М. И. Найдорф. КУЛЬТУРА МАССОВЫХ ОБЩЕСТВ. ОЧЕРКИ

ОЧЕРК 6. МАССОВЫЙ ЧЕЛОВЕК В МАССОВОМ ОБЩЕСТВЕ

В большинстве современных обществ важные решения, принимаемые от имени институций – в политике и производстве, финансах и торговле, в кино и литературе, спорте, отдыхе и развлечениях, и даже в таких нешумных областях, как наука или медицина, – должны учитывать ожидаемую реакцию со стороны «анонимных людских множеств», социальных масс.[1] Это значит, что массы определяют здесь значимость общественных событий, а общества с таким укладом являются массовыми. Ничего нового: «Общие симптомы, заметные у всех наций, – писал мудрец Лебон почти 120 лет тому назад, – указывают нам быстрый рост могущества масс и не допускают мысли, что это могущество скоро перестанет расти. Что бы оно нам ни принесло с собой, мы должны будем с ним примириться. Всякие рассуждения и речи против этого могущества - пустые слова».[2]

Вполне очевидно, при этом, что современные массовые общества разнятся между собой. Сравнить, например, общества США и России, Китая и Бразилии, Нигерии и Индонезии, Западной Европы и Юго-Восточной Азии и т.д. В каждом из них можно узнать национальный или региональный вариант массового способа организации жизни, который с большей или меньшей степенью проявленности отличает, на фоне истории, современный мир. Везде в экономически и политически развитых странах мы найдём сходные процессы, хотя бы и с местным своеобразием: рост городов-агломераций, транспортных потоков и средств связи, поиски адекватных государственных систем образования, медицины, безопасности, финансов и других социальных инструментов, которые должны быть приспособлены к одновременному вовлечению миллионов, часто десятков и даже сотен миллионов людей.

Обустройство современной коллективной жизни основывается на разнообразных технологиях массообразования, взятых вместе со средствами символизации массовых общностей. В их числе следовало бы прежде всего назвать политическую и торговую рекламу. Другие объединяющие людей ценности, например, идеи поликультурности и толерантности, идеалы равенства и демократии, идеология развлечений, философия комфорта и потребления и т.п., также призваны обосновать приемлемость и разумность массового способа жизни.

Цивилизация, созданная в массовых обществах не только устроена иначе, чем все прежние. Она нуждается в иначе устроенном человеке и производят его. Как и в каждой культуре, известной нам из истории, в массовой культуре необходимо присутствует представление о «своём» человеке. Оно задано границами культурно допустимого и возможного поведения, иначе говоря, его «местом» в этом мире.[3]

Если верно, что тип массовой культуры полагает соответствующий ему тип человека, то верно и обратное: современный человек не может жить иначе как в массовом обществе. И он воспроизводит этот способ жизни в своей повседневной практике, реализуя возможности, преимущества и ограничения своего «места» всей совокупностью средств, очерченных представлениями массовой культуры о массовом человеке.[4]

Человек массовой культуры, «массовый человек» – это такой человек, для которого массовая культура – своя.[5]

6.1. «Массовый» человек

Понятие «человек» принадлежит сразу нескольким направлениям гуманитаристики. По мере сил каждая из гуманитарных дисциплин, используя свои особенные средства, строит свою модель «человека», стремясь объяснить типичное поведение индивидов, и, если речь идет о типичном, т.е. повторяющемся, поведении, то и предвидеть его. При этом «человек» в дисциплинарных рамках психологии – не тот, что у историков, социологический «человек» отличается от философского «человека», различными оказываются «политический человек» и «человек экономический» и т.д.

Основной интерес культуролога сосредоточен на «человеке действующем», в момент, когда его «представления о мире и месте человека в этом мире» становятся мотивами, побуждающими его к осуществлению особенного, согласного с этими представлениями, поведению. Таким образом, «массовый» человек в дисциплинарных рамках культурологии – это тип человека, которому присуще структурно и содержательно «массовое» миропредставление, взятое в его способности мотивировать соответствующее – содержательно и структурно «массовое» – поведение. Еще иначе: «массовый» человек – это человек, действующий так, как его мотивирует массовое сознание.

Вот пример. Современные социальные сети («Facebook» etc.) оборудованы программными средствами, которые автоматически подыскивают «друзей» для любого участника. Каждый, кто создал свою страничку на таком сервере, начинает автоматически получать предложения установить «дружбу» между своей страничкой и страничками его знакомых, а также «друзей» этих знакомых. Предложения растут лавинообразно. Если у вас 5 друзей, и у каждого из них тоже 5, то вы можете автоматически получить еще 25 предложений. Но, если вы примете хотя бы часть из них (10), то при названных исходных условиях компьютер предложит вам еще 50. Важно, что каждая новая «дружеская» связь устанавливается вполне добровольно, без какого-либо внешнего принуждения, один на один с персональным компьютером. Любое предложение можно отклонить. Факт, однако, заключается в том, что количество индивидуально принимаемых «согласий» оказывается намного больше, чем «отклонений»; в результате чего случается, что у одной странички в социальных сетях регистрируется больше тысячи страничек-«друзей».

Каждый такой выбор («да»/«нет») труда стоит не более клика мышкой и сравнительно безопасен в смысле последствий. Очевидно, что мотивирован он тем представлением, что достоинство странички (и её владельца) может быть исчислено количеством установленных «дружеских» связей. Но само это представление не может быть надежно обосновано. Оно существует как «вера», как элемент «дискурсивного универсума и практики» (Г. Маркузе) массового общества, накрепко связавшего успех с популярностью, а благо – с количеством: «чем больше, тем лучше».

Добровольность и желательность массового способа жизни для типичного «массового индивида» заметил еще Ортега-и-Гассет, написавший в 1930-м году вот это: «Одна молодая дама, элегантная и вполне "современная", сказала мне: "Я не выношу балов, где приглашенных меньше восьмисот!". В этой фразе я почувствовал, что "массовый стиль" торжествует во всех сферах современной жизни и накладывает свою печать даже на те укромные уголки, которые предназначены лишь для немногих "избранных"».[6]

Мы могли бы счесть вкус этой дамы исключительным свойством её характера. Но нужно помнить о тех восьмистах, которые разделяли её предпочтения. Теперь, спустя много лет, проницательность классика находит многочисленные подтверждения. Например, читаем в новостях: «Венский Оперный Бал является кульминационным событием венского бального сезона. Торжественное мероприятие с классическим набором танцев и строгим этикетом собирает ежегодно около 5000 гостей. Среди них — руководство страны, представители австрийской и международной бизнес-элиты, известные деятели искусств и науки, выдающиеся спортсмены, и, конечно, celebrities («знаменитости» - англ.)»[7]. Ссылка на то, что мы имеем пример сословного ритуала может лишь подтвердить основной тезис: в массовом обществе и ритуалы тоже массовые.

