Текст лекции. Обратимость и необратимость в культуре. Событие и кризис культуры.

Здравствуйте, сегодня мы попробуем двигаться по такому плану: сначала я немножко загружу вас общими рассуждениями, общие рассуждения даются труднее. А потом поговорим о более конкретных вещах. Они по-другому трудные, потому что мы историю тоже плохо знаем, но всё-таки они кажутся более понятными.

Первый раздел сегодня – это

Обратимость и необратимость в культуре

Мы описываем свой мир вещами и событиями. Поскольку событием мы называем имеющую значение перемену, то появление или исчезновение вещи может быть событием. А может и не быть событием, если вещь не имеет значения. Ну, представьте себе детский велосипед в семье, где все взрослые. Давно лежал в сарае, теперь украли – ничего значительного. Так связаны вещи и события.

В свою очередь события могут быть регулярными (события правильной повторности), а могут быть события исключительные, уникальные (хотя и не случайные). Обратите внимание, что случайные события времени не образуют. Случайные – это те, которые не попадают ни в какую связь и ни в какой черёд. Случайное промелькнуло – и исчезло. И забыли. А вот, если сочли значимым, не забыли, если случайное оказывается не случайным, оно обращается в исключительное (или со временем осознаётся в ряду регулярных).

Теперь смотрите, я предлагаю такое соображение: исключительность уникального события состоит в том, что перемены им принесенные, делают невозможным его повторение. То есть, если состоялось такое единственное в своём роде событие, то оно не может повториться потому, что оно, это событие, изменило обстоятельства, а в этих новых обстоятельствах оно уже невозможно. Ну, классический пример – это явление Иисуса (в христианском миропредставлении): однажды явившись, он изменил мир. Что сделано, то сделано. Второй раз такое революционное изменение мира не найдет себе места. Я не говорю сейчас о «втором пришествии» – это о другом, но тоже, кстати, ожидаемом единоразовом, единственном и окончательном событии.

Уникальных событий в нашей истории довольно много. Например, научные открытия. Сделанные однажды, открытия или концепции, на них основанные, меняют научные представления, которые направляют научный ум к другим открытиям. Второй раз рентгеновские лучи не открыть. Или в технике. Например, появление летательных аппаратов тяжелее воздух (самолетов) вместо воздушных шаров. Могут быть и новые методы – во всём, что умеют делать люди: в обучении, лечении, ведении войн и т.д. Обычно, если метод получил распространение, то вследствие этого меняется вся область его применения. В искусстве тоже можно найти много обновлений, имевших невозвратное значение. Например, применение линейной перспективы для изображения на плоскости трёхмерного пространства в живописи. То же и с появлением новых теорий.

Там, где воля людей направлена на поддержание регулярной повторности жизни, там мир, который мы характеризуем как мир циклического времени. Для первобытного человека основные события находятся и позади, и впереди, поскольку остаются основной моделью целеполагания. То есть, каждой человек имеет целью сделать то, о чем он знает, что оно уже было. Это и есть тот самый цикл движения на месте.

Похожим образом понимает себя и современное обыденное (повседневное) сознание, то что осмысливает быт. В быту люди ценят повторность. Обычно резкое нарушение повторности воспринимается как катастрофа, а устойчивая повторность – как благополучие. Обыденное сознание сакрализует (освящает ссылкой на первособытие) даты, которые представляются важными. Например, строго соблюдают особые дни семейного и государственного календарей. В нашей стране сейчас труднее найти убедительные примеры общепризнанных государственных праздников. Но многие ещё помнят, что в СССР никому не надо было объяснять, что за день такой «7 ноября». Это и есть повторность в обыденном времени. В пределах повседневности люди хранят также и ритуальную упорядоченность семейных и общественных церемоний. Ну, например, праздничные застолья: известно, когда и как они должны проходить правильно, и семья бывает довольна, что застолье прошло вовремя и таким образом, каким оно должно происходить. Быт – царство повторности.

Церковная обрядность. Не мне вам объяснять.

Возле нашего дома есть небольшая церковь. Очередь к ней бывает только раз в году – на Пасху. Пришла весна, тепло, люди с корзиночками новенькими с утра пораньше приходят освящать праздничную еду в честь одного основополагающего события. Оно, согласно преданию, имело место более двух тысяч лет тому назад, но к нему взывают ежегодно, говоря, что оно произошло прямо сейчас. Это и есть циклическая повторность, как бы преодолевающая историю: века прошли, а основополагающее событие — вот оно здесь сейчас с нами.

