«Всеобщие, равные и тайные» - в массовом обществе
Выборы в наше время – общепринятый инструмент легализации власти. В демократических государствах политик получает право управлять другими людьми потому, что он избран.
Вообще-то так было всегда, выборы – древний институт, но только в новейшее время, в современном массовом обществе, выборы стали «всеобщими, равными и тайными» и приобрели форму, адекватную современной массовой демократии.
Ее особенность состоит в том, что «справедливость», какой она ощущается в массовом обществе, лучше всего воплощается идеей равенства (прав, возможностей, условий и т.п.). И современные выборы наглядно символизируют этот идеал равенства граждан принципом «один человек – один голос».
Безличное абстрактное равенство голосов продолжается в таких же абстрактных группах поддержки кандидатов. Из них одна – та, что оказалась численно самой большой – условно признается обладающей в своем выборе наибольшей правотой.
Тот факт, что продукт «всеобщих, равных и тайных» выборов не всегда (или всегда не) приводит ко всеобщему согласию, а держится на принципе простого большинства, сталкивает в одной процедуре выборов равенство (участия) и неравенством (представительства) и, в разной степени, законным насилием (большинства над проигравшим меньшинством). Эти противоречия порождают скепсис и постоянно возрождаемые поиски других способов легитимизации власти.
В лекции «Выборы в массовом обществе» обсуждаются основные свойства современного массового общества и их воплощение в современных избирательных механизмах.
Лекция, прочитанная М. И. Найдорфом для молодёжной аудитории по программе Odessa Liberty Classes 12.11.2015
Добрый вечер. Я представлюсь. <….>
В моём опыте есть такой случай. Однажды я готовил лекцию, которая касалась выдающегося и когда-то знаменитого на весь мир пианиста из Одессы. Звали его Эмиль Григорьевич Гилельс (вы может быть и не слышали такое имя, так?). Это была такая величина мировая, которого любой образованный иностранец знал. Ну, сейчас времена изменились. Вы его не знаете. Это не важно.
Тогда среди прочих я просматривал несколько документальных фильмов, где рассказывалось о нём. Само собой, когда фильм начинается, то авторы хотят сообщить публике, зрителям, что фильм снят о великом человеке, что о нём стоит говорить.
Я обратил внимание на то, что в двух фильмах аргументы были совершенно разные. В одном фильме сразу же рассказывают такую историю. Был такой великий русский композитор и пианист Сергей Васильевич Рахманинов (может быть это имя вам известно?). После революции 1917 года он уехал из России и вторую половину жизни прожил в эмиграции, главным образом, в США. И вот Рахманинов по радио услышал выступление Гилельса. Он был так восхищён, что большую юбилейную медаль, которую ему вручили за колоссальные творческие достижения, он переписал на имя Гилельса: в дипломе зачеркнул своё имя и написал фамилию этого пианиста. Понятно, что авторы фильма хотели показать: что Гилельс был выдающийся музыкант, и что сам Рахманинов оценил его так здорово.
Второй фильм начинался совершенно другими кадрами: кадрами кинохроники гастролей Гилельса, в разных залах, где он заканчивает играть, и народ в полном восторге аплодирует артисту. И говорят: тысячи слушателей в разных странах приветствовали игру выдающегося пианиста.
Вы видите, что здесь два аргумента, и стратегически они разные. Кстати, какой из них, по-вашему, сильнее: первый, экспертный, или второй, апеллирующий к широкому успеху?
Всё-таки, по мнению присутствующих, экспертный.
Так, вот, мы имеем два способа аргументировать. В одном случае – от экспертного суждения, второй – от количества. Оба раза мы говорим о признании успеха.
Надо бы нам договориться, в каком значении мы употребляем слово «успех». Моё, возможно, спорное, мнение таково: если не говорить о личном успехе с точки зрения самого человека, а говорить об успехе «объективно», как бы про другого, то мы можем называть успехом достигнутую человеком влиятельность его на окружающий мир. «Успех» - это фиксация того, что данный человек как-то заметно повлиял на окружающий мир. Чем повлиял? Всяким. Открытиями своими, изобрёл какой-то особенный планер или самолёт, построил ракету для далёких перелётов, или вакцину какую-нибудь и т.д.. Мне представляется, что успех – это влиятельность.