Мотивация к участию в массовых общностях в наше время редко формируется прямым принуждением. Однако, имея возможность действовать по своему усмотрению, современный человек в большинстве случаев добровольно стремится к тем же самым целям и способам действия, которые одновременно с ним выбирает множество других людей – таких же, как и он сам и по тем же соображениям. Это и есть массовый человек в массовом обществе. Каждый из участников Венского Оперного бала счел за благо появиться на балу, а в сумме добровольные решения каждого создали мероприятие, специфически присущее массовому обществу. Но точно так же и best-seller – это книга, индивидуально и добровольно приобретенная покупателями, образовавшими многочисленную сверх обычного массовую публику данной книги.

6.2. «Высокий» мир идей и «низкая» повседневность

Во второй половине ХХ века на месте крупных идеологических партий, профсоюзов, государственных бюрократий, успешно создававших сверхкрупные массовые общности, мы видим растущее число контр- и субкультурных групп и массовых движений, сравнительно более изменчивых по составу и времени своего существования. Массообразование всё меньше основывается на таких долгосрочных объединяющих признаках людей как характер труда (предпринимательский или наёмный, физический или умственный), уровень доходов или образования, национальная идентичность, коммунистический проект и т.п. Люди включаются в общности, основанные на более кратковременных целях и действиях, обозначенных возрастом (например, молодежные «тусовки»), медийными символами (например, поп-звёзды) и вкусами (например, «стили» в музыке), способами организации свободного времени (например, туризм или футбольный «фанатизм»), отдельными политическими требованиями (например, экологическими) или массовыми пристрастиями к предметам потребления и их изготовителям (например, массовые увлечения новыми мобильными устройствами, модными видами или даже элементами в одежде) и т.д. Отдельно следует упомянуть о небывало крупных, массовых аудиториях, кратковременно собираемых телевидением, особенно, по случаям больших спортивных или некоторых политических событий, или катастроф общемирового значения.

По мере того, как тоталитаризм,[8] который в ХХ веке, особенно, между двумя мировыми войнами, был наиболее очевидным воплощением эпохи масс, с конца ХХ века вытесняется более либеральными организационными формами, становится ясно, что сложившееся массовое общество может воспроизводить себя не только путем прямого политического, идеологического или административного принуждения, но также и массой частных и вполне добровольных решений и поступков своих граждан. В этом случае основным средством воспроизведения зрелого массового общества является сложившаяся в нем жизненная практика, обычно называемая «повседневностью» и понимаемая как система регулярно возобновляемых действий, способ которых закреплён в навыках людей, осуществляющих эти действия ради удовлетворения своих постоянных потребностей. Это – потребности в воспроизведении сложившихся форм жизни, основных условий существования.

Особенность повседневности – её многократная воспроизводимость в себеподобных формах, которая позволяет достигать в массовом обществе огромного мультиплицирующего эффекта. Достаточно только представить себе множество незнакомых друг другу людей в современном городе, ежедневно отправляющихся по маршруту из дома на работу, обедающих дома после работы, смотрящих вечером телевизор и т.д., чтобы почувствовать: ничто не может сравниться по эффективности массобразования с устойчивыми структурами повседневности. И ничто в наше время не может сравниться с повседневностью в её проникновении, всеохватности и долгосрочности её действия в воспроизводстве разного рода масс, при том, что индивиды, их составляющие, могут в ряде случаев не замечать своей принадлежности к такого рода «невидимым сообществам».

«В конечном счете, оповседневни­вание затрагивает все сферы, включая науку, искусство, религию», – пишет Бернхард Вальденфельс (Waldenfels).[9] Такая широкая трактовка категории «повседневность» возможна, если толковать её не тематически, а структурно, т.е. исходя не из того, чем занимаются люди, а как они этим занимаются. На этом основании следовало бы различить понятия «быт» и «повседневность»: для водителя троллейбуса, медсестры, парикмахера, продавца, администратора, инженера, учителя, как и для многих иных работников, их профессиональная деятельность, осуществляясь за пределами быта, протекает во многом рутинно и тривиально, что, впрочем, вполне соответствует представлениям об особенностях любого профессионального труда, коль скоро он стал повседневным. «В любой более-менее устойчивой сфере опыта есть своя повседневность: повседневность жизни врача, ученого, рабочего, верующего и т.д.».[10] Так понимаемая повседневность, следовательно, включает в себя значительную часть профессиональных занятий, особенно, тех, которые принято классифицировать как «массовые профессии».

Осмысление повседневности как особой сферы, где производится сама жизнь, а не идеи, относится к XIX веку, когда завершилось осознание институциональной обособленности основных идеетворческих областей – науки и искусства. Вслед за церковной[11] или придворной обособленностью по способу жизни, эти пространства человеческой деятельности тоже стали пониматься не только как особые сферы приложения профессионального знаний, но как особые сферы жизни – иной, творческой и возвышенной, по сравнению с рутинной «мещанской» и приземленной повседневностью. «Моя жизнь в искусстве» – название знаменитой книги театрального режиссера К. Н. Станиславского. Книга о знаменитом американском физике называется похожим образом: «Ричард Фейнман: жизнь в науке»[12]. Оба названия отражают распространенное в недавнюю еще эпоху позднего Нового времени представление, что жизнь «физиков и лириков» в сфере абстракций и идей – это жизнь «в духе», по сравнению с которой их же и других людей повседневная жизнь не имеет столь возвышенного смысла.

На протяжении ХХ века, однако, становилось всё более очевидным, что идеи и принципы (например, идеи научного рационализма, сословной, национальной или классовой избранности, религиозного провиденциализма, духовной возвышенности искусства, гуманизма, этического и эстетического совершенства и т.п.), имеющие статус «возвышенных», не выступают по отношению к повседневной жизнедеятельности авторитетными, т. к. они лишены подлинности действующих факторов жизни.[13] Этот разрыв гуманистически «высокого» и прагматически «низкого» нашел концентрированное выражение в событиях двух мировых войн ХХ века и трагедии Освенцима, каждое из которых создавало внутри себя невиданно бесчеловечную массовую повседневность, где «высокие идеи» оказывались бессильны. А «если нет ни истинного, ни ложного, ни хорошего, ни дурного, правилом становится максимальная эффективность самого действия, то есть сила», – резюмировал эту культурно-историческую ситуацию Альбер Камю.[14]

За десятилетия позднего ХХ века специфический городской образ жизни, столетием раньше презрительно обозначенный как «мещанство», стал победившей повседневностью огромных масс урбанизированного мира, в центре которого оказались уже не идеи, а вещи. Современная повседневность, выстроенная в отрыве от «горнего» мира регламентирующих этико-эстетических представлений эпохи Нового времени, утвердилась как исторически новый самозаконный мир, правила которого лишь предстоит изучить.

6.3. Человек среди вещей

Повседневность современного массового общества основана на применении массово изготовленных и общедоступных вещей. И она состоит главным образом в использовании этих вещей или в манипуляции с ними. Здесь «вещь» – это имя для обозначения особого статуса предметов, конструкций, артефактов, когда они включены в повседневное функционирование. Поэтому, следует быть настороже, чтобы не распространить приведенное значение термина «вещь» за пределы повседневности. Например, швейная машинка «Zinger» может быть и вещью в вышеуказанном смысле – как устройство для повседневного бытового употребления, и предметом, артефактом, если она выставлена в качестве экспоната в музее бытовой техники.

