Глава 5.
ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ И ИСТОРИЧЕСКАЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ
СОВРЕМЕННОГО КУЛЬТУРНОГО МИРА
Культура, взятая в целом, вообще, без указания на ее конкретного носителя – это понятие, такой же мыслительный конструкт, как «дом» вообще или «человек» вообще. Реальная культура всегда «эта» или «та», всегда культура конкретного сообщества, проживающего в известное время на известной территории.
В наше время признак географического местоположения часто прямо или косвенно связывают в самим названием культуры. Говоря об английской культуре, например, имеют в виду культуру, созданную народами, населяющими Британские острова. Географический признак остается наиболее употребительным определением для культур, общих для нескольких государств: говорят об особенностях африканской культуры, о специфических чертах культур Месоамерики или Океании. Для нас особенно важна европейская культура, созданная общностью народов, объединенных тем, что живут на этом континенте и имеют общую историческую судьбу.
Границы современных европейских государств, наследуя прошлому, нередко сообразуются с естественными преградами – реками, лесными и горными массивами, морями, за которыми располагается «чужое» пространство. Не выходя за пределы Европы можно найти немало тому примеров: горная система Пиренеи разграничивает Францию и Испанию, границы Италии положены морями, омывающими Апеннинский полуостров, некоторые реки, протекающие в Центральной Европе, например, Одер, Дунай, Прут, Буг, являются пограничными.
Политическое и культурное самосознание народов разных стран также во многом определяется их географическим положением: группы стран Скандинавии, Балтии, балканские страны, страны Западной, Центральной, Восточной Европы различаются региональными культурными особенностями, сходными историческими судьбами и перспективами. Давней проблемой русской культуры является ее территориальная размещенность на двух континентах, исторически связавшая ее одновременно с европейской и азиатской культурными общностями.
И все же определение современными сообществами собственных культурно-пространственных границ зависит от наличных географических признаков не так заметно, как еще 100 лет назад. Островное положение Англии сказывается на облике современной английской культуры в меньшей мере, чем ее историческое прошлое – как колониальной державы, как родины парламентаризма и тред-юнионизма. Народы некоторых современных стран Центральной и Восточной Европы (Венгрии, Чехии, Польши, Украины) стремятся осознать себя как часть западноевропейского культурного единства. Турция – территориально в большей мере азиатская страна, но она входит в северо-атлантический оборонительный союз (НАТО), а народ этой страны почти поровну делит свои предпочтения между партиями европейской светской и азиатско-исламской ориентаций.
Культурные различия современных обществ, исторически происходящие от различий занимаемых ими территорий, все еще сохраняются, но все большее число людей в наше время осознает общность судеб человечества в масштабах всей Земли. Глобус (лат. globus - шар), который уже несколько столетий служит картографической моделью поверхности Земли, является также наглядным символом единого пространства земной жизни человечества, образом его «всеземного» («глобального») единства.
Время от времени в нас появляется это чувство – единой семьи и единой судьбы человечества, особенно перед лицом возможных всеобщих катастроф – космической, экологической или военной, перед впечатляющей всеохватностью всемирных коммуникационных сетей или при взгляде из космоса, откуда наша Земля выглядит, как говорят космонавты, мирным маленьким шариком. В другое время, однако, занятые повседневностью, мы находим решения своих проблем в рамках куда как менее масштабных общностей, с которыми чувствуем себя связанными более прочно и постоянно: в рамках своей семьи, своей товарищеской группы, своего профессионального круга, своего города, страны, нации.
