т.е. как о вещи, не имеющей практического применения. Наверное он уверен, что время классики кончилась.

М. Найдорф

ДОЛЯ ПРАВДЫ

Шомрей шабос, Одесса, 18-04-08

Ироническое отношение к образованности обычного «среднего» американца сложилось давно и в самой Америке, и по другую сторону океана. Но американцы любят и умеют подшутить и посмеяться над собой. Например, в Интернете можно найти уличный видеосюжет, на котором застигнутые врасплох молодые нью-йоркцы затрудняются ответить на вопросы, которые кажутся зрителю весьма простыми. Кто-то не сообразил, сколько углов у треугольника, а кто-то предположил, что Тони Блэр – актер или скейтбордист. Кто-то не был готов сказать, какая религия в Израиле, а кто-то на вопрос, чем известны Хиросима и Нагасаки, сказал, подумав, что борьбой дзюдо. Ролик этот – не исследование и не документ, а шутка, но с такой долей правды, которая не дает от этой шутки отмахнуться. Что-то подсказывает нам, что школьное образование из года в год дает все меньше общих познаний, которые можно было бы определить как осведомленность, начитанность, чтобы не сказать, эрудиция.

В наше время подражать американцам стало модно. Их шутливый ролик получил продолжение на улице Санкт-Петербурга. Некоторые из вопросов в нем были лишь чуть адаптированы, некоторые – но очень похожие – придуманы заново.  Например, если американцев ставили в тупик вопросом, название какой страны начинается на «U» (имелись в виду, конечно, USA), то у российских респондентов с тем же (не)успехом спрашивали название страны, состоящее из двух слов (РФ). Общим в обоих роликах было как веселье по поводу собственного незнания, так и сама бесконечная путаница сомнений и догадок. Правда ли, что язык латинской Америки – латинский?  Кто такой Мао Цзедун?  Когда родился Пушкин? Кто такие Луи и Нил Армстронги?  Что такое обсерватория? И т.д. И все – без ответов.

Провокация удалась. Шутка вызвала поток комментариев. Большинство так или иначе признали, что респонденты в ролике российских студентов выглядели смешно и глупо. Но вину за это отнесли: кто – на счет авторов (дескать, подстроили очередное очернительство),  кто – на счет плохого школьного образования, а кто – на счет самих этих веселых и легкомысленных прохожих.

Но спор пошел, в сущности, о составе необходимых знаний, определяющих картину мира современного человека. Может быть нет ничего неестественного в том, что эта американка не знает о вьетнамской войне, а  те американцы не ориентируются в географическом атласе и предполагают, что  Фидель Кастро – певец? Какие знания считать минимально необходимыми? Сам этот спор симптоматичен, ибо сомнению подвергаются казалось бы самоочевидные вещи.

В интернет-издании «Лента-ру» приводится весьма радикальное суждение анонимного россиянина: «Мне плевать на дату рождения Пушкина. Меня не тревожат Армстронги никак. Я не знаю что такое Бенилюкс. Я не разбираюсь в религиозных делах любой конкретной страны. Я никогда не смогу назвать государства, названия которых состоят из двух слов. Меня всё это не интересует никак. /…/ И я с грустью смотрю на тех, кто все это знает. Потому что у них ужас сколько мусора в голове».

Если не ругаться, а вдуматься, то перед нами декларация по-детски счастливого эгоиста, человека, который настолько доверяет миру, что может думать только о личном. Он не боится ни войны, ни голода. Он более не должен изображать из себя «образованного человека». Он научился быть равнодушным ко всему чужому, а оно начинается сразу же за порогом его сиюминутного «я». «Какое им дело до Че Гевары, если они о Ленине, революции и мировых войнах ничего не знают?», – пишет еще кто-то. А какое им должно быть до этого дело?

В дополнение к сказанному. Вот уже почти сто лет как общеобязательные знания формируются и ограничиваются преимущественно нуждами массовой пропаганды. Кто б знал Че Гевару, если бы не «революционисты», – как выразилась одна респондентка? Второе. Если понадобится, справку по каждому из упомянутых имен или терминов можно быстро получить в Интернете. Третье. Возможно, что в школах когда-то вместо хронологической таблицы будут заучивать таблицу калорийности продуктов. Как более важное знание.

М. Найдорф

ОЧЕНЬ КРАСИВАЯ МЫСЛЬ

Шомрей шабос, Одесса, 2 мая 2008 г.

Кажется, Туполеву приписывают фразу, что, дескать. летать может только красивая машина. Красивая мысль! Сомнительно думать, однако, что инженер или физик стал бы принимать профессиональное решение (решение к действию) на основе своего эстетического чувства. Авиаконструктор тысячу раз посчитает, прежде чем выпустит машину в полет. И физик. Но и тем, и другим почему-то приятно, что их наиболее удачные решения могут быть оценены эстетически. Или наоборот: ученым-естественникам приятно, что эстетически привлекательными могут быть ясные и истинные суждения. Например, я много раз встречал мысль о том, что знаменитая формула Эйнштейна, связывающая энергию физического тела с его массой и скоростью, воплощает красоту мысли – глубокой, логичной и  истинной на все времена.

В век первых успехов атомной, космической и генной инженерии эстетизацию математики с физикой  питал еще один величественный замысел: заместить не вполне внятные и далеко не однозначные суждения художников, историков, философов о мире и человеке в нем ясными и неопровержимыми утверждениями – в духе точных наук. «То-то физики в почете,/что-то лирики в загоне./Это самоочевидно./Спорить просто бесполезно», – написал в 1959 году поэт Борис Слуцкий. Стихотворение это бесконечно цитировали, признавая отсутствие весомых аргументов в пользу «рифм» перед наступавшими «логарифмами».

