Column 1.

Original text.

TENDENŢE DE CUCERIRE

Situaţia persistă a rămînea nehotărîtă, cu toate acestea noi credem că limba cumpenei înclină spre război.

Într-adevăr, daca Rusia ar face concesiunile cerute de Anglia, daca ar supune deliberării Europei Tratatul de la San-Stefano în întregul lui, ea ar renunţa la foloasele materiale în a cărora prevedere a declarat război.

Căci cine va mai lua acum la serios declaraţiile diplomatice făcute înaintea trecerii Prutului ?

Erau declaraţii îmbunătoare, de care noi credem că nimeni n-a fost înşelat decît acel ce au voit să fie.

Column 2.

Machine translation .

TENDENCIAS CONQUISTADORAS

La situación persiste y sigue indecisa, sin embargo creemos que el lenguaje de la balanza se inclina hacia la guerra.

En efecto, si Rusia hiciera las concesiones solicitadas por Inglaterra, si sometiera a la deliberación de Europa el Tratado de San Stefano en su totalidad, renunciaría a los beneficios materiales en cuya disposición declaró la guerra.

Porque ¿quién tomará ahora en serio las declaraciones diplomáticas hechas antes del cruce del Prut?

Fueron declaraciones alentadoras, por las cuales creemos que nadie se engañó excepto lo que quiso ser.

Column 3.

Machine translation

CONQUERING TENDENCIES

The situation persists and remains undecided, however we believe that the language of the balance leans towards war.

Indeed, if Russia would make the concessions requested by England, if it would submit to the deliberation of Europe the Treaty of San Stefano in its entirety, she would give up the material benefits in whose provision she declared war.

Because who will now take seriously the diplomatic statements made before the crossing of the Prut?

They were encouraging statements, by which we believe that no one was deceived except what they wanted to be.

Column 4.

Machine translation .

ПОБЕЖДАЯ ТЕНДЕНЦИИ

Ситуация сохраняется и остается нерешенной, однако мы считаем, что язык баланса склоняется к войне.

В самом деле, если бы Россия пошла на уступки, которых требует Англия, если бы она полностью представила на рассмотрение Европы Сан-Стефанский договор, она отказалась бы от материальных благ, по условиям которых она объявила войну.

Ибо кто теперь будет серьезно относиться к дипломатическим заявлениям, сделанным перед форсированием Прута?

Это были обнадеживающие заявления, по которым мы полагаем, что никого не обманули, кроме того, кем они хотели быть.

Aceasta o spunem despre guverne, nu despre popoare.

Guvernele au fost în stare să cunoască foarte bine politica rusească şi ţintele ce ea le urmăreşte de-o sută şi mai bine de ani.

Răsărită din rase mongolice, de natura lor cuceritoare, aşezate pe stepe întinse a căror mon[o]-tonie are înrîurire asupra inteligenţei omeneşti, lipsind-o de mlădioşie şi dîndu-i instincte fanatice pentru idei de-o vagă măreţie, Rusia e în mod egal muma mîndriei şi a lipsei de cultură, a fanatismului şi a despotiei.

Decimos esto de los gobiernos, no de los pueblos.

Los gobiernos han podido conocer muy bien la política rusa y los objetivos que persigue desde hace cien años y más.

Razas originarias de Mongolia, de carácter conquistador, asentadas en las estepas

cuya mono[o]tonía ejerce una tiranía sobre la inteligencia humana, privándola de vigor y dándole instintos fanáticos para ideas de vaga grandeza, Rusia es igualmente la madre del orgullo y la incultura, del fanatismo y del despotismo.

We say this about governments, not peoples.

The governments have been able to know very well the Russian policy and the targets it pursues for a hundred years and more.

Originating from Mongolian races, of their conquering nature, settled on the steppes

whose mono[o]-tony has a tyranny on human intelligence, depriving it of vigor and giving it fanatical instincts for ideas of vague grandeur, Russia is equally the mother of pride and lack of culture, of fanaticism and of despotism.

Мы говорим это о правительствах, а не о народах.

Правительства были в состоянии очень хорошо знать российскую политику и цели, которые она преследует на протяжении ста и более лет.

Происходившие от монгольских рас, по своей завоевательной природе, расселившиеся по степям

чья моно[о]тония имеет тиранию над человеческим умом, лишая его силы и давая ему фанатические инстинкты к идеям смутного величия, Россия является в равной степени матерью гордыни и бескультурья, фанатизма и деспотизма.