Чтобы быть точным, следует сказать: идея единства человечества существует, но не является в нашей жизни преобладающей; единая Всемирная культура пока не образовалась, хотя, несомненно, есть много причин к тому, чтобы это со временем произошло. В современном мире, благодаря транспортным, финансовым, информационным и технолого-экономическим связям, отдельные (локальные) культуры тесно соприкасаются и интенсивно взаимодействуют – это особенно ощутимо в крупнейших цивилизационных центрах современного мира, таких как Нью-Йорк, Токио, Париж. В некоторых других местах соприкосновение культур носит все еще откровенно конфликтный характер – речь идет о военных и иных проявлениях межэтнической и межконфессиональной нетерпимости. В иных случаях тесно соприкасаются не национальные, а наднациональные культурные системы. Например, один из форпостов евро-американского присутствия в Африке, город Найроби, столица восточноафриканского государства Кения – с его международными банками, отелями и другими институтами Западной цивилизации – образует как бы инокультурный остров, окруженный традиционной культурой банту.
Кроме того, надо помнить, что даже такой очевидный и наглядный символ, как «глобус», является значимым лишь для части человечества, для тех людей, чье миропредставление основано на моделях классической европейской науки. Тогда как миллионы иначе образованных людей, не знающих (или даже знающих) о шарообразности Земли, предпочитают в качестве символов единства и целостности мира не ее объемно-пространственную модель («глобус»), а совершенно другие знаки, относящие к иным смыслам и ценностям – религиозным, идеологическим, художественным и т. п. Для христиан таким символом традиционно является, образ Распятия, для мусульман – священная Кааба в Мекке. Символом всечеловечности призваны служить также пять переплетенных колец олимпийского знамени и олимпийский гимн, в котором использована музыка Девятой симфонии Бетховена с хором, поющим «соединитесь миллионы» – слова оды Шиллера «К радости».
Таким образом, современный культурный мир может быть представлен целостно (глобально), и – дробно, включающим в себя разномасштабные культуры, исторически сложившиеся на основе обособления национально-государственных и этнических, и религиозных общностей. Поэтому в современном мире один и тот же человек, например, носитель шотландской культуры, может относить себя одновременно и к более крупным общностям, определяя себя в качестве британца, европейца, христианина-протестанта, или как белокожего человека среди других человеческих рас, существующих в мире. И как шотландец он может быть противопоставлен англичанину, валлийцу или ирландцу, как британец - например, французу или немцу, как протестант - католику или православному, как белый - черному африканцу или желтому азиату. При этом всегда сохраняется возможность снять эти противопоставления, указав на его принадлежность единому человеческому роду, человечеству.
Мир состоит из множества человеческих сообществ и находится в постоянном изменении. Его современный облик предопределен ранее состоявшейся жизнью, и является, можно сказать, ее результатом. И в то же время все в этом мире ‑ предмет дальнейшего приложения человеческой энергии и воли, которая организуется уже известными нам мотивационными механизмами культуры (гл. 3) и предопределяет будущее состояние нынешнего мира. Сама по себе деятельная связь времен внутри одной культуры, т. е. тот факт, что настоящее ее состояние проистекает из ее прошлого, а будущее ‑ из настоящего, имел в различных культурах различную оценку в отношении его важности. Рассмотрим на примерах отношения к прошлому и будущему в разных культурах.
Ранние культуры (первобытных народов) с помощью ритуалов символически воспроизводили то из своего прошлого, что считали наиболее существенным, а настоящее считали постоянным повторением прошлого. При этом будущего, как образа измененного настоящего, у них еще не было. Этот взгляд был сформирован первобытной близостью человека к природе, где непрерывный повтор жизненных циклов снимает противопоставление прошлого времени – будущему.