Весьма наивные взгляды эти имели, однако, невидимое, но весомое основание. «Гуманитарные» социалистические и националистические идеи стали тогда заметно «уставать»,  и будущее светило лишь сквозь успехи инженеров и физиков. Общее мнение было ориентировано на «научно-технический прогресс» как путь ко всеобщему счастью. «Утверждают космонавты и мечтатели, / Что на Марсе будут яблони цвести!», – с наслаждением пели тогда советские люди. Но увлечение это было всемирным (о «двух культурах» – гуманитарной и естественнонаучной – писал еще в 1956 году англичанин Ч.П.Сноу). Вдохновленные успехами  и престижем, «математики и физики», академики и Нобелевские лауреаты принялись решать гуманитарные проблемы времени – от борьбы за мир до рационального объяснения религии. Следующими после  «физиков» на волну общественной популярности вполне заслуженно вознесло служителей информационных дел: кибернетики, компьютерных наук и инженерии, программистов. Их отношение к «гуманитариям» было похожим.

Тем временем эстетическая похвала «красивой мысли»  приобрела два и к тому же противоположных значения. В старом смысле – это оценка изящной и работоспособной формулы или конструкторского решения. А в наше время – это идея, выражающая желанную мечту, о практической  исполнимости которой думать, однако, не хочется (по известной модели «хорошо бы, хорошо бы нам кита поймать большого!»).  Красивая антивоенная мысль «Мир – сегодня!» собрала общественную организацию под этим названием. Эти люди страстно хотят мира, но так,  как только дети могут хотеть, чтобы им дали шоколадку или игрушку. Топают ногами, закатывают истерики. «Нет, нет, мы хотим сегодня, мы хотим сейчас!», – если кто-то еще помнит песенку из остроумного клипа перестроечного времени.

Красота завораживает, и в этом кроется возможность ошибки, потому что школьное правило о перемене мест слагаемых здесь не работает.   «Истинное, значит, красивое» – не то же самое, что «красивое, значит, истинное».  Может ошибиться молодой человек, завороженный красотой подруги. Может ошибиться националист, завороженный красивой идеей о том, как в Украине все люди будут использовать в общении только украинский язык. Но самая беда начинается там, где реализацией «красивой идеи» начинает заниматься инженер-политтехнолог. В отличие от Туполева он не просчитывает, а норовит сразу запустить свою конструкцию. А она может упасть и проломить головы.

«Красота – это страшная и ужасная вещь», – сказал классик. Между прочим,  тот же самый, кто сказал, что «красота спасет мир».

М. Найдорф

ПРОСТО О СЛОЖНОМ

Шомрей шабос, 2 мая 2008 г

Опросы – хлеб социологов. За них платят политики, чтобы узнать, что хочет  услышать «человек с улицы», обычный простой человек. Известно, правда, что результаты опросов очень зависят от того, кого и как социологи или журналисты спрашивают.  Известно также, что публикации опросов общественного мнения способны повлиять на настроения общества, ибо люди, не знающие, как им думать по определенному поводу, предпочитают взять сторону большинства: большинство притягивает. А в странах, где выборы имеют значение, мнение большинства может иметь политическое последствия. Значит, всякий опрос – это не только игра в вопросы-ответы, но и метод давления на колеблющихся, своеобразная рекламная подсказка. Все это нужно иметь в виду, когда СМИ публикуют результаты очередного опроса.

Британская радиовещательная корпорация опубликовала заметку,  отражающую некоторые результаты масштабного опроса (28 тыс. человек в неназванных 27 странах). В ней сказано, что 56% из тех, кто отвечал на вопрос Би-Би-Си, «Какая страна, по вашему мнению, оказывает наиболее негативное и наиболее позитивное влияние в мире?»,  наиболее вредной страной назвали Израиль. Заметка слишком легковесна, чтобы обсуждать, насколько серьезным был опрос, но вполне достаточна, чтобы прозвучать упреком Израилю как бы  от имени «молчаливого большинства». Британцы умеют провоцировать «интеллигентно».

Трудно сказать, что имели в виду их респонденты. Не существует фактов о том, чтобы действия граждан Израиля нанесли прямой ущерб, скажем,  Испании, или Соединенному королевству, как действия граждан Марокко или Пакистана. Значит, участники опроса  могли иметь в виду опасность какую-то косвенную (жаль, что там не было уточняющего вопроса). Но и в этом случае мощь Израиля должна представляться им мифически соразмерной всему миру. Возможно, что часть опрошенных проживает в исламских странах, где демонизация Израиля – привычное дело. Но европейцы-то продолжают считать себя объективными и непредвзятыми. На чем основывались они, когда, застигнутые вопросами на улице, указывали пальцем на Израиль?

Если сравнить с положительным полюсом оценок в этом опросе (максимум – у  Канады), то окажется, что для большинства респондентов та страна лучше, в которой  комфортнее жить и о ней меньше всего сообщается в новостях. Иначе говоря, сама тревожная напряженность существования Израиля сигнализирует «простому европейцу», на фоне его стремления к комфорту, что там что-то не так, что Израиль «создает проблемы».