Использование человеком вещей содержит как возможности для волеизъявления индивида, так и ограничения для этого волеизъявления со стороны культурно обусловленной «системы вещей[15] Вещами следует пользоваться так, как они того требуют.

Самый известный библейский пример пренебрежения значением и назначением вещей, имевшего роковые последствия, дан в Книге пророка Даниила, где описан «Валтасаров пир» (Дан, 5) в ночь падения Вавилона: «2. Вкусив вина, Валтасар приказал принести золотые и серебряные сосуды, которые Навуходоносор, отец его, вынес из храма Иерусалимского, чтобы пить из них царю, вельможам его, женам его и наложницам его. 3. Тогда принесли золотые сосуды, которые взяты были из святилища дома Божия в Иерусалиме; и пили из них царь и вельможи его, жены его и наложницы его. 4. Пили вино, и славили богов золотых и серебряных, медных, железных, деревянных и каменных». Пирующие у Валтасара оскверняли храмовые сосуды может быть не по «идейным» соображениям, а вследствие своей инокультурности: они, подобно Мартышке из басни Крылова, не могли правильно пользоваться чужими вещами.[16]

Вещи, с которыми в практической жизни сталкивается человек, так же как и слова, обладают автономией операциональных или символических значений, которыми наделяет их культура. Речь, следовательно, идет о «границах возможного и допустимого», но заданных индивиду уже не в формах идей, мотивирующих действия, – таких как модели поведения, представления о целесообразности, престижности, собственности и других формулах общественно принятых представлений и ожиданий, – но в форме практического владения вещами, овладения вещами, коммуникации посредством вещей. «В отличие от девятнадцатого столетия утопических и «научных» проектов и идеалов, замыслов будущего, двадцатый век имел своей целью освобождение вещи как таковой» (С. Жижек).[17] «Буржуазия довольствуется миром вещей, но не хочет иметь дело с миром ценностей», - писал Р. Барт[18], имея в виду под буржуазией всю французскую нацию. Но так обстоит дело, конечно, не только во Франции.

В современной массовой культуре значение и назначение вещей или, скажем так, «вещный словарь повседневности» предстоит радикально обновлённым. Петербургский социолог Валерий Голофаст пытался очертить эту новизну, различая исторически менявшиеся «отношения людей к вещам».

«При первом режиме вещи были дефицитом, составляли коллективную ценность. Люди приспосабливались к каждой вещи, вещь становилась частью личности, привычным условием образа жизни, идентичности, символизирующим жизненный путь не только данного человека, но и его социального окружения. Вещи символизировали связь поколений, выступали как часть эпохи, индивидуальной и коллективной биографии, являлись фундаментом привычного поведения, обусловливающим его интегрированность в быт." /…/

"При втором режиме отношение к вещам становится значительно более ситуативным, они рассматриваются как помощники, партнеры по социальному взаимодействию. Вещь превращается в функциональный компонент обычной, рутинной деятельности человека, их заменяемость становится регулярной (вплоть до одноразового использования)." /…/

"Третий этап (типологический режим) характеризуется тем, что потребительское общество отходит в прошлое./.../ Производство массовых вещей делает акцент на вариативности, приспособлении к особым требованиям конкретных потребителей, стилистической настройке на заказ. Производство же вещей класса люкс становится одной из лабораторий, где проходят испытание идеи, образы и фантазии с тем, чтобы затем выпускаться миллионными тиражами. Любые вещи современного производства обеспечивают комфорт, но не могут заполнить жизнь человека, они остаются нужны ему, но их нельзя больше накапливать".[19]

Развивая его мысль, можно было бы проследить эти изменения по нескольким аРазвивая его мысль можно было бы проследить линиям, например, от дефицита вещей – к их изобилию, от ремесленного и часто именного их производства – до производства массового серийного, от природности вещи по материалу и человеческой «обкатанности» её формы – к максимальной искусственности в материалах и её дизайнерской сконструированности, от исключительности статуса вещи, в силу долговременного её использования, нередко, наследственного – до быстрой сменяемости вещей и невозможности личного к ним отношения.

Очевидно, что по мере того, как менялись их социальные свойства, менялся и механизм, посредством которого транслировались способы и умения людей действовать с вещами. Например, пока вещи остаются или кажутся неизменными, их происхождение сакрализуется (им приписывают божественное происхождение или сверхценное значение)[20], а владение ими транслируется традицией. Многие современные вещи являются уже субститутами традиционно возобновлявшихся вещей, владение которыми, как кажется, не требует новых умений. Но далеко не всегда это так. Например, уже замещение в быту фарфора, хрусталя или тонкого стекла синтетическими материалами меняет технику отношения с сосудами из них. Употребление одноразовых вещей вместо долгосрочных (посуды, предметов быта, личной гигиены, носителей массовой информации и т.п.) требует выработки новых навыков пользования и даже новых структур бытового поведения.

Отдельно – о современных устройствах. Овладение повседневной вещью, которая создана дизайнером, конструктором, предполагает обучение с помощью инструкции. Кроме прямых «руководств по пользованию», в функции толкового словаря современных вещей выступают многочисленные популярные издания – печатные и электронные, в которых люди научаются адекватному (культуросообразному) владению этими вещами.

Таким образом, современная повседневность – это система вещей и людей, обладающая всеми признаками исторической и культурной новизны: как в отношении свойств и функций самих вещей, так и в отношении навыков и социальных отношений, этими вещами опосредуемых. Причем, определяющим свойством современной повседневности является многотиражность, серийность внедренных в неё вещей, следовательно, и техник манипуляций с ними.

Серийность – одно из родовых свойств современности. Там, где задача состоит в понимании текста или ситуации, или в применении уже существующего навыка (умения, способа деятельности), там серийное воспроизводство условий задачи бесконечно облегчает её решение: серийность условий восприятия достигается повторностью сюжетов и типичных персонажей, легкость овладения бытовыми устройствами – стандартным набором функций, упрощение выбора одежды и других элементов внешнего вида – тиражируемыми образцами и моделями и т.п. Серийность, таким образом, составляет общий интерес производителя и потребителя вещей. Но если взять шире, серийность – основа жизнеобеспечения современного горожанина: всё основное в повседневности – от пищи и лекарств, до транспорта и связи является серийным, включая массовые профессии и однотипные рабочие места современных горожан.

Обратная сторона серийности – анонимность. Произведенное массово всегда анонимно: бессмысленно спрашивать, кем и для кого предназначено то, что было изготовлено в сотнях тысяч и миллионах экземпляров. Но и употребление анонимного – анонимно тоже. Когда человек осваивает незнакомую вещь, он приспосабливает себя и свои потребности к функции этой вещи. Он спрашивает, как следует принимать это лекарство, куда можно доехать автобусом этого маршрута, как складывать эту коляску, как работает этот «reader» и т.д.? Вещь как бы задаёт условия, настраивает человека, но эта обусловленность свойствами вещей может даже не восприниматься индивидом как ограничение его самовыражения.

Пример караоке подходит, чтобы проиллюстрировать этот феномен.