Frumosul e înlocuit prin măreţ, precum colinele undoiate şi munţii cu dumbrăvi a ţărilor apusene sînt acolo înlocuite prin şesuri fără de capăt.

În tendenţele de cucerire, în aşa-numitele misiuni istorice cari-şi caută marginile naturale nu e nimic dedesupt decît pur şi simplu neştiinţa şi gustul de spoliare.

În zadar caută un popor în întinderi teritoriale, în cuceriri, în războaie ceea ce-i lipseşte în chiar sufletul lui; sub nici o zonă din lume nu va găsi ceea ce Dumnezeu i-a refuzat sau mai bine zicînd ceea ce Dumnezeu a voit ca să fie rezultatul muncii a multe generaţii dedate la lucru.

Căci stă oare destoinicia unei naţii în vrun raport cu întinderea teritoriului pe care ea-l ocupă?

Es hermoso reemplazado por lo grandioso, como las colinas onduladas y las montañas boscosas de los países occidentales son reemplazadas por llanuras interminables.

En las tendencias de conquista, en las llamadas misiones históricas que buscan sus límites naturales, no hay nada debajo sino simplemente ignorancia y gusto por el despojo.

En vano busca un pueblo en extensiones territoriales, en conquistas, en guerras lo que le falta en su alma; bajo ninguna zona del mundo encontrará lo que Dios le ha negado o mejor dicho lo que Dios ha querido que sea el resultado del trabajo de muchas generaciones dedicadas al trabajo.

¿Tiene el destino de una nación alguna relación con la extensión del territorio que ocupa?

It's beautiful replaced by the grand, as the rolling hills and wooded mountains of the western countries are there replaced by endless plains.

In the tendencies of conquest, in the so-called historical missions that seek their natural limits, there is nothing underneath but simply ignorance and a taste for spoliation.

In vain, a people seeks in territorial expanses, in conquests, in wars what it lacks in its very soul; under no area of ​​the world will he find what God has refused him or rather what God willed to be the result of the work of many generations dedicated to work.

For does the destiny of a nation have any relation to the extent of the territory it occupies?

Это красиво заменены величественными, как холмы и лесистые горы западных стран заменены бескрайними равнинами.

В завоевательных тенденциях, в т.н.

исторические миссии, которые ищут свои естественные пределы, за которыми нет ничего, кроме простого невежества и вкуса к грабежу.

Напрасно народ ищет в территориальных просторах, в завоеваниях, в войнах то, чего ему недостает в самой душе его; ни в одной области мира он не найдет того, в чем Бог отказал ему или, скорее, того, что Бог пожелал стать результатом работы многих поколений, посвященных работе.

Ибо имеет ли судьба нации какое-либо отношение к размерам территории, которую она занимает?

Mica Veneţie era odată o putere mare europeană prin cultura ei intensivă, prin arte, prin industrie, prin judecata sănătoasă a aristocraţiei ei.

Dar toate aceste condiţii de mărire erau cîştigate prin muncă îndelungată, deprinderea şi priceperea se moştenea apoi din neam în neam, încît chiar astăzi ciceronii veneţieni au păstrat mai mult gust în judecarea tablourilor decum au mulţi profesori de estetică.

Un rol analog l-a avut Olanda în istorie, şi astăzi încă sînt state mici care se bucură de-o înflorire estraordinară; pe un pămînt de mică întindere se află mai multe averi decît în Rusia întreagă. Astfel sîntem aproape siguri că în cumpăna economică Rusia, cîtu-i de mare, trage mai uşor decît mica Belgie.

La Pequeña Venecia fue una vez una gran potencia europea a través de su cultura intensiva, a través de las artes, a través de la industria, a través del buen juicio de su aristocracia.

Pero todas estas condiciones de crecimiento se ganaron a través de un largo trabajo, la habilidad y la habilidad se heredaron de generación en generación, de modo que incluso hoy en día los ciceroni venecianos han conservado más gusto para juzgar pinturas que muchos profesores de estética.

Los Países Bajos desempeñaron un papel similar en la historia, y hoy en día todavía hay pequeños estados que disfrutan de un florecimiento extraordinario; hay más riquezas en un pequeño pedazo de tierra que en toda Rusia. Así, estamos casi seguros de que en la balanza económica Rusia, por grande que sea, tira más fácilmente que la pequeña Bélgica.