Публичные ритуалы. Скажем, нам знаком публичный ритуал на 9 мая. Тоже не надо никому объяснять. Это сейчас масса полиции в касках со всем остальным снаряжением. Но остальное – как всегда было: люди, которые отдают «дань памяти», возложение цветов, траурная музыка, скорбное молчанье. «День Победы» – и ритуал удерживает незыблемое присутствие факта.

Это мы говорили о знакомой нам регулярной повторности. В других обществах могут быть и эти, и другие ритуально возобновляемые события. Тут важен принцип: с помощью цикла вечность побеждает историю.

Но бывают, конечно, события не повторные, исключительные. В первобытных обществах они вряд ли могли быть, но в более поздние временя так или иначе признаются, допускаются в качестве значимых, события уникальные. Приведу вам пример из цивилизации средневекового типа.

Известно, что средние века существовал ритуал «принесения оммажа». Это был ритуал, призванный зафиксировать возникновение отношений собственности, которые мы привыкли описывать как феодальные, вассально-сеньоральные отношения. Напомню суть. Отличие этих отношений от привычных нам заключается в том, что это – собственность одновременно двух владельцев, однако с разными правами – сеньора и вассала, и разными взаимными обязанностями, упрощенно говоря, услужения и покровительства. Такое общее владение называют не собственностью, а «держанием». Особенно важно, что ни одна из сторон, из связанных договором оммажа, не имеет исключительного права распоряжения, например, продажи или иной формы отрешения земли (или иного предмета держания) в третьи руки.

Так вот, вступление в вассалитет оформляется специальным ритуалом, который по сути своей всегда является исключительным: вассальная клятва считается нерушимой, она приносится сюзерену один раз, фиксирует определенные отношения и, значит, не может быть предметом циклического возвращения. Поэтому я говорю, что в Средневековье, которое в общем является культурой, склонной к традиционализму, есть события, особая значимость которых состоит в том, что они уникальные.

А в культуре Нового времени, наоборот, новации приветствуются. Это – одна из особенностей этой культуры и, можно сказать, одно из её достоинств. Новое время – цивилизация проектов и изобретений. И каждый из этих шагов неповторим, потому что изменяет цивилизационный ландшафт и открывает возможность других неповторимых событий.

Историю образует череда уникальных событий, которую мы метафоризируем, называя «стрелой времени». Иногда предпочитают говорить о «спирали времени». По-моему, это просто более сложная метафора всё того же однонаправленного процесса, каждый шаг которого отрезает возможность своего повторения. Регулярно-повторные события историю не образуют. Они образуют мифический цикл. Когда мы говорим об истории, мы имеем в виду развернутую последовательность по существу своему необратимых событий. Таким образом, основной признак истории – её необратимость, тогда как основной признак мифического – это как раз возвратность и обратимость.

В связи с этим, я думаю, что основной вопрос истории, а в нашем случае истории культуры, состоит в природе события. Это вопрос об источнике таких перемен, которые образуют непреодолимое различие между «до» и «после» (себя). При том, что сами они сами ничего не повторяют, исторические события беспрецедентны.

Историк должен объяснить в каждом конкретном случае, откуда берутся, как возможны ранее не бывалые события, обладающие такой мощной способностью изменять ситуацию, что не оставляют условий для собственного циклического воспроизведения. Это и есть, по-моему, основной вопрос истории. Но если задать его историкам, то они, боюсь, не поймут, о чем мы говорим. И правильно. То, чем я сейчас говорю, дело не историков истории, а историков культуры.

Конечно, пример с явлением Христа – очевидный и очень удобный, и убедительный для объяснения неповторимости. Но, слушайте, создание атомной бомбы такой же необратимый и неповторимый шаг современной истории. Великая французская революции конца XVIII века для мировой истории оказалась рубежной (потому она «великая»). Изобретение и внедрение ткацкого станка. Изобретение и внедрение антибиотика пенициллина. Да вся энциклопедия об этом!

- Ну, значение какого-то события зависит от точки зрения: то, что важно для одни, не важно для других.

- Совершенно верно. Вопрос, следовательно, откуда мы смотрим, когда говорим о культурах мира. В прошлый раз я говорил вам, что точка зрения отдельного человека никакой истории вообще не создаёт. Вы не можете описать историю страны, не говоря уже о человечестве, если будете описывать мир со своей частной точки зрения. В быту другое видно и другое важно. Трамвай приехал вовремя? Дети накормлены? В театре не было скучно? Хорошо, хорошо и хорошо.