6.4. Эффект караоке

Караоке – это «развлечение, заключающееся в непрофессиональном пении с использованием устройства, порой, весьма сложного, позволяющего петь под заранее записанную музыку (фонограмму)». Привлекательность его состоит в парадоксальном самопроявлении индивида, но на условиях абсолютной предзаданности и повторности. Известна музыка песни, её слова и известен исполнитель, которого замещает караоке-любитель на глазах своих друзей, вместе с которыми он развлекается. Любитель караоке чувствует себя единственным и неповторимым в тот момент, когда он выкрикивает песню, которую, как он знает, многие выкрикивали здесь до него и еще многие будут выкрикивать.

Эффект караоке демонстрирует нам, что в самочувствии современного человека серийность и индивидуальность могут не противоречить друг другу. Для этого нужно только, чтобы индивид правильно реализовывал ту функцию, которую вещь, устройство или система отношений от него требуют. Ведь в караоке важно в первую очередь не то, как неповторимо хорошо человек поёт, а то, как удачно он заполняет собою место, специально оставленное для многих таких же как он, или, говоря иными словами, как успешно исполняет индивид предусмотренную для него функцию, подчиняясь условностям места добровольно – и не на работе, за плату, а в свободное время.

Стоит заметить, что «эффект караоке» появился намного раньше самого караоке. Более сотни лет в студийной фотографии существует практика, при которой портретируемый индивид помещает своё лицо в прорезь стандартной декорации. В этом случае «своё» клиента приобретает достоинство изображенного «чужого», единичное – серийного, индивидуальное – массового. Да и сама прорезь как инструмент тестирования в технике (например, прорезь монетоприёмника в автомате, которая пропускает монеты определенного профиля, или прорезь для ключа в замке) на заре массовой эпохи применялась к людям: кинохроника 1930-х сохранила тогдашнюю технологию «конкурса красоты»: девушки в купальниках по очереди протискивались в прорезь фанерного щита, отражавшую правильные, по тогдашним представлениям, параметры фигуры. Разумеется, очередь была добровольной.

В повседневности массового общества функции и процедуры вообще важнее самих вещей и людей, поскольку многократная повторность обеспечивается массовыми социальными структурами, а для них и люди, и вещи – носители функций прежде всего. Любой человек, из числа тех, которые выполняют данную функцию, может рассматриваться как тождественный тем другим. Не человек, а – «покупатель», т.е. один из множества покупателей, не Джон, а – «больной», не Софи, а – «налогоплательщица», не Владимир Петрович, а – «пенсионер», «работодатель», «читатель», «застройщик», «пассажир» и т.д. Вот в этой стиснутости вещами-функциями и людьми-функциями формируется психика современного человека. Конечно, сама возможность формирования психики лежит в природе человека, но строение и индивидуальное содержание её зависит от обстоятельств жизни.

Психика современного массового человека вылеплена в условиях этой стиснутости – так, чтобы она могла отвечать конфигурации массовой культуры окружающего мира. «Стиснутость» в данном случае – это чрезвычайная ограниченность той части пространства повседневности, в которой человек может творить вещи и отношения по своему произволу, реализуя оригинальный проект, авторство которого принадлежит ему самому.

Эта часть культурного пространства обычно обозначается понятием «досуг» (англ. leisure, свободное время, оставшееся после работы и других неотложных дел),[21] а досуговая деятельность – термином «хобби». Именно здесь, в пределах досуговой деятельности, современный человек может, если захочет, найти пространство для своего культуросообразного произвола. Свобода современной досуговой деятельности определяется её творческой мотивацией и независимостью от диктата анонимного рынка. Поэтому, то, что для одного человека является личным увлечением «для творчества», свободным занятием, для другого может быть профессией «для рынка», например, компьютерное программирование, фотографирование, танцы, разведение цветов, разнообразные поделки или занятия спортом.

За пределами так понимаемого досуга, то есть в преобладающем большинстве случаев, мир современной повседневности вместо свободы творения оставляет человеку свободу выбора – вещей или людей – для приобретения и использования их по их предназначению. Различие здесь кардинально. Свобода выбора, даже весьма обильного (по крайней мере, для миллиарда[22] людей современного мира), никак не может заместить свободы творчества: свободно выбранная вещь «назначает» человеку способ её употребления, а человек-творец, наоборот, сам даёт «закон» существования придуманной и сделанной им вещи. «Коль скоро самое машину уже нельзя сделать своими руками, то самодельным становится ее вождение... теперь нам навевают грезы уже не формы и функции автомобиля, а обращение с ним, и, возможно, скоро нам придется описывать уже не мифологию автомобиля, а мифологию его вождения».[23]

Так, посредством вещей, а не политических институтов (власти), осуществляется повседневное безличное принуждение индивида со стороны современного массового общества. Но это такое принуждение, которое воспринимается индивидом как свобода. Этот парадокс С. Жижек описал так: «вы свободны принимать решения при условии, что вы делаете правильный выбор».[24] Как в караоке.

Повседневность в современной серийно-массовой цивилизации отличается тем, что она обеспечена индустриально. Индустриально сегодня всё, что рентабельно: не только производство товаров и их потребление, индустриальны развлечения, охрана здоровья, информация и многое другое. Поэтому масса повседневных вещей, предъявляющих свои требования человеку, становится тотальной и непреодолимой, хотя и не перестаёт, при этом, быть индивидуально ориентированной.

Пакет супового концентрата изготовлен серийно, но используется индивидуально, на собственной кухне, по свободному выбору и решению. Так незаметным для хозяйки образом использование супового пакета включает её кухню в сеть массовой индустрии питания. Адекватный хозяйствующий индивид в этом случае должен обладать необходимыми личностными свойствами массового человека и соответствующим его положению мировидением, а именно, он должен быть готовым следовать инструкции и ценить преимущества, приносимые использованием пищевых полуфабрикатов.

Конечно, не только дома. «Современные служащие с их готовностью меняться, приспосабливаться, отзываться на все новое, подвергаются такому же процессу обезличивания. Новейшие и очень модные курсы по переквалификации ставят себе целью создание бесконечно изменчивых личностей, лишенных какой-либо интеллектуальной или эмоциональной стабильности. Освободившись от ограничений, которые накладывают на личность происхождение, привычки, устойчивые правила поведения, современный человек готов занять свое место во вселенской системе торговых сделок, где ему будет однозначно присвоена определенная меновая стоимость», - пишет Мишель Уэльбек.[25] Но, что значит «занять своё место»? Для человека в массовом обществе оно такое же «своё» как сидение в общественном транспорте для пассажира, пока он едет до своей остановки.

«В городах Запада пространство максимально обезличено, оно отчуждено от жителей, которые распределены по коробкам в стеклянных домах. На пустых бетонных площадях проходят демонстрации, туристы, уличные бродяги, полицейские, спешат клерки на обед, проезжают машины, летят перекати-поле утренние бесплатные газеты, а потом проходят уборочные машины - это конвейер больших чисел, которые складываются в статистику. Прохожие спешат по этим площадям к заранее известному им концу гарантированно долгой средней жизни - 40% сердечно-сосудистые заболевания, 30% рак, 30% другие причины - посчитай свои шансы и освободи место. Серость бетона разбавляют почти искренние улыбки продавцов-консультантов - стоимость многочасового тренинга персонала включена в стоимость товаров».[26]

Человек, который способен жить в таком мире, чувствует этот мир своим, а себя – его частью, это и есть – массовый человек.