Little Venice was once a great European power through its intensive culture, through arts, through industry, through the sound judgment of its aristocracy.

But all these conditions of growth were earned through long work, the skill and skill were then inherited from generation to generation, so that even today the Venetian ciceroni have retained more taste in judging paintings than many professors of aesthetics.

A similar role was played by the Netherlands in history, and today there are still small states that enjoy an extraordinary flourishing; there are more riches on a small piece of land than in the whole of Russia. Thus, we are almost certain that in the economic balance Russia, as big as it is, pulls easier than little Belgium.

Маленькая Венеция когда-то была великой европейской державой благодаря своей интенсивной культуре, искусству, промышленности, здравому смыслу своей аристократии.

Но все эти условия роста были заработаны долгим трудом, мастерство и мастерство затем передавались по наследству из поколения в поколение, так что и сегодня венецианские цицероны сохранили больше вкуса в суждении о картинах, чем многие профессора эстетики.

Аналогичную роль в истории играли Нидерланды, и сегодня есть еще небольшие государства, переживающие необычайный расцвет; на маленьком клочке земли богатств больше, чем во всей России. Таким образом, мы почти уверены, что в экономическом балансе Россия, какой бы большой она ни была, тянет легче, чем маленькая Бельгия.

De aceea ni se pare că din nefericire ruşii sînt sub dominarea unui desert sufletesc, a unui urît care-i face să caute în cuceriri ceea ce n-au înlăuntrul lor.

Nouă ni se pare că cercurile culte, în loc de a stăvili acest horror vacui, în loc de a-l împlea prin muncă şi cultură, îl sumuţă contra Europei, pe care o numesc îmbătrînită şi enervată, coaptă pentru a cădea întreagă sub dominaţie rusească.

Por eso nos parece que, por desgracia, los rusos están bajo el dominio de un desierto del alma, de un odio que les hace buscar en las conquistas lo que no llevan dentro.

Nos parece que los círculos cultos, en lugar de detener este horror vacío, en lugar de llenarlo de trabajo y de cultura, lo oponen a Europa, a la que llaman vieja y enojada, madura para caer completamente bajo la dominación rusa.

That is why it seems to us that, unfortunately, the Russians are under the domination of a soul desert, of a hatred that makes them seek in conquests what they do not have within them.

It seems to us that the cultured circles, instead of stopping this empty horror, instead of filling it with work and culture, are pitting it against Europe, which they call old and angry, ripe to fall completely under Russian domination.

Вот почему нам кажется, что, к сожалению, русские находятся во власти душевной пустыни, ненависти, заставляющей их искать в завоеваниях то, чего нет в них самих.

Нам кажется, что культурные круги, вместо того, чтобы остановить этот пустой ужас, вместо того, чтобы наполнить его работой и культурой, противопоставляют его Европе, которую они называют старой и злой, созревшей, чтобы полностью подпасть под русское господство.

Europa le pare astăzi în starea în care era Bizanţul la apariţiunea un[ui] neam asemenea mongolic, a turcilor.

În locul civilizaţiei grece înflorit-au în Bizanţ o cultură turcească? Deloc. Tocmai aşa nu va înflori o cultură moscovită pe pămînturile supuse ruşilor, pentru că lipseşte rădăcina subiectivă a unei asemenea culturi.

În Rusia chiar miezul culturii e în Ingermanland şi în cele trei provinţii baltice, în mînele şi capetele a poate două sute de mii de oameni de origine germană, pe cînd populaţiile străvechi a acelor provinţii, leţii, livii, crevinii şi cum [î]i mai cheamă, nu se vor fi aflînd cu mult mai sus decum îi va fi găsit episcopul Albrecht la a[nul] 1200.

Europa les parece hoy en el estado en que se encontraba Bizancio cuando apareció una nación parecida a los mongoles, los turcos.

¿Floreció una cultura turca en Bizancio en lugar de la civilización griega? De nada. Así no florecerá una cultura moscovita en las tierras sujetas a los rusos, porque falta la raíz subjetiva de tal cultura.

En Rusia, el núcleo mismo de la cultura está en Ingermanland y en las tres provincias bálticas, en manos y cabezas de quizás doscientas mil personas de origen alemán, mientras que las antiguas poblaciones de esas provincias, los Leti, los Livs, los Crevins y es más, no serán mucho más altos que los que el obispo Albrecht los habrá encontrado en el año 1200.