Очевидно, чтобы говорить об истории культуры нужно покинуть естественный взгляд на вещи, обоснованный опытом повседневности, и посмотреть из другой, искусственной (назовите её научной или философской и т.п.) позиции. Она искусственная потому, что эта позиция не дана от рождения, ее нужно себе завоевать, пользуясь средствами, которые культура уже создала. Большинство людей эту работу не делает, их вполне устраивает освоенное ими жизненное пространство, т. с. ближайший супермаркет. И у них есть на это право: никто не обязан быть образованным. Но тогда они… не ходят на лекции.

Человек, рассуждающий о мире, должен отдавать себе отчет, откуда он смотрит на этот мир – из опыта своей частной жизни или из опыта определенных других людей, с помощью которых его видение мира делается намного обширнее и позволяет увидеть процессы «большого времени», многократно превышающие масштаб индивидуальной человеческой биографии.

События смены эпох

Если говорить об истории культуры, то безвозвратными событиями, о которых мы сейчас говорили, и благодаря которым собственно, образуется эта история, то… какими они могут быть? Прежде всего, это смены глобальных культурно-цивилизационных моделей, которые происходят время от времени. И которые имеют, как принято говорить, всемирно-историческое значение. Вот те модели, названия которыми мы всё время упоминаем – Архаика, Древность, Средневековье, Новое время – это такие модели, которые по своей успешности и эффективности и, значит, по распространенности в мире не имеют себе равных. Конечно, если бы мы погрузились в конкретные случаи, то могли бы встретить значительно большее разнообразие, чем эти четыре модели. Но, они были либо бы вариациями на ту же тему, либо не столь удачными попытками создать другую культурную систему. Эти четыре блока образуют основу истории мировой культуры потому, что доказали своё преимущество, имеют территориально обширное и многовековое распространение.

Надо учитывать, при этом, что смены культурных систем происходит внутри одних и тех же обществ. Не получается так, что общество одной культуры умерло, а культура нового типа появилась с новыми людьми и новым обществом. Реально смена культурной системы происходит при одних и тех же культуроносителях, на одном и том же субстрате.

Ну, например, была Архаическая Греция, её сменила на тех же землях Древняя Греция. Было Средневековье в Европе, потом в Европе же возобладала культура, которую мы называем Новым временем. И это были те же самые народы, жившие на тех же землях, ну, понятное дело, порождавшие одно за другим новые поколения. Поэтому Франция Нового времени – наследница средневековой Франции. А средневековые немцы – предки немцев Нового времени.

Почему вдруг в какой-то момент начинается сдвиг от одной культурной системы – к другой? В этом состоит загадка исторического движения. Загадка истории заключается в природе этих особенных событий, когда одна культурная система сменяет, вытесняет, замещает другую. При том, что каждая культурная система существует очень долго, и на поверхностный взгляд не видно, почему бы ей не продолжать в веках своё существование. То есть, эти смены вроде бы и не обязательно должны происходить, но они почему-то случаются. И так случаются, что за ними уже всё идёт по-другому.

И вот, откуда эти перемены берутся? Что их образует? Это и есть наш вопрос. Почему Средневековье длилось почти 1000 лет, но его сменило Возрождение? При том, что в России Возрождения не было, а там, в Западной Европе, оно было. Почему произошла смена преобладающего культурного типа? Что в Италии и позже во всей Западной Европе привело к концу господство культуры средневекового типа, которая так успешно понятным и налаженным образом упорядочивала средневековую жизнь долгие сотни лет?

Или вспомним о Риме, который сотни лет был великой средиземноморской державой, у которой Средиземное море было внутренним морем. Подумать только: Средиземное море целиком и без напряга обнималось границами той империи! Потом, как у нас говорят, «что-то пошло не так», и пришлось всё менять. Причём, так менять, что никому и не снилось, во что это выльется.

Иногда говорят, что данная культура «изжила себя». Но что значит «изжила»? И почему «изжила» именно в это историческое время, а не на сто-тысячу лет раньше или позже? Значит, повторю ещё раз: нас интересует природа событий, связывающих прошлое и будущее особым образом. Нас интересуют события, образующие историю культуры – поскольку мы говорим о культуре, и поскольку мы знаем, что всякая история образуется событиями.

Здесь давайте мы приостановимся; всё ли здесь понятно? Потому что у меня на очереди следующий тезис.