Попробуем проверить. Во сравнительно недавно были объявлены Нобелевские лауреаты. Это – успех или нет? Для них лично – успех, но я говорю об их влиянии, т.е. об успехе при взгляде «со стороны». По идее они сделали что-то очень полезное. Но вы знаете их фамилии? Получается, что мы живём в каком-то странном мире. Имя футболиста или поп-звезды, или популярной группы легко слетает с уст… Причём, не обязательно, чтобы группа была популярной последние 20 лет, а те, которые через 2 года все забудут. Но… они успешны, потому что они влияют на большое количество людей, и эти люди в данный момент от них в восторге.
Да, кстати, насчёт музыки. Эти летом в Москве состоялся конкурс имени Чайковского, один из самых знаменитых конкурсов в мире. Там тоже были лауреаты. И я не очень уверен, что здесь многие знают имена этих лауреатов.
Значит, получается так: успех в нашем мире связан с количеством людей, к которым он имеет отношение. То есть, в большинстве случаев мы мерим успех всё-таки количеством. Когда мы говорим об успешной фирме, мы говорим о количестве продаж. Когда мы говорим о человеке, работающем в финансовой сфере, мы указываем суммы денег, количество клиентов, сделок. Я уже не говорю о медиа-образах, потому что успех какой-то медиа-фигуры тоже связывают с количеством зрителей-слушателей, телевидение внимательно считают рейтинги передач. Количество. Не качество и не экспертные суждения. Наоборот, чтобы получить количество, часто снижают качество. Тут экспертам впору закрыть глаза и уши.
Я сейчас, когда готовился к встрече с вами, набрёл на статью, где не то жалуются, не то просто констатируют позицию типичного редактора СМИ: «Нам нужно добиться большей аудитории!», скажем, получить за наши публикации больше «лайков». «Шире охват!», «Кто будет это читать?».
Значит, мы явно имеем дело с обществом, и, разумеется, это не только украинское общество (тут не нужно думать, что мы одни такие умные), мы имеем дело с обществом, которое всё время считает. И которое количеством измеряет всё то, что для него важно.
И вот это общество количеств, общество, где количества решают дело, где количество – главное мерило и последний аргумент в сложных альтернативах, я назову «массовым» обществом.
Что такое «массовое общество»? Это такое общество, где то, что эффективно, что приносит успех, должно быть массовым. Какой хотите: финансовый успех, популярность… Что бы вы ни делали, ваш успех зависит от количества людей, с ним связанных. Чтобы собрать как можно большую аудиторию, как можно большее число покупателей, как можно большее число избирателей, жертвователей… для этого удобнее, чтобы общество было обществом равных, потому что те, кто будет собираться в эти и другие количества (слушателей, покупателей и т.п.), они должны быть в чем-то равны: в желаниях, стремлениях, мечтах, страхах и т.п. Поэтому и демократия в современных обществах тоже особенная, я бы её назвал «массовой демократией». Современное народовластие (перевод слова «демократия») – тоже массовое.
Отличие удобно видеть при сравнении. Например, была когда-то сословная система устроения общества. Он предполагала равенство, но внутри разных сословий. Феодалы, позже аристократы, имели свой отдельный «сословный» суд. Они были равны в своём сословии. Но, в отличие от других сословий, они не платили налоги. Зато приносили «налог кровью», т.е. обязательно участвовали в войнах государя. Бюргеры – в своём сословии, рыцари – среди своих, крестьяне тоже. Были времена (в XIX веке), когда деление общества и равенство формулировалось через представление о классах. Ну, что такое классы? Это такие большие группы населения, которые объединены каким-то очень важным критерием. Например, обладают они средствами производства, или не обладают.
Что такое средства производства? Поскольку я употребил этот термин, я должен его объяснить.