Europe seems to them today in the state in which Byzantium was at the appearance of a Mongol-like nation, the Turks.

Did a Turkish culture flourish in Byzantium instead of the Greek civilization? Not at all. Just like that, a Muscovite culture will not flourish on the lands subject to the Russians, because the subjective root of such a culture is missing.

In Russia, the very core of culture is in Ingermanland and in the three Baltic provinces, in the hands and heads of perhaps two hundred thousand people of German origin, while the ancient populations of those provinces, the Leti, the Livs, the Crevins and the like more, they will not be much higher than Bishop Albrecht will have found them in the year 1200.

Европа представляется им сегодня в том состоянии, в котором находилась Византия при появлении монголоподобного народа, тюрков.

В Византии вместо греческой цивилизации расцвела тюркская культура? Нисколько. Точно так же московская культура не будет процветать на землях, подвластных русским, ибо отсутствует субъективный корень такой культуры.

В России самое ядро ​​культуры находится в Ингерманландии и в трех прибалтийских губерниях, в руках и головах, быть может, двухсот тысяч человек немецкого происхождения, тогда как древнее население этих губерний, лети, ливы, кревены и и тому подобное, они будут ненамного выше, чем их нашел епископ Альбрехт в 1200 году.

Astfel misiunea istorică de care se face atîta vorbă nu-i o misiune care-şi are originea în afară, ea e rezultatul unui gol sufletesc, a unei barbarii spoite cu frac şi mănuşi, a unui deşert care, de-ar stăpîni pămîntul, tot nu s-ar umple.

Así, la misión histórica de la que tanto se habla no es una misión que tenga su origen fuera, es el resultado de un vacío del alma, de una barbarie vestida de frac y guantes, de un desierto que, aunque gobernara la tierra, no se llenaría.

Thus, the historical mission that is talked about so much is not a mission that has its origin outside, it is the result of a soul emptiness, of a barbarism dressed in a tailcoat and gloves, of a desert that, even if it ruled the earth, it would not fill.

Таким образом, та историческая миссия, о которой так много говорят, есть не миссия, имеющая свое происхождение извне, а результат душевной пустоты, варварства, одетого во фрак и перчатки, пустыни, которая, даже если и господствовала землю, она не наполняла.

Cerul deasupra-l schimbi, nu sufletul, marea trecînd-o.

Pot să treacă şi Dunărea şi Carpaţii şi Adrianopol, să ia Roma veche, precum ameninţă pe cea nouă, pot să presure Europa întreagă cu cenuşă şi cadavre, nu se va naşte din milioanele de oameni nici un Rafael, nici un Bethoven, nici un Kant, ba tocmai lipsa unor asemenea spirite de adîncă înţelepciune şi de un adînc sentiment pentru bunurile ce înnobilează omenirea este cauza acelui gol sufletesc care-şi caută compensaţie în glorii sîngeroase şi în cuceriri.

El cielo sobre ti cambia, no el alma, el mar lo pasa.

También pueden cruzar el Danubio y los Cárpatos y Adrianópolis, tomar la vieja Roma como una amenaza para la nueva, pueden cubrir toda Europa con cenizas y cadáveres, de los millones de personas no nacerá ningún Rafael, ningún Beethoven, ningún Kant. , precisamente la falta de tales espíritus de profunda sabiduría y profundo sentimiento por los bienes que ennoblecen a la humanidad es la causa de ese vacío del alma que busca compensación en sangrientas glorias y conquistas.

The sky above you change, not the soul, the sea passing it.

They can also cross the Danube and the Carpathians and Adrianople, take old Rome as a threat to the new, they can cover the whole of Europe with ashes and corpses, no Raphael, no Beethoven, no Kant will be born from the millions of people , precisely the lack of such spirits of deep wisdom and a deep feeling for the goods that ennoble humanity is the cause of that soul emptiness that seeks compensation in bloody glories and conquests.

Меняется небо над тобой, не душа, а море, проходящее мимо. Они же могут переплыть Дунай и Карпаты и Адрианополь, старый Рим принять как угрозу новому, могут всю Европу засыпать пеплом и трупами, из миллионов людей не родится ни Рафаэль, ни Бетховен, ни Кант , именно отсутствие у таких духов глубокой мудрости и глубокого чувства к благам, облагораживающим человечество, и есть причина той душевной пустоты, которая ищет возмещения в кровавых славах и завоеваниях.

