Очерк II. «Век масс» и начало их изучения

Очерк II. «Век масс» и начало их изучения

Историческое начало «века толп», эпохи решительной значимости массовых действий в общественной жизни следовало бы отнести к 1789 году, когда началась Великая французская революция. Десять лет революции, а затем европейские «наполеоновские» войны были наполнены массовыми событиями невиданного еще размаха и силы. В XIX веке количество массовых действий в странах Западной Европы и Америки еще более возросло, как и их влияние на государственную и общественную жизнь. Революции и восстания, стачки и демонстрации были постоянной составляющей общественной жизни и в первой половине ХХ века. Постепенно уличные толпы и их массовые действия стали восприниматься как естественные проявления демократического процесса – наряду с ростом числа людей, допускаемых к голосованию за депутатов парламента, вплоть до установления всеобщего избирательного права.

В XIX веке демократия, понимаемая прежде всего как всеобщее равенство, многим представлялась определяющим свойством будущего счастливого мира. В то же время в глазах многих других людей этот провозвестник равенства – уличная демократия, демократия толп – была знаком прямой угрозы разумному государственному порядку. Правительства стремились овладеть толпами, лавируя между полицейским подавлением стихии массовых выступлений и постепенным законодательным оформлением массовых движений в рамках парламентаризма. Бунтующие, митингующие, бастующие толпы демонстрировали неожиданную пугающую мощь, непредсказуемость и настойчивость коллективного поведения людей, каждый из которых в одиночку не мог ни сделать, ни даже ожидать от себя ничего подобного. В тех странах, где толпы стали социальной реальностью, возникла потребность их изучения.

До катастрофического опыта франко-прусской войны и Парижской коммуны 1870-1871 гг. классическим образцом массового действия и, в то же время, образом кровавого революционного насилия оставалась Французская революция. В 1837 году была опубликована История Французской революции английского историка Томаса Карлейля (Carlyle, 1795-1881) – одно из наиболее известных сочинений на эту тему. Написанная в духе, как бы сейчас выразились, «документального романа», т.е. силой авторской фантазии, но на основе тщательного изучения исторических документов, книга описывает революцию как многосложный массовый процесс. В традициях классического гуманизма Карлейль старается помнить, что «масса состоит из отдельных лиц», имеющих собственные интересы, цели и представления о будущем, признавая, в то же время, особые свойства, которыми обладает толпа и почти каждый человек, пока он находится в толпе. Однако, для Карлейля первостепенно важна роль индивида. Для него важно, что в тот или иной момент совершенно непредвиденно решающим для движения толпы могло оказаться действие частного человека – знаменитого или никому не известного, чье имя может быть и не сохранится для истории.

«Рабочий люд опять недоволен. Самое неприятное, пожалуй, что он многочислен – миллионов двадцать или двадцать пять. Обычно мы представляем его себе в виде какого-то огромного, но из-за отдаленности плохо различимого множества, своего рода кучи, которая зовется грубым словом «чернь». Это те, о ком говорят как о массах, если посмотреть на них с гуманной точки зрения. Капелька воображения, и вы увидите эти массы, рассеянные по всей необозримой территории Франции, ютящиеся на чердаках, в подвалах и лачугах, и тут вам, быть может, придет в голову мысль, что массы состоят из отдельных лиц, что у каждого их этих лиц бьющееся, как и у вас, сердце сжимается от обид и невзгод, а из пореза течет такая же красная, как и у вас, кровь. <…> Это миллионы личностей, каждая из которых создана по образу и подобию Божию, точно так же как им была создана и вся наша Земля».[1,30] Ход революции обогащает опыт: «Замечал ли ты когда-нибудь, насколько всемогущ самый голос массы людей? Как их негодующие крики парализуют сильную душу, как их гневный рев пробуждает неслыханный ужас?». [1, 127]

С хладнокровием врача или ученого Карлейль описывает взрывы этой неуправляемой социальной энергии. Это Ад и Ночь, вырвавшиеся из подземных темниц – так комментирует Карлейль неистовую беспощадность отравленных собственной безнаказанностью толп. «Внезапно образовавшиеся самозваные суды заседают с разложенными перед ними тюремными реестрами; вокруг них стоит необычайный, дикий рев; внутри тюрьмы в ужасном ожидании сидят заключенные. <...> Добровольные экзекуторы хватают осужденного, он уже у внешних ворот; его «выпускают» или «ведут» не в Лафорс, а в ревущее море голов, под свод яростно занесенных сабель, пик и топоров, и он падает изрубленный. Падает другой, третий, образуется груда тел, и в канавах течет красная вода. Представьте себе этих людей, их потные, окровавленные лица, еще более жестокие крики женщин, потому что в толпе были и женщины, и брошенного в эту среду беззащитного человека!»[1, 383].

