Космос и простота

Космос и простота.

Авторская версия. 

(справочно: с 23 июля 2012 совместно с соавтором Антоном Ястребовым вышел в свет существенно переработанный 2-ой вариант КиП-а. 

См. http://proza.ru/2012/07/23/599 , а также http://proza.ru/2012/07/23/603 , http://avtor.in/page-id-51040.html и последующие главы). Но сразу признаюсь, что основной изюминки, заведшей меня на написание данного фантастического романа, там не будет. А именно - теории нейронных связей. У большинства данная моя вольная фантазия-теория, скорее всего, не найдет аналогичного отображения, но именно эта идея лежала в основе моего вовлечения в процесс написания КиП-а. Впрочем, требовать от читателя чтения двух объемных вариантов - это перебор, тем более, что в соавторстве с Антоном на свет появилось много иных, не менее интересных идей и глав. Но основное отличие данной авторской версии и совместной с Антоном версии заключено в том, что Соавтор существенно охудожественил роман, ибо талант, как известно, он и в Африке талант. :)) ).

      * * *

Посадка была экстренной, но прошла успешно. Так, как и полагалось технике в начале двадцать шестого века. Подобное с кораблями уже бывало и не раз, когда внезапный метеоритный поток, непросчитываемый  заранее из-за своих маленьких, по астрологическим представлениям, размеров, пробивал сразу несколько двигателей, а то и уносил человеческие жизни. Но первое обычно беспокоило больше. Человеческие тела представляли невосполнимую утрату в очень редких случаях, в то время как ремонт двигателей требовал гораздо большего приложения сил и технической помощи извне. Она обычно приходила, но позднее. В зависимости от расстояния и удаленности ближаших кораблей. Вот и сейчас, после того как согласно штатной инструкции были посланы соответствующие зашифрованные сигналы на Землю и Клео-2, ждать высвобождения «Протеросу» предстояло не менее полугода, по земным меркам, прежде чем прибудет соответствующий эвакуатор. 

Один член экипажа, кстати, сразу же вышел из строя, когда эти малого пошиба метеоритики сыпанули своим многотысячным потоком, повредив сразу пять из восьми плазмотрубин. Нэрт даже не понял как погиб. Это произошло мгновенно. Но в  более укрепленной лаборатории в разных местах лежали два его замороженных клона, и теперь стоял лишь вопрос времени, сколько времени потребуется, чтобы из уже готовой массы воссоздать годного и  смышленого  бойца-командира. Нэрт-2 , конечно же, не будет идеальной копией своего предшественника, но программа ускоренного обучения и формирования его нейронных связей, короче говоря, мозга, подразумевала, что различия будут крайне небольшими. Методики обучения таких живых копий уже третье столетие  всё успешнее и быстрее воплощались поредевшим человечеством, а процент забраковки составлял всего лишь десятую долю процента. Именно для этих маловероятных ситуаций по воссозданию и был рекомендован и введен в принцип метод второй резервной копии, так что в данном случае можно было не сомневаться, что через квартал-полтора Нэрт-2 всё-таки будет полноценной штатной единицей, ничуть не уступающей исходному оригиналу. 

Помимо дюжины функционирующих, а не выключенных, роботов на борту в живых осталось еще два человека. Один – Кавс - был, как и Нэрт, типичным бойцом, умеющим думать и действовать в рамках полученных и заложенных изначально знаний и соответствующих приказов. У него тоже имелось два анабиозных клона, согласно уже почти двухсотлетней директиве № 15236. Возраст Кавса был условен, ибо он тоже был получен искусственным путем интеллектуального клонирования. Года на 22-23 – так он тянул со стороны. Плечистый, натренированный и безотказный боец, знающий Устав и много чего умеющий делать. Всем сердцем, работающим практически без сбоев,  Кавс ненавидел иберколов, в любую секунду будучи готовым положить за дело Конфедерации свою жизнь. Но его мозги были заточены под войну, и редко когда приводился случай, чтобы он задавал более сложные вопросы своему прямому начальнику - профессору Адаму Коху. Последний был намного более весомой и значимой человеческой персоной. Классически родившимся, то есть не от искусственного оплодотворения яйцеклетки и сперматозоида неклонированных никогда людей, а от матери – неизвестной ему женщины, полноценно его выносившей, но не воспитывавшей своего ребенка ни месяца. То есть всё-таки Кох вышел на свет естественным способом и  в человеческой среде. Надо, конечно же, принимать во внимание, что в дальнейшем профессор рос  в сугубо мужских условиях и, хотя так и не познал материнской любви и ласки,  но всё же получил  определенное и качественное воспитание, и был из элиты, каковая всё еще оставалась на Земле и частично на Клео-2. К тому же, не зная, что такое материнство, трудно было огорчаться своему автоматическому спартанству, начатому им без спроса или разрешения с первого же дня жизни.

Целью их недалекого, по земным меркам, путешествия было изучение ряда планет в Галактике Зетта на пригодность для последующей колонизации и создания там атмосферы. В семи различных местах они делали остановки, зависая основным кораблем на орбите, а более мелкими – спускаясь на планеты, брали анализы почвы, замеряли перепады дневных и ночных температур и совершали много чего в таких случаях полагающегося и разумеющегося. Обычная научная экспедиция средней величины. Бойцы или роботы в таких случаях не помогали – слишком узконаправленным был поток их мыслей. Воевать – это было для них намного проще, чем думать и по непонятно как возникающим  догадкам делать важные выводы. У Адама, в отличие от Кавса и Нэрта, не было клона. Воссоздать все цепочки его нейронных связей было невозможно по определению, для этого требовалось индивидуальное и многолетнее воспитание и образование, всё равно не дающее совпадения с исходным оригиналом. Поэтому на Земле и оставался последний золотой миллион, живший преимущественно на поверхности, хотя имелись и предпочитавшие подземные бункера. Там и рождались таким полу-обделенным путем, как Адам, последние магикане, получавшие усиленные знания и обучаемые думать более объемно и широко. Кох не был самым из самых, а иначе бы он никуда не летал, а оставался на Земле, среди касты самых важных и  привилегированных, но и Адама не обошли соответствующие его уровню развития тренинги, и он с радостью исполнял свой общегражданский долг. И даже сейчас, когда «Протерос» вынужден был всем своим миллионнотонным весом сделать полугодичный привал на этой условно пригодной планете, Кох и не думал уходить в сон. Его работа не зависела от родных земных стен. На борту корабля имелась отдельная капсула-лаборатория, где он мог продолжать анализировать полученные данные, строить модели колонизации, изучать полученные образцы. Задачами же Кавса и временно выведенного из строя Нэрта было обеспечивать условия, необходимые для исследований профессора, а также обеспечивать безопасность корабля и выполнять предписанные в таких ситуациях действия по охране и прочему жизне- и работообеспечению, без чего нельзя было обойтись. Кох даже не стал ничего приказывать Кавсу, тут же профессионально и быстро сориентировавшемуся в сложившемся положении. 

Согласно этому Уставу Кавс был обязан сделать сразу следующее: заняться маскировкой корабля, для чего в строй были введены все оставшиеся полсотни роботов; переместить из «Протероса» в безопасные места две из четырех мини-баз, способных перемещаться в пространстве наподобие вертолета, но гораздо более быстрее, а также извлечь и особо тщательно оберегать лабораторию; расставить специальное и следящее за пространством оборудование, чтобы быть готовым к приближению   иберколов. И Кавсу не было никакого дела до того, что в этой части Галактики последние вообще не были замечены. Устав и Инструкции велели действовать по-армейски четко и однозначно, и Кавс отменно исполнял свой долг. Роботы спешно варили в условиях повышенной предатмосферной разряженности основы для накрытия корабля защитным верхним маскировочным слоем. Обе мини-базы были перемещены в радиусе ста километров друг от друга и от корабля, а рядом с одной из них была аккуратно перемещена лаборатория, должная продолжать свою функциональность под руководством и практически в одиночку Кохом. 

И профессор не прекращал своих действий по анализу исходно полученного материала. На одной из планет был обнаружен своего рода рудник с разжиженным кордием, что уже само по себе было хорошим результатом проводимой экспедиции. Кроме того, еще имелось несколько десятков зарождающихся форм жизни, преимущественно бактерий, каковые Адаму предстояло изучить и оценить на предмет скорости формирования атмосферы в местах взятия проб. Работы было много, и Кох лишь изредка слушал отчеты Кавса о совершенном  за день объеме проделанного. К тому же на основном корабле располагался Главный Компьютер (ГК), сам по себе анализирующий поступающую в отчетах информацию каждой штатной единицы шатла. Так что профессору можно было не беспокоиться относительно своей реакции на действия Кавса – ГК всегда поправил бы его и дал более ценные замечания и указания. 

Через неделю роботы под руководством Кавса закончили первый этап – маскировку «Протероса», и, чтобы не простаивать в безделии, всё тот же Кавс разделил своих подопечных седьмой серии «полидронов» - роботов новейшего поколения -  на три группы и направил  изучать эту Кланду-Зет. Планета была перспективной, местами уже в дневное время шли  испарения вязкого вида воды, и всё это наглядно говорило о том, что при желании за сто-двести лет интенсивной колонизации здесь можно было бы получить допустимый состав атмосферы. Кавс перемещался в специальном скафандре, Кох тоже его имел, но лаборатория была герметичной, с двойной системой изоляции. Роботы же от отсутствия необходимого живым людям количества кислорода нисколько не страдали. Притяжение составляло порядка восьмидесяти пяти процентов земного, так что никаких поправок на особые условия гравитации можно было не принимать.

Профессор уже третью подряд неделю ковырялся со своими материалами, как неожиданно по внутреннему каналу связи вышел Кавс :

-Герхом Кох, это сержант Кавс. Третье звено в районе каньона Дельта Север обнаружило пульсацию волн Кейселя. Приборы выдали показатель ноль-пять.

Адам не сразу понял сообщение подчиненного, так как был слишком увлечен своими экспериментами. Раздражаясь поначалу, тем не менее, профессор быстро взял себя в руки и проанализировал услышанное. Ноль - пять? Здесь? Откуда? По меньшей мере, это было нереально. Но Кавс не умел шутить, роботы – тем более, и Кох это знал.

-Проверьте еще раз, а заодно изучите все пространство в радиусе километра. Вечером, Кавс,  зайдите ко мне и предоставьте съемку данных.

-Вас понял, Герхом. 

Профессор был явно заинтригован, но удивляться долго и проявлять нетерпение было не в его правилах, и вскоре ученый вернулся к отложенной работе.

 Кавс нисколько не исказил информацию. Роботы третьего звена вблизи ущелья этого каньона Дельта Север автоматически уловили своими встроенными датчиками волны Кейселя. На былом языке землян это означало наличие где-то поблизости сущностного сознания, как его было принято называть. Что-то живое пульсировало, то есть жило своим излучением, обнаруженным на Земле три века тому назад. Показатель «ноль-пять» явно свидетельствовал о живой природе источника, источника явно  не примитивного, то есть речь шла не об упрощенной органике, иногда лишь дотягивающей до двух десятых. Ментальный канал, открытый в давности этим самым Кейселем, был тем выше, чем значимее в иерархии живых существ стоял его обладатель. Человек по-прежнему оставался венцом природы, обгоняя в силе данного излучения и дельфинов, и всех остальных животных. Повинуясь приказу, роботы пошли внутрь фонящего Кейселем ущелья, но быстро уперлись в каменную стену. Адам посмотрел голографический видеоотчет еще раз. Ошибки быть не могло. Сразу дюжина полидронов не могла синхронно выдавать одинаковый показатель или ошибаться. Профессор не знал, что делать, и решил спокойно обдумать случившееся перед сном. 

 Но и к утру никаких идей и гипотез не возникло, а факт оставался фактом. ГК, уже получивший отчет сержанта, пока молчал, не зная, что посоветовать. Ситуация была нештатной. Кавс, как и положено, зафиксировал все действия вчерашнего дня в бортовой журнал-файл и стал ждать приказов или команд Герхома. В итоге Адам не додумался до ничего лучшего, как  дать приказ банально прорубать скалу в том месте, где были уловлены сигналы. Вернувшись к исполнению задач ученого, профессор, тем не менее, держал в голове своё любопытство относительно каньона и пойманных там волн. Но лишь к вечеру Кавс отрапортавался:

-Прошли пятнадцать метров. Сигнал вырос до ноль - пять и пять. Но по показаниям приборов толщина стены еще составляет около полусотни метров. В скале встречаются поры,  крайне мелкие, но сообщающиеся между собой. Материал прочный, похоже, искусственный. Именно поры и позволяют вышеназванным волнам исходить и давать своё улавливаемое значение, но не давая никаким приборам пройти сквозь своё хаотичное расположение.