De mult, dar mai cu seamă de o sută cincizeci de ani încoace, ţinta cuceririlor ruseşti sînt ţările răsăritene ale Europei. Nu mai vorbim despre cuvîntul d-lui Aksalvof, care vede întinzîndu-se panslavismul în miezul Europei, în ţările coroanei habsburgice pînă la Marea Adriatică.

C-un cuvînt în loc de-a desfăşura activitatea înlăuntru, ochii vecinului nostru sînt pironiţi cu flămîngiune asupra Apusului, cercurile culte umplu golul sufletesc cu fantasmagoria unui imperiu care ar ajunge de la Sibir pînă sub zidurile Veneţiei şi apoi mai departe... tot mai departe.

Durante mucho tiempo, pero especialmente desde hace ciento cincuenta años, el objetivo de las conquistas rusas son los países del este de Europa. No estamos hablando de las palabras del Sr. Aksalvof, que ve el paneslavismo extendiéndose en el corazón de Europa, en los países de la corona de los Habsburgo hasta el Mar Adriático.

Con una palabra, en lugar de realizar la actividad interior, los ojos de nuestro prójimo se fijan llameantemente en Occidente, los círculos cultos llenan el vacío del alma con la fantasmagoría de un imperio que llegaría desde Siberia hasta los muros de Venecia y más allá ... todo Más allá.

For a long time, but especially for one hundred and fifty years, the target of Russian conquests are the eastern countries of Europe. We are not talking about the word of Mr. Aksalvof, who sees pan-Slavism spreading in the heart of Europe, in the countries of the Habsburg crown up to the Adriatic Sea.

With a word, instead of carrying out the activity inside, our neighbor's eyes are flamingly fixed on the West, cultured circles fill the void of the soul with the phantasmagoria of an empire that would reach from Siberia to under the walls of Venice and then beyond... all Further.

С давних пор, а особенно с тех пор, как полторы сотни лет назад, целью русских завоеваний являются восточные страны Европы. Мы не говорим о словах г-на Аксалвофа, который видит распространение панславизма в сердце Европы, в странах габсбургской короны до Адриатического моря.

Словом, вместо того, чтобы осуществлять деятельность внутри, взоры нашего соседа пламенно устремлены на Запад, культурные круги заполняют пустоту души фантасмагорией империи, которая простиралась бы от Сибири до стен Венеции и дальше ... все Далее.

Şi această misiune tainică o împlinesc apoi diplomaţii şi baionetele. Existe testamentul lui Petru cel Mare sau nu existe, el există în capetele a mii de oameni visători cari dau tonul în Rusia.

Y esta misión secreta la cumplen luego diplomáticos y bayonetas. Ya sea que el testamento de Pedro el Grande exista o no, existe en la cabeza de miles de soñadores que marcan la pauta en Rusia.

And this secret mission is then fulfilled by diplomats and bayonets. Whether the testament of Peter the Great exists or not, it exists in the heads of thousands of dreamers who set the tone in Russia.

И эту секретную миссию затем выполняют дипломаты и штыки. Существует ли завещание Петра Великого или нет, оно существует в головах тысяч мечтателей, задающих тон в России.

Războiul a fost declarat Porţii pentru a elibera pe creştini — în formă ― în fond însă pentru a cuceri întreg Imperiul otoman într-un mod care să poată fi înghiţit, mai de voie, mai de nevoie, de Europa.

După Turcia urmează Imperiul habsburgic, după dînsul cine mai ştie cine. Scopul fictiv al războiului şi scopul adevărat sînt diametral opuse.

Astfel se dăruie un regat splendid celui mai neînsemnat popor din Peninsula Balcanică, bulgarilor.

La guerra fue declarada a la Puerta para liberar a los cristianos, en la forma, pero en esencia para conquistar todo el Imperio Otomano de una manera que pudiera ser absorbida, más de buena gana, más por necesidad, por Europa.

Después de Turquía viene el Imperio de los Habsburgo, después de él quién sabe quién más. El propósito ficticio de la guerra y el verdadero propósito son diametralmente opuestos.

Así se entrega un reino espléndido al pueblo más insignificante de la Península Balcánica, los búlgaros.