В греко-римской Древности отношение к прошлому, как эпохе мироустанавливающих событий, было дополнено отношением к нему как источнику поучительных примеров того, как протекали и как были разрешены те или иные военные и гражданские политические конфликты. Конфликтные столкновения, на взгляд древних, обнажали истинную природу людей и народов. Считалось, что все люди как в частной, так и в публичной (государственной) жизни действуют по известным природным побуждениям: из стремления к власти, почестям, к богатству, из вожделения, страха и т. п. Почерпнутые из прошлого опыта знания этих вечных начал человеческих действий могут послужить поучительными уроками того, как надо и как не надо поступать, чтобы преуспеть при повторении этих ситуаций, считали древние.[1]
Оба эти подхода к прошлому, если присмотреться повнимательнее, живы в наше время. Например, реликвии прошлого, хранимые как ценности, выражают стремление удержать значимые частички прошлого в настоящем. Причем, не обязательно далекого прошлого. Надеть на экзамен «счастливое» платье, в котором уже удалось однажды получить «отлично», - действие из того же ряда. И сегодня люди рассказывают друг другу «истории» из жизни, заключая при этом, как некогда в Античности, выводами, относительно того, каковы «на самом деле» люди – злые, хитрые, добрые и т. п. Впрочем, истории о том, "каковы люди" воспроизводятся теперь не только в устных рассказах и анекдотах, они наполняют часть литературы и кино, из бесконечной цепи таких историй состоят популярные телесериалы (получившие на Западе ироническое название "мыльных опер" из-за обычно помещаемой в них обильной, адресованной домохозяйкам, рекламы моющих средств).
Средневековая культура, основанная на христианском понимании мира и человека в нем, внесла решительное новшество в отношениях людей с прошлым и будущим. Два события из прошлого человечества были выделены как наиболее важные для (средневекового) настоящего. Это изгнание перволюдей, Адама и Евы, из Рая с Божественным проклятием всему человеческому роду («проклята земля от тебя; со скорбию будешь питаться от нее во все дни жизни своей» - Быт. 3 : 17). И, во-вторых, это - вочеловечивание Бога в галилеянине Иисусе во времена римского императора Тиберия. Сын Божий, Иисус, открыл своим последователям-христианам верный способ понимать мир и себя в нем. После явления Христа всякий миг жизни христиан наполнен смыслом, образованным из непреходящего значения этого события. Шанс на спасение, дарованный Богом через Христа, и Страшный суд перед лицом Божьим – вот каково прошлое и окончательное будущее средневекового мира. Причем, время, соединяющее их, неумолимо движется к Последнему событию, и ни один момент времени не может быть изъят или исправлен. Черновик, скажем так, не предусмотрен.
Нас отделяют от Средневековья почти полтысячелетия. Теперь уже ясно, что возникшее тогда представление о времени, как о потоке, безостановочно текущем в одном направлении, сохранилось во всех наследовавших Средневековью европейских культурах. Менялось, правда, понимание сути происходящего на этом пути из прошлого в будущее. Культура Просвещения, например, понимала движение человечества во времени от прошлого к настоящему – своего XVIII века – как трудный, но плодотворный процесс. Его содержанием считалось продвижение человеческого сознания от предрассудков и заблуждений прошлого ради открывшихся ему, наконец, истин Разума, под началом которого теперь можно будет приступить к созданию нового мира Свободы, Равенства и Братства всех людей на Земле. Культура Романтизма (в первой трети XIX века), наоборот, основывалась на представлении, что духовный мир людей со временем обеднел. Сказочно-мифологизированное (обычно, средневековое) прошлое вызывало восхищение первозданной яркостью отношений, настоящее же казалось нетерпимо однообразным, будничным, прозаическим и в сущности своей недостойным человека. Искусство в эту эпоху казалось призванным противостоять губительному току времени, чтобы мощным художественным переживанием возвысить дух над «прозой жизни». Будущее, если понимать будущее как измененное настоящее, в романтизме чаще всего представляется героическим, даже жертвенным разрывом с прозаической повседневностью.
Смысл жизни – понятие трудноуловимое. Обычно о нем вспоминают в связи с чувством его утраты. И наоборот, присутствие его не осознается как таковое, но переживается как уверенное знание основных ориентиров: что достойно или недостойно человека, как следует и не следует поступать, что в судьбе человека доступно его усилиям и выбору, а что может быть дано ему только «свыше». Понятно, что смысл жизни порождается содержанием культуры и, значит, относится не только к отдельным индивидам, но и к системе их взаимоотношений. Что правильнее, жертвовать собой ради ближнего (и кого считать таковым), ради будущего, ради познания и т. п. или, наоборот, заботиться только о своем интересе; «все люди - братья» или «человек человеку – волк» – все эти и им подобные формулы отношений между людьми тоже составляют часть того или иного чувства смысла жизни.