Заниматься профессиональными горными работами было бы проще с мощными лазерорезами или импульсными пушками. Но их экспедиция не была заточена под такое. И без того имеющиеся лазерорезы среднего уровня мощности могли справиться со своими задачами, но только делали это медленно. Еще долгих трое суток пришлось ждать Адаму, прежде чем к середине четвертого светового дня не осталось каких-то три метра стены.  А показатель тем временем вырос уже до ноль-семь! Это уже откровенно поражало Коха, не знающего что и думать по этому поводу. И как бы не велели ему рекомендации  ГК оставаться на связи в лаборатории, но на пятый день пробивания скалы профессор сам облачился в гидроскафандр и стоял рядом с Кавсом и командой работающих полидронов. 

Наконец, стал виден проем. Он быстро разрастался, обнажая под лучами освещающих прожекторов глубокую и высокую пещеру. В центре неё сразу же был заметен метровый в диаметре цилиндр из прозрачного пластика или стекла. Формы были абсолютно правильные, что сразу же исключало его естественное природное образование. Кох почувствовал усилившееся любопытство. Что это? Кто успел побывать здесь, так глубоко запрятав свои следы? Но самое интересное – откуда тут такие мощные волны Кейселя, то есть, проще говоря, поток сознания? Профессор не признавался себе, что нервничает, но состояние его было уже именно таким. «Плохо, что я волнуюсь, - подумал Адам, - ведь если потом в записи сопоставят показатели работы моих органов в данный момент, то это нетрудно будет убедиться, что я не был спокоен. А впрочем… Какая разница?» 

Через полчаса проем два на три метра был окончательно пробит и подстраховочно укреплен. Это была пещера. Большая, безопасная на предмет обрушения, куполообразная. Явно не естественного происхождения, но профессор не был силен в изучении скал и оставил своё удивление без какой-либо углубленной фиксации. Прожектора высвечивали стоящий по центру цилиндр, а также несколько сводов самой пещеры. И лишь в одном направлении искусственный свет растворялся в темноте, где,  ныряя и  петляя, прослеживался какой-то непрекращавшийся дальнейший ход внутрь. Выставив на всякий случай там трех роботов, вооруженных импульсными автоматами-выжигателями, Кавс подошел первым к цилиндру, рассматривая при этом показатели датчика Кейселя, который он держал в руках. 

- Это здесь, Герхом.- Раздалось его уверенное заключение. – Ноль-девять. Можете проходить.

Кох  шагнул внутрь и сразу же направился к предмету своего любопытства. Цилиндр был из неорганического стекла, очень прочного и прозрачного. Такое уже давно производилось на Земле, хорошо держало огонь и гравитационные удары, изготавливалось при очень высокой температуре, а после заливки затвердевало за несколько минут. Будучи метровым в диаметре, по высоте цилиндр был вдвое выше, таким образом весив порядка тонны, а то и более. В центре предмета  была заметна небольшая замутненная область сероватого отлива, и было невозможно понять, что за ней находится. О каких-либо работах на месте речи не шло, так что пришлось Кавсу  по рации, если так можно было назвать их систему внутренней связи, вызывать пару полидронов с гидроносилками на антигравитационной тяге. 

Уже затем, очень осторожно и медленно, полдюжины роботов наклонили цилиндр на бок и понесли, формально придерживая, а на деле лишь направляя, носилки к лаборатории профессора. Никаких очагов чужеродных микроорганизмов приборы не показывали, радиационный и прочие фоны были в полной норме, так что Кох не выходил за рамки своих полномочий, отдав соответствующий приказ на транспортировку и последующее изучение странного груза. Через час цилиндр уже был в лаборатории, и всё те же шесть роботов спокойно и безэмоционально стояли в ожидании команд Герхома. Кавсу дано было задание на завтра: в сопровождении двух десятков вооруженных механических слуг отправиться на дальнейшее изучение пещеры, захватив для этих целей специальные тросы и крепления, а также приборы типа видеозмеи – ползающего по ровным поверхностям и в любых направлениях специального робота, сконструированного под трехметровой длины питона, только без отдельно выраженной головы и хвоста.  От ползучих тварей, как их когда-то называли на Земле, взят был механизм передвижения, но не больше. 

Согласно методике Адам еще раз отсканировал и проверил цилиндр на радиацию, герметичность, микроорганизмы и ряд характеристик. По-прежнему всё было в норме и по-прежнему радар Кейселя выдавал свои ноль-девять. Зато теперь Кох мог просветить серую зону цилиндра инфракрасным и гамма-нейтронным светом, таким образом сделав как бы рентген всего объекта и зафиксировав всё то, чего обычный человеческий взгляд был не способен заметить. Роботы находились возле лаборатории, способной их вместить, но профессор не любил присутствия посторонних, даже безвинных и послушных. Экран сканера-монитора в разных проекциях показывал содержимое цилиндра, но тот был пуст. Пока что пуст. Понимая, что по определению выдающий ноль-девять предмет не может быть абсолютно ничего не содержащим, Адам стал думать, как лучше начать изменять характеристики предмета, надеясь таким образом обнаружить искомые поля или ориентиры для дальнейшего продвижения своих действий. Вызвав роботов, Кох переместил цилиндр в термическую камеру, лишь немногим более превосходившую образец в размерах, а потом стал плавно поднимать температуру. Состав стекла был уже давно определен, и материал мог держать нагрев выше двух тысяч по Цельсию, хотя камера прогревалась до пяти. Ни две, ни три, ни четыре сотни градусов тепла не изменили картину неопределенности. Когда датчики температуры уже подходили к тысяче, в нейтронно-молекулярном спектре Кох наконец-таки обнаружил начавшиеся изменения. Внутри цилиндра стали вырисовываться разряженные линии-контуры, образовывающиеся штрихами-пустотами беловатого цвета, но пока еще не оформившиеся в какую-либо четкую картинку. Лишь при отметке в тысяча двести градусов Адам понял, что дальнейший нагрев не нужен и догадался, что в итоге вырисовывается перед ним. Картина была удивительная. 

Не сразу Кох узрел, что за проступившими контурами вырисовывается пространство, вместившее в себя сразу двух человек: мужчину и женщину. Женщина плотно прижалась грудью к груди мужчины, бывшего чуть повыше её ростом, и общая для двух фигур граница отделения двух тел от прочего высвечивала только теперь перед Адамом в виде основных линий-пунктиров. Словно сантиметровый просвет между их телами и прочим пространством огибал плотно обнявшуюся пару, но именно из-за объединения и переплетения этих двух фигур Адам не сразу  различил некий результирующий и общий объем. Теперь же, вглядываясь в проступившие очертания, Кох  окончательно разгадал объятие. Женщина свила руки на шее и затылке мужчины, а тот через её талию скрестил свои руки на её спине. Головы и тела обоих плотно прильнули друг к другу, а одна нога каждого была заключена между двух ног другого, образуя таким способом четыре вертикальные линии, разделяющиеся лишь ниже колен на отдельные и угадываемые силуэты. Никаких иных, внутренних очертаний не было, только разделяющая два тела от всего остального сантиметровая световая  граница. За исключением одного.

Самое интересное, как и предполагал изначально профессор, находилось за областью из сероватого отлива, ставшей при нагреве серебристого цвета. Некая прямая внутренняя линия такой же, как и общие контуры,  ширины находилась на уровне сердец обоих обнявшихся и составляла порядка двух дециметров в длине. Посередине неё шло цветовое разделение, напоминавшее радиальную заливку. От центра к верху (видимо, мужчине) линия наполнялась золотистым оттенком, а к низу (скорее всего, женщине) – металлическим.  И почти у самого окончания верха и низа этой двадцатисантиметровой линии прямой сканер вычерчивал по трехмиллиметровой  шестиконечной звездочке с очень закругленными углами и весьма  правильной формы. Кох догадался. Это, почти наверняка, были одни из первых встроенных прототипов тех чипов, каковые позднее у людей располагались на затылке, где шея переходит в позвоночник, и на которые регистрируется и записывается вся-вся история деятельности человека, будь то мысли или же ощущения. Уже более трех столетий прошло с того момента, как благодаря этим чипам, именуемых впоследствии внутренней копией или копирами, шли процессы сохранения бесценной индивидуальной информации, помогающие при клонировании максимально точно воссоздать образ хозяина. В зависимости от ценности человека с него несколько раз в год снималась вся полученная и пережитая чувствами и мыслями информация, записываемая на отдельные носители, и в случае  несчастных или непредвиденных случаев именно с них шло убыстренное воссоздание нейронных связей, то есть, попросту мозга человека. Абсолютного их воспроизводства, естественно, быть не могло, и для важных персон жизнь было нельзя полноценно повторить, но чем ниже был коэффициент интеллектуальности и развитости клонируемого, тем проще было добиться почти аналогичного воссоздания этих внутренних связей. Пара готовых клонов всегда имелась у каждого из людей, но всё-такки для разных целей. Те же Кавс и временно погибший Нэрт не представляли из себя какой-либо индивидуальной ценности сознания. Они были всего лишь бойцами, способных быстро усвоить правила Конфедерации, научиться основным наукам и умению командовать роботами. Им потому  и полагалось раз в три года, а не раз в квартал, дублировать себя на носитель, то есть создавать свою внутреннюю и  полноценную физическую копию. В случае выбытия из строя оставшемуся человечеству было не важно, что было с бойцом и каковы были его предшествующие внутренние переживания. Но помимо сканирования мозга, были гораздо более частые процедуры записи увиденного и услышанного, и высказанного. Эти ощущения были самыми простыми и уже много лет их запись шла на некоем автопилоте, считываясь гораздо более чаще, но лишь для того, чтобы сэкономить время и не заставлять человека что-либо повторять и воспроизводить по памяти. И бойцы каждую неделю на несколько минут подходили к пункту забора информации, где бы он ни располагался: на Земле или на корабле. Научные знания у этих Нэртов и Кавсов были минимальные, прав на установления социальных связей за ними не предусматривалось никаких, так что эта раз в три года проводимая с ними процедура полномасштабного резервного внутреннего копирования была по сути лишним процессом, но тем не менее узаконенным и подлежащим обязательному исполнению. Инструкция! Профессор же, нашпигованный очень многим и важным для человечества, не мог рисковать в случае непредвиденных обстоятельств потерей своих знаний, и должен был раз в три месяца сканироваться всё в той же лаборатории на специальном нейрокопире. Через неделю эту процедуру Адаму предстояло пройти снова. Но уже на корабле, поврежденном и замаскированном на этой Кланде-Зет.

Увидев один из первых прототипов человеческих регистраторов, Кох невольно улыбнулся, но мысли его всё-таки витали в другом месте, сводившемуся к вопросу: как теперь это извлечь и при помощи чего считать? Ломать или нарушать целостность цилиндра ему не хотелось. Пришлось выключить и прекратить процесс нагревания и идти к бортовому Ответчику, каковым и являлся Главным Компьютером, лишь для создания одушевленности называясь так - Ответчиком. Ответчик обладал также голографической способностью представать в виде головы человека, ведущего со спрашивающим обычную беседу и умеющего в надлежащем случае  на невидимом экране показывать картинки-ответы. Это было удобно, и вот уже более века этот формат Ответчика не менялся. Профессор на этот раз не стал визуализировать голограмму ГК, и долго думал, как сформулировать вопрос, прежде чем не прозвучало:

- Протэрос! Я хочу знать, как раньше выглядели чипы-фиксаторы и как их можно читать?

Ответчик вынужден был включиться голографически и начал прорисовывать объемными картинками всё, что знал на данную тему. Вначале шли совсем-совсем давние изобретения человечества, их Кох быстро просил пролистывать вперед. Вскоре мелькнула искомая картинка шестиконечной закругленной формы. 

- Стоп!- быстро сказал Адам. – Вот про этот вариант покрупнее, а информацию дай подетальнее.

- Хорошо, - спокойным и ровным тоном раздалось сразу со всех сторон-колонок. – Это чип-модель №2137, получившая своё имя по номеру года, в котором была выпущена. Расстояние между углами – три с половиной миллиметра, как и толщина. Изготовлена из подвида органического железа, имеет шесть областей запоминания, расположенных в каждом из углов, а также серединную часть, где находится центральный процессор, записывающий все мысли индивидуума, и область для фиксации особо специфических событий. Два канала из шести могли использоваться эпизодически, но речь идет  об обонянии-осязании и общем психо-эмоциональном состоянии. Информация из соответствующих эпицентров ощущений поступает по нейронным каналам, входящим  в виде нити с поперечной стороны, в центр каждого из шести углов-треугольников. Центральная часть сообщается таким же нитеподобным капилляром  непосредственно с сердцем, имея с противоположной своей стороны запасной микроканал для резервного входа-выхода. Объем хранимой информации способен содержать данные не менее чем за триста лет активной человеческой жизни, включая время на записывание сновидений и прочих состояний обладателя. Вокруг чипа генерируется защитное  силовое поле, способное выдержать давление до двухсот земных атмосфер, а также устойчивое до температуры в пять тысяч градусов по Цельсию. Размагничивание, разблокировка, разгерметизация и прочее практически исключены.

- Спасибо, Прот. А разве люди когда-либо жили более трехсот лет?

-Нет. Как известно, уже после двух столетий начинают распадаться нейронные связи в мозгу человека. Во время запуска модели 2137 жизнь индивидуума составляла в среднем от ста до ста двадцати лет. 