The war was declared against the Porte in order to free the Christians - in form - but in essence to conquer the entire Ottoman Empire in a way that could be swallowed up, more willingly, more by necessity, by Europe.

After Turkey comes the Habsburg Empire, after him who knows who else. The fictitious purpose of war and the true purpose are diametrically opposed.

Thus a splendid kingdom is given to the most insignificant people of the Balkan Peninsula, the Bulgarians.

Война была объявлена ​​Порте, чтобы освободить христиан - по форме, - но по существу, чтобы завоевать всю Османскую империю таким образом, чтобы она могла быть поглощена, более охотно, более по необходимости, Европой. После Турции идет империя Габсбургов, после него кто знает кто еще. Фиктивная цель войны и истинная цель диаметрально противоположны.

Так дается прекрасное царство самому ничтожному народу Балканского полуострова, болгарам.

Se stabileşte în Tratatul de la San-Stefano independenţa României şi c-un rînd după aceea se stabileşte c-un al treilea, fără de noi, dreptul de a-şi trece trupele prin ţara noastră, de a o ocupa cu alte cuvinte doi ani de zile. Doi ani — văzînd şi făcînd ― s-ar preface apoi în zece şi în o sută, pentru că splendidul regat bulgar e plăsmuit aşa de frumos pentru ca să rămîie proprietatea ohavnică rusească.

En el Tratado de San Stefano se establece la independencia de Rumanía, y un tercero después, un tercero, sin nosotros, establece el derecho a pasar sus tropas por nuestro país, a ocuparlo, es decir, durante dos años días. Dos años -ver y hacer- se convertirían entonces en diez y cien, porque el espléndido reino búlgaro está muy bien formado para que permanezca la propiedad rusa de Ohavnic.

In the Treaty of San Stefano, Romania's independence is established, and a third after that, a third one, without us, establishes the right to pass its troops through our country, to occupy it, in other words, for two years days. Two years - seeing and doing - would then turn into ten and a hundred, because the splendid Bulgarian kingdom is so beautifully shaped for the Russian Ohavnic property to remain.

В Сан-Стефанском договоре устанавливается независимость Румынии, а третий после этого, третий, без нас, устанавливает право проводить свои войска через нашу страну, оккупировать ее, другими словами, на два года дней. Два года — увидеть и сделать — превратятся тогда в десять и в сто, потому что великолепное Болгарское царство так красиво устроено, чтобы осталось русское Огавническое имение.

Se stabileşte principiul ca Basarabia să fie cedată prin liberă învoială, ceea ce presupune că sîntem în drept de a o ceda sau de a n-o ceda. Ne hotărîm de a n-o ceda şi Rusia a ocupat-o astăzi pe deplin.

Se establece el principio de que Besarabia debe ser cedida por libre albedrío, lo que implica que tenemos derecho a cederla o no cederla. Decidimos no renunciar a ella y hoy Rusia la ha ocupado por completo.

The principle is established that Bessarabia should be ceded by free will, which implies that we have the right to cede it or not to cede it. We decided not to give it up and Russia has fully occupied it today.

Устанавливается принцип добровольной уступки Бессарабии, из чего следует, что мы имеем право уступать ее или не уступать. Мы решили его не отдавать, и сегодня Россия его полностью оккупировала.

În fine, susţiind dreptul nostru, vedem ivindu-se colţii prieteşugului. Bucureştii sînt împresuraţi de trupe, în Vlașca cazacii îşi bat joc de populaţie dînd oamenii afară din case, trenurile noastre cu muniţiuni sînt oprite în drum, c-un cuvînt Rusia a început a întrebuinţa mijloacele ci civilizatrice pentru a ne intimida.

Finalmente, defendiendo nuestra derecha, vemos emerger los colmillos del amigo. Bucarest está rodeada de tropas, en Vlaşca los cosacos se burlan de la población echando a la gente de sus casas, nuestros trenes de municiones se detienen en el camino, en una palabra, Rusia ha comenzado a utilizar medios civilizatorios para intimidarnos.

Finally, upholding our right, we see the fangs of the friend emerging. Bucharest is surrounded by troops, in Vlaşca the Cossacks make fun of the population by kicking people out of their houses, our ammunition trains are stopped on the way, in a word, Russia has started using civilizing means to intimidate us.

Наконец, отстаивая свое право, мы видим, как появляются клыки друга. Бухарест окружен войсками, во Влашке казаки издеваются над населением, выгоняя людей из домов, наши эшелоны с боеприпасами останавливают в пути, словом, Россия начала нас цивилизованно запугивать.