Недавно я имел возможность поговорить с таким европейцем.  Прежде всего: он считает себя в принципе сторонником Израиля – не любит воинственных арабов, они тоже «создают проблемы». Две основные идеи об Израиле живут в его голове: что в момент своего образования Израиль изгнал палестинцев, и что государство Израиль считает своих арабов людьми «второго сорта». Отсюда его  план достижения там комфорта: Израилю следовало бы открыть свои границы для всех желающих. Нет границ – нет проблем! (Сталин формулировал «нет человека – нет проблемы», но наш либерал даже не догадывается, как близок он в идеях к «другу и учителю человечества»). Единственное, чего этот европеец, как выяснилось, не знает, так это географии пространства, о котором он рассуждает.

И не он один. Проведенный британско-израильской исследовательской организацией BICOM уличный опрос лондонцев – таких же случайных прохожих – позволил заснять людей,  которые  уверенно заявляли на камеру, что господствующая религия Израиля — ислам, население страны насчитывает где-то 45 миллионов человек, а столицей страны является «Иран или Афганистан». Одна из женщин заявила, что Вьетнам — ближайшая к Израилю страна.

А что, если в опросе Би-Би-Си  участвовали столь же компетентные прохожие?

Разумеется, желание, чтобы везде в мире стало комфортно и безопасно, легко понять. Труднее поверить, что эта  идея оказалась способной так упростить образ мыслей «простых европейцев».

М. Найдорф

РОЗЫ ЭТО РОЗЫ

Шомрей шабос, Одесса, 16 мая 2008

Наша постоянная читательница Тамара Гринблат прислала письмо, выражающее ее несогласие с наблюдениями автора заметки «Горел ритуальный огонь», опубликованной 11 апреля 2008 года в колонке культуролога.

В заметке шла речь о странных случаях публичного, откровенно демонстративного уничтожения роялей артистами, практиковавшими многолетнюю концертную деятельность. Эти «деяния» нетрудно ассоциировать с ритуалом жертвоприношения, вернее, с имитацией такого ритуала. Но если смысл этих «действ» можно понимать и так, и этак, то сама возможность их осуществления кажется многозначительной для оценки новой культурной ситуации.

Трудно представить себе, чтобы сто лет назад публичный «сжигатель рояля» не был бы опозорен как сумасшедший или как необразованный дикарь. А нынче – не так. И ролик по телеку много раз показывают, и что-то невнятное о «всепожирающей» любви к музыке говорят. То есть варварский поступок налицо, но теперь это вроде как уже не страшно. Странный комментарий сопровождал демонстрацию телезрителям редчайшей скрипки. Назвать инструмент работы Гварнери безумно дорогой «игрушкой» – ход мысли, позволительный московскому журналисту новейшего времени. Еще не так давно естественнее было бы услышать о ней как о «чудесном творении человеческого гения».

В таких наблюдениях некоторым читателям слышатся сетования (у Даля сетовать – скорбеть, грустить, горевать, печалиться, тосковать) на «времена и нравы».

Действительно, трудно быть беспристрастным к обстоятельствам собственного времени. Лучше всего жить влюбленным в свою эпоху. Но это не всегда и не всем удается. Тогда бывает, что ценят не собственно свое время, а в нем, например, преддверие «светлого будущего», или «вечные ценности прошлого». Совсем недавно (еще свидетели живы) примирения со своим временем искали преимущественно в предчувствии грядущего социального или технологического «коммунизма» в виде постиндустриального общества. Теперь нередко находят лучшее в живых следах классики.

 «Я понимаю ваши сетования по поводу падения культуры человечества, – пишет наша читательница, – но так ли это? Вы ошибаетесь, интерес к классической музыке по сравнению с классическими временами намного возрос». «То безобразие, которое вы описываете в Японии не показательно».

В письме приведены питающие оптимизм аргументы. К сожалению, в большинстве – заграничные. Привожу некоторые из них.

«В Германии /…/ в гимназиях музыкальное преподавание обязательно, странно составлены программы, но требования высокие (знаю по своим ученикам)».

«В Америке /…/ библиотеки имеют огромное количество видеозаписей с исполнением высочайших мастеров. Сейчас начат двухлетний показ классических опер в самом выдающемся исполнении по определенному каналу, за пользование которым нужно дорого платить.

Не всякий город имеет стационарный симфонический оркестр, но гастроли посещают за довольно высокую оплату абонемента».

 «Работают на высоком уровне оперные театры всего мира. Европа и США в любой момент могут представить десятки выдающихся симфонических оркестров, солистов-исполнителей».

«Китай рванулся к классической музыке, заполонил консерватории наши, Европы. Вьетнам стал на этот же путь На последнем конкурсе им. Э. Гилельса это было очевидно.

По-прежнему высокие исполнительские кадры выращивают две московских консерватории, Минская, Ереванская и Тбилисская консерватории».

«Что касается псевдокультуры, заполонившей мир, так ведь классическое искусство было доступно не широким массам», – заключает автор письма. – «А розы всегда останутся розами». 

Не спорю: останутся, конечно, но при условии, что их будут непрерывно культивировать. А если нет? Сейчас, в начале мая, у Оперного висит февральская афиша. Такие у нас розы растут.

Не вижу, поэтому, ничего невероятного, если люди ближайшего поколения будут твердо уверенны, что искусственные цветы намного красивее и практичнее живых.

.

М. Найдорф

ПРОМЫВАНИЕ МОЗГОВ

Шомрей шабос, Одесса, 23 мая 2008

Слово «пропаганда» стало неприличным. Оно ассоциируется с автократическими, тоталитарными режимами, где «наладкой умов» граждан занимается правительство. А если умами граждан занимается независимая от правительства радиостанция, то пропагандой это называть уже нельзя. Тут нужно искать другой термин. Как в этом случае определить одностороннее искажение информации? Как ложь? Как тенденциозность? Как «промывание мозгов»?