-А в каком году и почему прекратили выпуск чипа?

-Уже 2165 году он полностью морально устарел и перестал модифицироваться. Заменен моделью следующего, нейроноулавливающего поколения, способного запоминать и фиксировать интуитивные мыслеобразы и содержать в себе в  пятьдесят раз больше информации.

- А что, так существенно вырос объем данных, содержащихся и проходящих в жизни человека?

- Нет, объем вырос незначительно. Но модель 2165 уже может вмещать в себя данные извне, являясь дополнительным хранилищем информации от других пользователей…Резервная копия для себя и своих близких. 

- Да знаю-знаю, - перебил профессор. – Да и сейчас, по сути, мы имеем дело с улучшенной модификацией всё той же 2165. А как считать информацию с этой 2137?

- При помощи подключения к центральной части модели и с использованием  зашифрованного кода-ключа, снимающего защиту при копировании индивидуальных данных.

- Понятно. Прот, но тогда основной вопрос. Ты же уже видел полный отчет о извлечении цилиндра из пещеры?

- Да, разумеется. Кавс внес свои действия в бортовой журнал-фиксатор, предоставив планово свой коннектор-чип. Все действия абсолютно правильны и не противоречат инструкциям. 

- Так. – Профессор взял легкую паузу в своих расспросах, но на самом деле задумался, понимая, что, помимо предстоящей через неделю записи своего внутреннего состояния, ему вскоре также еще предстоит дать Протеросу доступ к внешним данным, то есть переписать его личную аудио и слуховую информацию,  которую он - Адам Кох – накопил за последние тридцать дней. Кавс и Нэрт совершали в экстремальных боевых условиях такое очищение каждые десять дней, даже тут прослеживалось очевидная кастовость происхождения, а, точнее, разница способа зарождения. Как-никак, Кох был весомее. Поэтому на всех практически процедурах сроки и частоты между полноценными людьми и их подвариантами столь существенно отличались в пользу первых. – То есть ты, Прот, уже видел картинку.

- Более-менее да. Но, замечу, глазами Кавса. Когда Вы, Герхом, любезно поделитесь своими только лишь аудиовизуальными наблюдениями, моя картина понимания станет полнее.

- Успеешь, Прот. Вот, лучше подключись пока к каналу лаборатории и перепиши все показатели и данные.

-Сделано, - через пару секунд выдал Ответчик. 

-Видишь эту переливающуюся от золотистого до серебристого двадцатисантиметровую нить, Прот?- Профессор не стал юлить и сразу спросил о главном.

- Вижу. 

-А теперь скажи: что это? И почему сработал датчик Кейселя?  Насколько мне известно, современные чипы-копиры не излучают подобных волн сущностного сознания, то есть аналога живой генерации душевной индивидуальности. Разве эта модель 2137  способна фиксировать луч сознания с одновременным наделением его живой энергией?

- Нет, разумеется, Герхом. Модель 2137 более проста, чем последующие, и никаких особенных возможностей в ней не предусмотрено.

- Тогда откуда эти итоговые ноль-девять, Прот?!

-Мне нужно сто пятнадцать секунд, чтобы впитать и проанализировать все подобные ссылки, описанные и зафиксированные в предыдущие четыре столетия.

-Пожалуйста, Прот. Я подожду. – Профессор и сам хотел помолчать, пытаясь сконцентрироваться внутри себя и умерить эмоции. Ведь потом и они будут зафиксированы в его личном досье, доступном, в случае чего, соответствующей проверочной комиссии. И хоть ни разу в жизни Кох еще не сталкивался с подобными органами, знание того, что они есть и работают, у него присутствовало. Сказывалось академическое воспитание, формируемое еще с юности, когда все подобные сдачи-заборы информации стали абсолютно привычным делом. Никаких особых причин для беспокойства Адам сейчас не видел, да и волновался он всё-таки редко, а сейчас отчего-то чувствовал неуверенность, сбивающую его с пути ученого-анализатора, добросовестно фиксирующего все свои эксперименты и работы. Кох не мог понять, что его самого смущает, и от этого почему-то чуть острее переживал, предвидя расшифровку-чтение  его текущих состояний кем-то сторонним.

-Подобные случаи, Герхом, происходили несколько раз в прошлом, - бодрым и уверенным голосом перебил рассуждения профессора Ответчик. – В двадцать втором веке зафиксировано около трех десятков случаев образования аналогичной нити. Все они, как я вижу, произошли именно на моделях 2137. При использовании более совершенного копира, начиная с 2165, подобных эффектов больше не наблюдалось.

- Прот, ты о самой нити расскажи. Что это такое?

-Четкого ответа не получено. Было выдвинуто порядка десяти гипотез, но опытного подтверждения ни одна из них не получила.

- То есть ты не знаешь, что это?

-Нет. Однозначного ответа нигде в материале нет. Могу лишь перечислить гипотезы.

- Ну, давай. Только начни, Прот, с наиболее весомых. Точнее, показавшихся людям наиболее убедительными.

- Как скажете, Герхом. Больше всего писалось об эффекте двух половинок.

- ? Что это?

-Когда-то многие представители человечества считали, что высшая сила, именуемая у них Богом, умышленно разделила некогда единое существо на две части, сделав одну из них мужчиной, а другую – женщиной.

-Бог считался у них высшей силой?

-Да. Вплоть до двадцать второго века на Земле существовали соответствующие институты и тысячи зданий, где люди совершали обряды и процедуры, укрепляя ноосферу своими мыслями о ней и её милости, а также прося искупления и исполнения своих желаний.

-Я слышал, Прот, что на допрогрессивном отрезке своего формирования человечество апеллировало к небесам, пока те не разверзлись и оттуда не хлынула армия иберколов, после чего и наступила новейшая эра, окончательно поменявшая резко поредевший человеческий строй. Я также что-то слышал про то, что всю доновейшую эпоху люди верили в упомянутые тобой мифические высшие силы, принося им даже жертвы из своих собратьев или животных. Но ты уверен, что эта гипотеза  про две половинки является самой …убедительной и правдоподобной?

-Я лишь излагаю, Герхом, ответы на Ваш вопрос в той последовательности, в каковой Вы мне велели это сделать. 

- Хорошо, продолжай.

-Итак. Была выдвинута гипотеза, что при нахождении друг друга обе половинки могли слиться в единое целое, будучи и оставаясь разделенными на два независимых тела. Подобные нити соединения образовывались преимущественно в случаях, как их принято называть теперь, гиперувлеченности и взаиморастворения двух людей друг в друге.

-Это как? – Кох невольно сморщил лоб, не понимая о чём идет речь. – Взаиморастворение друг в друге?

-Таким условным термином пользовались, когда пытались объяснить ситуацию, при которой два человека так много думали друг о друге, что переставали обращать внимание на сторонние процессы или события вовне. На языке наших предшественников, это называлось любовью.

- А разве, Прот, им не известен был принцип разумности и пропорции?

-Нет, Герхом, в двадцать первом - начале двадцать второго века любовь, как таковая, не была ограничена ничем и являлась, скорее, чувством неподконтрольным и самозарождающимся. После атаки иберколов , как достаточно массовое явление, быстро сошла на нет.

-Вот как? А разве у них не было войн и прочих потрясений, не было любви к Конфедерации?

-Тогда еще не было Конфедерации, а было несколько объединенных государств. Войн и потрясений, напротив, было с избытком. Случалось много катаклизмов, природных бедствий. Но понятие «любовь» звучало только применительно к чувствам человека.

-Да, Прот? А как же Долг, преданность к Конфедерации или, как там раньше, к государству? Где всё это было и почему оно уступало по значимости, как ты сказал, процессу взаиморастворения? Неужели люди были так беспечны в те времена, когда иберколы на них еще не напали?

- Мне трудно судить, Герхом, по статистическим и историческим данным о таких категориях. Люди тогда представляли из себя плохоструктурированные сообщества и группы, очень часто между собой враждовавшие и соперничающие. До атаки иберколов не было единства и осознания необходимости полного объединения, как сейчас. Скорее всего, именно поэтому люди так увлекались собой и друг другом.

-Ну, хорошо. Тогда вернемся к теме. Я уже слишком многого не понимаю, и, наверное, остальные теории ты мне изложишь чуть позднее. Скажи, Прот, как же в этом цилиндре всё-таки сохранились следы сущностного сознания? И насколько опасен это уровень в ноль-девять? Он конечен?

-Отвечу с последнего, Герхом. Ноль-девять, как Вы знаете, это очень высокий уровень. С единицы сознание начинает жить собственной жизнью с вытекающей отсюда свободой и возможностью перемещения в пространстве. А показатели выше единицы – это уже доказательство  развитости тонких, как раньше люди их называли, ментальных планов.  Рассуждая логически, в данном случае мы имеем дело с ситуацией предварительной подготовки. Небольшие усилия или наличие подходящего живого материала могут сдетонировать и довести показатель до этой единицы. Поэтому я бы настоятельно рекомендовал Вам оставить предмет – Цилиндр – внутри лаборатории. Следы же остались не в чипах, которые сами по себе всего лишь носители предыдущей информации, а в нити, их соединяющей. Именно она и излучает волны Кейселя и именно этот эффект и встречается в описаниях более тридцати раз.

-Ты хочешь сказать, что лишь тридцать раз за несколько десятков лет люди находили свои половинки?

-Нет, Герхом. Я не могу такого утверждать и даже выдвигать в качестве гипотезы. Согласно этой теории, самой распространенной и популярной в описаниях, в этих трех десятках случаев удалось зафиксировать синхронное покидание сущностных волн из тел совершенных любящих пар. Сработал, если верить этой гипотезе, эффект удерживания тонких планов. Своего рода, Герхом, два любящих человека, но в том значении слова «любовь», с каковым они подходили к этому процессу, создавали некую сущностную вневременную намагниченность, удерживавшую второе сущностное сознание рядом с собой. Таким образом, как когда-то люди называли это «родственной душой», следы этой родственной души одного из пары тянулись к объекту своего чувства, переплетаясь в центральной точке соприкосновения. Показанный Вами сегодняшний пример подходит под это гипотетическое описание, хотя я не берусь утверждать его правомочность. С немалой вероятностью можно утверждать, что и второе сознание покидало телесную оболочку вскоре после такого же покидания у другого. Именно эту точку зрения выдвинули за основную гипотезу.

- М-да. Звучит как-то очень не совсем убедительно.

-Согласен с Вами, Герхом, но я лишь изложил факты. В дальнейшем, когда перешли на другие чипы-модели, подобного эффекта не встречалось.

-Это, Прот, я уже понял. Ладно, пожалуй, на сегодня вопросов хватит. Проанализируй мне остальные версии, но иди впредь от научной обоснованности. Я знаю, что раньше люди были более странными, но не до такой же степени.

Кох выключил соединение с центральным Ответчиком и задумался. Какие-то маленькие нестыковки в своем  знании истории неприятным зуммером звучали в его голове. В принципе, как сейчас себе это видел профессор, еще будучи молодым, он мало интересовался  историей человечества, особенно что касалось довоенной эпохи. Адама с детства сильнее тянуло к биологии. И открываемое с каждым годом многообразие всевозможных живых и органических форм рисовало перед его сознанием радужную картину долгих лет исследований и труда. В свои шестьдесят лет он был вовсе не стариком, а больше соответствовал уровню мужчины тридцати - тридцатипятилетнего возраста времен начала тысячелетия. Механизмы старения человеческого тела уже настолько далеко продвинулись вперед, что не будь у коры головного мозга своего  предела в две с небольшим сотни лет, то древняя мечта о вечной жизни уже давно стала бы явью. Сущностное сознание, каковое в прежние времена именовали душой, по каким-то не до конца изученным причинам не могло покидать телесную оболочку, уходя куда-то по коридорам бесконечности на свою непродолжительную регенерацию. Тут наука до сих пор была бессильна. Но в сегодняшнем случае Адам неожиданно для себя узнал, что, оказывается, что-то такое тормозящее или следообразующее у этого сущностного сознания всё же имеется. Странно, что эти перспективные гипотезы не были доработаны и доведены до какого-либо открытия. Впрочем, тут же успокоил себя Кох, тридцать случаев – это еще не основание для каких-либо выводов и, тем более, аксиом. 

На сегодня полученной информации было более чем достаточно, и, чувствуя приятную усталость, профессор удалился на свой пятичасовой сон, вполне достаточного для полного восстановления своего биологического организма. 

      * * *

Однако, еще более недели прошло до того момента, как, не нарушив целостности цилиндра, Адаму удалось добиться соединения между шестигранными чипами внутри и специальной жаропрочной металлической нитью, по которой внутри шла еще более тонкая нанонить. Собственно, почти все восемь дней ушли именно на изготовление этого нетипового соединения, лишь после успешного установления которого потребовалось менее часа, чтобы дешифровать и перекачать информацию  на обычные болванки-носители, способные вместить в десятки раз больше этих безумных терра в гига степени байт. 