Утрата в самой культуре устойчивых ориентиров порождает болезненно мучительную растерянность в людях и в обществе. Именно такая «болезнь» постигла европейскую культуру в конце XIX - начале XX веков. Диагноз был – «кризис основ европейского гуманизма», означавший утрату веры в то, что на протяжении нескольких веков казалось само собой разумеющимся и потому – незыблемым. Течение болезни было трагическим: достаточно вспомнить Первую мировую войну и вооруженные столкновения в России в ходе революций и гражданской войны, чтобы составить себе представление об этом кризисе. Поиски выхода из него составили драму всего ХХ века. Но путь был разным для разных групп населения.
В итоге большинство («масса») населения современных развитых стран нашло смысл своего существования в приобретении удовольствия, прежде всего наиболее доступного – удовольствия от потребления (самого разного – от мороженого и «Coca-Cola» до комфортабельного жилья или автомобиля или потребления приятной музыки). Этот вид отношений с миром не знает другого времени, кроме настоящего, длящегося столько, сколько длится удовольствие. Оно всегда «здесь и сейчас», испытанное прежде удовольствие взывает к замещению новым, а замещенное бледнеет и исчезает в переживаемом. Культура, ориентированная на удовольствие, отодвигает прошлое и будущее на далекую, мало значимую периферию, осмысляет жизнь как пунктир из частых или редких удовольствий, между которыми пролегают пустые провалы тягостно-бессмысленного существования.
Образованное меньшинство, элитарная часть европейского человечества, двинулась по иному пути. Оказавшись во мраке кризисной эпохи, европейские интеллектуалы попытались преодолеть растерянность и страх перед своим временем, осмыслить его, призвав себе на помощь опыт понимания всей предыдущей истории человечества. Так сложился подход к современности, получивший название «историзма» или исторического самосознания.
Слово «история» имеет два основных значения. Одно из них отсылает к ограниченным частным «историям» – законченным сообщениям о реальных или вымышленных событиях в форме разного рода повествований, поучительных анекдотов и других сюжетов (ср. с высказыванием типа «со мной приключилась занятная история, о которой я сейчас расскажу»). Другое, предельно широкое понятие истории – это всеобщая история. В сущности, это тоже сообщение (повествование) о том, что произошло с человечеством на протяжении его всего известного нам существования, но уже как об одном едином событии. В первом случае рассказчик всегда оказывается вне самого сюжета: даже если «история» приключилась с ним самим, то она уже завершена, осталась в прошлом относительно момента сообщения. Иное дело – всемирная история. Никто не может стать вне ее. В том числе ни сам вестник, ни его слушатели. Осознание этого факта и рождает историческое сознание.
«Известное ведение относительно перемен еще не слагает исторического сознания. - говорил в 1925 году немецкий философ Мартин Хайдеггер. - Лишь тогда, когда историю начинают видеть так, что собственная действительность тоже усматривается внутри ее взаимосвязи, можно говорить о том, что жизнь ведает об истории, в какой пребывает, что здесь есть историческое сознание»[2]. «Историческое сознание» («историзм») есть осознание своего пребывания в истории. «Историзм» есть такое понимание ситуации собственного времени, в контексте которого эта ситуация осмысливается как сложившаяся из всей предшествующей истории. «Историзм» есть, с другой стороны, такое отношение к прошлому, исходя из которого прошедшее осмысливается как часть современности.