Би-Би-Си считается  независимой. Говорят, что она не только одна из самых мощных, но и одна из самых профессиональных в мировом медийном пространстве. ВВС – источник престижный, вызывающий доверие еще со времен Второй мировой войны. В годы Советской власти их передачи ловили по коротковолновым приемникам сквозь гул «глушилок».  Не знаю, в скольких домах сейчас слушают  выпуски русской службы BBC, но ловить ее уже не надо. «Глушилок» нет, спутник разносит ее сигнал на всем постсоветском пространстве. Во многих городах ее передачи ретранслируются местными радиостанциями. И журналисты местных СМИ прислушиваются к ее мнению. Прислушаемся и мы. А если  ближневосточные материалы ВВС покажутся нам откровенно пристрастными, то не будем спешить с выводами относительно тенденциозности всех новостных материалов этой знаменитой корпорации. Возможно, что для Израиля ВВС делает исключение.

В один их майских дней радио ВВС начинало новостные выпуски таким сообщением: «По словам госсекретаря США Кандолизы Райс, Вашингтон по-прежнему считает, что соглашение между израильтянами и палестинцами возможно до конца года. С этим заявлением она выступила после встречи с главой палестинской администрации Махмудом Аббасом. Как сообщила госсекретарь, президент Буш считает, что пришло время для создания палестинского государства. Но, по ее словам, проблемы создает продолжающееся строительство израильских поселений. Президент Буш заявлял, что хочет добиться мирного соглашения до ухода со своего поста. Однако, в мирном процессе, начатом после конференции в Аннаполисе, до сих пор не отмечено существенных сдвигов». Для человека не посвященного это стихотворение в прозе означает: 1) американская администрация готовит подарок палестинцам (мирное соглашение, самостоятельное государство) и притом в самое ближайшее время – повторено три раза; 2)  дело не идет на лад; 3) причина состоит в продолжающемся строительство израильских поселений.

На первый взгляд, информация просто воспроизводит точку зрения администрации США. Но это не так. На вебсайте BBC тот же материал был изложен уже не столь однозначно. Там, например, говорится, что «до начала визита госсекретарь пообещала напомнить израильскому руководству о его обещании устранить более 60 заграждений и снять блокаду некоторых дорог. Она также добавила, что "все ожидают, что палестинцы возьмут на себя ответственность за безопасность". О поселениях сказано, что их расширение "проблематично". Тон, как видим, другой, потому что вебсайт – документ, на который можно сослаться, чтобы его оспорить, а радионовости – жанр сугубо однонаправленный. А там, где ответ невозможен, заметил знаменитый философ Жан Бодрийяр, там осуществляется власть тех, кто определяет, что является важным и правильным. В данном случае власть ВВС состояла в возможности дезинформировать публику, навязывая представление, будто вина целиком лежит на одной стороне конфликта. По существу, это пропаганда. Она всегда предполагает радикальное деление мира на «хороших» и «плохих» парней и потому всегда является дезинформацией. 

Тот факт, что ВВС не является правительственной радиостанцией, позволяет ей уклониться от обвинений в пропаганде. Да, не правительство, а журналисты в данном случае формировали новость – в соответствии со своими взглядами. Но, когда это делается анонимно и безответственно, когда формулируется не как личное мнение, а как истина, налицо признаки информационного внушения. Назовем его не пропагандой, а «промыванием мозгов».

М. Найдорф

ОДЕССИТ, ИЗРАИЛЬТЯНИН, ПИСАТЕЛЬ

Шомрей шабос, Одесса, 30 мая 2008

Писатель Яков Шехтер называет себя литератором. Наверное потому, что он еще помнит об особой роли писателя в русской культуре – быть учителем и проповедником, быть защитником бесправных и безгласных. В России,  стране, где ограничение самовластия и общественный интерес никогда не были обеспечены парламентом и законом, общественная справедливость давно уже стала делом совести отдельных людей. В русской культуре их называли интеллигентами. Писатели (и поэты) в России считались интеллигентами по долгу и призванию. Пишущий по-русски, израильтянин Яков Шехтер  не хочет быть «русским писателем» в этом старом смысле. Он по-другому писатель – увлекательный рассказчик, фантазер и даже религиозный философ. Еврейский философ, нужно уточнить.

Я только что прочел его роман «Астроном» и затрудняюсь сказать определенно, о чем он. Не о событиях русско-японской войны, которые описаны не менее, чем  на четверти страниц книги. Не о жизни старинного уральского города Кургана (еще полромана). Конечно же не об астрономии  и строительстве телескопа. Обо всем этом написано в книге со знанием технологических подробностей и с живейшим интересом к этим предметным обстоятельствам жизни немногочисленных, правда, персонажей. Но в том-то и дело, что жизнь шехтеровских персонажей – и в России, и на Земле Израиля – приобретает полносмысленность тогда, когда они находят в себе стремление и душевные силы вырваться из вязкой рутины повседневности.

Матрос русского флота, честно исполняя свой долг, никогда не забывает молиться своему еврейскому Б-гу. Советский школьник, внук того матроса, лазит по ночам на башню к чудику-поляку, чтобы с ним вместе строить телескоп и вдумываться (не только всматриваться) в звездное небо. Солдат-резервист прерывает рутину постовой службы у гробницы праотцев в Хевроне субботой в доме поселенца, который открывает ему тайные смыслы этого священного места. Один из мотивов романа, на мой слух, это предупреждение об опасности растворения в повседневности, каким бы соблазнительным оно не показалось.