6.5. Комфорт и дискомфорт

Разумеется, человек волен поступать с вещами так, как ему заблагорассудится. Но он ничего не может поделать с их значением и предназначением. Можно выбросить только что купленную авторучку, но использовать её можно лишь в согласии с её предназначением – для письма. В автомобиле и в лифте едут по-разному и в разных направлениях, таковы их функции. И с этим ничего невозможно поделать.

Функциональное принуждение повседневностью в массовом обществе субъективно может переживается индивидом как в разной степени удовлетворительное или нетерпимое. Полярности положительных и отрицательных переживания своего места в мире современной повседневности принято обозначать, соответственно, словами «комфорт» и «дискомфорт».

Комфорт – слово, обозначающее удобство в отношениях, преимущественно, ближайшего круга. Чаще всего, речь идет о телесном комфорте и удовольствии от него – о комфортной мебели, обстановке в доме, гостиничном номере, в офисе, об удобстве в автомобильном салоне и т.п. Но комфорт также ищут в самоощущении (нравственный, душевный комфорт) или в непосредственном общении (психологический комфорт). Наконец, существует практика, не частая пока, применения этого слова для описания благоприятного положении индивида внутри массовой общности – «финансовый комфорт», «юридический комфорт». Интернет-пользователи знают выражение «комфортный сёрфинг», указывающее, в частности, на то, что виртуальное путешествие по страницам в Сети вошло для многих «юзеров» в круг их повседневных занятий.

Представление о комфорте как самостоятельной ценности стало одним из ключевых в современной культуре. Достижение индивидом заметного комфорта указывает на его правильный выбор, карьерное достижение, общественный успех. Вот типичные выражения "звездного" успеха: «мне комфортно играть в этой команде, в этом театре» (спортсмен, артист), политик говорит: «мне комфортно в этой партии», и даже «мне комфортно работать с этим правительством». Примеры выражения правильной жизненной линии: «мне комфортно в моём возрасте, в моём браке, в моём весе». Типичная дневниковая запись: «наконец то мне комфортно, уютно и спокойно. По-моему, я счастлива... да... безусловно, я счастлива». Звучит гордо, как сообщение о личном успехе. Чувство «комфорта» выступает также как критерий истинности вместо потерявших убедительность принципов, правил, логики. Характерные для повседневности суждения: «хоть это и не правильно, но мне так удобно», «мне так комфортно, а на остальное мне наплевать».

Комфорт – не характеристика человека или вещи, но состояние удовольствия от их взаимной адекватности. Недаром комфортная мебель или вообще комфортная среда – та, что может гибко приспособиться к особенностям конкретного индивида, человек же испытывает комфорт там, где способен «вписаться» в среду.

Если чувство комфорта – переживание соответствия, то неадекватность индивида его ближайшей физической или психологической среде, чревата для него неудобством, а следовательно, неудовольствием, страданием. Дискомфорт (физический, психологический) – это неудобство, беспокойство, относящееся, как правило, к ближайшей сфере телесных или психосоматических ощущений. Советы, как следует правильно выбирать обувь, называются прямо: «13 способов избежать страданий».[27] Даже «моральные страдания» современным сознанием могут быть связаны с бытовыми неудобствами: «Макеевский суд оказался выплатить 3 тысячи гривен донетчанину за моральные страдания от невозможности курить в вагоне поезда».[28]

В современном массовом обществе «комфорт» и «дискомфорт» – сигналы, указывающие индивиду на его правильное или неправильное телесное или психологическое положение относительно «места», заданного границами культурно допустимого, которое индивид занимает.

Итак, анонимная серийность и неотступная навязанность повседневности – вот, куда вписаны современный массовый человек и его вещи, неважно, нравится ему это или нет. Лучше, конечно, чтобы нравилось, чтобы было комфортно. Но для этого нужны максимальные гибкость и приспособляемость, то, что называется флексибельностью. «Рекомендуемая жизненная стратегия сегодня – это то, что на английском языке звучит как flexibility – гибкость и подозрение ко всем долговременным обязанностям, – говорит британский социолог Зигмунт Бауман».[29] Социально-коммуникативная эластичность вещей достигается их вариативностью и многофункциональностью, эластичность индивидуальной психики – её сконцентрированностью на сиюминутном.

В одном из блогов молодая женщина пишет, что, возвращаясь после продолжительного перерыва к созданию новой записи, она прежде всего удаляет предшествующие, поскольку они больше не отражают её изменившихся взглядов и настроений. Она чувствует, что её память о себе мешает ей самой. «Forget it!», «Выкинь из головы!» – это максима флексибельности для психики, которая находит себя во власти прежде всего предметно заданных обстоятельств.

Переехав в другой дом ради работы, стоит забыть уклад покинутого отрезка жизни. Если твой друг стал твоим боссом, стоит начать отношения заново. Неудачи, конечно, тоже нужно забывать. И со старыми вещами расставаться почаще и без сожаления: жизнь меняется, и надо уметь за ней поспевать. Но смены эти легче перенести, если упомянутые дома, люди, вещи и отношения будут максимально похожи друг на друга, функциональны и стандартизированы. Слова о ком-то, что он «человек последовательный и принципиальный» – больше не звучат как безусловная похвала. Долгосрочные целеполагания, идеи и принципы, имеющие для человека значение фундаментальных, неоправданно «грузят» в условиях повседневности, заданной вещами и обстоятельствами.

Интересно, однако, что рутина и вариативность не противоречат здесь друг другу. Регулируемое кресло в автомобиле не отменяет долгих и утомительных поездок на работу, но делает их комфортнее. Ежедневное телесмотрение не становится менее тривиальным благодаря возможности выбрать любую из многих параллельно транслируемых программ, но оно может стать немного более занимательным. Функциональность текстового редактора в вашем компьютере безмерно шире того набора опций, которыми вы практически пользуетесь. Ваш кухонный комбайн вариативнее ваших потребностей и ваша цифровая фотокамера умеет такое, о чем вы не догадываетесь. Так жить удобнее, потому что высокий потенциал параметрической изменчивости вещей и людей, не отменяя рутины, способствует комфорту.

6.6. Мотивация комфортом

Принудительность повседневности, смягченная комфортом и рутинизированная повторностью, с одной стороны, и сокращение сферы творческого волеизъявления, с другой, составляют общие цивилизационные условия жизни современного массового человека. Принудительность культуры, в какой бы форме она не осуществлялась, – это ощутимое выражение её мироорганизующей функции,[30] посредством которой общество мотивирует воспроизводство культурно санкционируемых действий.[31]

Особенность массовой культуры, в сравнении с другими, заключается в тех представлениях, которые признаются в ней исходными, не нуждающимися в обосновании. Указав на комфорт в числе общепринятых представлений о жизненном успехе в массовом обществе, обозначим цели, формируемые в свете этой ценности: обеспечение безопасности, минимизация рисков, а также повторность (действий и типовых ситуаций) как стратегия для достижения надежности и безопасности жизни.