Из этих отрывков видно, что уже Томас Карлейль, его читатели, его современники сознавали почти всю основную проблематику толп, масс и массовых движений, которая в дальнейшем станет предметом теоретического изучения психологией, социологией, культурологией. Речь шла не только о том, почему и как из масс возникают толпы, но также о том, как ведет себя толпа, действующая – в согласии ее участников относительно целей и средств – как единый субъект, как в толпе люди влияют друг на друга, как пребывание в толпе изменяет индивидуальное сознание человека и каким он чувствует себя в массе таких же людей, как и он сам.

Начало социально-психологического изучения массовых явлений и толп обычно связывают с именами Габриэля Тарда, среди сочинений которого находим работы «Общественное мнение и толпа» (1902) и «Личность и толпа» (1903), и Гюстава Лебона, автора знаменитой «Психологии толп» (1896, рус. изд. - "Психология народов и масс", 1898 [2]). Фактической базой в изучении толп для Г. Лебона были, главным образом, памятные ему самому события дней Парижской коммуны (18.III–28.V.1871 г.), события Великой французской революции – по описаниям, взятым в изложении Ипполита Тэна (Taine, 1828-1893) в его работе "Происхождение современной Франции" (т. 1-3, 1876-93, рус. пер. 1907), а также материалы текущей прессы. Свои исходные позиции Гюстав Лебон (Lе Bon, 1841-1931) формулирует достаточно ясно.

Во-первых, переживаемое им время – это время перехода к новым формам общественной жизни. «Вступление народных классов на арену политической жизни, т.е. в действительности их постепенное превращение в руководящие классы, представляет одну из наиболее выдающихся характерных черт нашей переходной эпохи», - пишет он во Введении.[2,126] «Политические традиции, личные склонности монархов, их соперничество уже более не принимаются в расчет, и, наоборот, голос толпы становится преобладающим. Массы диктуют правительству его поведение, и именно к их желаниям оно и старается прислушаться. Не в совещаниях государей, а в душе толпы подготавливаются теперь судьбы наций», - замечает Лебон, - «в то время, как все наши древние верования колеблются и исчезают, старинные столпы общества рушатся друг за другом, могущество масс представляет собой единственную силу, которой ничто не угрожает и значение которой все увеличивается. Наступающая эпоха будет поистине эрой масс». «Характерным симптомом для наших дней является также согласие пап, королей и императоров давать интервью и, излагая свои мысли относительно данного предмета, отдавать их на суд толпы».[2,215] Все это делает необходимым «государственному человеку» изучать массы, даже «не для того, чтобы управлять массами, так как это уже невозможно, а для того, чтобы не давать им слишком много воли над собой».

Во-вторых, для Лебона является очевидным, что «при известных условиях <…> собрание людей имеет совершенно новые черты, отличающиеся от тех, которые характеризуют отдельных индивидов, входящих в состав этого собрания. Сознательная личность исчезает, причем чувства и идеи всех отдельных единиц, образующих целое, именуемое толпой, принимают одно и то же направление. Образуется коллективная душа, имеющая, конечно, временный характер, но и очень определенные черты». [2,131]

В-третьих, Лебон, не входит в обсуждение причин возникновения толп. Он сразу говорит: «Не имея возможности изучить здесь все степени организации толпы, мы ограничимся преимущественно толпой, уже совершенно организованной» [2,133], – и далее описывает психологические свойства и действия толп, уже существующих, лишь кое-где замечая о причинах их образования как о действии случайных факторов, тех или иных «соответствующих возбудителей», или при случае полагая достаточным сослаться весьма обобщенно, на то, что «собрания становятся толпой лишь в известные моменты» [2,348].

