К 100-летию «Заката Европы»
Практические умения, навыки редко переживают своё время. Они становятся ненужными. Например, не так давно многие умели проявлять фотоплёнки и печатать фотографии (в свете красного фонаря), теперь, в эпоху цифровых фотоаппаратов, число таких умельцев стало невелико. Ещё сравнительно недавно всеобщим были такие бытовые умения, как, например, штопать носки, растапливать печь, запрячь лошадь, очинить перо и, кстати, немного музицировать «для себя». Теперь эти навыки нелегко восстановить даже в особых случаях. Кажется, что прошлые века можно было бы различать по тем навыкам, которые требовались для жизни, и которые потом, с переменами технологий, были забыты.
Смена технологий легко демонстрирует тезис о том, что времена меняются, и меняются бесповоротно. Раньше жили без телефонов, отправляли записки с посыльными, позже просили «барышню» соединить, потом накручивали диски, потом набирали номера кнопками, потом дожили до «тач-скрин»… Менялись самые разные технологии и навыки: хранения продуктов, информации, способы счёта или содержания скота и т.д. Важно видеть, что умение или ремесло, иногда достигавшее степени виртуозного, погибает, вытесненное, а не унаследованное, другим, более соответствующим наступившему времени. Посмотрите на судьбу так называемых «народных промыслов». Они умирают. Ремёсла, за редкими исключениями, не аккумулируются, унаследования не происходит. Умение строить солнечные часы или часы, позволяющие определять время по звездам, осталось в прошлом. Виртуозное владение копьем не помогало при стрельбе из ружья.
Вещи устаревают не только физически, но и морально. Нередко в 1960-х гг. человек, впервые купивший мебельный гарнитур для своей малогабаритной квартиры, целый день рубил топором дубовый буфет, десятилетиями занимавший полкомнаты. Это ли не символ смены времён?
Но, если смотреть на историю «материальной культуры», то нет сомнения, что она эволюционирует. Почти всё, чем мы сейчас пользуемся, может быть описано в контексте истории его непрерывного совершенствования. Автомобили, поезда, самолёты раньше были хуже, чем сейчас. Пылесосы, кухонные плиты и холодильники, лампочки и компьютеры тоже прошли свой путь усовершенствования. Если основываться на наблюдении вещной среды человека, то вывод об эволюции, которая составляет суть истории, напрашивается сам собой, а эволюция кажется имманентно присущей природе человечества.
Тут присутствует двойственность: напоминание о сменах человеческих умений в ходе истории показывает нам, что людям и обществам присущи постоянные утраты приобретённых свойств и навыков, но что-то в человечестве, наоборот, не просто сохраняется, а как бы втекает в наступающее новое. Что это?
Единственный человеческий продукт, который обладает способностью эволюционировать – это понимание. История любой из естественных наук иллюстрирует накопление, при котором прошлое понимание включается в настоящее понимание на условии различения этого прошлого и этого настоящего.
Беру крайний пример – идею вещества горения, «флогистона». В истории химии она была и остаётся по сегодня началом понимания процесса горения. Эта гипотеза была опровергнута, но не была уничтожена как тот дубовый шкаф: «Гипотеза флогистона была первой теорией в химии и позволила обобщить множество реакций. Это было заметным шагом на пути становления химии как науки. В 1770-х годах теория флогистона была опровергнута благодаря работам Антуана Лавуазье, после которых её сменила другая — кислородная теория горения».
В понимании человека и общества дело обстоит похожим образом. К примеру, Платон, Аристотель, Августин, Аквинат, Декарт, Ницше – все они с их собственными пониманиями четко размещены в прошлом, но именно так они неустранимо присутствуют в современном понимании человеческого мира.
Заметим теперь, что это сложное эволюционное сплетение прошлого с настоящим оказалось возможным не у всего человечества, а только у той его части, которая создала и смогла удержать особое, теоретическое, мышление, намеренно оторванное от практики, т.е. от ручного умения, от ремесла. Эта часть человечества условно именуется Европой, хотя и не совпадает с географическими границами этого континента. Другие народы, народы-практики, до сих пор восхищают нас искусностью рукоделия и ремёсел, но и вековечной стабильностью форм жизни.
До недавних пор эволюционная способность условной «Европы» была в общем мнении людей, к ней причастных, её фундаментальным преимуществом перед народами других земных миров. Эволюция понимания природы и истории порождала обновления в устройстве жизни, в отношениях между людьми и в отношении людей к самим себе. Но в момент, который мы сейчас переживаем, «европейский» человек чувствует, что достиг форм жизни, настолько его удовлетворяющих, что он более не испытывает нужды в обновлении своего понимания мира. Он хочет перемен, но пусть эти перемены будут выражаться в совершенствовании вещей, обеспечивающих рост комфорта, здоровых условий жизни и возможно большего долголетия. Основное отличие «Европы» от остального мира – способность к теории – кажется теперь «европейцам» - в массе своей – несущественным.
Найдя себя в качестве пользователя всё более совершенными вещами, «европейский» человек готов перепоручить эволюцию понимания, без которой обновление вещей невозможно, узкому кругу специалистов. Вопрос о том, сможет ли этот узкий круг вынести на себе эволюционный груз, который раньше поддерживался уважением и сочувствием большинства (к учёным, философам, творцам искусства), но уже без этой поддержки, предсказать невозможно.
Остальные «европейцы» – в массе своей – готовы овладевать умениями или ремёслами новейшего времени. Поэтому мы имеем высокие шансы услышать оркестр под управлением дирижера, умеющего правильно, а не интересно, исполнить симфонию, встретить врача, который смотрит не больного, а анализы, учителя, который реализует методику и т.д. Огромный успех разного рода тренингов говорит о том же: люди – в массе своей – хотят получить умение, навык, ремесло так, как получают вещь – в готовом к употреблению виде.
И это мир, в котором мы уже живём. Мир, в котором надежды на лучшее больше не связывают с изменяющимся пониманием мира, но связывают с более совершенными приборами, более быстрыми поездками, и возможно большей защищенностью человека от других людей. Окажется ли он – для массы людей – более счастливым, вот это пока не ясно.