Мы не можем и не должны различать ценности и цели, свойственные массовой культуре и массовому человеку. Массовый человек в принципе сообразен массовой культуре как её создатель и её продукт. Это значит, что особенности массовой культуры одновременно являются особенностями массового человека – в его отношении к себе и к миру, в его понимании красоты и пользы, в его способе различать «что такое хорошо и что такое плохо?» и т.д.

Образ комфорта, принятый в качестве культурной ценности и идеала, – т.е. не как привилегия для избранных, а как общезначимый образ культуропорядка, относительно которого в обществе существует согласие как об истинно должном («культ комфорта»), – этот образ регулирует целеполагания, решения и действия индивидов в массовом обществе так, как никогда ранее. Например, если поставить перед судом комфорта усилие производящего труда и наслаждение потреблением, первое будет отвергнуто во имя второго – как действия, которое непосредственно дарит комфорт. «По крайней мере на Западе экзальтированные биографии героев производства уступают повсюду сегодня место биографиям героев потребления».[32] Массовый человек себя работающего ставит намного ниже себя отдыхающего.

В поисках комфорта массовый человек предпочтет искусственные условия – естественным, но так, чтобы они были лучше естественных. Лучше, значит комфортнее: удобнее, безопаснее, надежнее. И то правда, что искусственное нередко имитирует естественное, и это считается его дополнительным достоинством.

Естественный вид макияжа. Обрезка деревьев под естественный вид. Продукты «со вкусом», скажем, малины, мыло «с запахом», скажем, ландыша. Пластик вида, скажем, «под орех». Замечательное японское изобретение – искусственный пляж под раздвигающейся крышей, где сразу 10 тысяч туристов могут купаться в волнах и «загорать на песочном пляже с искусственными пальмовыми деревьями, наслаждаясь при этом криками настоящих попугаев».[33]

Выдвижение комфорта в качестве базового «представления об истинно должном» (идеал) устанавливает соответствующее распределение компетенций в обществе. Опытный знающий потребитель пользуется большим признанием, чем опытный и знающий инженер. Потому, что у первого путь к наибольшему из возможных комфорту при прочих равных короче, чем путь инженера. Хотя, конечно, доходы последнего тоже принимаются во внимание. В социальной практике доминирование идеи комфорта предопределят основное целеполагание в процессе социализации молодого человека – представление о необходимых знаниях, социальных навыках и представлениях, без которых, как считается в данном обществе, человеку трудно достичь комфорта. Мотивация комфортом в массовой культуре как правило ориентирует на потребление, а не производство, на искусственное вместо естественного, на высокую квалификацию в простом, на равенство в доступном и т.д.

Эти новые подходы кажутся легко опровержимыми. Например, нетрудно показать, что комфорт зависит от успехов производства, от высокой квалификации в сложных деятельностях, но комфорт, как предмет фундаментальной веры в массовой культуре, важнее любой доказанной истины. «Удобство, комфорт, здоровье, долголетие» заданы современной массовой культурой в качестве очевидных, необходимых и первостепенных целей – столь же безусловных и неопровержимых как идея Бога в средневековой культуре, или вера в Аид у греков, или вера в Природу у европейцев Нового времени. Никакая культура не может опровергнуть собственные основания.

Фундаментальной верой современной массовой культуры является представление о том, что достойно прожитая жизнь – это жизнь, прожитая благополучно, с удобством, в здравии и долго. А сравнительные достоинства современных обществ определяются тем, как велика в них часть граждан, которые могут прожить свою жизнь в согласии с этими критериями.

6.7. Бунт субъективности

Современный исследователь массовой культуры находит её в становлении, далеко не завершенной (в разных обществах по-разному), не состоявшейся полностью. Это значит, что любое описание современной массовой культуры с необходимостью фрагментарно. Это значит, также, что в новообразованных современных обществах живут индивиды, с различной полнотой интегрированные в эту новейшую из культур. Скажем, француз, родившийся после 1968 года и проживший в Париже или другом крупном городе, более опытен в массовой культуре, чем его родители или его сверстники, прожившие свои пятьдесят в небольшом французском городке или в сельской местности, где личные связи и социальные привычки разрушались с меньшей интенсивностью.

В самом общем виде правильно будет сказать, что в большинстве стран мира присутствует общество массовой цивилизации, и современный человек, где бы он не жил – это, в общем-то, массовый человек. Но в значительной части случаев в странах со сложившейся массовой культурой процесс аккультурации массового человека еще далеко не завершен. Дискуссии о «закате культуры» – один из заметных симптомов этого процесса. Их ведут, обычно, те или ради тех, кто чувствует себя в неустойчивом положении растянутого шага между культурой исхода и современной массовой культурой и пытается примерить привычные традиции, нормы, идеалы в новых условиях. Например, как мы видели выше, может случиться, что человек, который воспитан в стремлении быть последовательным и принципиальным, обнаружит бессмысленность своих усилий, потому что флексибельность в современной культуре выглядит органичнее.

Еще одной особенностью аккультурации в массовую культуру, является различие исходных культур. Для обществ Азии и Африки исходными являются культуры, типологически никак не совпадающие с культурой Нового времени в Европе и единокультурных с нею стран. Этот многообразный процесс втягивания людей разных культур в массовую цивилизацию (в любой национальной форме) требует отдельного исследования.

Но для типологически «европейского» человека, возможно, наиболее сложной и болезненной проблемой в процессе его аккультурации в современную массовую культуру является деформирование или даже устранение субъектности. Здесь слово «субъектность» обозначает способность индивида быть автономным действователем в окружающем его («объектном» в по отношению к нему) мире и, одновременно, осознание себя в этом качестве. И то и другое противоречит основной парадигматике массового общества, устремленного к серийности, анонимности и комфорту.

Можно сказать, что радикальное отличие этих двух культур – Нового времени и Современности – заключено в переходе от идеи порождающего конфликта (противоречия) к идее сконструированной полноты, в рамках которой наступает комфорт, чувство максимальной растворенности индивида в среде. Нетрудно увидеть, что эта идея рукотворного совершенства мира столь же утопична, как идея коммунизма. Она, однако, так же вдохновительна для массового человека, как в некоторых странах вдохновительной была коммунистическая идея. Но, как сказано, реальными являются те идеи, которые имеют реальные последствия. Одним из таких последствий является десубъективация массового человека.

Проблема назревала весь ХХ век, обостряясь по мере укрепления новой цивилизации. «Мне понятно то, к чему я притрагиваюсь, что оказывает мне сопротивление», - говорит философ.[34] Психолог замечает, что действующее «Я» субъекта находит самого себя «лишь в столкновении с иным, получая от него "возражение".[35] Эта соотносительная обусловленность субъективного «Я» индивида делает его зависимым от условий (правил), определяющих положение индивида в мире. Получается так, что окружающий современного человека мир повседневности, удобный и налаженный до возможного совершенства, теряет упругость «чужого», перестаёт «возражать», «сопротивляться», размывает границы субъекта и тем самым ослабляет способность индивида переживать реальность собственного «я». Чем больше в массовом обществе технологически и организационно удаётся обеспечить индивидуальный комфорт, тем более ослабленным оказывается чувство индивидуального «я», тем больше творческая инициатива индивида замещается коллективными регулятивами, такими как мода, стандартные технологические требования, массовое информирование. Тем чаще массовый индивид находит себя в ситуации, вполне сходной с ситуациями других и тоже не требующей оригинальных решений.