Кавс тем временем изучал пещеру, используя роботов и дотошно соответствуя всем предписаниям инструкций. Никаких иных сигналов по Кейселю и прочим видам волн из пещеры не исходило. Робот-змея, погрузившись по почти вертикальным откосам на глубину двухсот метров, уперся в тупик, прозондировал толщину каменной стены и возвернулся восвояси. Понять, как в данной пещере образовалась данная узкая яма такой длины, не представлялось возможным, но и зацепиться за что-либо тоже не получалось. Кавс перебросил поиски и изучение местности на семь километров левее, где тоже были обнаружены пустоты внутри скалы, до которых также, как и в предшествующем случае, надо было долбиться и плавить камень. Но Коха это мало интересовало, хотя боец отчитывался ему каждый день о своих почти нулевых  результатах.

Накануне считывания информации с чипов Адам прошел квартальную обязательную процедуру своего резервного копирования, не усеченную, месячную, то есть запись увиденного, услышанного и сказанного, а полную, куда добавлялись также показания обоняния-осязания (на один канал (или звездочку), внутреннего голоса , с которым человек мыслил, и показания работы всех основных органов (тоже все - на один канал), и центральной части, отвечавшую за седьмую полосу - самое важное, то есть за  общебиографический тонус, иными словами, настроение. Где-то внутри себя Кох смутно догадывался или чувствовал, что переходить к более плотному изучению двух излучающих по Кейселю чипов не стоит раньше момента резервирования своего нутра и  аудиовизуальных данных. Понимая, что даже любая проскочившая мысль в итоге записывается, профессор старался не формулировать происходящее в своей голове мысленно вслух. Что-то подсказывало ему, что не надо думать над этим, обгоняя время и полученные данные. А вот данные его откровенно влекли.

Наконец настал день, когда оба чипа были легко вскрыты и их можно было слушать или смотреть, а, точнее, совершать и то, и то.  Но, повинуясь безотчетному желанию сохранить секрет, Кох предпочел видеть и слушать голоса людей из самых первых годов новой эпохи, но делать это не открыто, а используя минигарнитуру, выдающую через наушники звук, а через специальные очки – зрительные образы. Голографический экран  профессор почему-то не хотел задействовать. Как ему самому показалось, пульс немножко предательски подскочил, когда Адам нажал на сенсорную кнопку воспроизведения медиабокса и стал ждать первых звуков.

Первый воспроизводимый чип принадлежал мужчине. Хороший легкий баритон, видимо, с самого первого подключения-записи ударил по ушам профессора непривычным акцентом в сравнении с нынешним общеконфедерационным языком. 

- Мне уже можно двигаться, доктор Пауль? – взгляд спросившего уперся в бородатого врача в белом халате. 

- Конечно, - это, как понял сразу же Кох, был уже внешний и чужой голос. – Никаких ограничений. Чип уже вмонтирован и записывает всё, что с Вами происходит.

- Всё-всё? – в голосе обладателя угадывались веселые нотки. – Даже то, что я думаю?

- Нет, Морис. Пока еще нет. Этот блок, под который зарезервирован пятый центр, пока еще неактивен. Несколько лет, поверь, а потом, отрок, даже твои самые сокровенные желания будут греть тебя в старости, когда ты захочешь перелистать свою жизнь…

- Звучит заманчиво, но я, пожалуй, еще лет сто побарахтаюсь. А уж потом сяду за «перепросмотр».

- И даже тут ты ошибаешься. Через сто лет жизнь еще лет на тридцать-сорок удлинится, а некоторые люди даже смогут перешагивать за двухсотлетний рубеж. Как сейчас, многие уже переваливают за сто пятьдесят. Органы будут воспроизводиться еще проще, а операции делаться легче. Прогресс! – Врач открыто улыбнулся.

- Да, доктор. Вы правы. Но скажите, а куда будет деваться вся эта информация, если представить, что с человеком ничего не произошло, и он умер своей смертью?

- В соответствующий банк данных. Наверное, для истории. Можно еще и родственникам передавать, копию. Представляешь, Морис, каково будет посмотреть на своего пра-пра-прадеда, жившего за тысячу лет до тебя, вошедшего в историю? Что-то в этом есть, согласись.

- Соглашусь, но с оговоркой.

- ?

- Ведь не только хорошее будет доступно для воспроизведения. И всё внутреннее тоже будет открытой книгой. Залезь мне таким образом  в голову, то есть в копию, моя Жули, так она там столько поводов для ревности найдет, что я отделаюсь, как минимум, легкими синяками. – Морис откровенно и весьма заразительно засмеялся. Даже Кох улыбнулся, видя проявление таких симпатичных чувств и чистого юношеского веселья.

-Кстати, будущий коллега по научному цеху, даже тут прослеживается линия очевидной пользы. Причем, для всего человечества. Посмотри, Морис, на этот механизм с позиции государства.

- И?

-Отпадает необходимость содержать большой бюрократический штат полицейского контроля. Любое преступление будет раскрываться очень быстро. Все эти следственные эксперименты и доказательства виновности или невиновности будут осуществляться за мгновения. Любой спорный вопрос упростится до размера крошечного пустяка.

-О, доктор, Вы правы, разумеется. Но ведь и сколько всего ненужного может всплыть на поверхность! Людям не останется ничего иного, как быть вечно моральными, постоянно верными, правильно думающими и так далее.

-И что, Морис, ты видишь в этом плохого? Ты хочешь изменять своей Жули? Тебя тяготит верность? Тебе нравится внутри себя думать скверно о людях и их поступках?

-Нет, конечно же. Но ведь нельзя убивать в людях тайну! Как скучно будет следующим поколениям, когда все вокруг будет упорядочено и рекомендовано. Люди перестанут читать Шекспира, им не нужны будут волнения там, где еще сегодня они терзаются простым вопросом «любит или нет?» Серая масса однообразных и правильных действий закроет человечеству дорогу к риску и свершениям. Уйдут в прошлое красивые домыслы, читать станет скучнейшим делом, мы станем рабами безошибочности и немечтательности…Мы и без того катимся в эту сторону, доктор. И как стремительно!

-Ну, коллега, Вы сгущаете краски. Всё, в конечном счете, зависит только от самого индивидуума. Каждый будет сам решать, как и кого он будет обманывать, зная, что в любую минуту тайное может стать явным. Электронное чтение никуда не денется, просто перейдет в новый и более современный формат, когда образы, придуманные автором, будут вставать голографически или как-то еще перед читателем-зрителем. А терзания простыми вопросами, мой друг, будут вечны.

-Как знать, доктор, как знать. Вы, как и я, судите преимущественно по себе. А если посмотреть вокруг, то не все, увы, так образованы. Но это я отвлекся. Так сколько, Вы говорите, потребуется времени, чтобы я, подключившийся на фиксатор первым из отважных, стал одним из всех? Сколько лет потребуется человечеству, чтобы на всех континентах все люди стали примерными и послушными «детьми», точнее, прослушными, боящимися плохо подумать?

-Хм. – Доктор снова улыбнулся. – Лет пять еще всё это займет. Сам посуди и посчитай. Два с половиной миллиарда людей, двадцать пять тысяч клоноцентров. По миллиону посетителей в год на один центр. А в центре по полтысячи человек за день. Примерно так. Не переживай, не долго быть тебе пионером…

-Да я не за то переживаю. Ведь моя Жули пока, как говорится, не  «привитая». Выходит, работай этот пятый центр записи, то  у меня не было  никаких шансов утаить от неё всё то, что сейчас в моей голове происходит, о чём я думаю, и  она запросто бы могла «читать» происходящее со мной. Так?

- Так-то так, но эти пробелы очень скоро будут ликвидированы. Как и с самой Жули, так, Морис, и с возможностью записи мыслей. Да и как бы ни были перспективны в отношении идеи моментального перепросмотра, но я уверен, что не так-то просто будет воспользоваться раскрывающимися техническими возможностями.  Скоро…

Кох услышал звук сигнала и прервался от первого просмотра. Но это был не Кавс. Робот-сторож вежливо напомнил о еде и необходимости принять витамины. Кох непроизвольно поморщился, но тут же мысль о предписании выполнять свои более актуальные задачи, работая ученым на благо человечества, вернула его к реальности. Несколько образцов минералов, а также несколько сотен исследуемых бактерий, захваченных для изучения на недавно посещенных планетах, требовали пунктуального во времени продолжения своей обработки. Адам, приняв витамины, надел облегченный защитный костюм с герметичным шлемом, по которому ему подавался кислород, и прошел в отдельную секцию лаборатории, снабженной двумя дверными непроницаемыми ограждениями. Но мысли профессора еще некоторое время вертелись вокруг первого и успешно увиденного фрагмента-сцены. Просмотренное им пока что полностью укладывалось с курсом общей современной истории, берущей своё условное начало с середины двадцать второго века. Да, тогда человечества еще было таким многочисленным. Два с половиной миллиарда – это ж сколько надо ресурсов! А их уже давно не было. Не было на Земле в том объеме, каковой за предыдущие два века человечество так легко растратило. Еще учась в семинарии, Кох искренне возмущался тем, как предшествующие поколения бездарно и халатно относились к перспективам своих последователей. Ведь задумайся люди тогда, как проявятся результаты их деятельности на природе и потомках, то квота на число земных жителей составляла бы сейчас не полтора миллиона, а в разы больше. Благо хоть, что роботы не использовали воздух и кроме запасов последнего стандарта электроэнергии, усваиваемой и накапливаемой ими и из ветряных потоков, и от солнечных лучей, а также при процессе преобразования минералов,  им не требовалось ничего большего.  И всё то, на что раньше требовались живые людские руки, теперь было отдано на откуп послушным, хотя и почти не отличающихся по мышлению, безвредным слугам человечества. В отличие от своих господ, без каких-либо унизительных ноток в этом слове, роботов было на два порядка больше. Именно они рыли последние шахты и рудники во всё более труднодоступных местах Земли, осваивали морское дно, именно они составляли большую часть человеческого десанта, призванного искать ресурсы на других планетах, именно роботы обслуживали миллион людей на Земле и чуть более полумиллиона - на Клео-2.

 Адам, раздумывая над всем этим и сопоставляя информацию, полученную за все долгие семь лет учебы, с, так сказать, данными от «живого» источника почти четырехсотлетней давности,  тем временем уже входил за последнюю завесу лаборатории, где ему предстояло проработать по своему прямому профилю – биоученого. Но этот раз труд, обычно дающий радость и осмысленность, совершался Кохом на неком автопилоте, и сам профессор был мыслями не рядом с исследуемой под ультрамикроскопом бактерией с кодовым названием GX-4. Что-то из увидено-услышанного до сих пор  вертелось на подсознании, но никак не хотело оформляться в четкую мысль.  Адам словно с чем-то был не согласен или слегка удивлен. Но, наконец, ему удалось сформулировать и это свое предощущение. «Шекспир, - подумал Герхом, - кажется, этот Морис отзывался о нём очень возвышенно. Странно… Я же помню, что нам на пятой скамье объясняли, как дремуче раньше было человечество, сколько страстей бушевало в людях, чуть не погубивших в итоге Землю. Шекспир, помнится, родившийся чуть ли не тысячу лет назад, упоминался в списке писателей-поэтов, разжигавших в людях страсти. С чего же  этот юноша с таким восторгом в двадцать втором веке отзывался о нём? Ну да ладно, скоро узнаем». 

 Перед сном, без которого даже более трех столетий после этого Мориса было не обойтись, Кох однако решил еще что-нибудь посмотреть, но уже из второй копии, то есть с чипа женщины, судя по всему бывшей на момент начала сохранения информации о себе достаточно юной. В отличие от Мориса, на её копии сразу же в правом нижнем углу полупрозрачным мелким шрифтом виднелись даты, и первая гласила: 24.04.2139. Из сопоставления номера модели – 2137 – и этой даты выходило, что около двух лет девушка ждала своей постановки в очередь, то есть мнимые терзания Мориса о гипотетической невозможности проверить, что происходит в голове его героини, имели место быть. Впрочем, профессора это мало интересовало. Включив всё тот же медиабокс и надев очки, он начал смотреть не аналогичную морисовской сцену пребывания у врача у клоноцентре, а, чуть промотав вперед, одну из следующих.

-… дорогой! А мне вчера поставили чип!  - тут Кох впервые увидел самого Мориса, но глазами Жули. Это был высокий и сухопарый брюнет, с волевым подбородком и четким взглядом. Приятный и красиво улыбающийся. Адам отметил бьющую из юноши жизнерадостность, на что были особые причины в виде присутствующего рядом объекта своего чувства. – Должны были на следующей неделе, но кто-то пропустил очередь, и меня пригласили пораньше.

-Поздравляю, любимая. Теперь наши потомки смогут видеть наши ночные сражения с обеих, хм…, ракурсов. 

-Да ну тебя, Морис. Будто бы только в этом и будет заключаться их интерес к своим прародителям. А, кстати, а что будет, захоти они посмотреть именно эти моменты? 

-Значит, любовь моя, и посмотрят. Не будет же кто-то при передаче копий после нашего ухода вырезать все-все пикантные сцены! Это просто нереально.

