Мне не удалось выступить на итоговом «круглом столе» конференции «Kultur der Versöhnung - Neues Geschichtsbewusstsein in der Ukraine Культура примирення: нова історична свідомість в Україні», которая оказалась очень продуктивной, благодаря выдающемуся составу её участников.
Но в наше время, когда уже не кажется странным дистантное участие в конференции посредством видеосвязи, полагаю возможным изложить свой комментарий в письменном виде.
Марк Найдорф. Кому нужна травма?
Хотел бы обратить свой комментарий к понятию социальной «травмы», которое оказалось в центре нескольких докладов и примыкавших к ним обсуждений.
Конец гуманизма, рождённого в эпоху Возрождения и сохранявшего свою силу в течение всего европейского Нового времени, стал очевиден ещё на пороге ХХ века. «Грядущие гунны» В. Брюсова уже давно пришли, и последствия их прихода не очень отличаются от предчувствий поэта. Важно, однако, понимать, что «пришли» они не откуда-нибудь "с темных становий", а из собственного прошлого, из обессилевшего Нового времени. То, что гуманизм обессилел, не нужно доказывать: достаточно подумать о двух мировых и других войнах прошлого и нынешнего веков. Сама возможность этой торжествующей бесчеловечности – свидетельство бессилия гуманизма спасти человека от унижения войной.
В современных массовых обществах большинство людей действует заодно со многими другими, потому что «ничего не могут поделать» и «от них ничего не зависит». Так человек или целые нации начинают чувствовать себя жертвами обстоятельств. Человек, ненавидящий только потому, что «все ненавидят этих», человек, который убивает иноплеменника или даже просто дома строчит донос на соседа, потому что «теперь так надо», имеет право считать себя жертвой. Но чьей? Механизм тоталитарной вовлеченности (тоталитаризм – простейшая, «ближайшая», естественная форма самоорганизации массового общества) творит жертвы везде: в толпе погромщиков каждый может сказать «сам-то я не хотел, но все били, и мне некуда было деваться, следовательно, я - жертва» … т. е. тоже жертва погрома.
С другой стороны, философия жертвы, по моим наблюдениям, стала теперь спасительной нишей для тех, кто лелеет остатки гуманизма, нашедшего себя во врачевании последствий конфликтов. Не умея предотвратить насилие, сосредотачиваются на жертве, на том, что её следует жалеть и лечить. Считается, что, если человек или общество влачит историческую (или биографическую) травму, то существует опасность для окружающих, т. к. боль травмы может инспирировать агрессию (тут принято указывать на Веймарскую Германию) – такова позиция тех, кто спасает «гуманизм» в его новом образе.
Этот постгуманизм нашёл удивительное равенство: все содеявшие зло и все их жертвы в конечном счёте равны перед травмой утраченного достоинства, они заслуживают сожаления и опеки ради её устранения и ради чаемого планетарного сообщества безгрешных и умиротворённых субъектов (индивидуальных и коллективных). Народ, жестоко побеждённый в противостоянии, жертва. Но и народ-победитель, ожесточённый войной – с позиций постгуманизма – тоже жертва.
Один из моих коллег привёл недавно убедительный список ужасающих, абсолютно бесчеловечных конфликтов ХХ века в масштабах сотен тысяч и миллионов жертв, включая геноцид целых народов (Холокост евреев и армянская резня, Волынская резня, руандийская резня – только в начале этого списка). Слушая его, я почувствовал, что число коллективных и индивидуальных жертв может быть бесконечным. Надо только быть достаточно внимательным к истории разных земель и народов мира.
На этом фоне на передний план выходит вопрос судьбы этих самых травм: кто и для чего хранит свои травмы (может быть, ему больнее, чем другим?), а кто тихо, но упорно с ними справляется. Почему травма, возникшая вследствие массового взаимного уничтожения поляков и украинцев на территории Волыни в годы Второй мировой войны сегодня вытеснена солидарностью обоих народов перед лицом общей цели, а травма, нанесённая арабскому миру Ближнего Востока походами крестоносцев в XI-XIII веках (!), остаётся актуальной, питая, как положено травме, ненависть – к народу Израиля?
Завершу, суммируя: травма достоинства, как и всё человеческое, имеет две стороны: бытийную и семиотическую, любая травма одновременно «есть» и «имеет значение». Обе стороны взаимозависимы: травма существует там и тогда, где и когда она имеет значение. Современный постгуманист должен сознавать, что лелеющий травму любит её, и, следовательно, лечат (изживают), собственно, не травму, а любовь к ней.