Nu deprindem frica şi pace bună.

Teamă ne e numai ca Imperiul habsburgic să nu cadă la învoială cu Rusia, căci despre Anglia nu e vorbă. Ea este în stare a ţinea război pînă ce Rusia-si va fi zvîrlit în vînt cea din urmă rublă metalică.

Dar contele Andrassy a făcut propuneri de împărţeală şi aceste propuneri prefac înţelegerea în complicitate şi complicitatea cu Rusia e tot[dea]una fatală.

No aprendemos el miedo y la buena paz.

Solo tememos que el Imperio de los Habsburgo no se enamore de Rusia, porque no estamos hablando de Inglaterra. Es capaz de hacer la guerra hasta que Rusia haya tirado su último rublo metálico.

Pero el conde Andrassy hizo propuestas de partición y estas propuestas convierten la comprensión en complicidad, y la complicidad con Rusia sigue siendo fatal.

We do not learn fear and good peace.

We are only afraid that the Habsburg Empire will not fall in love with Russia, because we are not talking about England. It is capable of waging war until Russia has thrown away its last metallic ruble.

But Count Andrassy made proposals for partition and these proposals turn understanding into complicity, and complicity with Russia is still fatal.

Мы не учимся страху и доброму миру.

Мы только боимся, что империя Габсбургов не полюбит Россию, ведь речь не об Англии. Она способна вести войну, пока Россия не выбросит свой последний металлический рубль.

Но граф Андраши внес предложения о разделе, и эти предложения превращают понимание в соучастие, а соучастие с Россией по-прежнему фатально.

N-avem nevoie a pomeni exemplul nostru. Oamenii fără simţ istoric, liberalii consmopoliţi c-un foarte incolor sentiment de patrie s-au dat în apele Rusiei şi a declarat un război care ne-a costat mii de suflete viteze, zeci de milioane şi poate o provincie.

Zicem poate, pentru că Europa e interesată ca si noi ÎN cestiune. Se poate ca Rusiei să i se întîmple soarta pe care ne-o pregăteşte nouă.

(4.376 bytes)

No necesitamos mencionar nuestro ejemplo. Gente sin sentido de la historia, liberales con un sentido de la patria muy descolorido, se metieron a las aguas de Rusia y declararon una guerra que nos costó miles de almas, decenas de millones y tal vez una provincia.

Decimos tal vez, porque Europa está interesada como nosotros EN el asunto. Es posible que Rusia sufra el destino que nos está preparando.

We do not need to mention our example. People with no sense of history, liberals with a very colorless sense of homeland, went into the waters of Russia and declared a war that cost us thousands of souls, tens of millions and maybe a province.

We say maybe, because Europe is interested like us IN the matter. It is possible that Russia will suffer the fate that it is preparing for us.

Нам не нужно упоминать наш пример. Люди без чувства истории, либералы с очень бесцветным чувством родины, вошли в воды России и объявили войну, которая стоила нам тысяч душ, десятков миллионов и, может быть, провинции.

Мы говорим «может быть», потому что Европа, как и мы, заинтересована в этом вопросе. Не исключено, что Россию постигнет та участь, которую она нам готовит.

Guvernul a ales o politică pe care o aprobăm ca directivă, deşi-l găsim foarte inept pentru a o executa. Guvernul liberal a intrat în iţele Rusiei şi e prea angajat, încît vecinii se găsesc în drept de a se rosti nediplomatic faţă de cei ce reprezintă ţara, coroana ei şi pe augustul purtător. Aducem aminte convorbirile dintre principele Gorciacof şi generalul Ioan Ghica, care convorbiri aveau un aer deja neînmănuşat.

Nu mai vorbim de altele şi mai rele, dar destul că, în momentul în care Gorciacof se răsteşte, cazacul pradă în Vlaşca.

Răstirile diplomatului se traduc în acte de brutalitate cînd ajung în rîndurile din urmă.

Deşi nu s-a născut încă rusul care să fie în stare a ne insufla frică, grijă tot ne inspiră, ba putem zice siguranţa că ne aşteaptă vremi grele. Despre biruinţa cauzei drepte nu ne îndoim, precum nu ne îndoim că, oricare ar fi curentul ce se mişcă în contra civilizatiei, el trebuie să fie nimicit cu vremea. Dar acea vreme e adesea foarte departe.