Толпа действует как единый субъект, замещающий собою множество индивидуальных субъектов, из которых она состоит: «Каковы бы ни были индивиды, составляющие ее, – пишет Лебон, – каков бы ни был их образ жизни, занятия, их характер или ум, одного их превращения в толпу достаточно для того, чтобы у них образовался род коллективной души, заставляющей их чувствовать, думать и действовать совершенно иначе, чем думал бы, действовал и чувствовал каждый из них в отдельности» [2,133].

«Появление этих новых специальных черт, характерных для толпы и притом не встречающихся у отдельных индивидов, входящих в ее состав, обусловливается различными причинами» [2,135]. «Первая из них заключается в том, что индивид в толпе приобретает, благодаря только численности, сознание непреодолимой силы, и это сознание дозволяет ему поддаваться таким инстинктам, которым он никогда не дает волю, когда бывает один. <…> Вторая причина – заразительность <…> В толпе всякое чувство, всякое действие заразительно, и притом в такой степени, что индивид очень легко приносит в жертву свои личные интересы интересу коллективному. Подобное поведение, однако, противоречит человеческой природе, и потому человек способен на него лишь тогда, когда он составляет частицу толпы. Третья причина, и притом самая главная, <…> - это восприимчивость к внушению; <…> индивид, пробыв несколько времени среди действующей толпы, под влиянием ли токов, исходящих от этой толпы, или каких-либо других причин - неизвестно, приходит скоро в такое состояние, которое очень напоминает состояние загипнотизированного субъекта.<…> Сознательная личность у загипнотизированного совершенно исчезает, так же как воля и рассудок, и все чувства и мысли направляются волей гипнотизера». [2,136]. Следствием всех этих факторов является то, что толпа становится способной лишь к определенному роду действий - тем, которые основаны на привычных образах и чувствах, и не требуют сложных умозаключений, доступных только индивидуальному сознанию.

Лебон невысоко ставит интеллект и духовные достоинства толпы. «Становясь частицей организованной толпы, человек спускается на несколько ступеней ниже по лестнице цивилизации. В изолированном положении он, быть может, был бы культурным человеком; в толпе - это варвар, т.е. существо инстинктивное. <…> человек в толпе чрезвычайно легко подчиняется словам и представлениям, не оказавшим бы на него в изолированном положении никакого влияния, и совершает поступки, явно противоречащие и его интересам, и его привычкам. Индивид в толпе - это песчинка среди массы других песчинок, вздымаемых и уносимых ветром». «Такое именно соединение заурядных качеств в толпе и объясняет нам, почему толпа никогда не может выполнить действия, требующие возвышенного ума.<…>. В толпе может происходить накопление только глупости, а не ума. "Весь мир", как это часто принято говорить, никак не может быть умнее Вольтера, а наоборот, Вольтер умнее, нежели "весь мир", если под этим словом надо понимать толпу» [2, 137].

Гюстав Лебон пользуется широким набором понятий психологии индивидуальной личности, включая понятие бессознательного, чтобы приллжить их к психологии толпы как личности коллективной. Он отмечает ее импульсивность, изменчивость и раздражительность, податливость внушениям и легковерие, склонность к преувеличенности и односторонности чувств, нетерпимость, авторитетность и консерватизм. Психологический портрет толпы, созданный Лебоном, включает характеристику идей, которые способны ее вдохновить (эти идеи должны быть предельно упрощенными), и возможность сосуществования в душе толпы одновременно самых противоречивых идей; он описывает восприимчивость толпы к чудесному и то, что толпа руководствуется не рассудком, а образами, отмечая при этом особую чувствительность толпы к известным словесным формулам и символическим образам, умелое преподнесение которых толпе может сделать человека ее вождем и кумиром.

Слово «толпа» Лебон понимает предельно расширительно, включая сюда не только разнородные скопища и анонимные, например, уличные, толпы, но так же и более организованные – политические, хозяйственные и религиозные группы (армия, духовенство, буржуазия, рабочие, крестьянство). Наконец, в число толп Лебон включает такие специальные группы как коллегии присяжных в суде и парламентские собрания.[2,220] Он стремится убедить читателя в том, что люди, действующие в группах, не могут принять более мудрого или действенного решения, чем они же, решающие данную задачу индивидуально. Но он же признает невозможность противиться магии общераспространенных идей, среди которых «философия численности», т.е. представление о том, что в участии большинства «скрыто разрешение всех проблем».