Вот вы пришли с базара или магазина и принесли домой кусок мяса. А у меня есть мясорубка. Без моей мясорубки вы не сделаете котлет. Но, поскольку мясорубка моя, то я возьму с вас денег за то, что вы ею пользуетесь. Или найму работника, который будет для вас и многих других этой мясорубкой делать фарш. Но, поскольку мясорубка моя, то деньги, плаченные вами, будут попадать не работнику, а мне. Конечно, я ему что-то заплачу. Но я контролирую процесс. Потому, что мясорубка – моя. В XIX веке считалось так, что те, кто имеют эти мясорубки (а вы понимаете, что мясорубки – это станки, это транспорт и другие вещи, с помощью которых, если соединить их с трудом, можно делать новые вещи), так вот эти люди имеют, как бы это сказать, необоснованные доходы, что ли. И от одного только, что я владею мясорубкой, я становлюсь в особом положении: не работая, получаю деньги. Так, собственно, люди делились на классы – тех, кто имеет мясорубки (класс «капиталистов»), и тех, кто их не имеет («класс рабочих»).
Общества были разделены. Но к концу XIX в. такая раздельность общества стала казаться неправильной, неестественной, ненормальной. И в начале ХХ века стало распространятся убеждение, что справедливое общество – это общество, в котором все равны. Прямо говорится о гомогенном (гомогенное – тщательно перемешанное, одинаковое, однородное) обществе. И вот современное массовое общество – это общество гомогенное. Несмотря на все наши индивидуальные различия. Сейчас мы попробуем понять, каким образом в нашем обществе получается эта гомогенность.
Давайте представим себе, что в нашем обществе имеется большое число людей, настроенных националистически. Это не так трудно представить себе. (Я тут не собираюсь судить- хорошо это или нет, я не судья и не священник, мне чуждо морализаторство. Это не моя специальность, пусть другие этим занимаются. Моё дело просто посмотреть, как это устроено). Представим себе таких людей. Понятно, что среди людей, настроенных националистически, есть очень разные люди. Это могут быть рабочие, это могут быть футболисты, это могут бы профессора университетов, это могут быть певцы… кто угодно, да? Но, когда мы говорим о людях, настроенных националистически, мы говорим о некоей общности, и всех людей этой общности объединяет только одно свойство: что они настроены националистически. Все остальные их свойства при этом как бы не считаются, элиминируются, исчезают из рассмотрения. Так получается гомогенная среда равных – но, по одному признаку.
Смотрим дальше. Допустим, часть людей, наших соотечественников, верит в социалистические принципы (идеалы). Это те, кто до недавнего времени голосовали за ныне запрещённых коммунистов. Социалистические идеалы – это о том, что не должно быть людей, которые владеют мясорубками. Они считают, что все мясорубки должны принадлежать не людям, а государству. Государство не обманет, государство равно обо всех заботится. Значит, мясорубки нужно у всех отобрать, а кто не отдаёт, тех выгнать или расстрелять (так уже было в истории СССР). А люди будут братья, потому что они – все, одинаково все – не будут иметь мясорубок, а работать будут на государственных. Вот вам, пожалуйста, опять группа людей, а среди этих людей могут быть художники, бухгалтеры, офицеры, и опять получается, что их особенности не имеют значения, не интересны, а имеет значение, есть у них собственная мясорубка или нет.
Ещё. Представьте себе общество разного рода потребителей. Мне трудно угнаться за сменой брендов. Подскажите, пожалуйста, какой-нибудь очень популярный бренд. Apple? Ну, пусть будет Эппл. Люди занимаются разной работой, у них разное образование, пол, семейное положение им т.п. – всё это не имеет ни малейшего значения, когда возникает большая масса людей, равных только в том, что все они хотят обладать продуктом этого бренда. Все их остальные свойства как бы исчезают в этой общности, элиминируются.
Хотите ещё? Пожалуйста. Протестные движения. «Мы протестуем против… охоты на лис, на китов, против атомных электростанций и т.д.». И толпы людей выйдут на демонстрацию, и в этой демонстрации будут учительница школы, владелец обувного магазина, преподаватели ВУЗов будут везде, потому что они чаще левые - со студентами… Опять же все они «срастаются» только одним свойством-признаком: убеждением, что на китов охотится нельзя и т.п. Все их различия не существенны. То и дело возникают различные общности, где люди объединены только одним признаком, который обычно назван как цель их объединения.
