Наблюдения над одной статьей П. Бицилли о нациях

Брошюра П.М. Бицилли «Проблема русско-украинских отношений в свете истории» появилась в 1930 году как реплика в некоем «споре» русских и украинцев, «не потерявших, – как пишет Бицилли, – надежды сговориться друг с другом». Однако, суть тогдашней «украинской проблемы» и в её рамках позиция автора работы артикулированы не очень внятно или, по крайней мере, неоднозначно. И это заставляет думать, что упомянутая коллизия была использована  Бицилли скорее как повод для обсуждения национального вопроса в целом, «в свете истории» различных наций и национальностей. «Украинская проблема, как она обычно, как она всегда ставится, есть лишь часть главной проблемы истории нашего времени», – пишет Бицилли.

Существование украинской нации, как и русской, не подвергается в статье никакому сомнению. Реального же политического отделения в эпоху правления Сталина ожидать не приходилось. Хотя, – говорит Бицилли, – «и экономически, и политически, и культурно Украина может развиваться и вне рамок Российской Империи и общерусской культуры. Эта перспектива настолько прекрасна, эта идея настолько заманчива, что не попытаться осуществить ее было бы преступлением».

 То, что больше всего могло интересовать историка и культуролога Бицилли, так это осознание  особенностей современного ему  периода мировой истории, когда её субъектами стали нации, и, что еще важнее, осознание того,  какой долг перед мировой историей несёт нация, добившаяся полноты независимости и признания.

Из двух ключевых понятий – история и нация – первое, как кажется,  определено в статье  яснее. Бицилли видит в истории «постоянное обновление, вечное становление, движение вперед» и определяет, что  «исторический процесс есть процесс образования — и разложения — различного рода коллективов, наций, империй, религиозных, хозяйственных и иных соединений». Современному человеку не так уж трудно представить себе изменчивость истории, если иметь в виду прошлое. Гораздо труднее приложить образ «постоянного обновления» к дню сегодняшнему, к социокультурным институтам, коллективам и ценностям, которые кажутся столь важными, что их принято считать вневременными, вечными. Например, к произведениям классического искусства или к нациям. Между тем, напоминает Бицилли, если история – это «вечное становление», то она необратима и «так называемые исторические аргументы, т. е. аргументы от данных исторического прошлого, сами по себе не имеют, не могут иметь решительно никакой силы и никакого значения в применении к историческому настоящему или историческому будущему». Иными словам, настоящее само выбирает себе исторические аргументы и само придает им силу, если находит в них смысл.

Истории как мировому процессу отвечает история как знание историка – знание примеров и фактов и, сверх того, призвание историка судить о них: «история не только описывает и классифицирует явления; она их осмысливает, их оценивает, их судит./…/ При таком, более углубленном подходе, явления, на первый взгляд кажущиеся однородными, обнаруживают, каждое в отдельности, свою специфическую природу, свой собственный смысл, которым определяется, в конечном итоге, и общий смысл данного исторического момента».

Вот с этой позиции – историка, позаимствовавшего от самой истории надличный взгляд общечеловеческого человека, обсуждает Бицилли выпавший на «исторический момент» его жизни националистический способ конструирования человеческих коллективов и свойства состоящего из них мира. Он спрашивает: «Если бы нации отличались одна от другой только местожительством, численностью, языком,— то я не знаю, чем рост числа наций обогатил бы историю?», и утверждает тем самым еще одно значение «истории» – как  метафоры непрерывно становящегося человечества, в обогащении которого и состоит последняя цель любой нации. Бицилли приводит примеры «провинциальных» («еврейский, греческий, итальянский, немецкий, английский») народов, чьи герои создали ценности мирового («исторического») значения. С другой стороны, «творя над-национальные, сверх-национальные ценности, герои человечества творят нации, – замечает Бицилли. – Последние – косвенный, но необходимый результат их творческих устремлений».