Лебон был далек от оптимизма в оценке ближайших перспектив своего времени. Старший современник Освальда Шпенглера (Spengler, 1980-1936), автора знаменитого «Заката Европы» (1918), он связывал «век толп» с упадком цивилизации: «Владычество толпы всегда указывает на фазу варварства. Цивилизация предполагает существование определенных правил, дисциплину, переход от инстинктивного к рациональному, предвидений будущего, более высокую степень культуры, а это все условия, которых толпа, предоставленная сама себе, никогда не могла осуществить. Благодаря своей исключительно разрушающей силе, толпа действует, как микробы, ускоряющие разложение ослабленного организма или трупа. Если здание какой-нибудь цивилизации подточено, то всегда толпа вызывает его падение. Тогда-то обнаруживается ее главная роль, и на время философия численности является, по-видимому, единственной философией истории» [2,128].

Габриэль Тард (Tarde, 1843-1904), в основном, разделяет взгляды Г. Лебона на природу толпы: "Как ни разнятся толпы друг от друга по своему происхождению и по всем своим другим свойствам, некоторыми чертами они все похожи друг на друга; эти черты: чудовищная нетерпимость, забавная гордость, болезненная восприимчивость, доводящее до безумия чувство безнаказанности, рожденное иллюзией своего всемогущества, и совершенная утрата чувства меры, зависящая от возбуждения, доведенного до крайности взаимным разжиганием. Для толпы нет середины между отвращением и обожанием, между ужасом и энтузиазмом, между криками да здравствует! или смерть! - пишет Тард, - Да здравствует, это значит, да здравствует навеки. В этом крике звучит пожелание божественного бессмертия, это начало апофеоза. И достаточно мелочи, чтобы обожествление превратилось в вечное проклятие" [2,282]. Вместе с тем, Тард гораздо большей снисходительностью, чем Лебон, описывает реальное разнообразие толп, замечая, что «толпы вообще в их совокупности далеко не заслуживают того дурного о них мнения относительно их, и которое при случае мог высказать и я сам. Если мы взвесим, - пишет Тард, - с одной стороны, ежедневные и универсальное действие любящей толпы, особенно же праздничных толп, а с другой – перемежающееся и местное действие ненавидящих толп, то мы должны будем признать с полным беспристрастием, что первые гораздо более содействовали сотканию и скреплению социальных уз, нежели вторые – разрыву местами этой ткани. <…> Таким образом, толпы, сборища, столкновения, обоюдные увлечения людей гораздо более полезны, нежели вредны для развития общественности. Но и здесь, как везде, видимое мешает думать о невидимом. Отсюда, без сомнения, происходит обычная суровость социолога по отношению к толпам» [2,289].

Основной вклад Габриэля Тарда в социально-психологическое изучение масс состоит в конституировании понятия «публика». В просторечии это слово нередко используется как синоним слова «толпа», например, публика в театре, кино, на выставке и т.п. Тард, однако, применяет этот термин в особом смысле – как рассеянную толпу, т.е. такое сообщество или агрегацию индивидов, которые не состоят в непосредственном – очевидном, физическом – общении, но составляют между собой единство опосредованно, через одновременное восприятие одних и тех же текстов. Прежде всего у него речь идет о массовых выпусках газет. Читатель, - пишет Тард, - «абсолютно не догадывается о том влиянии, которое оказывают на него масса других читателей. Оно, тем не менее, неоспоримо. Оно отражается на степени его интереса, который становится живее, если читатель знает или думает, что этот интерес разделяет более многочисленная или более избранная публика; оно отражается и на его суждении, которое стремится приспособиться к суждениям большинства или же избранных, смотря по обстоятельствам» [2, 261]. Эту массовую синхронизацию интересов Тард называет злободневностью. «Разве «злободневным» считается исключительно то, что только что случилось? – спрашивает Тард, и отвечает, - Нет, злободневным является все, что в данный момент возбуждает всеобщий интерес, хотя бы это был давно прошедший факт. В последние годы было «злободневно» все, что касается Наполеона; злободневно все то, что в моде».[2,261]. Тард считает, что «публика», как вид человеческой агрегации, это более сложная форма после обычной толпы («Толпа <…> представляет собою до некоторой степени явление из царства животных» [2, 251]).. Он пишет: «образование публики предполагает более духовную и общественную эволюцию, значительно более продвинувшуюся вперед, нежели образование толпы» [2, 262] и приводит классический пример образования публики как социокультурной общности: «Когда Библия была в первый раз издана в миллионах экземпляров, то обнаружилось в высшей степени новое и богатое неисчислимыми последствиями явление, а именно, благодаря ежедневному и одновременному чтению одной и той же книги, т.е. Библии, соединенная масса ее читателей почувствовала, что составляет новое социальное тело, отделенное от церкви» (Тард имеет в виду формирование протестантизма в XVI веке – М.Н.)[2,263].