Вот мы живём в таком обществе, которое всё время лепит такие общности. При том, что один человек может принадлежать одной или сразу нескольким таким группам. Но, обратите внимание: для участия в таких общностях не нужна никакая регистрация, зато нужна добровольность, и все эти общности существуют не основательно и долго, как говорится, «на века», как, например, аристократия, просуществовавшая пятьсот лет, или общности религиозного смысла (христианство начало третье тысячелетие своего существования), а существует, пока цель имеет смысл, например, принят соответствующий закон о запрете чего-то там, за что они боролись.
Значит, загибаем пальцы: добровольность (никто не заставляет людей участвовать в этих движениях), анонимность (нет регистрации, не нужно писать заявление на вступление, предъявлять паспорт и т.п.). В любую общность человек вступает на условиях: а) добровольности, б) анонимности, в) временности.
Теперь обратимся к выборам, которые с самого начала были объявлены в теме этой лекции.
Выборы начинаются с того, что людей приглашают проголосовать за такого-то или такого-то человека. Является ли участие в выборах добровольным? Безусловно. Да, есть исключения. Это – страны, где участие в выборах обязательно. Но я не думаю, что они радикально меняют то, о чём я собираюсь рассуждать. В конце концов, они (вроде Италии) – всего лишь исключения. Обычно избиратель вступает на этот путь добровольно.
Второй момент – регистрация. Человеку присылают приглашения, проверяют его в списках, он предъявляет паспорт. Но в момент голосования избиратель становится никем. Потому, что то, что вы опускаете в урну для голосования, вашего имени не имеет. И в какую кучку потом попадёт ваш бюллетень, зависит только от вашей свободной воли. Это вы решаете, в какую из кучек на столе комиссии после голосования ляжет ваш бюллетень.
Значит, мы имеем добровольность, и мы имеем анонимность голосования (несмотря на персональную регистрацию!). И мы имеем временность процесса. Потому что, когда выборы заканчиваются, всё снимают, срывают со стенок, и вы больше не избиратель. Вы вышли из этого процесса.
Вы видите, что, странным образом, избирательная кампания напоминает рекламную кампанию кроссовок. Торговая фирма выбрасывает на рынок некий товар, предлагают людям цель, цель эта – приобрести данный вид кроссовок. А дальше начинается: люди, которые между собой никак не сговариваются, добровольно и анонимно и каждый сам по себе приходят в один и тот же магазин. Конечно, каждый из покупателей делает свой выбор совершенно независимо и свободно – покупает, и покупает эти кроссовки, а не те. Конечно, у каждого из них есть свои резоны: скажем, «девочки у нас в классе носят такие, я тоже хочу», но решения принимаются индивидуально, и принять его никто не заставляет. И мы, каждый из нас, воспринимаем своё «покупательское» решение как совершенно индивидуальное. Это она проснулась утром и решила, что «я сегодня пойду и куплю себе эти кроссовки». Абсолютно независимо! Но, если вы спросите бухгалтера фирмы, которая торгует этими кроссовками, то он вам сообщит, что сегодня их продано около ста тысяч (во всём мире). То есть бухгалтер видит массу людей, которые между собой не знакомы, но образуют «рассеянную» в мире массовую общность, основанную лишь на одном признаке – покупке одного товара. И это совершенно обычное в наше время явление.
Вы, может быть, знаете, что девиз знаменитой телевизионной корпорации CNN – “Be the First to Know!” («Узнай первым!»). Действительно, человек, который сидит у себя дома перед телевизором, может быть уверен, что он первый, кто узнал новость. Но в корпорации знают, как много телевизоров принимают сигнал от CNN в этот момент одновременно. И сколько таких «the first» сосуществуют. И все они узнают новость, как им кажется, «первыми»!
Есть странное, парадоксально странное противоречие между массовой формой, которую принимает всё серьёзно значимое в нашем современном мире, и субъективным представлением о ней у участников этой общности. Часто мы уверены, что действуем самостоятельно и от своего имени, и, вместе с тем, оказываемся неосознанными участниками больших, иногда огромных масс людей, действующих так же. Причём, эти массы образуют главное условие, делающее возможным наше действие. CNN не стала бы работать, если бы у неё не было бы этой огромной массы зрителей.