Нацию Бицилли понимает как особого рода людскую общность, коллектив. Это видно из следующего высказывания: «Исторический процесс есть процесс образования — и разложения — различного рода коллективов, наций, империй, религиозных, хозяйственных и иных соединений». Поместив «нацию» в круг этих разных «соединений», Бицилли, однако, отказывается определять формальные особенности нации. Напротив, он настаивает на том, что признаки, обычно принимаемые за признаки национального «соединения» – общность истории, религии, языка, хозяйства, территории, расы, государственная общность – могут быть, а могут и не быть свидетельством существования нации. Для Бицилли суть нации – в другом: «Нация есть культура, – пишет он, – т. е. творчество, создание ценностей».

С этой точки зрения становится более понятным, почему Бицилли находит возможным дать примером нации Римскую империю. Очевидный парадокс состоит в том, что империя, согласно распространенному пониманию термина,  есть многосоставная (многонациональная или полиэтническая) форма государственности с различным статусом включенных в нее народов и земель, то есть формальная противоположность нации. Бицилли не возражает, но для него важно иное. Он пишет: «В хозяйственном отношении это государство было совокупностью отдельных миров и мирков, тяготевших к самодовлению, к устройству на началах замкнутого, "домашнего" хозяйства, ничем — или почти ничем — друг другу не служивших. Связью здесь являлась единственно общая всем провинциям обязанность кормить столицу. /…/ В культурном же отношении империя была сплоченным организмом национального типа, индивидуумом»

Итак, для Бицилли нация – это коллектив, обладающий сплоченностью или целостностью организма, «коллективный индивидуум», коллективная душа. Он говорит, например, о Польше времен раздела, что «Польша не перестала существовать, раз была жива польская душа, проявлявшая себя в национальном сознании и в воле к национальной жизни».

Ненаучная образность такого суждения вполне очевидна и самому Бицилли. Он признает, что слова «коллективный организм", "коллективный индивидуум", строго говоря, не более, как метафоры». И делает следующий ход, определяя, что  индивидуальность народа выражается в его творчестве. Именно «в творчестве народ, как и единичная личность, выражает себя, свою душу, свою индивидуальность». Это значит, что Бицилли, говоря о нации, переносит акцент с негативных признаков отличия (одной нации от других) на позитивный признак отличия, а именно, на особый творческий вклад нации в общемировую копилку ценностей, а именно: таких созданий, открытий и представлений, которые явились бы ценным даром данного народа всем народам, живущим в истории.

С этих позиций Бицилли подходит к главной идее этой своей работы – различению подлинных и неподлинных, формальных наций.  Ситуация времени, в которой он живет, характеризуется быстрым ростом числа наций-государств. «Верно, что "самоопределение народов" есть специфическая черта нашего времени, – отмечает Бицилли. –"Политика национальностей" — "politique des nationalites" — достигла в XX веке своей кульминационной точки. Число национальных государств — по крайней мере, государств, хотящих быть, считающих себя национальными — чрезвычайно умножилось». Но этот процесс – по наблюдению Бицилли –  не несёт миру разнообразия и духовного обогащения, потому что, «чем дальше, тем народы Европы — и это относится в особенности к "новым" народам — становятся все больше и больше похожими друг на друга», «культура, подобно бритвам и автомобилям, фабрикуется в наши дни "еn serie"». Сейчас, казалось бы,  новым нациям следовало бы  влить «свежую кровь» в дряхлеющий мир «старой Европы», уличенной Освальдом Шпенглером в его «закате»! Но этого не происходит. И Бицилли произносит почти неприличное: «потому, что они и сами явились на свет тем же способом; они сами фабрикуются "еn serie", подгоняясь под определенный стандарт». И это, пожалуй, главное в этой его статье.