-Ну да. Но тогда, Мор, мы будем перед ними на блюдечке – бери и смотри, как бабка с дедкой кувыркались в люльках, пока были на это способны. 

-Да ладно тебе. Что с того ? Эка невидаль! Им не смотреть надо, а самим в постели детей делать. Да и, во-вторых, что плохого, если они увидят, какие красивые были у них предшественники?

-Отвешиваешь комплименты нам обоим сразу? Да я не о том. Мне и самой будет интересно на старости посмотреть, какими мы были в молодости, как барахтались друг в друге. А ведь, получается, нам-то и нельзя будет это сделать?

-Ну да. Специальный указ от прошлого года запрещает пользователю смотреть свою жизнь, ведь иначе человека будет сложно оторвать от жизнедеятельности и постоянных перепросмотров. Я в принципе согласен с таким подходом.

-Да ну тебя! Все вы – ученые – такие зануды! – послышался чистый женский смех, но с легкими оттенками грусти. -  Вам бы только эксперименты свои ставить да опыты проводить. А ты только представь, как было бы классно – в перепросмотре по всем центрам пережить и заново ощутить свой былой оргазм ! А?

-Ой, Жули, ты у меня - невыносимое похотливо чудовище! Все твои мысли – только об этом…

-Ну и что? Что в этом такого? Я же,как и ты, молода, энергична, красива. Что противоестественного в том, что в таком возрасте людям полагается любить друг друга и заниматься воспроизводством себя? Нет, Морис, ты только представь эту возможность: я в сто пятьдесят лет смотрю и заново всё-всё-всё чувствую, как ты в двадцать пять лет довел меня до множественного экстаза! Ну, хотя бы дали на старости разрешение себя перепросматривать. Ведь тогда стоило бы ждать и хотеть дожить до глубоких морщин. Ну, только представь, пожалуйста, любимый!

-Ну, хорошо, уговорила. Представил. Пожалуй, и вправду было бы забавно. Так и вижу себе эту сцену: сидим с тобою обнявшись, в визуализирующих очках, в наушниках, и смотрим, как за сто с лишним лет до этого обнимали гораздо более жарче и потливее друг дружку… - Адам увидел, как Морис нагло и весело показывает своей подруге язык, имитируя учащенное дыхание при соответствующем процессе.

-Противный. Я тебе серьезно говорю, а тебе лишь бы шутки шутить ...

- А ведь я его хочу. Почему? Он же специально меня раззадоривает, спорит, но знает, что за три недели без его ласок я уже готова наброситься на него практически с ходу. Это ему еще повезло, что я решила начать с главной новости о себе, а не залезла к нему в штаны…

И тут профессор Кох догадался, что это уже сработал другой центр, пятый, как теперь его принято было нумеровать, ответственный за запись мыслей своего обладателя. Выходило, что за полтора-два года с момента установки чипа Морису человечеству удалось решить проблему подключения и умения фиксировать и этот канал. Было немного неудобно слышать этот внутренний голос самого обладателя копира и живые звуки, автоматически фиксирующиеся ушами Жули. Но какофония была легкой, внутренний голос девушки звучал громче, чем баритон её избранника, что-то в этот момент ей отвечавшего. Адам знал, что у медиабокса есть опция отключения определенных каналов, но пока что профессор решил ею не пользоваться.

-Противный, говоришь? Ну ладно, тогда я пошел собираться. Мне завтра на практику вылетать, в Австралию. Но ты не переживай, Жули, через две недели я вернусь… - Кох видел, как недвусмысленно подстрекает юноша девушку на близость. Улыбку невинного мальчика Морису почти не удавалось замаскировать под серьезность. А он этого почти и не скрывал.  

- Негодяй! Хочешь, чтобы я первая на тебя набросилась? Ничего-ничего, не на ту напал. Точнее, не напал… пока еще.

-Ой, Мор, я так буду по тебе скучать, ты же знаешь, как мне тебя не хватает. Надеюсь, ты будешь видеомобилиться со мной каждый день?

-Конечно, дорогая. Без вида твоих чудесных карих глаз я не проживу ни дня, тем более на чужбине…в этом австралийском  мире теплого океана и пасущихся повсюду кенгуру, размножившихся до такой степени, что  на каждого аборигена их приходится чуть ли не по паре штук.

-Спасибо, радость моя. Я обещаю, что, помимо глаз, я каждый вечер готова показывать тебе перед сном те волшебные ворота, попадая в которые, ты становишься не ретивым и умным ученым, а первобытным неандертальцем, думающим не о сохранении популяции тех или иных животных, а о том, что его ожидает, принеси он своей самке шкуру и мясо такого животного…

-Жули!!! Ты невообразимо пошла. Ну, как ты можешь так прямо говорить об этом?

-А что в этом такого, любимый? Неужели я говорю о чём-то таком, чего бы ты не знал?

И профессор снова увидел удивленное лицо Мориса. Но вместе с нотками искусственного недоумения было отчетливо ясно, что молодой человек вовсе не укоряет свою избранницу, а всячески пытается прямо на месте открыть те самые волшебные ворота, о которых говорила ему Жули. Адам поморщился. С точки зрения его строгого и спартанского воспитания, эта сцена была весьма пошлой и откровенно вульгарной. И каким-то совершенно естественным путем за годы обучения у Коха выработалось своеобразное отвращение к таким половым играм, ориентировавших многие века индивидуумов на похоть и эгоизм вместо выработки более благородных устремлений по укреплению государства или служения человечеству. С другой стороны, глядя на такой вот живой, а не из школьного курса, пример взаимоотношений между мужчиной и женщиной, дополненный информацией о мыслях и сокровенных переживаниях, профессор не мог назвать увиденное и прочувствованное через своё восприятие грязным и унизительным. Что-то восставало в нём против упрощенной критики таких половых взаимоотношений. В героях просмотренной Адамом ситуации не было однозначной примитивности и животности, что воспитывали в нём - будущем учёном - еще с подросткового возраста. Напротив, Кох даже усомнился в том, что всё им усвоенное в юности, полностью соответствует той действительности, в правдивости каковой на примере Мориса и Жули он сейчас нисколько не сомневался. Но, руководствуясь всё той же автоматической привычкой не формулировать свою мысль в слова, профессор постарался отогнать от себя и чётко оформленные выводы.

 Продолжив свои научные разработки, Адам сумел переключиться, однако же после экспериментов с GX-4 решил не идти спать, а еще час посвятить освежению в своей памяти истории человечества в период с начала и до конца двадцать второго века. Ответчик можно было запускать не только голографически или аудиовизуально, но и по старинке – задавая вопросы на клавиатуре и получая ответы при помощи монитора. И компьютер выдал ничуть не изменившуюся со времен молодости Адама информацию из курса предновейшей истории :

В начале двадцать второго века население Земли составляло чуть более двух миллиардов жителей, увеличиваясь за десятилетие примерно на сто миллионов человек. Однако ресурсы планеты уже не справлялись с восстанавливающейся после катастрофы 2049 года численностью населения. Средняя продолжительность жизни землянина перевалила за порог в 100 лет, а в некоторых благоприятных для проживания странах преодолела отметку в 120. Успехи в научно-техническом и, в первую очередь, по линии медицины,  прогрессе заметно опережали ресурсную базу планеты. Роботы, заменившие в большинстве случаев человека, открыли перед людьми миражи неслыханных наслаждений, заключавшихся в возможности не трудиться и наслаждаться жизнью. Передовые страны переходили на массовую роботизацию и высвобождение сил для его ускорения, приближающего благоденствие, вытекающее из промышленного. Но в некоторых обществах возродилось состояние всеобщей угрозы, заключавшейся в развитии различных и массовых форм тунеядства. Культура в некогда передовых  странах стала стремительно становиться сексуально-центробежной, что еще сильнее способствовало процессам излишнего размножения. Начали нарастать процессы коллективного эгоизма.

Демотивация индивидуумов была широко изучена после внедрения и первичной обработки информации с микрочипов, начавшихся вживляться в каждого человека после 2137 года. Лишь благодаря анализу положения вещей, в результате первой переписи населения после глобального вживления копий, более передовые государства смогли оценить угрозу начинающегося растления и деградации и направить общественную массу на путь сохранения Земли. К тому времени уже были получены  первые сигналы из космоса, но до вторжения иберколов в 2169 году несколько стран уже объединились в Единое Сообщество, впоследствии и ставшим основой для Конфедерации… 

Кох нажал на кнопку паузы, и ГК замолчал.  Профессор был озадачен. Адам, разумеется, давно знал, что человечество до атаки иберколов вело такой паразитический образ жизни, что было наказано за свою беспечность почти справедливо. Но сумело в итоге объединиться перед лицом врага и дать тому отпор. И вот уже почти триста с лишним лет это противостояние продолжалось, не принеся окончательной победы ни одной из сторон. Люди уже давно освоили космос и не располагались на одной планетарной единице всем своим количеством, поступая так из соображений и безопасности, и разумности, и рассредоточенности. Но не это всё так озадачило Коха. На кратком курсе истории будущий профессор получил своё представление о человечестве рубежа двадцать второго – двадцать третьего веков. И это представление строилось именно на убежденности массовой деградации людей и государств в своём подавляющем большинстве. ГК  это также только что подтвердил. Но две мельком просмотренные судьбы странной пары вовсе не свидетельствовали сейчас перед Адамом о своей примитивности и скатывании вниз. Как бы ни был плохо искушен профессор в аспектах «живого совокупления», официально не запрещенного, но и не особо популярного уже две сотни лет, как некоего акта достаточно сомнительного удовольствия, всё равно Кох почувствовал сейчас, при данном странном подглядывании, подсмотре только лишь мыслей и чувств этой пары, однобокость своего первоначального подхода и взглядов в этом вопросе. Не так рисовались раньше профессору половые игры людей, оказавшиеся вовсе не столь примитивными и пошлыми. Но пока это еще было только предощущением. Правда, базовым, служащим какой-то отправной точкой перед целой чередой следующих личных переосмыслений-переоценок. Адам интуитивно почувствовал, что за этим первым своим удивлением будет еще не одно, и хоть переживать за себя профессор, всю жизнь свою посвятивший делу Конфедерации, не умел, тем не менее, ряд неудобных и недоформулированных пока еще догадок уже пробежал в его ученой голове. Кох поймал себя не только на любопытстве, но и на легкой тревоге, причем, не за свою жизнь, как физиологической особи, а на тревоге совершенно новой, базирующейся на непонятно откуда появившимся чувстве опасности. Уже только эти мысли были неудобны, и Адам решил весь следующий день посвятить работе над изучением  бактерий.

      * * *

08.12.2142   20:42

- Морис! Ты не прав!- голос Жули звучал осуждающе и грозно. – Ты защищаешь своих ученых, но не желаешь смотреть правде жизни в глаза. 

Профессор поставил случайно попавшееся место из чипа девушки, идя от начала всей записи. Но произошло это почти двадцать часов спустя после той, смутно осознаваемой тревожности, проскочившей в Кохе накануне. И как бы честно еще утром не предавался Адам своему долгу ученого и важного члена Конфедерации, поток новых мыслей, к которым он был не готов, никуда не делся, а лишь усилил желание разобраться в вопросе более детально. Как ученый, профессор не мог отрицать педантичность и полагаться только лишь на чувства. Факты для Коха решали всё. Почти всё.

- Какой он сегодня забавный. Сразу видно, самец. И как бы это моё чудо не прикрывалось своей ученостью, всё равно Морис – мальчишка. Ах, ну зачем он затеял этот спор? Теперь придется быть серьезной. Ну, держись. Не ты один – умник.

-А правда жизни – это сочетание двух существительных слов, имеющих лишь четкое значение у второго из них, то есть у «жизни», под которой мы понимаем функционирование живого биологического организма. Сегодня, милый,  я имела длительный диспут с Роем Брендоном, который тоже заканчивал со мной кафедру Истории. Он сейчас целиком и полностью ушел в написание диссертации по очень необычной теме. Теме  сравнения того, как человечество развивалось и куда шло сто лет тому назад, в самом начале третьего тысячелетия, и насколько это совпало с представлениями на тот момент времени уже развитой цивилизации, смотрящей в будущее, с тем, что в итоге получилось.

-И что же получилось, дорогая моя? – голос Морриса был искренне любопытным, а глаза – добрыми. – Из нас рисовали монстров? Трехметровых и с хвостиками? Насколько же ошиблись наши предшественники в своих прогнозах относительно будущего человечества?

-Ты знаешь, Мор, Рой утверждает совсем невообразимое для обычного нашего современника.   Мы деградировали!

-Как? – Адам видел глазами Жули откровенную поддевку со стороны молодого мужчины. – Совсем-совсем? Стали лежебоками и лентяями? Обросли шкуркой? А хвостики так и не выросли?

-Прекрати, дорогой! Я не шучу. – Жули немного не дотягивала до гнева. Чувствовалось, что что-то очень серьезное она хочет донести до своего избранника, который пока что еще не настроился на аналогичную волну. Но через несколько секунд Кох увидел, как Морис взял себя в руки и стал внимательно слушать.