По сути дела, в ходе избирательной кампании кандидаты действуют так же, как продавцы кроссовок: они стремятся предъявить своё избрание в качестве цели как можно большему числу избирателей. Они создают массу – покупателей в одном случае, избирателей – в другом случае. И нужно ясно понимать, что современная избирательная система в точности соответствует природе современных обществ, которые являются массовыми обществами.
Мы говорим, что массовые движения «добровольные, анонимные и временные», тогда как выборы у нас «всеобщие, равные и тайные». Похоже, не правда ли?
Мы редко задаёмся вопросом, когда сложились эти процедуры выборов? Они кажутся настолько естественными, что кажется, будто они были всегда. Ничего подобного.
Если взять для примера эволюцию избирательной системы в Британии, то можно отметить, что всеобщее голосование на равных правах для мужчин и женщин, достигших возраста 21 год было введено в 1929 году, в 1969 – с 18 лет. Тайное голосование практиковалось на парламентских выборах в Великобритании с 1872 года. В США избирательные права женщинам были предоставлены в 1920 г., и притом США были в числе первых стран в мире, включивших женщин в состав избирательного корпуса. Их опередили лишь Новая Зеландия, где за женщинами было признано избирательное право в 1893 г., Австралия (1902 г.), Россия (1917 г.), а также Германия и Швеция (1919 г.). В 1971 г. возрастной ценз на любых выборах в США был снижен до 18 лет. В СССР всеобщее, равное и тайное голосование было введено конституцией 1936 года. Первые выборы, на которых женщины Франции смогли принять равное участие с мужчинами, состоялись в 1945 году.
Вернёмся к Англии XIX века. Можно себе вообразить, что выборы в XIX в. могли быть всеобщими? Разумеется, нет. К голосованию приглашены те, кто может решать, кто компетентен. В 1815 году из 20 миллионов британцев голосовали всего 160 тысяч. В 1884 году к выборам были допущены только 16% населения страны. Были ли они тайными? А это вообще непонятно. Зачем нужны тайные выборы? Человек открыто заявляет о своих предпочтениях – равный среди равных настаивает на своей точке зрения: «Я считаю, что этот человек должен быть депутатом Парламента, это моё мнение». Почему, собственно, он должен прятаться? Тайные выборы нужны для того, чтобы уравнять вес голосов, поданных людьми с разной компетенцией.
Постепенно расширялся круг людей, допущенных к голосованию. И постепенно происходило уравнивание избирателей. Раньше богатые считались более ответственными, они решали, а бедные – нет. Раньше взрослые считались более ответственными, им доверяли решать ближайшую судьбу общества. Раньше главы домохозяйств считались более заинтересованными в правильной политике. Всеобщее голосование означает, что все одинаково компетентны. А поскольку голосование анонимно, то может случиться, что в двух соседних кабинках окажутся профессор и его студент, они заполнят одинаковые листочки, и их голоса будут иметь одинаковый вес.
Так достигается то, что называют гомогенностью общества. Современное представление о демократии опирается на чувство справедливости, которая обеспечена равенством, гомогенностью общественной среды. Но, для того, чтобы все были равны, нужно различия сделать не существенными, элиминировать их из общественного поля, а для этого всех людей свести к абстракции «один человек – один голос», т.е. к математической (безкачественной) абстракции. Пригласили головы. Предложили им простейшие альтернативы. Собрали бюллетени: сюда кучка, туда кучка, туда кучка… И таким образом общество в процессе выборов представляется так же как там, – помните, мы говорили? – где выходят на митинг против охоты на китов. У них общая цель, добровольность, анонимность и равенство, несмотря на различия. Моя задача показать вам сейчас, что выборы такого типа стопроцентно подходят к системе общества, в котором мы живём. Они фактически эксплуатируют, или используют, или применяют технологии массовых движений, которые сегодня являются основным способом образования социальности. Сегодня единственная актуальная живая форма социальности – это массовые движения. У нас есть сленговое словечко «движ», может вы слышали.