- Мы говорим об уникальных событиях. Можно ли говорить так о восстании Оливера Кромвеля?

- Надо спросить у историков, потому что, если вы видите уникальное, т.е. по природе своей единственное, событие, то вы имеете дело с историей, с событием историческим. Если революция Кромвеля изменила Англию так, что она стала другой, и если мы умеем отличать революцию Кромвеля от любой другой, то мы говорим о ней как об историческом событии. Но, если мы упрощаем и говорим, что здесь, как и тысячи раз в разных местах и временах, подобным же образом люди вооружались, чтобы восстать, тогда, конечно, об уникальности революции Кромвеля говорить нельзя. И вправду, большинство восстаний не творили историю, или говоря иначе, они «не остались в истории», случившись, они ушли, исчезли. Повторное, как говорится, тонет в Лете.

Давайте проверим себя: два киевских Майдана (2004 и 2014 гг.) были историческими событиями? Во-первых, были ли они регулярными, то есть правильно повторяющимися? Очевидно, что нет. В них нет признаков ритуализированности. Но этого недостаточно. Вопрос об их историчности заключается в осознании их последствий. Если после Майдана ландшафт изменился, то да, событие единственное (второй раз невозможное!) и историческое. Если перемены не произошли, то события – в историческом смысле – нет. Но кстати, есть ещё опция для удержания киевского «Майдана» в коллективной памяти: мифологизация события, выведение его из времени. Но это уже не история.

Мы определили для себя, что история – это наш способ понимать свой мир. История – это наше создание, позволяющее понимать мир и жизнь в нем. Мы делаем историю из жизни. Хотим – делаем, не хотим – не делаем. Причем, из жизни вынимаем то, что считаем важным и абсолютно не обращаем внимание на другое, что тоже имело место в жизни. Скажу так: история – это наш способ схватывания мира в его последовательной изменчивости, процессуальности. Мы делаем это коллективно, но по своей - коллективной – воле. Отсюда разные школы, подходы, концепции.

Следующее понятие для нас очень важное, это –

Кризис культуры

Мне кажется, что я не впервые для вас употребляю этот термин. Он довольно распространённый. Сейчас нужно просто обсудить, что он значит.

К понятию кризис прибегают тогда, когда хотят описать внутренний разлад в системе. Этот термин есть, например, в медицине. Где «кризис – переломный момент в течении тяжелого инфекционного заболевания». Апогей в течении заболевания оценивается как критическое состояние, после которого чаще всего наступает выздоровление, но дело может повернуться и иначе, к сожалению.

- Своего рода точка бифуркации.

- Да. Это – пограничный момент в течение процесса, за которым следует смена состояния больного.

Но это медицинское понимание кризиса.

В системном смысле – это разлад в системе, который причиняется её собственными, а не внешними факторами. Это очень важно. Если ваши часы кто-то грохнул о пол, то это не кризис часов. А если в них от многолетней работы истерся зубчик – то да, и это совсем другое дело. Я говорю сейчас о сложных системах, поломка которых зависит не от внешнего воздействия, а происходит под влиянием присущих её самой внутренних взаимодействий.

Представьте себе государство, в котором группа студентов выступает с уличными протестами. Государство имеет возможность направить против них полицейские силы. Так получается, что элементы одной и той же системы (в нашем примере студенты и полиция) сталкиваются в конфликте, который имеет все признаки внутреннего конфликта. Если этот конфликт будет нарастать, то он может привести к чему? К политическому кризису в стране. Смотрите, каждый из этих элементов системы функционирует правильно: студенты имеют основание протестовать, власти имеют право пресекать беспорядки и т.д. Но не исключено, что столкновение этих «правильностей» приведет страну на грань кризиса, «тяжелого переломного момента», после которого государственный порядок её образующий, должен будет преобразоваться. Но это будет уже другая страна.

И в системе международных отношений бывают подобные кризисы. Вообразим, что противоречия между двумя странами или группами стран достигли напряженности, при которой обычные средства урегулирования не помогают (переговоры, компромиссы, угрозы и т.п.). Наступает кризис, выход из которого возможен при полном переформатировании сложившейся системы отношений. Это может быть военный кризис, вооруженный конфликт различного масштаба, после которого складывается новая конфигурация международных отношений. Две мировые войны ХХ века могут служить примером переконфигурирования международной системы, не выдержавшей внутреннего напряжения. Опять для нас важно, что кризис – это рубеж, за которым следуют фундаментальные перемены в расстановке международных сил.