Подросший ученик астронома-отшельника не упустил представившегося ему шанса покинуть свое избранничество, направиться к успеху и признанию, стать как все.  Это так по-человечески!  «Трепещущая ниточка единомыслия никогда еще не связывала его сразу со столькими людьми, и это новое для него чувство наполнило грудь радостью. Небо сразу подпрыгнуло вверх, ветерок перестал обжигать, и виды на предстоящий день показались такими сладкими, что у него замерло под ложечкой»,  – Шехтер пишет «показалось», потому что в момент наивысшего счастья его персонаж погибает.

В дневнике моряка-деда, заботливо переведенного мамой с идиша на русский, Миша прочел солдатскую запись: «Рядом тяжело дышат, храпят соседи по землянке, возможно, те самые люди, рядом с которыми мне придется умереть и быть похороненным вместе. Провести вечность рядом с ними – это ли не страшнейшее из наказаний! Ведь из могилы не убежишь и соседей не переменишь. Придется лежать бок о бок, дожидаясь конца времен». И в другом месте о том же: «я все больше  и больше склоняюсь к мысли, что человеческое общество, в том виде, в каком оно существует сегодня, плохо устроено для совместного проживания».

Собственно, искусство жизни романных персонажей состоит в том, чтобы повседневностью не загораживать себя от чуда своего присутствия,  которым Всевышний оберегает их от одиночества.

Для Якова Шехтера чудо в том, что он писатель («Б-гом данный»!). Он высказывается добротной реалистической русской прозой, впрочем, плохо приспособленной к мистике религиозных намеков, символов, легенд и преданий. Он сам чувствует, что сидит на двух стульях, рискуя упасть промеж них на пол. Но держится. Ловко держится. Тем и интересен.

«За тонкой кожурой рассказов пульсировала энергия Моше. Ажурная сетка сюжетов едва сдерживала его напор». Сказано об еврее-переселенце из Хеврона. Очень подходит к тому, что можно сказать об авторе романа.

М. Найдорф

ЦИВИЛИЗОВАННОЕ РАБСТВО

Шомрей шабос, Одесса, 6 июня 2008 года

Одна из картинок, символически обозначающих современное промышленно развитое общество, выглядит так: первоклассное шоссе (автобан, хайвэй), заполненное сплошной лентой авто. Между прочим, красивое зрелище, если смотреть со стороны – с холма, скажем, или с моста: километры белых огней в одну сторону или красных – в другую. Но внутри этой ленты самочувствие не такое радостное. Сиди и внимательно смотри на задний бампер едущего впереди автомобиля, сохраняй дистанцию. И это всё, что ты можешь. Скорость потока, например, от тебя никак не зависит. Ни от кого не зависит. Даже от дорожной полиции. Мой живущий в Америке приятель вспомнил случай, когда дисциплинированный китаец пытался выполнить предписанное знаком ограничение скорости 90 милями в час. Он вызвал взрыв негодования тех, кто ехал позади. Установившаяся скорость потока была 110. 

Когда мы сидим в вагоне поезда, мы тоже едем со скоростью, которая определяется не нами. Но здесь у нас нет средств влиять на скорость, это не наша забота. Мы доверяем машинисту довести нас до станции назначения, а сами дремлем или читаем газету. В кресле автомобиля – иначе. Недаром автомобиль стал символом личной независимости: еду, куда хочу и с той скоростью, которая мне удобнее. Но только не на хайвэе.

Этот пример может послужить моделью для различения либеральных и тоталитарных общественных устройств. В либеральном – в принципе! –  у индивида и возможностей больше, и больше ответственности, чем во втором. Но чем более массовой становится общественная жизнь, тем меньше простора остается для выражения индивидуальности. У густого автомобильного потока, конечно, нет «тоталитарного» фюрера, но и свободы в нем с гулькин нос. Так что многие оставляют свои машины на парковках возле метро и продолжают свой путь способом безличным и безответственным. Перефразируя некогда выученное на политзанятиях, можно сказать, что современное массовое общество «ежедневно, ежечасно рождает»… тоталитаризм. Независимо от намерений граждан.

В старые времена некоторые профессии назывались «свободными». Со времен Возрождения это были высококвалифицированные занятия, не обремененные систематической службой, но продукт их считался общественно важным и ценным. Например, научное, художественное, философское творчество. Творчество не по заданию, а по замыслу. В наше время некогда «свободные» профессии стали массовыми.

«Свершилась вековая мечта русского интеллигента: он завален работой по уши», – пишет московский журналист из «Огонька» Андрей Архангельский. – «Чтобы жить за счет гонораров, мы пишем в три десятка изданий – в каждое ровно с тем тоном и тем интеллектуальным напряжением, которое не сами себе избираем, а с тем, которого требует журнал или газета. Больше всего платят в глянцевых изданиях – поэтому самые большие доходы приносит написание «биографий известных людей» или статей в духе «Десять вещей, которые нужно взять с собой в отпуск». То есть мы давим в себе всё наше образование, отрицаем нашу сложность, переключаем регистр на тупость». 

Я бы напомнил еще о современном ученом, который в лаборатории проводит исследования точно в рамках задания – так, чтобы вписаться в разрыв между задачами, которые решают коллеги справа и слева. Горизонта не видит, но только бампер. То же касается искусства (послушайте конкурсы).