«Объективный мир существует для моего сознания именно постольку, поскольку не может быть раз и навсегда учтен и требует постоянного приспособления, осуществляющегося "здесь и сейчас". Плотность внешнего мира определяется степенью его "предсказуемости", придающей его элементам оттенок "моего", т.е. понятного и знакомого, или, напротив, "чуждого", т.е. неясного, "непрозрачного". Становясь "своим", внешний мир начинает терять свою плотность <…> Близкий мне мир внешних вещей постепенно начинает исчезать, я перестаю замечать, слышать и ощущать конструкцию моего жилища, родного города, знакомые запахи к звуки, удобную и привычную одежду и даже других, но знакомых и привычных мне людей и т.п.».[36]

Вполне возможно предположить, что в зрелом массовом обществе индивиды будут принимать эту психологию бессубъектности за норму. Но пока, в процессе массового перехода, массовой аккультурации культурно обоснованная утрата субъектности переживается как род травмы («культурный шок»). Но, поскольку травмирующим фактором является безличный культуропорядок, реакция на него носит характер индивидуального бунта. Тот, кто ощущает невыносимость утраты собственной субъектности, стремится совершить поступок, безусловно удостоверяющий его авторство. В ряде случаев таким поступком может быть преступление, обязательно удостоверенное публичным авторством. Например, убийство, предварительно прокомментированное преступником в социальной сети, или теракт, широко освещенный в СМИ. В других случаях субъектность может реализоваться на социально подготовленных площадках. Например, в форме художественных эскапад, участия в экзотических конкурсах, экстремальных соревнованиях, и других рискованных предприятиях – но обязательно с претензией, скорее, не на победу, а на публичное признание авторства.

6.8. Заключительные замечания

Культура – это то, что общество желает сообщить себе о себе, чтобы удерживать и воспроизводить в себе то, что считает существенно важным. С этой точки зрения культура – средство самоорганизации общества. Массовая культура – средство самоорганизации «массового общества», называемого так, потому что оно существует путем непрерывного производства и воспроизводства масс, как «совокупностей равных, анонимных и схожих между собой людей» (Московичи), временно объединенных лишь целью и способом деятельности. «Понятие «масса» описывает самую простую форму человеческих ассоциаций, все случаи множеств, характеризуемых сходством, однотипностью поведения людей, а также их личных свойств, которые проявляются в рамках этих массовых ассоциаций и взаимодействий. Понятие «масса» характеризует также мощность этих множеств, с точки зрения их численности и плотности скопления на определенной территории».[37]

В современном обществе существенно важным считается потребление, а значит в нем преобладает созидание таких масс, которые объединены потребительской деятельностью. «Процесс рационализации производительных сил, который разворачивался в XIX в. в области производства, в XX в. получает свое завершение в области потребления. Промышленная система, социализировав массы как силы труда, должна была идти дальше, чтобы завершиться и социализировать их (то есть контролировать их) как силы потребления» (Бодрийяр).[38]

Потребление, перенесённое в центр общественного интереса и ставшее центром массообразования, для своего воспроизводства нуждается в новой системе представлений о мире и месте человека в этом мире. Эта новейшая система представлений по содержанию своему и есть то, что мы называем «массовой культурой».

Обе части этого уравнения культуры – мир и человек – одинаково важны и зависят друг от друга. Но проблема, обозначенная как «человек в эпоху массовых обществ», переносит в центр обсуждения «место», отведенное человеку в массовом обществе. «Место» понимается здесь как рамка возможного и допустимого, необходимого и желательного, задающая конфигурацию массового сознания и мотивирующая современных индивидов достигать внутренних и внешних целей, преднайденных ими в их массовой культуре.

Цели, как известно, лежат в культуре, но не в форме готовых представлений, а в форме стратегий и предпочтений (ценностей, идеалов, парадигм, норм), которые преобразуются в цели самими индивидами в каждом конкретном случае.

Если безопасность стоит в первом ряду коллективных предпочтений, то решение делать многократно проверенное может быть совершенно индивидуальным и добровольным: поехать на отдых туда, «куда все едут», сказать то, что в таких случаях «все говорят», купить холодильник той марки, которую «все предпочитают». Правда, с учетом того, что «все» – это люди определенного круга, к которому индивид принадлежит или претендует принадлежать. Индивид выбирает автомобиль, который приличествует его положению в ряду этих «всех». На заре массовой культуры это называлось конформизмом.

Если идеалом правильной жизни является жизнь в комфорте, то жизнь в труде ради будущего или ради близких может показаться не культуросообразной. Когда массовые общества только складывались, такую позицию осуждали, называя эгоизмом. Если человек не стремится к материальному и карьерному росту, то он и сам чувствует себя не культуросообразным. Но на заре массовых обществ таких амбициозных индивидов клеймили карьеристами.

Общество, не так давно покинувшее привычно освоенные представления Нового времени и переформатировавшее себя в новый культуропорядок, можно представить себе шествующим в одном направлении, но очень растянутой колонной. Голова её (страны-лидеры и лидеры в других странах) уже освоила основы этого культуропорядка. Остальные же удалены от него на интервал времени и усилий, которые потребуются для их аккультурации.

Особенностью новейшей эпохи является механизм аккультурации в массовую культуру – не через образование, науку и искусство (как это было установлено эпохой Просвещения), а через индивидуальное потребление. Именно поэтому повседневность оказалась в этом историческом случае важнейшим культуротворческим инструментом.

Принимая во внимание незавершенность массовой культуры как эпохального проекта, следует признать, что и массовый человек сегодня далек от формы, допускающей его полное описание. Пока еще "мы живем внутри фундаментально неопределенной действительности".[39]

[1] «Масса - это временная совокупность равных, анонимных и схожих между собой людей, в недрах которой идеи и эмоции каждого имеют тенденцию выражаться спонтанно». – Московичи, Серж. Век толп. – М., 1998, - С.15

[2] Лебон. Психология народов и масс. Книга II. Психология масс. Введение. Эра толпы [ http://scilib.narod.ru/Other/Lebon/lebon.html]

[3] «Определив культуру как «принятую в данном обществе совокупность представлений о мире и месте человека в этом мире», следует уточнить, что упомянутое в определении "место" задано в культуре границами допустимых и недопустимых деятельностей, принятых носителями той или иной культуры». – Найдорф М.И. К проблеме культурологической терминологии: о механизмах культурной мотивации. Вопросы культурологии. - М., 2008, № 10. - С.4-7.

[4] Задача культурологии состоит, в частности, в том, чтобы способствовать более полному осознанию конфигурации этого культурно заданного «места», массового человека как типа и его индивидуальных вариаций.