По-видимому, все динамические системы могут оказаться в ситуации кризиса устойчивости. Оговорюсь, что понятие динамической системы происходит из математики, но в разных областях этот термин обозначает немного другое.

Мы встречаем в жизни самые разные кризисы. Вспомните, что бывал на нашей памяти финансовый кризис, экономический кризис, мы видели психологический кризис, экологический кризис и т.д. Обратите внимание, что экологический кризис – это, условно говоря, не кризис деревьев, это кризис отношения людей по поводу деревьев. Все эти кризисы – это трудности в отношении между людьми. Мы вообще в культурологии занимаемся не вещами, а людьми. Вещи только опосредуют связи между людьми. Социальные системы тоже динамические в том смысле, что их элементы находятся в постоянном взаимодействии человеческих воль, усилий и представлений о должном.

Чтобы наш обычный городской транспортный конвейер работал, нужно, чтобы водитель встал затемно, чтобы он заранее проверил свой автобус, выехал на линию, чтобы были пассажиры (иначе он будет в убытке), чтобы пассажиры были в состоянии оплачивать его услуги, хотели бы этого и делали это. Я перечислил здесь минимум участников и усилий. Но эти усилия должны всё время воспроизводиться. Ничего из этого нельзя сделать раз и навсегда. Вот такую общественную систему, которая держится на согласованных и непрерывных усилиях, я называю динамической. По-видимому, все человеческие общества таковы.

Единственным общим условием для всех перечисленных кризисов является развитие системы. При развитии системы изменения, вносимые ради сохранения её устойчивости и развития, в конце концов могут превратить систему в неустойчивую, то есть могут причинить кризис.

- Системы безопасности по мере их разбухания начинают угрожать самой безопасности.

- Да.

Ещё пример: вы платите человеку за выполняемую работу всё больше и больше, чтобы он старался, но в какой-то момент он уже не может прибавить результативности в том, что делает, и он, наоборот, начинает терять интерес к качеству своей работы, за которую вы ему и так много платите. Вот этот замкнутый круг, когда усилия, направляемые на повышение эффективности, устойчивости, надежности и т.п. начинают тормозить работу, эта ситуация довольно типична для человеческих систем.

До сих пор я осторожно определял культуру, не говоря о ней как о системе, а только как о совокупности представлений, потому что термин система более ответственный. Но в прошлый раз я описал вам культуру Нового времени так, чтобы показать, что одни и те же представления работают на разных уровнях и разных областях, и что эта целостность может быть названа системной.

О культуре как системе можно говорить, если мы хотим отметить существование в ней присущего ей универсального порядка, который задаёт известное единообразие разным уровням и частям данной культуры. И когда мы говорим о культурах как системах, мы уже предполагаем в них возможность кризисов. Причем, чем более изменчива культура, чем она подвижнее, тем вероятнее её кризисы. Чем культура традиционнее, неподвижнее – тем меньше у нее шансов войти в кризис (консервативная по своему существу первобытная культура, господствовала десятки тысяч лет). Потому что, кризис – результат развития.

Теперь о том,

Как может измениться культура/цивилизация

Поясню на двух примерах.

Первобытные люди жили небольшими группами родственников. Они понимали себя как большую семью. И вели кочевой образ жизни. Это, кстати, не значит, что они брели толпой куда глаза глядят. У кочевников есть своя общественная структура и свой ареал, свои маршруты и порядок передвижения, который зависит от циклов жизни растений и животных, которыми кочевники питаются.

Изобретение оседлого образа жизни (обычно ‘е’ под ударением в русском языке превращается в ‘ё’, и поэтому вроде бы нужно говорить «осёдлый», но в большинстве случаев так не говорят), то, что у историков называется «неолитическая революция», т.е. переход к новому каменному веку, привел во многих случаях к заметному экономическому росту. Это был в некоторых местах переход от собирательства к обработке земли, и он привел к более обильному и надёжному снабжению. Я имею в виду Междуречье Тигра и Евфрата прежде всего. Такие центры оседлой жизни образовались примерно три-четыре тысячи лет назад ещё у нескольких теплых рек с плавным течением и пологими берегами.

Наряду с возросшим достатком пищи, у оседлых появляются и другие предметы накопления, например, возможность строить и, оставаясь на том же месте, использовать построенное в следующие годы. Рост богатства привлекал внимание соседних скотоводческих кочевников, которые стремились завоевать это место и/или просочиться, влиться в состав местного оседлого населения. Не вдаюсь в детали. Скажу только, что со временем там образуются общества, числом в десятки тысяч человек!