С позиции исторического сознания, например, эпоха Возрождения – это не просто то, что некогда было, это такое прошлое, которое породило едва ли не все важнейшие основания последующей эпохи европейского Нового времени, осмысленной как эпоха гуманизма. И именно исчерпание эпохи Нового времени, конец которой пришелся на десятилетия рубежа XIX-XX веков, в свою очередь, породило комплекс проблем конца эпохи (буквально – «конца века», фр. “fin du ciecle»), доставшихся XX веку, проблем, связанных с размыванием гуманистических основ культуры. Таким образом, с позиции историзма Возрождение есть часть всеобщей жизненной ситуации нашего времени. Но историзм знает не только прошлое, он знает и будущее: если прошлое есть то время, когда существовали причины настоящего, то будущее – это время, когда станет реальностью то, что наши сегодняшние поступки причиняют на самом деле, объективно – независимо от наших возможных иллюзий на этот счет. Следовательно, будущее – это время, которое мы творим и за которое мы, поэтому, отвечаем.
Историзм как подход к современности не стал в ХХ веке преобладающим. Мы уже обратили внимание на то, что современная культура, ориентированная на удовольствие текущего момента, не стремится к установлению смысловых связей с прошлым. Современное религиозное сознание также сохраняет свою «надисторичнсть», полагая Бога выше истории человеческих деяний. Кроме того, в современном мире широко распространена точка зрения на историю как на коллекцию достоверных фактов, имевших место в более или менее отдаленном прошлом. Типичный пример – предлагаемые телезрителям подборки фактов, связанных с определенной датой: «в этот день в разные годы родились…» и т. п. Это – историческая эрудиция, которую не следует смешивать с «историзмом» в предложенном выше смысле: «историческому сознанию» важны не сами по себе факты, но их осмысление для достижения более полного понимания современности. Исторический подход к пониманию культуры того или иного общества, лежит в основе излагаемой в данном учебнике теории культуры.
Народы, группы народов и этносов, находящиеся в культурном соприкосновении, подвержены взаимовлиянию различной продолжительности, направленности и интенсивности. В числе наиболее крупных в истории культурных взаимовлияний можно вспомнить полутысячелетнюю интервенцию греческой культуры в регион Древневосточного Средиземноморья с IV в. до н.э. (вследствие завоеваний А. Македонского), исламизацию Средиземноморья в VII-VIII вв. н.э., христианизацию Европы в VII-XI вв., многосложную культурную интерференцию[3] в Южной Европе, вызванную норманнскими завоеваниями и Крестовыми походами XI-XIII вв. Эпоха Возрождения в Европе XIV-XVI вв. содержала, наоборот, попытку отторжения исторически ближайшей культуры Средневековья путем частичного отождествления с культурой Античности. Оформление национальных культур в государственные рамки в XIX веке также сопровождалось многочисленными заимствованиями и отторжениями.
Несмотря на интенсивные взаимодействия, культуры больших человеческие сообществ долгое время могут существовать, оставаясь самими собой. Это говорит об их устойчивости к постороннему воздействию, а так же к воздействию внутренних изменений, угрожающих разрушить сложившийся в них культуропорядок. Хотя, конечно, далеко не всегда прочность культуры оказывается достаточной, чтобы сопротивляться внешним и внутренним факторам разрушения. В таких случаях культуры приходят в упадок и гибнут для дальнейшего исторического существования. Так в III-V вв. н. э. пришла к своему концу цивилизация некогда неодолимой Римской империи
Устойчивость культуры, в данном случае, русской, хорошо видна на следующем примере из истории русского языка. В силу исторических причин в XVIII – нач. XIX века французская наука и философия занимали самые передовые позиции в тогдашнем мире. Одним из естественных следствий этого факта было широкое внедрение французского языка в сферу языкового общения русского образованного класса. Необходимость знать французский в России была вполне практической: почти все первые учебники по основам классических наук создавались во Франции. И не только учебники. «Мы принуждены все известия и понятия, черпать из рук иностранных; таким образом, и мыслим мы на языке иностранном (по крайней мере, все те, которые мыслят и следуют за мыслями человеческого рода)»,- писал А.С. Пушкин.[4] Постепенно употребление французского языка стало не только образовательной необходимостью, но для многих и знаком престижного поведения. В общении людей недостаточно образованных сложилась провинциальная «смесь языков – французского с нижегородским» (А. Грибоедов), вызывавшая острые насмешки в русском обществе. В итоге, однако, русский устоял. Даже такая значительная иноязычная интервенция как эта французская, не нанесла ущерба ни русскому языку, ни русской культуре в целом, а лишь обогатила ее.