Deviza noastră este : a nu spera nimic şi a nu ne teme de nimic. Nesperînd nimic, n-avem nevoie de a ne mai încrede în alţii precum ne-am încrezut, ci numai în noi înşine şi în aceia care sînt nevoiţi să ţie cu noi; netemîndu-ne de nimic, n-avem nevoie de a implora, generozitatea în locuri unde ea e plantă exotică.

[7 aprilie 1878]

(1.315 bytes)

El gobierno ha optado por una política que aprobamos como directiva, aunque nos parece muy inepto ejecutarla. El gobierno liberal ha entrado en las filas de Rusia y está demasiado comprometido, por lo que los vecinos se encuentran en el derecho de hablar sin diplomacia hacia quienes representan al país, su corona y el augusto portador. Recordamos las conversaciones entre el Príncipe Gorciacof y el General Ioan Ghica, conversaciones que ya tenían un aire casual.

No hablemos de otros y peores, pero basta de que, en el momento en que irrumpe Gorciacof, los cosacos saquean Vlaşca.

Las declaraciones del diplomático se traducen en actos de brutalidad cuando llegan a las últimas filas.

Aunque todavía no ha nacido el ruso que será capaz de inspirarnos miedo, todavía nos inspira cuidado, y podemos decir con certeza que nos esperan tiempos difíciles. No dudamos de la victoria de la causa justa, como no dudamos de que, sea cual sea la corriente que se mueva en contra

civilización, debe ser destruido a tiempo. Pero ese momento suele estar muy lejos.

Nuestro lema es: no esperes nada y no temas nada. Sin esperar nada, ya no necesitamos confiar en los demás como confiábamos, sino sólo en nosotros mismos y en aquellos que están obligados a estar con nosotros; sin temor a nada, no hay que rogar, generosidad en los lugares donde es una planta exótica.

[7 de abril de 1878]

The government has chosen a policy that we approve as a directive, although we find it very inept to execute it. The liberal government has entered into the ranks of Russia and is too engaged, so that the neighbors find themselves entitled to speak undiplomatically towards those who represent the country, its crown and the august bearer. We recall the conversations between Prince Gorciacof and General Ioan Ghica, which conversations already had a casual air.

Let's not talk about others and worse, but enough that, at the moment Gorciacof breaks out, the Cossack loots in Vlaşca.

The diplomat's statements translate into acts of brutality when they reach the back ranks.

Although the Russian has not yet been born who will be able to inspire us with fear, he still inspires us with care, and we can say with certainty that difficult times await us. We do not doubt the victory of the just cause, just as we do not doubt that, whatever the current that moves against

civilization, he must be destroyed in time. But that time is often very far away.

Our motto is: hope for nothing and fear nothing. Hoping for nothing, we no longer need to trust in others as we trusted, but only in ourselves and in those who are forced to be with us; fearing nothing, we need not beg, generosity in places where it is an exotic plant.

[7 April 1878]

Правительство избрало политику, которую мы одобряем как директиву, хотя и находим ее очень неумелой в исполнении. Либеральное правительство вступило в ряды России и слишком привержено делу, так что соседи оказываются в праве говорить недипломатично по отношению к тем, кто представляет страну, ее венец и августейшего знаменосца. Мы вспоминаем разговоры между князем Горчаковым и генералом Иоанном Гикой, которые уже носили непринужденный характер.

Не будем говорить о других и хуже, но достаточно того, что в момент вырывания Горчакова казак мародерствует во Влашке.

Заявления дипломата переходят в акты жестокости, когда доходят до последних рядов.

Хотя еще не родился тот русский, который сможет внушать нам страх, он все же внушает нам заботу, и можно с уверенностью сказать, что нас ждут трудные времена. Мы не сомневаемся в победе правого дела, как не сомневаемся и в том, какое бы течение ни двигалось против

цивилизации, он должен быть уничтожен вовремя. Но это время часто очень далеко.

Наш девиз: ни на что не надеяться и ничего не бояться. Ни на что не надеясь, нам уже не нужно доверять другим, как мы доверяли, а только самим себе и тем, кто вынужден быть с нами; ничего не опасаясь, нам не нужно просить, щедрость в местах, где это экзотическое растение.

[7 апреля 1878 г.]

Va urma!

¡Seguirá!

Will follow!

Последует!