 Это и есть тоталитаризм. Но не политический, отвергнутый, а психологический, духовный. Неизбежный в массовом обществе. В нем ценится умение вписаться в строй, в поток, не выпендриваться, любить свое место и себя в нем. Обладая всеми символами свободы – отдыхом за границей,  приличным авто, опытностью в дорогих покупках –  наш наемный интеллектуал все же не чувствует себя свободным. Да, он не служит больше тоталитарному государству, но он зажат потоком  индустрии, которая его кормит.

Таково современное цивилизованное рабство, вероятно, лучшее из возможных. Кстати, хорошо известное на Западе. До нас оно дошло недавно. Вот и удивляемся.

М. Найдорф

ИНФЛЯЦИЯ ДЕНЕГ

Шомрей шабос, Одесса, 13 июня 2008

Мой приятель говорит, что лет шесть назад он платил, кажется, пять гривен за стрижку, теперь платит двадцать. За это время волос у него не стало больше и прическа не усложнилась. Даже наоборот. Но разница этих цифр мало что значит по существу. В каком-то смысле мой приятель платит парикмахеру одну и ту же сумму: тогда за цену стрижки он мог купить приблизительно полкилограмма сыра и сейчас может купить столько же.

Мастер, которая стрижет его все эти годы, заметно смущается, когда она должна объявить, что сегодня стоимость услуги стала выше, чем та, к которой они оба едва успели привыкнуть. Да и продавец сыра в лавке, куда мой приятель постоянно заходит, тоже жалуется на подорожание. Он знает, что в момент скачка цен покупатели дивятся на новые несуразные цифры и, если могут, воздерживаются от покупки. Оба – и продавец услуги, и продавец товара – чувствуют себя принужденными требовать больше денег за свое предложение, хотя богаче от этого они не становятся.  Как будто ко всем поступил приказ на повысить цены, уклониться от которого никто не может. Разумеется, никакого приказа нет, но в экономике действуют силы, обязательность которых бывает похлеще парламентского закона.

Испанские рыбаки бастуют и пикетируют правительство, требуя компенсаций невиданных топливных цен. За последние пять лет стоимость горючего для рыболовных судов возросла в четыре раза. Рыболовный промысел становится нерентабельным, – говорят рыбаки. Почему бастуют только сейчас? Потому, что до сих пор им удавалось возвращать себе растущие расходы повышением цен на выловленную рыбу. По-видимому, сейчас забастовали покупатели. Они не могут или не хотят компенсировать рыбакам бесконечно дорожающий бензин. Поэтому рыбаки обратились к правительству.

Во всех секторах экономики «забастовка покупателя» – единственный реальный барьер росту цен. Но бастуют только на далеких окраинах экономического мира – рыбаки, шоферы-дальнобойщики. Эти протесты не попадают в фокус внимания мировой прессы. «Пока что мировая экономика легко выдерживает повышение цен на нефть», – пишет "The Financial Times" в мае 2008 года. СМИ кричат про цены просто потому что про них можно сообщать в спортивном стиле: таблица цен как таблица голов-очков-секунд. Стоимость 125-литровой бочки нефти выросла в за десятилетие в шесть раз, но из-за этого ничего катастрофического не происходит. Иначе СМИ кричали бы не о ценах, а о волне банкротств, самоубийств и забастовок. Было бы ошибкой считать, что высокие цены на нефть и нефтепродукты порождают мировую инфляцию, – говорят знающие люди (из английской «Таймс»). Когда денег не хватает, расходы перераспределяются в сторону самых необходимых трат. Но цены растут на всё – и денег (пока!) хватает. – Откуда берутся деньги? – Из типографии. А поскольку речь идет о долларе, то – из американской.

«Нынешний сырьевой бум имеет все классические симптомы финансового пузыря, что было в Японии в 1980-е, с акциями технологических компаний в 1990-е и, совсем недавно, с жильем и ипотечными кредитами в США» (Таймс). То есть не рост нефтяных цен порождает инфляцию, а, наоборот, рост массы денег порождает стремление что-то солидное на них купить – нефть, картины, недвижимость и т.д.

Волна роста цен распространяется по мере того, как к людям поступают эти вброшенные в экономику деньги. Поэтому от быстрой инфляции выигрывают те, кто расположился ближе других к печатному станку. Они первыми успевают применить эту пустую прибавку к еще старым ценам. Лукавые правительства, которые наделали долгов, часто пользуются этим рискованным приемом. А проигрывают от инфляции прежде всего те, кто честно работает на завтрашний день. Их накапливаемые или вложенные в дело ресурсы истаивают еще до того, как начинают приносить прибыль. 

Быстрая инфляция денег – одно из тяжелых общественных бедствий. Риск нарастает, когда власти прибегают к «ограниченной» инфляции, чтобы решить насущные экономические проблемы.  

М. Найдорф

ИНФЛЯЦИЯ ВЕЩЕЙ

Шомрей шабос, Одесса, 20 июня 2008

Вещи конечны, даже если их создают на века – как города, дворцы, памятники – из прочных материалов, чтобы  спасти от разлагающего времени, и снабжают символической энергией значений, чтобы спасти от человеческого нигилизма.

 Величайший памятник античного зодчества Парфенон в древних Афинах простоял нетронутым ровно столько, сколько Афины оставались свободными. Потом началось: кому-то их эллинистических владык понадобились золотые пластины с со статуи богини, позже завоеватели увезли к себе большую часть скульптур храма, в последующие эпохи его перестраивали сначала в христианский собор, потом в мечеть. В одну их войн XVII века доминирующий стратегически над Афинами Парфенон был разрушен  обстрелами и разграблен жителями. Говорят, что во время осады венецианцами османы сделали в нем пороховой склад. Порох взорвался, а жители нашли применение распавшимся мраморным блокам  – стали жечь их на известь. Те же турки не возражали, чтобы кое-что ценное из оставшегося (в сущности, чужое и ненужное) было отправлено в Европу (главным образом, в Британский музей и Лувр).