Тард не упустил из виду и то соображение, что «публика, в конце концов есть известный род коммерческой клиентуры (имеется в виду круг постоянных покупателей и заказчиков – М.Н.). Уже одно то, что люди известного круга покупают продукты в магазинах одного разряда, одеваются у одной модистки или портного, посещают один и тот же ресторан, - устанавливает между ними известную социальную связь и предполагает между ними сродство, которое укрепляется и подчеркивается этой связью» [2,270]. Таким образом, Габриэль Тард дал отчетливый образ важнейших черт нарождавшейся на пороге ХХ века новой, массовой, цивилизации, основанной на технических средствах массовой коммуникации, массовом коммерческом производстве и потреблении, которое в глазах заметной части современников Тарда уже приобрело культурное, самоопределительное значение.

Третьим блоком в классическом фундаменте психологического изучения масс стала работа Зигмунда Фрейда (Freud, 1856-1939) «Психология масс и анализ человеческого ’Я’» (1921)[3] В этом сочинении Фрейд высказывается в целом одобрительно о «Психологии толп» Лебона, обращая внимание на попытки его и других авторов дать теоретическое объяснение известным явлениям массового поведения.

Впрочем, сам Фрейд предпочитает говорить не о поведении толпы, а об особенностях поведения индивидов, ставших участниками толпы. «...если бы психология, наблюдающая склонности и ис­ходящие из первичных позывов импульсы, мотивы и наме­рения отдельного человека вплоть до его поступков и отно­шений к наиболее близким ему людям, полностью свою за­дачу разрешила и все эти взаимосвязи выяснила, то она вне­запно оказалась бы перед новой неразрешенной задачей. Психологии пришлось бы объяснить тот поразительный факт, что этот ставший ей понятным индивид при определен­ном условии чувствует, думает и поступает совершенно иначе, чем можно было бы от него ожидать, и условием этим является его включение в человеческую толпу, приобретшую свойство «психологической массы»[3,281].

Отмечая, что психология масс находится еще «в зачаточном состоянии», Фрейд так формулирует основные вопросы этой области психологии: «Что такое "масса", благодаря чему она приобретает способность оказывать такое сильное влияние на душевную жизнь индивида и в чем заключается душевное изменение, к которому она обязывает индивида? Ответ на эти три вопроса является задачей теоретической психологии». Из его дальнейшего изложения хорошо видно, что все эти три вопроса касаются взаимосвязанных условий, что, например, «масса» и есть результат взаимовлияния множества людей на «душевную жизнь» каждого из них: «Есть идеи и чувства, которые проявляются или превращаются в действие только у индивидов, соединенных в массы»[3,282].

Фрейд замечает, что люди, добровольно сходящиеся в массу, находят в этом удовольствие, которое сопровождается возникновением у них общей симпатии ко всем участникам «своей» толпы (Фрейд называет это чувством «привязанности»): «... простая человеческая толпа еще не есть масса, пока в ней не установились вышеуказанные связи; однако нужно было бы признать, что в любой человеческой толпе очень легко возникает тенденция к образованию психологической массы». [3,307] «Пока продолжается соединение в массу и до пределов его действия, индивиды ведут себя, как однородные, терпят своеобразие другого, равняются с ним и не испытывают к нему чувства отталкивания» [3,309].