Значительно чаще, однако, устойчивость культуры подвергается испытанию в связи с появлением внутри общества новых отношений и новых сфер деятельности. Обратимся еще раз к примеру, где эта проблема получила ясное речевое воплощение. Слова «господин», «госпожа», «сударь», «сударыня» были формами вежливого обращения к мужчинам и женщинам из привилегированных слоев русского общества. В Советском Союзе эти слова считались устаревшими и употреблялись только в ироническом смысле («подумаешь, госпожа какая»). Лицемерие советской культуры проявлялось, в частности, в том, что привилегированный слой общества не получил в ней официального названия, и обращение простого человека к управляющим «ответственным» или «руководящим работникам» общепринятым словом «товарищ» скрывало прямо противоположный смысл их отношений. Характерно, что в настоящее время в русском языке отсутствует общеустановленное обращение граждан друг к другу, что, в сущности, верно отражает неопределенность гражданских отношений в постсоветском обществе.
Устойчивость той или иной культуры, ее способность противостоять разрушительным внешним и внутренним воздействиям, способность, изменяясь, оставаться (иногда веками), той же самой культурой, зависит от совершенства ее внутренней организации – от того, насколько удачным оказалась соответствие между ее внутренним порядком (ее пространственно-временной структурой) и свойствами составляющих ее элементов – известных данной культуре деятельностей, которые содержатся в ней в знаковой форме и составляют ее основное содержание. Из примеров в предыдущей главе (4.4) можно видеть, как в культурах устанавливаются соответствия между деятельностями и способами их трансляции.
Речь, таким образом, идет о присущей культурам целостности, которая проявляется в том, что свойства той или иной культуры взаимно обуславливают и предполагают друг друга. Культура средневековой Европы, как известно, формировалась в обществах, в которых грамотность была редким навыком. Поэтому средневековый культуропорядок основывался преимущественно на образах и чувствах, например, образах страдания («Распятие») или благодати («Вознесение»), и на клятвенных союзах, а рассудочные доказательства истины и писанные законы, которые успешно определяют порядок в других культурах, мало что значат для Средневековья.
Еще пример. Современный демократический порядок политической организации, основанный на волеизъявлении граждан в ходе выборов, предполагает, что граждане руководствуются чувством ответственности за делаемый ими выбор. Если отношение личной гражданской ответственности не входит в основное содержание данной культуры (если граждане голосуют «как Бог на душу положит»), то порядок, основанный на демократическом волеизъявлении, будет лишь множить неопределенность в культуре, ослаблять ее целостность и ее устойчивость. Демократической культуре должно соответствует заинтересованное самоответственное большинство.
Из этого правила следует, в частности, что перенесение известных и оправдавших себя форм упорядочивания из одной культуры в иную бесполезно или даже вредно. Так, экспорт современной военной технологии и способов военной организации в такие общества, которые регулируются родоплеменными или клановыми отношениями (например, в некоторые африканские страны), превращает обычные для них внутренние этнические конфликты в масштабные гражданские войны с катастрофическими последствиями. Попытки внести в отношения отечественных «деловых людей» постсоветского времени чуждый для них джентльменский «кодекс чести» до сих пор терпели неудачу точно так же, как бесплодными были попытки Советской власти взамен «капиталистической» конкуренции искусственно привить элементы спортивной соревновательности к бюрократическим и производственным отношениям людей в форме так называемого «социалистического соревнования».