-Люди, современные люди, по анализу и гипотезе Роя, ушли в массе своей совсем в другую сторону. Они стали рафинировать альтернативную систему эмоционально-антинравственных доминант, ускоряя, таким образом, момент отчуждения от всего того, что составляет содержание личности. Ну, понимаешь, Мор, еще сто с лишним лет назад в людях била ключом эволюционная поступательность, индивидуумы были полны желаний что-то друг другу доказать, стать, так сказать, первыми самцами в стае. 

-Любимая, ты хочешь сказать, что мы с тобой сейчас намного глупее наших прародственников?

-Нет, не это. Мы-то как раз, быть может, и не глупее. Как-никак, Морис, мы оба – ученые, и, конечно же, наши знания сопоставимы со знаниями наших предшественников и превосходят их. Но дело не только в том, что перед нами открылись новые законы и двери прогресса, выведшие нас на его следующие ступеньки. Стрела времени сама по себе движет человечество только вперед. Вопрос стоит чуть иначе. Что понимать под человечеством? Наша планета населена не двумя с половинами миллиардами интеллектуалов, как образованных людей называли раньше, если ты помнишь. – Морис утвердительно кивнул головой. – По мнению Роя, изменилась структура бытийной ниши, что повело людей в дальнейшем не к спровоцированному противостоянию полов, как это бывало прежде, что давало многие века определенный рост в борьбе за лидерство, а повело к регрессивному движению в сторону подсознательных уровней, когда упрощение естественных желаний эффективно вытесняет постоянную регенерацию борьбы за это самое лидерство. На каком-то этапе прогресса общественная масса, получив большую дозу своих благ и возможностей, перестала хотеть большего, а ушла в погоню за  максимально устойчивым наркозом, даваемым средствами визуализации и имитации. По сути, дорогой, это и есть желание обычных форм тунеядства.  

-Продолжай, мне уже становится интересно. – Адам удивился, услышав слова Мориса, так как и сам готов был только что высказать их мысленно. Но еще больше удивился Кох совпадению, с каким Жули подошла к теме, всего лишь днем ранее прозвучавшей у профессора в адрес Главного Компьютера.

-Так вот. Если понимать рефлекс в широком смысле, как вторичное отражение существующей реальности, то это означает, что познание мира человеком возможно путем качественно новой переработки все того же исходного банка информации, поступающей в мозг первично через органы чувств. И именно в органах чувств мы – современные люди – и окопались, то есть остановились. Рой писал свою диссертацию, изучая сотни книг и фильмов из предшествующей эпохи. Он анализировал сам по себе вектор устремленности побудительных мотивов. Ну, например, чтобы тебе было понятней, милый, Рой изучал поведение главных героев самых нашумевших давным-давно так называемых блокбастеров. То есть и видео-бестселлеров, а, проще говоря, фильмов с самыми большими кассовыми сборами. И именно в них и доминировала эта борьба за лидерство. Обычно главный герой всегда выходил победителем из битвы между добром и злом, а в качестве одного из призов ему доставалась главная героиня, бывшая в угоду сценаристам еще и красавицей. И люди любили такую схему.

-Правильно, Жули. Но что принципиально изменилось? Мы и сейчас можем увидеть такое. Я тоже люблю красивых женщин. Например, тебя.

-Подлиза! Дай договорить. Знаешь, я тоже именно так и спросила Роя. Изменилось многое. Во-первых, вместе с прогрессом ушло в прошлое само представление об оружии, особенно огнестрельном, при помощи которого главные герои равноодинаково и обязательно успешно побеждали своих врагов, будь те людьми или же космическими пришельцами. Сейчас, конечно, это уже смотрится комедийно и пресловутый огнестрел используется разве что в редких аттракционах, но тогда люди были помешаны на таком  оружии. Даже в фантастических фильмах они любили сцены с пушками, лазерными лучами и прочим…Представь только: космический корабль людей, гонящийся в погоне за иноземными врагами на скорости света, посылает вослед монстрам лазерный луч, который, преодолевая миллионы километров за несколько секунд, в пух и прах взрывает эту цель. И ведь это было востребовано! В это верили, смотрели, платили тогда еще ходящие и популярные в обороте наличные  деньги. Представляешь, милый? 

-О, Жули, я обязательно достану и пересмотрю пару ретро-фильмов. В свое время я тоже смотрел несколько старых фантастических лент, где монстры с серной кислотой внутри ставят человечество на грань исчезновения. Забавно. Но мне кажется, что ты заостряла моё внимание на чем-то большем.

-О, мой невоспитанный ученый! Ты просто перебил меня, пока я собиралась с мыслями. Ладно, слушай дальше. Конечно, тема оружия в то время была у наших предшественников самой актуальной. С оружием ассоциировалось зло, которое добро побеждало, но делало это им же, то есть при помощи оружия. Но Рой именно на том и заакцентировал свою диссертацию, что пришел к простому выводу: простыми методами устрашения зрителя у последнего вырабатывались соответствующие реакции, выгодные обществу. Это был и страх, и желание соответствовать образу главного героя, и повышающаяся тяга к покупкам, чтобы походить на увиденный образ. В общем, милый,  очень многое шло через увиденное, и как мне сказал почти дословно Брендон, большое количество монотонных раздражителей в большей мере, чем их отсутствие, способно стимулировать процесс положительной индукции, заставляя индивидуума обрастать массой всевозможных желаний, требующих своей последующей реализации, будь то приобретением или подражанием. 

-Что-то я уже сбился с мысли, Жули. По идее ведь выходит, что люди сто с лишним лет назад плавно отупевали, погрязая в своих более чем частых просмотрах, что к нашему времени сделало из них практически дебилов. Так?

-Вот именно! Но не совсем так. Потерпи. Я продолжу. Рой начал свой анализ просмотренного людьми с пятидесятых годов аж двадцатого века. Ты только представь! И первые лет тридцать-пятьдесят кино, видео и телевидение очень даже положительно воздействовали на личность. Во многих странах просмотры фильмов и даже передач несли в себе явно выраженный просветительский характер. Но дальше и  произошло самое интересное.   

-И что же это было, моя просвещенная любительница истории?

-А вот что. Люди пресытились. Все больше в фильмах стало появляться спецэффектов, все острее режиссеры раззадоривали, запугивали, держали в напряжении зрителя. Как видится это Рою, в начале третьего тысячелетия люди стали глупеть. Именно в тот период времени и появились так называемые социальные сети, уводящие человека в свободное время в виртуальное пространство, где тоже были фильмы и море порнографии. Сексуалистика сформировалась как отдельно взятое направление, стала почти наукой и прочно обосновалась на промышленных рельсах. Маркетинг и реклама быстро подсчитали, насколько выгодно держать пользователя на коротком крючке восприятия через глаза и прочие сенсорные органы ощущений. Именно с резко повысившимся количеством проводимого времени у визуальных источников информации и связывает Рой причину последовавшего ублажительного самооскопления человеческого духа. К первой четверти двадцать первого века, когда люди уже перешли на голографический способ съемки и просмотра фильмов, миражи неизведанных наслаждений достигли такого своего максимума в воздействии на человеческие массы, что стали рушиться половые рефлексы. Роль автонаркоза-заменителя, как ты, наверное, уже догадываешься,  затуманившего многим и многим мозг, сыграл технический прогресс, доводящий людей не только до оргазма под объемную имитацию видимого ими, но и мешающий хотеть этот оргазм в живом контакте с другим человеком-партнером. Наука, давшая вскоре после 3-Д картинок голограммы, а затем, сумев связать при помощи специальных датчиков-приспособлений смотрящего с просматриваемыми героями, невольно заложила мину убыстренного действия – стали рушиться социальные связи и устои. Именно с тридцатых годов прошлого века во многих государствах перестал  регистрироваться брак.

-А что, сами общественные органы не помешали происходящему? Не пытались?

-В том-то и дело, Мор, что такие попытки всё удержать в прежнем режиме уже не были выгодны большинству, как раньше говорили, развитых стран, где уровень жизни давно привел к повышению продолжительности жизни населения, чему не мешали даже поздние выходы на пенсию. За менее чем сто лет пенсионный порог во многих странах вырос с пятидесяти – пятидесяти пяти лет до шестидесяти пяти, потом – до семидесяти, а к первой трети двадцать первого века  уже перешагнул за семьдесят пять. И ведь всё тот же прогресс, но уже через успехи и достижения медицины, твоей любимой науки, способствовал такому положению вещей.

-Милая, но разве медицина должна служить иным целям? Задачей нашего дела  и является увеличение срока жизни человека на Земле. Разве могут быть обратные цели?

-Понимаю, что нет, но давай я продолжу про Роя и его диссертацию. Так вот. Брендон, помимо того, что сумел разобраться календарно в происходящих с человечеством процессах опримитивнивания, связал еще всё происходившее с положением вещей в целом.

-Даже так? Слушай, милая, я уже начинаю ревновать тебя к этому твоему Рою. Не саму тебя, а твоё уважение к нему. Мне уже кажется, что к его нейронным и оформленным в мысли способностям ты относишься намного уважительнее, чем к моим.

-Морис! Не иронизируй, а слушай. Так вот. Как  сумел понять Брендон, информационный цикл наложился на экономический. Если ты помнишь, к две тысячи тридцатому году на Земле проживало уже около десяти миллиардов людей. Сравни с нашими двумя с половинами.

-Сравнил. Это в четыре раза больше, - Моррис, похоже, уже устал слушать любимую, все яростнее желая близости.

-За математику - высший балл, за усидчивость – низший. Слушай дальше, медик.  Пока предложение товаров всё еще нарастало, а социальная пирамида выравнивалась, сплющиваясь и усредняясь в миллиардах похожих друг на друга людей, крупный капитал всё это еще мог вынести. И медленная атрофия сознания у большей части населения была даже выгодна. Но промышленное ускорение не могло рано или поздно не привести дело к успехам в робототехнике. И бездушные манекены очень быстро стали избавлять живые создания от непосильного труда, всё успешнее вытесняя людей из процесса производства. И вот тут Рой абсолютно уверен, что Первая Мировая Катастрофа 2049 года, унесшая, как ты знаешь, жизни более чем семи миллиардов людей, есть заранее спланированная и воплощенная акция по умышленному уменьшению населения планеты.

-Но, Жули, ради чего? Я могу допустить, что это могло произойти умышленно, но я в это не верю. Зачем? Ты же сама сказала, что промышленный рост уже позволял перекладывать все больше и больше на роботов. 

-Ну, как ты не понимаешь, милый? Обычная бактериологическая эпидемия унесла жизни семи явно избыточных миллиардов людей. Ресурсы Земли уже почти исчерпались, и чтобы ни говорили ученые про энергетику молекулярных процессов, новый потенциал ядерной физики и прочее, но природа уже не могла предоставить соответствующее количество своих запасов. А роботы, в свою очередь, должны были бы день и ночь молотить на искусственные продукты питания для живых бездельников, обслуживая всё более упрощающиеся потребности завороженных лентяев, в своем коллективном эгоизме утративших самое главное, что должно быть в человеке – желание двигаться вперед. Люди элементарно стали не нужны, в таком количестве, в такой уже очевидной замене их уже поумневшими и доказавшими свою незаменимость и неприхотливость роботами. Это, кстати, в тех же фильмах, которые изучал Рой, очень часто главный герой боролся с восставшими роботами, вознамерившимися погубить и завоевать все человечество. На практике же получилось совсем другое. Люди сами себя ввели в состояние всеобщего, глобального благоденствия, на вершине которой и сформировалось состояние всеобщей угрозы. Угрозы переизбыточности. Имитация будущего, производимая соответствующими учеными, показала, что простого выхода из сложившегося тупика уже не было. Человечество само себя загнало в капкан чучельного существования, но проблемой было именно обслуживание чучел, не дававших уже никаких прибылей и выгод. А ведь крупный капитал никогда не прощал любых форм выгодонепринесения. 

-Хорошо, Жули. Я понял твою мысль. Или мысль Роя. Не в этом дело. А не считаешь ли ты, что такой заговор или осознанное убийство трех четвертей людской массы не могло не быть изучено, причем, досконально? И если бы кто-то действительно пошел на такое массовое истребление ленивых тунеядцев, то это не могло потом не вскрыться? Но я что-то не припомню, чтоб хотя бы кого-то заподозрили в подобном. Тот самый вирус-убийца XF-49 вырвался в мир не из лабораторий ученых, а образовался, как ты помнишь, в результате химического взаимодействия нескольких веществ, названия которых мне сейчас не выговорить.