Механизм этого душевного единения людей в массе Фрейд описывает как одновременное действие двух факторов. С одной стороны, у толпы должен быть общепризнанный обладающий престижем (обаянием) авторитет, вождь или некая справедливая идея, которые признаются всеми как бесспорное оправдание интереса, объединившего эту толпу. Вождю (авторитету, идее) передаются функции, обычно присущие индивидуальному сознанию человека – «самонаблюдения, моральной совести, цензуры» – всего того, что психоаналитик называет «Я»-идеалом, и что в моральных категориях можно назвать еще совестью и личной ответственностью. Добровольный отказ от индивидуальной самокритики, основанной на общественной морали и общекультурных представлениях, и отказ от индивидуальных побуждений замещается в человеке подчинением критике со стороны толпы и ее вождя, основанной или оправданной сиюминутными требованиями ситуации. В толпе «совершенно очевидна опасность массе противоречить, и можно себя обезопасить, следуя окружающему тебя примеру, то есть иной раз даже «по-волчьи воя».[3,294] Повинуясь этому новому авторитету, нужно выключить из деятельности свою прежнюю "совесть" и поддаться при этом заманчивой перспективе получения удовольствия, являющегося результатом упразднения задержек. У Фрейда здесь речь идет о задержках индивидом таких действий, к которым он испытывает побуждение, но знает, что поступать так не следует. В толпе некоторые из таких действий становятся возможными.

С другой стороны, люди, знающие о других в «своей» в толпе, что они одинаково делегировали свою совесть и ответственность своему вождю, лидеру или своей общей справедливой идее, начинают все чувствовать себя бесконечно близкими между собой (Фрейд называет это идентификацией). «Сущность массы без учета роли вождя недоступна пониманию», - говорит Фрейд. [3,325] В пример он приводит толпу поклонниц (сейчас бы сказали, «фанатов»): «Вспомним только толпы восторженно влюбленных женщин и девушек, теснящихся после выступления вокруг певца или пианиста. Каждая из них не прочь бы, конечно, приревновать каждую другую, ввиду же их многочисленности и связанной с этим невозможностью овладеть предметом своей влюбленности они от этого отказываются и, вместо того чтобы вцепиться друг другу в волосы, действуют как единая масса, поклоняются герою сообща и были бы рады поделиться его локоном. Исконные соперницы, они смогли отождествить себя друг с другом из одинаковой любви к одному и тому же объекту».[3,326]. «Первичная (т.е. стихийно образовавшаяся – М.Н.) масса является множеством индивидов, поставивших один и тот же объект на место своего "Я"-идеала и идентифицировавшихся вследствие этого друг с другом в своем "Я", - резюмирует в терминах психоанализа Фрейд.[3,322]

Социальным последствием этих психологических процессов становится социальная справедливость, особенный «дух общественности, esprit de corps» - корпоративный дух (…), - пишет Фрейд. - Никто не должен посягать на выдвижение, каждый должен быть равен другому и равно обладать имуществом. Социальная справедливость означает, что самому себе во многом отказываешь, чтобы и другим надо было себе в этом отказывать или, что то же самое, они бы не могли предъявлять на это прав. Это требование равенства есть корень социальной совести и чувства долга».[3,326] И далее: «Масса требует строгого соблюдения равенства.(…) Но не забудем одного: требование равенства массы относится только к участникам массы, но не к вождю. Всем участникам массы нужно быть равными между собой, но все они хотят власти над собою одного. Множество равных, которые могут друг с другом идентифицироваться, и один-единственный, их всех превосходящий, — вот ситуация, осуществленная в жизнеспособной массе».[3,327]

В интервале времени между Французской революцией и Первой мировой войной в общественной жизни западных стран массовые явления стали повседневными. Их изучение столкнулось с двойственной природой массы: как суммы индивидов, с одной стороны, и как коллективного единства, с другой. Обоснование второго тезиса явилось основной задачей первых исследователей массовых социальных образований. Рассмотренные выше работы, признанные классическими, утвердили идею коллективности как единства, положив основу социальной психологии и культурологии масс.

–––––––––––––––––

1. Карлейль, Томас. Французская революция. История. – М., 1991.

2. Психология толп. – М., 1998.

3. Фрейд, З. Тотем и табу. – М., 1997. – С. 279-348.