С какого-то момента становится ясно, что эта новая большая группа разноплеменных по происхождению и принадлежности людей не может самоуправляться сохраненными традицией теми способами, которые устраивали их предков. Потому, что (вообразим себе) рядом оказываются старейшины разных племён (чье слово важнее?), разные племенные традиции (какие весомее?), боги разных племён (вот они все тут) и т.д. И получается, что все эти люди в условиях оседлой городской жизни должны осваивать новый способ хозяйствования и, что особенно важно, координировать усилия в разы больших чисел участников – строительства ли, ирригации или войны и т.п. Очевидно, что старые механизмы подчинения и координации не работают. Новая общность должна пере-само-устроиться. Самостоятельно. И это происходит путем изобретения новой цивилизационной формы, которую мы называем Древность.

Напоминаю, что Древность – это новая тогда формула общности людей, новый тип культуры, а не то, что «было давно». Древности соответствует новый тип власти, новое мифологическое обоснование этой власти и новые способы её символизации (условно говоря, искусство), в Древности изобретают институт государства, и ему соответствует появление писаных законов, постоянного войска, новых видов владения и хозяйствования, письменности учета и письменной фиксации сделок и т. д.

Весь этот переход от Архаики к Древности есть, говоря иными словами, кризис архаической культуры/цивилизации. Говоря современным языком, тогдашняя цивилизационная катастрофа. Но важно понимать, что источник, причины катастрофического сдвига принадлежат той же архаической цивилизации. По-новому организованные общества возникали потому, что старые архаические общества достигли своих целей, умножились, усилились и осмелели в своём диалоге с природой, племена выходили из изоляции. Их собственная организация, самосознание, мифология, структура власти и т.д. нуждались в обновлении. Иначе – гибель. Это то, что я называю кризисом целедостижения.

Мы говорим о том, что происходит, когда общественная система достигает целей, которые считала важными для себя. В момент достижения целей система перерождается. Это – её «кризис». Диалектика кризиса состоит в том, что в процессе целедостижения система меняет условия своего существования, из-за чего ей самой приходится радикально меняться. В приведённом примере: в результате успехов родоплеменного хозяйствования некоторые архаические общества пришли к совершенно новой структуре жизни, они оказались вынуждены создать себе новый, небывалый раньше культуропорядок.

Хочу заметить особо, что это переход был трудным и мучительным, хотя и необходимым. Почему? Потому, что у каждого участника этого события за спиной были тысячи лет и цепь поколений, живших в иных условиях и организационно совершенно иначе. А тут вдруг, исторически вдруг, нужно было увидеть себя в совершенно новой позиции, нужно было как-то перестать понимать себя в лоне «вечных» вековых традиций, а подчиниться владыке, исполнять законы и требования его чиновников и т.д. Ещё, например, нужно привыкнуть к феномену собственности, которого не было в архаических обществах. Вообразите, как тяжело это было для многих не то что людей, для многих поколений людей! И, чтобы этот переворот, культурная революция состоялся, нужно было создать власть огромной силы и авторитета. Наверное, поэтому древневосточные владыки были представлены в образах суровых и беспощадных. Если вы в текстах Древности находите упоминания о владыках мифической мощи и свирепости, так это потому, что требовалось произвести революцию, которая без насилия не происходит. Нужна была новая сила, которая способна сломить почти что извечные архаические традиции.

Причем, нужда в этих переменах была не умозрительная, а вполне насущная. Вот пример. В годовом цикле ранних земледельческих народов Древности был период примерно в месяц, когда все – все, включая владыку (ну, его заменяли), - должны были выйти на ирригационные работы, расчищать оросительные каналы, чтобы подымающаяся в реке вода могла бы достичь отдаленных полей. А потом закрыть протоки дамбами, чтобы удержать воду на полях. Это пример показывает, что для обществ Древности мобилизация ресурсов может иметь первостепенное значение. Это было условие, несоблюдение которого было чревато гибелью всего народа. Для этой трудовой мобилизации требовалась власть исключительной силы. Я говорю это для того, чтобы подчеркнуть, что деспотические формы в древневосточных государствах рождались из простой жизненной необходимости.

Конечно то, что я вам сейчас описываю, это схематическое представление. Нужны подробности, которых у нас мало. Именно из-за того, что такая постановка вопроса для историков не характерна, исторические исследования эпохи перехода к Древности как бы «не видят» этого переходного процесса. Обычно, когда вы предполагаете какое-то явление, вы начинаете его видеть в текстах и других свидетельствах. Но, если гипотезы нет, то исследователь проходит мимо соответствующего материала.