В большинстве случаев украинцам нет смысла рассчитывать на простое воспроизведение у себя удачных иностранных решений экономических или социальных проблем: усвоение и претворение чужого опыта – трудный процесс, затрагивающий такие свойства культуры, как устойчивое взаимосоответсвие ее собственных элементов, ее целостность и системность.
Очевидно, что устойчивость культуры и ее фрагментов зависит от способности общества создать такой культуропорядок, который будет наилучшим образом поддерживать взаимосвязи составляющих его элементов, и тем самым обеспечит жизнеспособность коллектива в целом – в соответствии с «принятыми в обществе представлением о мире и месте человека в этом мире». В этом случае о культуре данного сообщества можно будет говорить, что она обладает свойством системности. Свойство системности проявляется в том, что культура ограничивает вторжение чужеродных элементов, если их масса угрожает нарушением сложившихся взаимосвязей. На наших глазах это выражается, например, протестом многих людей против нетерпимо большого присутствия американской массовой кинопродукции в телевизионных программах. В то же время, инокультурные заимствования, в принципе, не являются исключениями. Они происходят постоянно, но подчиняются определенным закономерностям, суть которых в том, что инородные элементы приобретают системные свойства данной культуры.
Системные свойства русского языка таковы, что грамматическая взаимосвязь его элементов (слов) в предложении осуществляется не заданным («строгим») порядком, как, например, в английском, а таким смысловым соответствием, который выражен применением суффиксов и окончаний. Поэтому переход слов иноязычного происхождения в систему русского языка (их «русификация») связан с присвоением им признаков грамматического рода и типа склонения. Слова 'вернисаж', 'коллаж', 'оммаж', например, входят в состав русского языка как слова мужского рода. В ряде случаев, однако, заимствованные слова остаются несклоняемыми. Таковы, например, слова 'пианино', 'пальто', 'кофе'. Относительно последнего не вполне утвердившимся остается и грамматический род: в просторечии слово «кофе» употребляется иногда не в мужском роде, как указано в словарях, а в среднем. По каким-то причинам полного заимствования этих слов в русский язык не произошло.
Заимствования типичным образом совершаются как переосмысления того, что заимствуется, через отождествления его с тем, что уже есть в собственной культуре. Божества греческого пантеона были заимствованы древними римлянами. Для этого они были отождествлены с собственными римскими божествами: Зевс – с Юпитером, Афродита – с Венерой и т.д. Очень важный момент любой культуры, праздники, переходят из культуры в культуру путем того же переосмысления. Языческий праздник дня летнего солнцестояния (день Ивана Купала) переосмыслен в христианстве как день Иоанна Крестителя. Основные советские праздники также утвердились на основе переосмысления традиционных: первомайские праздники, например, призваны были «заместить» христианскую Пасху, традиционные осенние праздники конца сельскохозяйственного цикла – День Поминовения, День Всех Святых (ср. с «Днем Благодарения» в США) «слились» в т. н. «октябрьских праздниках» 7-8 ноября, переосмысленных как годовщина Октябрьской революции 1917 года. Кстати сказать, попытки ввести в СССР цикл профессиональных («ведомственных») праздников, не опиравшихся на древнюю традицию («День шахтера», «рыбака», «строителя», «железнодорожника» и т. п.) оказались фактически безуспешными.