 Особенность современной Бицилли эпохи «самоопределения народов» состояла в преимущественно политической механике образования наций. Крупнейшие события в этой области – положившие начало эпохе «самоопределений» государственные объединения Италии (1866-70) и Германии (1871) – в числе ближайших причин имели военно-политические соперничества крупных европейских стран. Вслед за тем распад трех старых империй, завершившийся в Первую мировую войну (Оттоманской, Австро-венгерской и Российской), породил еще гроздь национальных государств, но тоже политически, в процессе международно-договорного, дипломатического деления имперского наследства. Новая ситуация хорошо выражалась  расхожей фразой, авторство которой приписывали графу Камилло Кавуру, дескать, «мы создали Италию, теперь нужно создавать итальянцев" или, по другой версии: «Италия создана, но не итальянцы" (Массимо де Ацельо, 1798-1866).

Бицилли объясняет, что современный политик творит нацию иначе, чем это некогда  делали духовные вожди «старых» наций. Сейчас «конечная цель всякого политика – обеспечить своему народу наиболее выгодную позицию в той непрекращающейся ни на миг борьбе народов, из которой слагается ткань политической истории», – формулирует Бицилли, – и потому «деятельность политика направляется учетом сил и условий, ему данных, и целями, ему извне предписанными», а не интересами внутреннего духовного развития общества. В сравнении с духовным лидером нации, политик – не художник, он –  ремесленник. А «цель ремесла – создать полезный предмет». Следовательно, новое государство-нация создаётся современным  политиком как социальный предмет, вещь, служащая для того, чтобы «примирить внешний мир с устраиваемой им нацией и постараться сделать так, чтобы последняя этому миру импонировала. В одно и то же время он гонится и за максимальной "самобытностью", и за тем, чтобы его нация выглядела "как все", "не хуже других". Такой подход в принципе вторичен. Бицилли применяет здесь  термин из области искусства – «академизм», но мог бы сказать «эпигонство» (следование какому-либо направлению в искусстве или науке, лишенное творческой оригинальности и повторяющее чужие идеи). Как мы помним, на взгляд Бицилли, оригинальность творческого вклада в мировую сокровищницу – главный признак подлинной нации.

Мысль историка опирается на противопоставление двух сфер деятельности: политики и культуры. Трагедия современного национального деятеля, – пишет Бицилли, – «состоит в том, что он трактует культуру как политику, и потому в состоянии создать подобие нации, но не – подлинную нацию». Но можно сказать и иначе: современная массовая культура наделяет политическую власть такой мощью влияния, с которой не могут  сравниться недавние сферы-лидеры культуры Нового времени – искусство, наука,  религия. В эпоху масс политик оказывается наиболее влиятельным действователем, ибо он управляет важнейшим институтом общества – государством. Но именно это преобладание политического над культурным неестественно с точки зрения Бицилли. Размышляя о возможном будущем украинской нации в составе гипотетической демократической России, он пишет: «кто чувствует себя "украинцем", тот сможет тогда свободно, не подчиняя своей деятельности политическим по существу соображениям, творить "украинскую" культуру».

Следуя Бицилли можно увидеть, что в связи со сменой господствующего типа культуры в ХХ веке меняются и сами представления о нации. В наше время понятие нация почти  всегда отождествляется с государством, то есть политизируется (нация без государства – это «народность») и обрастает формальными институтами. К 1930 году Бицилли видит, что национальное конструирование мира достигло тупика. Он говорит о «кризисе политики национальностей, кризисе, выражающемся в том, что кульминационный пункт в этой политике несет в себе свое собственное отрицание». То есть, что кульминационный пункт национализма пройден историей и теперь  умножение числа наций ничего ей – истории или общечеловеческой культуре – не прибавит.

Ситуация изменилась, но «огромное большинство людей, борющихся за "национальное самоопределение", не отдаст себе — мы видели это — отчета в том, что такое нация?», - пишет Бицилли.  Нация в старом смысле невозможна. Нация в новом смысле есть вещь политическая, а не культурная. Это значит, что всё важнейшее в национальной жизни будет всё более общим, особенности же её будут всё менее существенными. В годы, когда «национальности ещё стремились к культурному самодовлению», Бицилли написал: «то, что называлось европейской "политической системой", отживает свой век». В конце концов, он объяснил предстоящее образование Европейского Союза. И, как оказалось, исторически был прав.