Между тем, этот «ментально-человеческий» процесс имел место везде, где складывалась Древность. Египет был архаическим и потом стал древним. Мы различаем архаическую и древнюю Грецию. И то же самое было в Индии на пороге её Древности, в Китае, в Средней Азии. Конечно, это было не синхронно. То, что в одном месте, скажем, в Месопотамии, происходило на грани четвертого и третьего тысячелетий до н.э., то происходило в другом месте, в Индии, примерно за полтора тысячелетия до н.э. К чему я это подчеркиваю? К тому, что, когда я говорю «Древность», я имею в виду тип организации общества, а не очень отдаленное от нас время, считая по астрономической хронологии, по числу оборотов Земли вокруг Солнца.

Не уверен, что я достаточно хорошо объяснил природу кризисов целедостижения. Поэтому попробую дать ещё один пример такого рода кризиса. На этот раз в предельно схематизированном абстрактном виде.

Представьте какого-нибудь очень странного человека, который собирает себе библиотеку. Сейчас можно представить себе и электронную. Но я пока книгами буду говорить. Он скопил сто книг. Он очень рад. И он прекрасно знает все свои книги. Но, когда он собрал тысячу книг, то есть продвинулся в направлении своей цели, он уже стал путаться, где какая лежит. И ему пришлось расставить их на полках в определенном порядке. Скажем, по темам (эти – по искусствоведению, эти – по экономике, эти – справочники, а тут – художественная литература и т.д.) или по авторам, или по странам написания. До времени в книгах ему помогают ориентироваться тематические полки. Но, когда собираются десять тысяч книг, полки уже перестают помогать. Ему нужно создать каталог.

Вы понимаете: каждый раз по пути к достижению своей цели, этот человек испытывает трудности, порожденные успехом на избранном пути. Каждый раз его проблемы возникают из-за нового состава условий, произведенных им самим. В такие «критические» моменты он вынужден переустраивать своё хозяйство: раскладывать иначе, описывать иначе, создавать каталог, заводить базу данных в компьютере и т.д.

Ещё и ещё раз: время от времени он сталкивался с трудностями, возникавшими не по чьей-то вине, а только от того, что его деятельность была успешной. В нашем примере – в создании репрезентативной коллекции книг. Я называю эти периодически возникающие ситуации кризисами целедостижения.

У разных людей и групп людей есть разные мобилизующие их цели, есть желание и силы достичь эти цели. И всегда, по мере достижения этих целей, исходные организующие структуры перестают «держать» порядок. Когда и там, где такая динамическая (самодвижущаяся) человеческая структура достигает целей, в виду которых она создавалась, наступает её кризис и возникает необходимость придумать новые упорядочивающие структуры, соответствующие новой наличной реальности.

Слом порядка и необходимое переупорядочивание касается не только структур организационных, но и структур ментальных. В нашем примере требовалось придумать новый порядок описания коллекции, а значит, и новый способ её осознания, создать новое представление о ней. В редких случаях мы можем наблюдать не только смену политической системы, но и смену картины мира, смену представлений человека о себе и своей связи с миром или, другими словами, представлений о своём месте в этом мире. Такова схема. Но я хочу привести вам ещё один пример, исторический, чтобы вы поверили, что кризисы целедостижения – вещь нормальная для большинства человеческих обществ. Привожу хрестоматийный пример из истории Древнего Рима.

Всё это происходило не за один год, конечно. Но процесс, который я сейчас кратко изложу, описывался неоднократно.

Римская армия была образцовой армией своего времени. Одно из достоинства этой армии заключалось в том, что легионерами в ней были только граждане Рима. Кто такие граждане Рима? Это прежде всего крестьяне, потому что в Древнем Риме владение землёй является основанием гражданства. Можно быть, скажем, ремесленником или торговцем, не имея гражданства. Но любой, кто поднимался в своём поприще, искал возможности стать землевладельцем, чтобы получить права гражданства. Так, что в армию идут крестьяне, купивши себе для службы всё, что положено купить. Система работает очень успешно. Кроме прочего, крестьяне-граждане мотивированы быть стойкими в бою, т.к. чувствуют свою неоспоримую принадлежность к государству.