Внутренние и внешние обстоятельства, испытывающие устойчивость культурных систем действуют непрерывно. До поры до времени (иногда очень долго) их влияние причиняет изменения, обновляет, но не разрушает культурные системы. Римская империя вела постоянные войны с варварами, побеждая и обогащаясь, но была в конце концов разрушена ими. Это стало возможным лишь после того, как осложненные внутренние обстоятельства ослабили способность империи к военной защите своих границ. В этом случае можно говорить, что причиной разрушения Рима было давление варварских племен. Но можно утверждать также, что причина гнездилась в культуре самой Римской империи, она состояла в утрате необходимого взаимосоответствия между ее составом и способом его упорядочивания. Стихийное воздействие иностранных языков на русский – по-видимому, все современные языки имеют в своем составе усвоенные иноязычные слова – не повредило системе русского языка (об этом выше: 5. 5). И наоборот. Попытки внедрить принципы западноевропейского правового сознания в постсоветскую культуру («построить правовое государство»), предпринимаемые с начала так называемой «перестройки», упираются в устойчивость существующей культуры и оказываются малоэффективными.
Очевидно, что результат внешних влияний на культуру того или иного общества существенно зависит от внутренних обстоятельств – от состояния внутреннего уклада общества, от имеющейся в его культуре целостности и взаимосоответствия. Вот пример из истории позднего Рима, на котором видно, как это соответствие разрушалось.
Успешные войны Рима способствовали притоку большого количества рабов. Их использование в сельском хозяйстве давало более дешевую продукцию, чем продукция свободных крестьян. Последние разорялись, переставали крестьянствовать и тем самым исключались из числа свободных граждан, набираемых в армию. Возник порочный круг: военные успехи римлян обогащали и ослабляли их одновременно. Для сохранения взаимосоответствия следовало, упрощенно говоря, либо найти иной способ организации труда – не рабский, либо приступить к организации наемного войска. И то, и другое противоречило традициям, которые римляне свято почитали, их культуре, принципам, на которых устанавливалось взаимосоответствие элементов их культуры. Поэтому порочную ситуацию терпели так долго, как можно было, стараясь смягчить ее последствия. Итог известен.
Ситуацию, в которую попали римляне мы будем называть кризисной. Особенность ее в том, что ее нельзя было избежать. Такое положение дел складывалось в процессе саморазвития и самоосуществления данной культуры, в процессе, казалось бы, успешного, даже счастливого (!) созидания древнеримской цивилизации.
Слово «кризис» означает «резкий крутой перелом, тяжелое переходное состояние», например, в течении острой инфекционной болезни. Из области медицины это слово перешло в другие сферы, где также служит для обозначения «необычно острого переходного периода». Можно говорить об «экономическом», «политическом», «военном» кризисах, о кризисе в науке, искусстве, «кризисе религиозного сознания» и т. п. Чаще встречаются кризисы развития отдельных сфер культуры и общественной жизни. Значительно реже кризисы охватывают культуры в целом.
Возникновение и разрешение кризисов можно проследить на такой мысленной модели. Представим себе небольшую библиотеку. Пока в ней всего тысяча-другая книг, библиотекарь легко ориентируется в ней по памяти. Увеличение фонда до десятка тысяч и более книг поставит библиотекаря в беспомощное положение. Работа будет остановлена. Для выхода из кризиса потребуется полная смена организации учета – создание каталога. Следующий скачок в количестве книг – до сотен тысяч – создаст новый кризис. Выход из него – в переустройстве каталога и способа хранения, поиска и доставки книг читателю. И так далее.
К этой мысленной модели нужно сделать одну поправку. В реальных кризисах никто не знает, как именно нужно изменить порядок организации культуры (культуропорядок), чтобы в ней вновь установилось необходимое взаимосоответствие. Новый культуропорядок должен быть вновь изобретен (порожден) обществом. С этой точки зрения историю культуры можно представить себе как прерывистую цепь культуропорядков (культурно-исторических эпох), основные типы которых будут рассмотрены в следующих главах.
[1] См. об этом: Барг М.А. Эпохи и идеи. Становление историзма. –М., 1987. - С. 60-61.
[2] Вопросы философии.- М., 1995, №11. - С. 120
[3] Интерференция здесь – взаимное перенесение свойств (от лат. inter между + ferens – несущий).
[4] Цит. по: Лотман Ю.М. Культура & взрыв.- М. 1992. - С. 109