История Парфенона весьма поучительна потому что типична. Памятники страдают от землетрясений и наводнений, дождей и ветров. Но гибнут они чаще всего от утраты значения, т.е., гибнут сначала в головах.

В 1970 годах при Хрущеве в Москве соорудили магистраль «Калининский проспект» от Кремля к загородным резиденциям коммунистических правителей. Посетив Кубу, Никита Сергеевич восхитился тамошними небоскребами американской постройки и, вернувшись, велел завести в Москве нечто подобное. В ходе строительства снесли густую сеть исторических арбатских переулков.

После того, как проспект, названный в народе «вставной челюстью» Москвы, расхвалили в прессе и по телевизору, повсюду обнаружились единомышленники Хрущева. Помню тогдашний разговор двух дам в троллейбусе, который двигался по ул. Пушкинской, может быть, самой красивой в Одессе. «Ну что за старье, – говорила одна, а вторая сочувственно кивала, – снести все это надо и построить широкую улицу из стекла и бетона!». Через 30 лет их дети находят глубокомысленными аргументы, вроде того, что в Одесе нет настоящих шедевров архитектуры, следовательно и хранить тут нечего. Значит,  вот в чем дело: сначала город, возникший вследствие уникальной констелляции исторических факторов, утрачивает поддержку жителей, а потом, уже на наших глазах, ускоренно «развивается» по пути, указанном еще Никитой Сергеевичем.

За выражением «быстротекущее время» кроется не только высокомерие живых по отношению к мертвым, но и пренебрежение к завтрашнему дню. «Китайская» парадигма – делать много дешевых товаров-однодневок – никакая не китайская. Они сделали то,  на что Америка с Европой пока не решилась, но уже охотно используют. Товарное «вздутие» (по латыни – «инфляция») западных потребительских рынков на треть обеспечено «китайцами». В самом Китае выпускается свыше 50 процентов фотоаппаратов, 30 процентов кондиционеров и телевизоров, более 25 процентов стиральных машин и примерно 20 процентов холодильников, реализующихся на мировом рынке.

Чтобы впихнуть покупателю новый товар, нужно отобрать у него старый. Так в основе потребительской экономики оказывается борьба с вещами. Выход найден в перенесении понятия «мораль» с людей на вещи. В современных обществах вещи устаревают «морально», тогда как среди людей моральные суждения уступают место правовым («можно все, что не запрещено законом»). То и дело мы слышим, что человеку «стыдно и унизительно» пользоваться вполне работоспособной, но «морально устаревшей»  вещью. Но еще важнее то, что сейчас уже не нужно объяснять читателю, о чем идет речь.

Исправные, работоспособные вещи летят на свалку, потому что ими уже нельзя пользоваться. Такой парадокс – инфляция вещей – случился в истории человечества впервые. Последствия еще не ясны.

М. Найдорф

ИНФЛЯЦИЯ ЛЮДЕЙ

Шомрей шабос, Одесса, 27 июня 2008

Представьте, что вас напрямую спросят: вы верите в свободу? вы верите в любовь? Того, кто ответит определенным «нет», скорее всего, попросят объяснить свою странную позицию. Но на такой же вопрос о «человеческом достоинстве», весьма вероятно, вам не станут отвечать, не уточнив предварительно, что вы имеете в виду.

В историческом прошлом «достоинство» чаще всего понималось как свойство, приобретаемое человеком, благодаря его высокому положению в обществе. Например, в Риме, будучи избранным квестором, – пишет историк, – Цицерон стал носить «белоснежную тогу с широкой красной каймой — знак сенаторского достоинства». В средние века достоинство тоже считалось пожалованным, т.е. полученным из чьи-то рук. Королевское, царское, княжеское, рыцарское и т.д. достоинства получали по праву наследования или служения. Так же обстояло дело в абсолютистских дворах Европы вплоть до самого XIX века. Впрочем, в Новое время появилось представление о достоинстве и правах человека как присущих ему по природе. Такое достоинство ни приобретается пожалованием, но его и нет нужды лично утверждать. Сказано ведь, «человек – это звучит гордо» – любой, всякий человек.

Другое дело, когда говорят о «собственном достоинстве» человека. В этом случае имеют в виду достоинство, созданное самим индивидом – его моральными и социально значимыми заслугами. В таком понимании достоинства, однако, скрыта проблема:  необходимо, чтобы содеянное человеком как частным лицом было признано окружающими. Когда Лермонтов говорит, «–Да, были люди в наше время,/Не то, что нынешнее племя:/Богатыри - не вы!», – он ведет речь о признании личных героических достоинств участников бородинского боя.

В ХХ веке даже в исключительных условиях войн человек, как правило, не находил публичного признания своих личных достоинств.  Любопытно, что именно об этом на приеме в честь участников Парада Победы заговорил Сталин: «Я подымаю тост за людей простых, обычных, скромных, за "винтики", которые держат в состоянии активности наш великий государственный механизм во всех отраслях науки, хозяйства и военного дела. /…/Это – скромные люди. Никто о них не пишет, звания у них нет, чинов мало, но это – люди, которые держат нас, как основание держит вершину». Сталин говорил о достоинствах «винтиков» перед лицом государства – всех вместе, в массе, а не о признании   собственного достоинства отдельных людей на основе их деяний и гражданских заслуг.