[5] Дневниковая запись блоггера Vlad Chinchin (2011 год): «Не хочу я жить в маленьком городке. Не моё это... Да, каждый второй будет говорить мне "здравствуй", а каждый пятый будет помнить дату моего рождения и сорт моего любимого пива. Да, там будут "спрашивать" ради того, чтобы "услышать"... Но это не мое... Я хочу оставаться частью муравейника, где каждый может жить на частоте собственного радио. А в маленьком городке, не так много радиостанций. И не проси, не моё это...». [http://4in4.livejournal.com/54272.html]

[6] Ортега-и-Гассет, Х. Восстание масс. Раздел II. - http://www.skmrf.ru/library/library_files/ortega.htm

[7] http://jetsetter.ua/ru/Stati/Goryachaya-tochka/Venskiy-Opernyy-Bal.html

[8] Тоталитаризм (лат. totalitas - цельность, полнота) - понятие, обозначающее политическую (государственную) систему, осуществляющую или стремящуюся осуществлять ради тех или иных целей абсолютный контроль над всеми сферами общественной жизни и над жизнью каждого человека в отдельности. По З. Бжезинскому и К. Фридриху («Тоталитарная диктатура и автократия», 1956), тоталитарная диктатура - есть «автократия, основанная на современной технологии и массовой легитимизации»). К государствам тоталитарного типа традиционно относят Германию эпохи нацизма, Советский Союз эпохи сталинизма, фашистскую Италию, КНР эпохи Мао Цзедуна и др.

[9] Вальденфельс Б. Повседневность как плавильный тигль рациональности//Социо-Логос: Пер. с англ., нем., фр. - М.: Прогресс, 1991. - С. 46.

[10] Сыров В.Н. О статусе и структуре повседневности (методологические аспекты) // Личность. Культура. Общество. 2000. Т.2. Спец. выпуск. С. 147-159. [http://siterium.trecom.tomsk.su/syrov/Syrov_12.htm]

[11] Когда быт клириков (особенно, в монастырях, аббатствах) был устроен иначе, чем мир мирян.

[12] Её авторы – Гриббин Д., Гриббин М.

[13] «Здешний мир больше не отражается в мире высшем», – говорит А. Камю в «Мифе о Сизифе»// Изнанка и лицо. – Харьков: Фолио., 1998.– С. 144

[14] Камю, Альбер. Бунтующий человек. – М., 1990. – С. 122

[15] Название книги Ж. Бодрийяра, 1968 г.

[16] Богословская трактовка этого сюжета А.П. Лопухиным (1852-1904) иная: «Протекавший обычным порядком, пир Валтасара неожиданно закончился глумлением над Богом, выраженным в превращении посвященных Ему сосудов в пиршественные чаши и в хвалебных песнопениях в честь богов языческих. –Первое говорило, что в глазах верующих Бог израильский не заслуживает никакого уважения — Его сосуды взяты для низкого употребления, вторые еще более усиливали и подчеркивали эту мысль, — богохульственно противопоставляли могущество языческих богов бессилию Бога еврейского». – Книга пророка Даниила// Толковая Библия или комментарий на все книги Священного Писания Ветхого и Нового Заветов А. П. Лопухина [http://www.holytrinitymission.org/books/russian/biblia_lopuhin_daniil.htm#_Toc58304575]

[17] Жижек С. Добро пожаловать в пустыню Реального. – М.2002. – С. 12. «Буржуазия довольствуется миром вещей, но не хочет иметь дело с миром ценностей», - писал Р. Барт (Ролан Барт. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. – М., 1989. – С. 106), имея в виду под буржуазией всю французскую нацию. Но так обстоит дело, конечно, не только во Франции.

[18] Ролан Барт. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. – М., 1989. – С. 106

[19] Голофаст В.Б. Люди и вещи // Социологический журнал. - М., 2000. - № 1/2. - С. 58-65.

[20] Миф повествует о том, как вещи возникли в изначальное время, как последующие поколения богов и героев впервые основали, создали все существующее". – Патрик Труссон. Сакральное и миф. [http://nationalism.org/rnsp/Docs/bibliotec/Trusson.htm]

[21] Свободное время, часть внерабочего времени (в границах суток, недели, года), остающаяся у человека (группы, общества) за вычетом разного рода непреложных, необходимых затрат. Границы Свободное время определяются на основе различения в составе общего времени жизнедеятельности людей собственно рабочего (включая дополнительный труд с целью заработка) и внерабочего времени и выделения в составе последнего различных элементов занятого (несвободного) времени. – Б.А. Грушин (статья в БСЭ)

[22] Т.н. «золотого миллиарда» населения экономически наиболее развитых стран.

[23] Цит. по: Бодрийяр Ж. Система вещей. – М., 2001. – С. 31.

[24] Жижек С. Добро пожаловать в пустыню Реального. Введение. [http://yanko.lib.ru/books/cultur/zizek-welkome.htm]

[25] Уэльбек М. Мир как супермаркет. – М., 2004. – С. 59

[26] «Азия оверлэнд» [http://rabies-rabbit.livejournal.com/3456.html]

[27] «Неудобная обувь: 13 способов избежать страданий» http://www.pravda.ru/beauty/19-09-2007/238814-obuv_komfort-0/

[28] http://www.62.ua/article/49463

[29] [http://www.polit.ru/lectures/2011/05/06/bauman.html]

[30] Подробнее об этом: Найдорф, М. И. Парные категории культурологии//Вопросы культурологии. - 2011, NN 1-2-3.

[ https://sites.google.com/site/marknaydorftexts/theory-articles/parnye-kategorii-v-kulturologii]

[31] Найдорф, М. И. К проблеме культурологической терминологии: о механизмах культурной мотивации . - Вопросы культурологии. - 2008, N 10. - С.4-7

[https://sites.google.com/site/marknaydorftexts/contact-us/k-probleme-kulturologiceskoj-terminologii]

[32] Бодрийяр, Жан. Общество потребления. – М., 2006. – С. 70.

[33] http://zateevo.ru/?section=page&action=edit&alias=japan_iskussocean

[34] Камю А. Бунтующий человек. - М.,1990. С. 51. Или в другом переводле: «То, к чему я прикасаюсь, что мне сопротивляется, – вот это я понимаю» - Камю А. Миф о Сизифе// Изнанка и лицо. – Харьков: Фолио., 1998. – С. 147..

[35] Тхостов А.Ш. Топология субъекта // Вестник Московского Университета. Сер. 14, Психология. – 1994. №2. –, с. 3-13; №3, с. 3-12. [http://www.psylib.ukrweb.net/books/_thost01.htm]

[36] Тхостов А.Ш. Топология субъекта // Вестник Московского Университета. Сер. 14, Психология. – 1994. №2. –, с. 3-13; №3, с. 3-12. [http://www.psylib.ukrweb.net/books/_thost01.htm]

[37] Найдорф М.И. Толпа, масса и массовая культура // Вопросы культурологии. – М., 2007, № 4. – С. 27-32. [https://sites.google.com/site/marknaydorftexts/clients/ocenk-i-tolpa-massa-i-massovaa-kultura]

[38] Бодрийяр, Жан. Общество потребления. -- М., 2006. -- С. 112

[39] Бодрийяр. Интервью газете "Коммерсантъ", №68 (1026), 20.04.1996

(С) Найдорф М.И., 2011