Где-то в первом веке до н.э. военные завоевания увеличили приток рабов и снизили их рыночную стоимость. Много рабов были заняты в так называемых латифундиях, огромных сельских хозяйствах, возникших, благодаря доступности рабского труда. Их продукция (особенно, зерно) была намного дешевле, чем продукция малых частных производителей-крестьян. По законам Рима частные крестьянские хозяйства должны платить немалый налог за землю, но низкая рыночная цена на пшеницу (из-за продукции латифундий) не позволяет им продажей зерна выручить нужные средства.

Значительная часть крестьян поэтому бежит со свих земель в города, образуя тот самый плебс (это о них мы со школы помним знаменитое: «хлеба и зрелищ»). Они остаются гражданами, но они уже не имеют, с чем прийти на службу. В результате получилось, что многочисленные и успешные войны II-I вв. до н.э. постепенно уменьшили базу народного ополчения в римской армии. Это был кризис, вызванный опять же не поражениями, а успехами, не внешним воздействием, а логикой целедостижения. В учебниках римской истории вы найдете выражение «латифундии погубили Италию». Теперь вы понимаете, в чем было дело.

Достижение целей изменило ситуацию до кризисно проблемной. Проблема – это формулировка сути кризиса, что «так дальше жить нельзя». Преодоление кризиса, решение проблемы состоит в пересмотре, переизобретении целей и средств. Римлянам потребовался принципиальный переход к профессиональной армии. Этот момент для нас важен: выходом из кризиса всегда служит принципиальные перемены. Но для такого перехода нужны, как минимум, две вещи: решение о том, какой порядок должен быть поставлен на место устаревшего (обычно, его не откуда заимствовать его нужно придумать, изобрести, а это ещё вопрос удачи), и руководящая воля, способная преодолеть традиции, общественные привычки, давно освоенные и успешные прежде способы деятельности.

Ещё раз. Кризис получается так: система достигает успехов, достигает целей, к которым сама стремится, и когда люди достигли того, что для них хорошо, оказывается, что они сами создали обстоятельства совершенно неожиданные и нежелательные.

Не только армия может быть примером.

В I в. до н.э. само общественное устройство Рима после тяжелого внутреннего конфликта было полностью изменено. Республиканская система самоуправления страны не выдержала требований новой реальности – громадного размера страны, соответственно огромного разноплеменного населения, которое небывалым образом было отдалено от центра управления и т.д. Успехи республики привели её к кризису – проблемной ситуации, которая требовала кардинальных изменений. И вместо Римской республики появилось другое государство, Римская империя, просуществовавшая ещё почти полтысячелетия.

Культура, как мы её понимаем, это – принятое в данном обществе представление о мире и месте человека в этом мире. Содержанием это представления является не только то, что уже есть, но и то, что правильно должно быть. Так получается, что любая культура – в каком-то смысле проект. Только в Архаике – это проект того, что должно быть, чтобы ничего не изменилось. Другие культуры содержат проекты того, то должно стать на месте существующего. В одном случае мы видим имперский проект. В других случаях цель – проект общества людей, которые объединены одной религией. В-третьих, целью представляется создание общества людей, связанных в одну нацию. И так далее.

Рано или поздно то или иное общество достигает проектных целей, которые долгое время объединяли и вдохновляли людей, использовавших в своей жизнедеятельности определённый набор правил и институций. Достижением своих целей, общество создаёт новую ситуацию своего существования, которую следует осознать, по-новому понять в ней себя и цели, которые из этой новой ситуации происходят, изобрести новые правила и институции.

В политической истории Нового времени социокультурные кризисы называют словом «революция». Революция – это социальное проявление кризиса целедостижения, его видимое воплощение.

Не удержусь от ещё одного примера.

Быстрое развитие экономики царской России в конце XIX века было важным достижением. Но экономика – это не только количество товаров, экономика – это взаимосвязи внутри общества (конкуренция, кооперация, товарно-денежный обмен, внедрение инноваций и т.д.). Тогда в России назрела массовая экономика. В общественной сфере новой была консолидация больших уличных масс (митинги, забастовки) и осознание ими своей силы влияния на управляющие решения. Меняющиеся сами по себе взаимосвязи требовали радикального обновления в сфере государственного управления, правового сопровождения, определении новых целей политики, общественного саморегулирования и т.д. Другими словами, Россия в конце XIX века пришла в стадию кризиса целедостижения. По масштабу и всеохватности это был культурно-цивилизационный кризис. Цивилизационная катастрофа.

Ну, как именно она вышла из этого кризиса вы знаете.