Современное массовое общество «видит» лишь тех, кто предъявлен публике средствами массовой информации. Эта зависимость публичного признания личных достоинств человека от того, например, показало его телевидение, или нет, выражена заменой слов «выдающийся» на  «знаменитый» – категорией, которая несет в себе явные признаки сиюминутности. Лауреат Евровидения-2008 россиянин Дима Билан в данный момент знаменит. Для сравнения: выдающийся изобретатель Интернета Тим Бернерс-Ли известен, но не знаменит.

О том, что слава, созданная СМИ,  не надежна, можно догадаться, порывшись в  развалах уцененных дисков поп-королей прошлых лет. Но не в них, конечно, дело. На этой, единственной теперь, публичной сцене – СМИ – кратковременно и массово появляются персонажи, избранные для показа публике не по признаку их моральных и гражданских заслуг, но в силу различных технических обстоятельств и сиюминутного режиссерского выбора. СМИ предпочитают показывать обществу тех, кто близок к власти или кого проще смотреть и слушать. Зритель предпочитает тех, кого не затруднительно понимать и запоминать.

Тем временем общество отвыкает от почтения к «великим», «выдающимся», «достойным». На радио и телеэкране? Нет, в жизни. Ибо ничто не умаляет так достоинств человека, как пренебрежение ими. Систематическое умаление (инфляция) человеческих достоинств – характерная особенность массового общества, которое  существовало в СССР. 

От этого наследия мы не отказались.

М. Найдорф

ИНФЛЯЦИЯ ИДЕЙ

Шомрей шабос, Одесса, 4 июля 2008

Похоже, что всё дело – в будущем. Потому, что оно освещает настоящее смыслом.  Так, по крайней мере, обстоит в европейской культуре. Знаменитые слова Чернышевского о том, что «будущее светло и прекрасно» и по сей день остаются непререкаемым. Кто возразит – тот нытик и пессимист. «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме», – бодрила будущим  КПСС. А когда сомнения насчет «светлого будущего» стало проникать в толщу советского народа, миллионы людей как заговор с чувством повторяли мелодию и слова шлягера про «птицу счастья завтрашнего дня». Ключевые слова там: «завтра будет лучше, чем вчера».

Идеи, которые «провидели будущее», становились великими в буквальном, арифметическом смысле слова. Они пользовались гигантской поддержкой или, можно сказать, гигантским спросом у населения. Острый спрос на будущее всегда порождался отчаянной нетерпимостью настоящего. Когда Франция «старого режима» пришла в тяжелый тупик, идеи «свободы, равенства, братства» засветились в головах участников Великой французской революции. Ради будущего, основанного на этих принципах, сложили свои головы сотни тысяч солдат армии Наполеона. Революционные восстания в Европе XIX  века вспыхивали ради наступления новой жизни – с гражданскими свободами, парламентами и конституциями.

Правда, идеи разума и морального прогресса остались в основном, достоянием интеллигентской мысли. Они оказались слишком сложными для массового употребления.

На исходе XIX века выросли в своем значении две крупнейшие идеи о правильном и желанном будущем – национализм и социализм. Противостоявшие друг другу в пору своего расцвета,  они в итоге срослись в форме национал-социализма. Массовое насилие оказалось их главной общей чертой.   Но каждая успела показать свою огромную вдохновляющую силу. Национализм, выродившийся в шовинистическую кичливость, питал дух участников Первой мировой войны. Вторая мировая война показала безграничные мобилизационные возможности осуществленного социализма, ставшего тоталитарной государственной системой.

Для европейской культуры, всегда ориентированной на будущее, пережитый ею в ХХ веке  крах ожиданий, оказался  разрушительным ударом. «После Освенцима и Гулага» великие идеи пали. На их место пришла вера в спасительность множества – идей, вер, способов жизни; идея множества самого по себе: как средства, избавляющего от соблазна вновь попасть в плен какой-нибудь вдохновляющей, но смертельной идее.  И это все пока, чем европейская мысль смогла ответить своему недавнему сокрушительному опыту.

Как ни парадоксально употреблять понятие будущего времени во множественном числе, следует говорить, что в современном обществе  европейского типа сосуществует несчитанное множество «будущих» времен, поддержанных, каждое, собственной вдохновляющей идеей. Например, будущее экологически чистого мира, которое, возможно, позволит людям болеть в три раза меньше, а жить, в среднем, на шестьдесят месяцев дольше. Это будущее лелеют «зеленые». Или такое будущее, в котором киты, лисы, крокодилы и прочие животные будут, как люди, пользоваться полной публично-правовой защитой, а люди, наоборот, получат право на абсолютно герметичную частную жизнь (женись хоть на стуле – главное, подай заявление по форме и заплати пошлину, и мы зарегистрируем твой брак). Есть люди, которые мечтают о будущем без МакДональдсов, время от времени крушат их витрины. Другие видят мир без атомных электростанций, к (их) сожалению, несокрушимых. Еще  больше «будущих» связаны с покупками. Многие давно уже чувствуют, что покупают не сумку, путевку, автомобиль и т.п., а «кусочек счастья» в ближайшем будущем.

Интересно, что современные западные экономисты приветствуют умеренную инфляцию как элемент нормального развития западной экономики. Кто знает, может быть, для современного общества эта инфляция идей – тоже  одно из условий его нормального развития?