Конечно, прежде, чем эта система «всеобщего, равного и тайного» голосования сложилась, были дискуссии. Франсуа Гизо, крупный общественный деятель, политик во Франции середины XIX века во Франции боролся против расширения, ограниченного цензом избирательного права. Он прямо говорил, что понимает свободу совести для всех граждан (ну, например, в какую церковь ходить, какому богу молиться), но утверждал, что «низшие классы вполне могут дестабилизировать общество, коренным образом перераспределить собственность и привести находчивых народных вождей (демагогов) к власти». Вот, чего он боялся. Он считал, что низшие классы безответственны, они не разбираются, они не в курсе дела, они не знают, как надо. Оставим их без права голоса. Пусть решать будут только образованные и успешные люди, знающие, чего хотеть для общего блага.
Ещё о открытости-закрытости голосования. Одни говорят, как, например, Максимилиан Робеспьер, один из лидеров Великой Французской революции: «Гласность – опора добродетели, охрана правды, гроза преступления, бич для интриги. Предоставьте преступникам и рабам пользоваться мраком и тайным голосованием. Свободные люди хотят, чтобы народ был свидетелем выражаемых ими мыслей. Такой метод способствует образованию граждан и республиканских добродетелей. Такой метод подходит народу, недавно завоевавшему свою свободу и ведущему борьбу в её защиту. Когда этот метод перестаёт нравиться народу, то нет больше республики». Это говорит Робеспьер (О конституции. Речь в Конвенте 10 мая 1793 г.).
А жизнь идёт в другом направлении. Германский парламент Рейхстаг 1871 года избирался «всеобщей, прямой и тайной» подачей голосов мужского населения новой страны – Второго рейха. То же самое происходило во Франции 1871 года, после франко-прусской войны. Между прочим, женское голосование было введено во Франции только после Второй мировой войны (местные выборы 1945 года).
Резюмирую в этой части. Там, где осознаётся природа нового общества как массового общества, там, где массовое общество складывается, там меняются правила голосования – в сторону современных. В большинстве стран перемены в избирательных законах, которые вводили всеобщее, равное и тайное избирательное право, приходятся на период после Первой мировой войны, то есть тогда, когда стало понятно всем, что настала новая эпоха – эпоха массовых обществ. Это была первая по-настоящему массовая война. В частности, и потому, что на фронт отправились все слои населения, все классы: не только профессиональные военные, но и крестьяне, и горожане, и рабочие, и буржуа, и те, кого мы называем интеллигенцией – артисты, художники, журналисты и учёные. За четыре года в эту воронку затянуло всех.
Вот почти всё, что я хотел вам сказать. Скажу ещё только об одной вещи, которая кажется мне важной, чтобы завершить этот разговор. Каждый человек голосует самостоятельно, заходя в кабинку. И каждый человек может думать о своей независимости, о своём сугубо частном выборе из кандидатов, но в итоге нам говорят, что за такого кандидата в мэры проголосовало, скажем, 23 тысячи человек, а за другого – 42 тысячи. Сорок две тысячи – это что? Это коллектив. И, если этот коллектив в 42 тысячи проголосовал определённым образом, то за этим голосованием последуют какие-то реальные действия избранного лица. Вот на прошедших выборах мэр получил от нас вотум доверия, и он будет делать то, что считает нужным. Если бы избиратели дали большинство другому, был бы другой мэр и он бы делал другое.
Вопрос, несёт ли ответственность за направление деятельности мэра тот коллектив, который сделал свой преобладающий выбор? Несёт? Но интересно, как он несёт? Что говорит опытный юрист? Он говорит, что ответственность и вину, если ответственность связана с ущербом, всегда несёт конкретный человек. Вот, если толпа побила витрину, то арестовывают тех, которые подозреваются, а затем расследуют, кто бросил камень, который в действительности разбил витрину (другие не пробили стекло), а кто подбадривал, а кто только смотрел… Юрист говорит, мы не можем обвинить всех сразу, такой коллективной вины не бывает. Бывает всегда конкретная вина. Вот и Нюренбергский процесс: там тоже не всех скопом, а этого, этого, этого, этого за то, то и то. Это сложный вопрос.