-Да знаю я это всё, Мор. Ну пойми ты, глупенький, такие катастрофы просто так не случаются. У ученых не могло не быть антидотов или соответствующих препаратов.  Когда в третьем тысячелетии за дело взялся этот самый крупный капитал, каковым мы  и называем с тобой горстку триллионеров, взялся,  чтобы извлекать прибыль при помощи поддержания людских инстинктов в состоянии практически постоянной и распаленной готовности, все шло  как по маслу до тех пор, пока человек своим трудом приносил избыточную стоимость. Но как только отпала всяческая необходимость в человеке, к тому же еще и способного быть замененным роботом, то такого количества людей, занимающихся визуальным самоудовлетворением, даже богатым государствам стало не нужно. Культуре, государству, капиталу нужны источники получения прибыли, а не столетние старцы, которым нужно обеспечивать их безбедную старость и жизнь. Я, Морис, тут согласна с Брендоном, что ПМК-2049 не была случайностью….Вот смотри, что он утверждает, рассуждая о фильмах и мягком обволакивании сознании индивидуумов: «В обычном капиталистическом обществе всегда была очевидна необходимость подталкивать потребителя не только к покупкам и приобретениям, но и к формированию желаний и, стало быть, мечтаний, имеющих иллюзорный романтический ореол, что дает покупателю ощущение имеющейся осмысленности. Самый простой пример - извечная мужская мечта о любви и обладании красивой женщиной. Женщины, разумеется, тоже могут грезить внешней мужской привлекательностью, но каноны этого качества для сильного пола уже не столь явно выражены, как в случае с женским. Но если вернуться к статистике, то очень быстро выяснится, что одна длинноногая красавица с милым лицом и неотразимой улыбкой приходилась в капиталистическом обществе старого образца в пропорции примерно один к тысяче. Оценка примерна. И успех большинства фильмов, дающих рекордные кассовые сборы, строился именно на том, что главная героиня создавала вокруг своего персонажа ауру желания, вызывая у женщин тягу к завистливому или наивному подражанию, а у мужчин - плотские мотивы. Развитие прогресса, всегда очень быстро вносящего изменения в эту прибыльную отрасль, привело вначале к популяризации так называемого 3Д-кино, затем - объемного, то есть голографического, а уже потом - мультисенсорного, когда при помощи специальных датчиков зритель уже многими своими органами и даже нервной системой получал соответствующие сигналы и импульсы от просматриваемого материала. Совершенно логично обнаружить факт, что в числе первых производных от последнего стало бурное развитие персонализированной порнографии, что, в свою очередь, привело к депопуляризации института брака. Любому самцу, даже самому непривлекательному, стала доступна суррогатная имитация сексуальной связи с почти осязаемыми красавицами. И вот тут-то мужская полигамность проявила себя во всем своем максимуме. После десятков фильмов, где суперженщины желали зрителя, раззадоривали, а затем отдавались, направлять все свои личные усилия на совращение обычной дурнушки стало хотеться всё меньшему количеству самцов. Женщины тоже не были обделены подобной потерей интереса к себе, так как и для них снималась масса аналогичных фильмов. Но самое интересное заключалось в том, что сами общества большинства крупных стран уже были заинтересованы в уменьшении количества своих граждан. В условиях резкого увеличения числа роботов, способных замещать человека в большинстве рабочих специальностей, необходимость в полупаразитической массе сотен миллионов индивидуумов начала отпадать крайне быстро. И интересы государств совпали с идеей замещения полноценных впечатлений и сексуальных связей на имитацию их при помощи средств киноиндустрии. Биографическая аутоидентификация человеческого рода в целом потеряла свою прежнюю целостность, перестала быть актуальной фраза  «от поколения к поколению», потому что, не создавая нормальные семьи, люди и в пятнадцать, и в сорок, и в семьдесят лет оставались зрителями и потребителями искусственных эмоций и ощущений. Первая половина двадцать первого века показала с наглядной очевидностью, что, теряя в базовых навыках совместного существования, индивид очень быстро переходит на импотентное отношение к жизни, довольствуясь достигнутым ценой узурпации витальных инстинктов состоянием пассивного удовлетворения. Динамика биосистемы, в которой с каждым промежутком времени количество подобных неактивных членов увеличивается, падает всё-таки  относительно медленно,  так еще имеется немалое количество приверженцев старого образа жизни. Однако, процесс воспроизводства населения, несмотря на ПМК-49, не был поставлен во главу государственных программ большинства стран, понесших колоссальные человеческие потери населения, а потому попытки поддерживать консервативные традиции и привычки вымывались по мере умирания человеческой массы, пережившей ПМК-49 и успевшей сформироваться еще до коренной смены общественной модели, то есть до глобального триумфа объемного кино. Несмотря на утрачивание трех четвертей людской популяции, роботостроение росло с бешенной скоростью, хотя сверхстремительного роста машинного интеллекта не происходило, но не происходило так, как этого первоначально ожидали. Тем не менее, потребность в воссоздании прежнего количества жителей Земли сразу же была подвергнута критике и не взята за ориентир. К этому стоит добавить, что мультисенсорное кино способствовало также вымещению целых отраслей производства и особенно услуг, таких как туризм с необходимостью живых путешествий, что, в свою очередь, уменьшало с каждым годом  поток пассажиров на всех видах транспорта. Круг замыкался, и всё большее количество людей предпочитали предаваться визуальной имитации и, по большому счету, самообману, а не находить в себе силы на дерзания и поиски живых целей.  Помнишь, нам еще на начальных скамьях давали почувствовать этот «полет орла», сделанный именно в те времена. А ведь люди тогда были на седьмом небе, уходя в состояние полета и ощущение парения…»

Профессор мог бы и дальше продолжать смотреть запись, но Кавс вышел на связь:

-Герхом! С Клео-2 пришла информация. Буксир прибудет через три месяца и двадцать один день. Какие будут указания?

-Действуй по заранее составленным планам. – Адам не выразил никаких чувств, хотя внутри себя почувствовал странное недовольство. Оценив время и необходимость принятия вскоре планового сна, Кох не стал возвращаться к просмотру, а решил спокойно обдумать всё только что услышанное и увиденное. Профессор понимал, что неакадемический взгляд на проблему человечества двадцать первого и второго века несколько контрастирует с тем кратким курсом истории, которая никогда не была коньком Адама, тем более почти полу-тысячелетней давности. Однако же в данном примере таилась некая первопричина всего последовавшего на Земле с людьми, и Кох это ощущал. Смутные подозрения, что не всё так гладко обстояло в прошлом на самом деле, только пощекотали его сознание, но никакого подобия решительности или возмущения в профессоре пока не наблюдалось. Будучи человеком ученым и немолодым, Адам не привык интересоваться чем-то, выходящем за рамки его специальности. Он служил делу науки, а в условиях длительной войны с иберколами  и  постоянной угрозы нападения подобные мысли были просто неуместны. Надо было помогать Конфедерации, не отвлекаясь даже в полете на анабиозный сон. И в при таком подходе анализ истории был элементарно лишним звеном в его насыщенной биологическими исследованиями жизни. Но осадок понимания, что факты иногда требуют своего подтверждения, в Кохе, как в ученом, не позволял сейчас игнорировать свежеполученную пищу для ума.

Уже лежа в пневмомешке, перед погружением в сон, профессор еще раз мысленно анализировал слова Роя,  Жули и Мориса, пытаясь сопоставить информацию с тем фактом, каковой и был здесь – на Кланде-Зет-  обнаружен в виде этого странного цилиндра. Можно было откреститься от человеческой истории в её довоенном межгалактическом периоде, но сам по себе этот странный цилиндр с двумя сущностными сознаниями землян внутри не мог быть игнорирован профессором и отброшен. Это уже было и научной загадкой. Адам знал, что к концу двадцать второго столетия человечество уже давно освоило космос, достигая скоростей перемещения, на четверть сопоставимых со скоростью света, уже имея представление о коридорах гиперпространства, а также умея вводить летевших в состояние анабиоза. И расстояние от Земли, преодоленное Жули и Морисом, оказавшимися в пяти тысячах световых лет от родной планеты, по сути, являлось лишь технической деталью, не интересной Коху. Так могло быть, и этого знания уже хватало Адаму, чтобы не думать над этим. А вот то, как они замерли в своем последнем объятии, сумев сохранить излучение по Кейселю, и как оказаться в практически замурованной пещере с, наверное, искусственным структурированием– это нельзя было забывать. Выходило, что кто-то помог им переместиться сюда, а потом и максимально обезопаситься. Но профессор не привык мыслить загадками, когда ответ приходил не в виде анатомической трепанации или молекулярного микроскопического анализа, а непонятно как вообще. Это было выше не его – Коха – способностей, это было вне его привычек. Немного сердясь на самого себя за неумение думать не по-научному, Адам последней перед засыпанием мыслью успел вспомнить слова или цитирование Роя, который доказывал упрощение и деградацию человеческого сознания, несмотря на постоянное повышение успехов прогресса и науки. Профессор успел только лишь улыбнуться этому невольному соглашению с мистером Брендоном, после чего  моментально отключился.

      * * *

03.07.2148   11:25

Мужской голос, принадлежащий Моррису, выдал непонятно кому и куда адресованную устную команду, после чего на этом же столе включился световой экран и на нём замелькали сообщения и напоминания. 

Кох на этот раз «включился» глазами Морриса, лишь с пятой попытки случайно остановившись на этой записи. Предыдущие четыре остановки были малосодержательны и очень быстро наскучивали профессору, не неся в себе ничего интересного или значимого. Времени же на просмотр всего подряд у Адама не было. А ведь надо было еще справляться с основой работой.

Моррис подвигал пальцами по световому табло, которого и не было как реально существующей плоскости какого-либо прибора или монитора, а после открыл какой-то, видимо, заинтересовавший его файлоид. Поначалу Кох не придал какого-либо повышенного значения тому, что вычитывал там герой двадцать второго века, но после того, как прошло больше десяти минут, а глаза Морриса по-прежнему были устремлены на табло, Адам понял, что и ему предстоит ознакомиться с чем-то важным, так поглотившем Морриса. Пришлось откручивать просмотр назад и заново подходить к той же сцене.

-Уважаемый Ознакомитель! Это письмо, в котором Вы не найдете своего имени, не является спаморекламным роликом. Просьба уделить несколько минут и вчитаться, чтобы понять и поверить, что цели, преследуемые нами, носят исключительно важный и актуальный характер. Сразу добавим, что получателей данной информации не много, и они были избраны нами по строгому отбору. С гораздо большим удовольствием мы бы организовали непосредственную встречу в широком кругу, но, учитывая изменения, произошедшие за последний десяток лет, мы не можем себе позволить подобную роскошь рисковать жизнью крупных ученых и важных общественных деятелей. Именно поэтому мы избрали такой внешне сомнительный способ оповещения и предупреждения тех, кому мы верим и кого хотим уберечь от грозящего. Сразу сообщаем, что любые Ваши попытки сохранить просматриваемый сейчас интеллектуальный файл фиксируются им в он-лайн режиме. Как только Вы отдалитесь от экрана более чем на расстояние, фиксируемое датчиками самоотключения, а также начнете говорить вслух, файл автоматически самоликвидируется. Если вы дочитаете его до конца, то он самоудалится через минуту после последней возможной прокрутки текста вниз или после Ваших слов «Прочитано».  К нашему сожалению, мы не можем поступить иначе, так как, во-первых, Вы – избранный, кому мы решили довериться и открыть правду, а, во-вторых, Вы скоро сами поймете, почему мы не могли избрать другой вариант.

Итак, приступим. Как Вы знаете, вот уже больше десяти  лет прошло с того момента, как первому человеку был вмонтирован записывающий копир, после чего еще три с лишним года потребовалось для очипсовывания  всех оставшихся людей.  Многие из Вас знают, что небольшие в процентном отношении группы людей в разных странах отказались выполнять данную процедуру. Это привело к исключению их из всевозможных программ социального, образовательного, медицинского и прочих обслуживаний. Более того, в случае правонарушений любого порядка к ним применяются самые жесткие санкции, вплоть до заключения в исправительные трудовые колонии и депортации в Антарктиду. Но 99% населения Земли на данный момент времени уже прошиты копиром. И самое важное здесь – знать, для каких истинных целей было это совершено. Основной довод звучал с медицинской стороны – хранить информацию о жизнедеятельности гражданина, в случае преждевременного выхода которого из строя иметь возможность оперативно и максимально быстро воссоздать его индивидуальную структуру. Вдобавок к вопросу воссоздания телесной оболочки, звучало много аргументов не только всё того же, медицинского характера (изучать работу сердца, следить за развитием болезней), но и иных перспектив, открывающихся в вопросах соблюдения правопорядка и поведения граждан, в вопросах добросовестности трудовой, бытовой и прочей деятельности индивидуума. Все это Вам хорошо известно. Сейчас же мы намерены сделать акцент на том, о чём не было упомянуто в рекламных призывах для общего перехода на копиры, но что совсем иначе позволяет взглянуть на проблему тотального фиксирования происходящего с человеком. Но для убедительности нам потребуется сделать небольшой экскурс в историю человечества.