Приведу вам модельный (то есть не всамделишный) пример. Известно, что на небольших судах, если все пассажиры соберутся на одной стороне, то судно может накрениться и затонуть. Если это случится, то судят капитана: он в ответе за всё, что происходит на судне. Но нас интересует такой момент: переходя на одну из палуб, каждый пассажир не нарушал никаких правил. Каждый из пассажиров имел право свободно и безопасно занять место на палубе. И он не несёт никакой ответственности за то, что на ту же палубу пришли другие пассажиры. А судно перевернули все они вместе. Это – парадокс, который я не берусь разрешить. Хочу лишь его сформулировать.
Теперь пример из истории. В Германии в 1933 году была очень тяжёлая экономическая и социальная ситуации. Было очень плохо. Жили скверно. Но, кроме того, что было материально очень плохо, в Германии шла острая политическая борьба – с одной стороны коммунистов, с другой – националистов. Митинги, нападения на митинги, демонстрации, нападения на демонстрации, штурмовые отряды коммунистического ополчения, штурмовые отряды нацистов, убийства политических деятелей, инфляция, растущая безработица и т.п. В этих условиях проходят очередные – нормальные, законные демократические парламентские выборы. На них Национал-социалистическая немецкая рабочая партия получает наибольшую поддержку, почти 44%голосов (следующие за ними немецкие социал-демократы – меньше 20%), вследствие чего главой правительства (рейхсканцлером) был назначен её глава – человек по фамилии Гитлер.
В течение года Гитлер разгромил все демократические институты в своей стране: запретил партии, профсоюзы, местные советы, преследовал людей и т.д. Надо иметь в виду, что Гитлер действовал уверенно потому, что перед ним был уже более, чем десятилетний опыт СССР (с 1917 года) и опыт Муссолини с 1920-х годов в Италии. Он мог учиться на их ошибках и применять их приносившие успех методы. В 1934 году в Германии умирает президент, которому было чуть ли не 90 лет, и Гитлер предлагает стране вместо президентских выборов, учитывая исключительные условия, провести общенациональный опрос (так называемый, референдум) о соединении постов президента и премьера в одном лице – персоне Гитлера. Большинство (округляю) 48 млн проголосовали «за» и только 5 – «против». Повторяю, честные, свободные, демократические выборы. После этого Гитлер становится, в сущности, диктатором, фигурой, стоящей над обществом. И может делать с ним всё, что он хочет. И он это делает. А граждане, которые голосовали за Гитлера, считают, что они сделали правильный выбор. И действительно, Гитлер на глазах улучшает экономическую ситуацию, условия жизни большинства немцев. Выводит страну из кризиса.
Но случилось не так, как они рассчитывали сначала. Я имею в виду итог мировой войны, 1945 год. Как говорили в Одессе, немцам стало немножко плохо. И теперь вопрос: несут ли эти 48 млн не ответственность, а вину за то, что случилось? А разделяю «ответственность» - это просто связь действия с его последствиями. То, что ответственность есть – от этого никуда не деться. Они выбрали – и они получили. Но, если бы их тогда спросили, хотят ли они мировой войны, наверное, большинство сказали бы, что, конечно, нет. Но они сделали выбор, а дальнейшее последовало как бы само собой. Но, можно ли говорить об их вине? Я беру случай, когда все поступают по закону и желают только добра.
Таким образом, в массовом обществе возникают проблемы, которые трудно было увидеть раньше. И юридическая мысль по-видимому, не готова принять этот вызов, потому что не пришло ещё полное осознание того, что мы живём сейчас в массовом обществе. Несмотря на всё, что я сегодня говорил, эта мысль всё ещё не является всеобщим знанием. Что есть такой «коллективный субъект», который принимает решения, не зависимо от того, как отдельный человек повёл бы себя в этом же самом случае. Вместе люди порой решают и поступают так, как в отдельности они никогда бы не решили и не поступили. И, следовательно, последствия коллективных решений могут быть совсем иными, чем желали бы их отдельные участники.
Спасибо вам за внимание.