Как вы знаете, на протяжение многих веков в мире была достаточно развита и популярна такая форма управления государством или обществом, как тирания. Последние тираны встречались еще в двадцать первом веке, но уже в небольших или промышленно отсталых странах, хотя столетием раньше тираны успешно управляли крупнейшими многомиллионными народами. Нет необходимости перечислять их. Дело не в них, а в том, что подавляющему большинству населения в таких странах подобный формат правления нравился. Страх, как вид ощущений, в сплаве с фанатической верой в слова оратора, достаточно часто брал верх не в отдельно взятом человеке, а в целых культурах. Национал-социалистическая модель тирании в короткой перспективе способна сплотить нацию, дай ей иллюзию борьбы за верное дело, вытекающее из права данной нации на доминирование над другими, то есть на угнетение. В обществе, где к власти приходили будущие узурпаторы, имелись группы людей, несогласные с происходящим, но чаще всего их довольно-таки быстро ликвидировали или высылали из страны, а с чужбины их голос не звучал уже столь громко и убедительно, чтобы население покинутой ими  Родины внимало им вослед  с таким же вниманием, с каким слушало своего тирана. Самое интересное заключается здесь в том, что вспышки народного мнения носят самовозбуждающийся характер. Масса способна в коллективном заблуждении проявлять свойство иррационального самонастроя, что приводит к массовому психозу, плохо объяснимому позднее. Теперь вернемся к нашим дням. Введение в каждого человека индивидуального копира открывает невиданные ранее возможности по тотальному контролю абсолютно всех его обладателей. Не надо тратить время и силы на выявление антиобщественных группировок, на создание соответствующих служб и аппаратов надсмотра, как оперативного, так и общественного. Для всего этого достаточно одного – иметь выход на мысли людей. И такой выход дало именно  внедрение копиров. Можно, казалось бы, возразить, что никакой речи о том, что люди будут еще при жизни с определенной периодичностью давать доступ к своим индивидуальным хранилищам, не шло. Но это не так. Соответствующими органами была еще в 2130 году дана директива моментально и яростно наказывать тех журналисменов, кто будет задаваться подобными вопросами о негативных аспектах обладания копирами. Все эти годы нам умышленно не сообщали о том, чем чревато для человека и общества подобное действие, направленное на словах на благо людей. Необходимо добавить для тех, кто начнет возражать и приводить аргументы по невозможности подобного тоталконтроля мозгов каждого прошитого, что временной возможности анализировать по слепку с копира информацию обо всех мыслях человека за тот или иной период времени нет только у живых представителей служб проверки. Невозможно представить себе миллионы живых анализаторов чужих судеб, причем, за этими миллионами должны были бы стоять сотни тысяч, анализирующих и их мысли. Но все мы прекрасно знаем, что в отличие от человека, у робота скорость прокрутки информации не ограничена по времени, и весь вопрос упирается только в одно – способность робота усмотреть в считываемых мыслях индивидуума тот или иной криминальный, антиобщественный или иной неугодный аспект. К тому же, как вы помните, успехи в молекуляризации разума у роботов, пусть и относительно успешные, заметно повысили    способность последних работать с анализом человеческих настроений и мыслепротекания в общем. То есть для роботов не составляет особого труда по введенным в их искусственный интеллект алгоритмам с высочайшей вероятностью отметить странные мысли и настроения человека, а потом выдать более компетентным органам выдержки из них, чтобы те уже сами проанализировали степень испорченности и неугодности каждого такого подозреваемого. Как мы можем убедиться, увы, подобные отрицательные возможности копирования не были освещены при всемирном референдуме относительно внедрения чипов. 98 % населения во всех странах предпочло иметь возможность биологического воспроизводства, то есть клонирования, и сейчас мы можем об этом только вспоминать. Таким образом первоначальный план по созданию условий для последующего контроля всего мирового сообщества был более чем успешно воплощен. Теперь, как мы сейчас утверждаем, нас ждет следующий этап. Этап отсева не инако- а неугодномыслящих. Для этого мегагосударственной машине, пока всё еще разделенной на восемь основных зон влияния, до сих пор именуемых государственными сообществами из отдельных стран, необходимо найти причины для регулярного и своевременного прохождения контроля и сдачи данных с копиров. Внешне это звучит не особо привлекательно, хотя и не критично, а потому, как мы знаем, будут использоваться любые методы для популяризации этой сомнительной идеи, допускающей права на знание того, чем живет и о чем думает каждый человек. Например, в процессе деторождения, каковой после ПМК-49 перестал носить спонтанный характер, став плановым процессом, подлежащим государственному урегулированию с получением соответствующего разрешения, будут применены новые доводы о так называемом исследовании влияния мыслей родителей в период беременности, а также формировании новой личности в состоянии бессознательного усвоения информации от обоих родителей, для чего также будет требоваться доступ к копирам. Также доступ к чипу потребуется под теми или иными предлогами в следующих областях и случаях: при получении всех видов травм (чтобы не было сомнения в симуляции пострадавших), для получения права на трудоустройство, при планировании межпланетного отлета и при получении различных льгот, в том числе скидок на установку новейшей объемно-чувственной системы для просмотра информации. Справочно напомним, что нынешняя эпоха вообще характеризуется падением спроса на сознание. Массы поглощают информацию, не проверяя и не переваривая ее. Познавательная активность умирает. Информация как копия реальности заменяет саму реальность или предваряет ее. Поэтому сообщение о реальности теряет смысл, что ведет к атрофии сознания. Информация, которую получает человек, уже давно безгранична по объему и весьма противоречива по содержанию. Зачастую не представляется возможным отличить истину от только гипотезы или откровенной лжи. Весьма распространенные технологии манипулирования общественным сознанием отбивают у человека всяческое желание вообще делать попытки какого-либо анализа. Это и есть главная причина атрофирования сознания и формирования цинизма как формы защиты от массированного оболванивания. Последняя льгота по установке новых систем для просмотра будет пользоваться наибольшей популярностью, и под видом доработки системы и сбора пожеланий миллионы праздно отдыхающих людей будут согласны позволить залезть в свои головы и мысли.

Таким образом круг замкнется и, сами того не подозревая, люди получат общество глобальной тирании, замаскированное под заботящееся о своих согражданах мультигосударство. Но если бы дело ограничивалось только лишь этим, наша попытка донести лучик правды была бы обречена на полное фиаско, так как мы не можем не понимать того, насколько инертной и податливой стала человеческая масса в целом. К сожалению, правда намного хуже. Как Вы помните, Первая Мировая Катастрофа, унесшая жизни семи миллиардов людей, с поразительной очевидностью показала, что человечество нисколько не нуждается в восстановлении своей численности. Более того, даже текущее количество жителей Земли явно больше того оптимального числа, при каковом оно было бы обеспечено естественными ресурсами планеты. Учитывая вышесказанное, мы выяснили, что уже существует программа по созданию ПМК-№2, в ходе которой человечество должно дойти до количества не более ста миллионов человек. И это – максимум. Скорее всего, достаточно будет и десяти миллионов, обслуживаемых роботами с их ресурсно-энергетической неприхотливостью и надежностью. Научно просчитано, что при даже пятидесятипроцентной гибели граждан всех стран, оставшиеся в живых будут  требовать обещанного клонового воссоздания своих близких и родственников. Нетрудно догадаться, что подобное просто  недопустимо. И технически невозможно. Лишь унесение жизней более 95% населения способно помочь оградить руководство стран от столь неразумного и пассивного по своей сути шага. Мы не говорим о вероятности такого действия, мы утверждаем: оно уже запланировано. Как только соответствующая секретная группа консультантов-разработчиков сделает свой определенный и обязательно замаскированный выбор, годы до наступления ПМК-№2 будут сочтены. Быть может, на данный шаг у коррумпированной государственной верхушки уйдут и десятилетия, необходимые для создания нужного количества комфортабельных космических кораблей, способных уберечь несколько миллионов привилегированных  и значимых членов обществ от запланированной катастрофы, но принципиально эта отсрочка уже ничего не меняет. Человечество уже обречено. И дело вовсе не в форме или методах, при которых это произойдет, будь то новой эпидемией или же придуманной инопланетной войной, что, как теории, стоят в верхушке списка вероятных сценариев. Мы принципиально акцентируемся на том, что пассивность человеческой массы дошла до столь критической отметки, что уже уместно ставить вопрос: быть может, человечество уже достойно подобной участи?»

Судя по всему, это было концом воззвания, хотя Адаму показалось, что оно явно осталось незавершенным. Не хватало инструкции, советов, какого-либо руководства, призыва. Но принципиально такой финал ничего не менял. Кох через несколько секунд услышал, как Моррис произнес «прочитано» и сообщение самоуничтожилось, а экран погас. Адам долго думал, пытаясь понять мотивы, заставившие анонимного автора или группу лиц пойти на такие странные меры и шаги. Сомнения профессора зарождались не в правдоподобности самой гипотезы умышленного уменьшения численности человечества (ведь так оно на самом деле и произошло, что Кох прекрасно знал и без подсказок ГК), а в том, почему это было сделано, причем, таким необычным способом. Но поскольку всё именно так и случилось, как было предсказано этим скрытым источником, Адам не мог оставить прочитанное и им, только через три с половиной столетия, без внимания и анализа. Выходило, что участь землян решалась вовсе не в далеком космосе, откуда в 2169 году хлынула самая жесткая химобиологическая атака армии иберколов, потому и бывшая такой успешной, что её никто не ждал. Но профессор еще никогда не сомневался в естественности её - атаки – происхождения. Сейчас же, если можно было только допустить, что слова анонима были правдой, получалось, что всю свою жизнь он - Кох- посвятил тем, кто сознательно и целенаправленно погубил запаразитировавший класс гомо сапиенсов. И не важно было, что, скорее всего, люди были сами виноваты, что так опустились, уйдя в просмотр и потерю элементарной животной бдительности. Адам все свои шестьдесят с лишним лет служил тому, что осталось от этого некогда огромного человеческого муравейника, то есть посвятил свою жизнь остаткам людей. Людей, а не роботов. Возмущение прокатилось гневной волной внутри ученого, боящегося, но вынужденного допустить никчемность всей своей предшествующей жизни. 

Руки профессора опустились. Ни о какой работе по изучению бактерий и прочих проб уже не могло идти и речи. Чем больше Кох анализировал им узнанное, тем меньше видел возможности опровергнуть хоть как-то, теоретически более вероятную и вместе с тем жесткую гипотезу, прозвучавшую перед Морисом еще в далеком-далеком 2148 году. Утрата базовой функции Адама, как ученого и жителя Земли, была столь неожиданной и глобальной, что напоминала собой полную прострацию.  Профессор не был привычен к такому состоянию, еще никогда им не изведанному, не пережитому. Все дальнейшие потуги и действия были обесценены, хотя лучик надежды, что чип Мориса содержал в себе дезинформацию всё еще тлел внутри Коха. Оставалось только одно – еще глубже погрузиться в изучение обоих копиров. Но сегодня профессор уже не мог заставить себя это сделать. Разноплановые мысли своими новыми роями проносились в его голове вплоть до самого сна, достигнутого лишь при помощи сопутствующего препарата, что лишь свидетельствовало о немалом волнении человека среднего возраста.

      * * *

15.09.2151  11:07 

-Привет,  Рой. – Адам увидел Роя через Жули, но окончательно сумел всмотреться в историка только после нескольких минут их беседы. Коха поразили глубокие глаза мужчины, смотревшего на Жули чуть больше и чуть добрее, чем предусматривал какой-либо сухой этикет. Встреча проходила на берегу какого-то водного массива, в безлюдном месте, но с заметными силуэтами архитектурных сооружений на далеком заднем плане. Судя по летней одежде Роя, было достаточно тепло.

Поначалу беседа двух коллег носила неинтересный для профессора характер. Общие вопросы, банальные ответы. Немного человеческого юмора, не особо понимаемого Адамом. Воспоминания о прошлом, об дружбе этих двух встретившихся. Ничего такого, что могло поразить воображение профессора или удивить космического биолога в двадцать шестом веке. Но Кох, уже успевший изучить за эти последние несколько недель мысли, события, факты обладательницы этого копира, знал, что уже сам факт живого общения Жули и Брендона звучал более чем нестандартно. Значит, аргументы для свидания были убедительные. Так и произошло. Через четверть часа обмен любезностями сошел на нет, и диалог принял серьезные ноты.

 - Жули, - было видно, как Рой подбирает слова, стараясь донести до девушки что-то важное и непростое одновременно. – Ты прекрасно знаешь, как я к тебе отношусь. Тепло и нежно. Хорошо, что когда-то ты предпочла своего Мориса, а не меня. Я не стою тебя, но, поверь, я искренне хочу тебе помочь, дать несколько советов, если ты не обидишься на меня за то, что я рискую тебе их навязать.

 -Но в чём, Рой? – Голос Жули выражал полное недоумение. – Разве всё так плохо? Я чего-то не понимаю? Что происходит? Мне мой Морис тоже постоянно говорит, что надо покинуть Землю и отправиться в Космос. Но я до сих пор не знаю, зачем это делать. Теперь вот ты о чём-то подобном говоришь, намекаешь. Вы какие-то странные.

 - А чем он мотивирует своё предложение? - Рой спросил прямо и резко, и Адам понял, что Брендон знал на момент разговора с Жули намного больше своей собеседницы.

 - Чем-то общим. Мол, жизнь дается один раз, и нечего её просиживать на обесточенной планете, где уже почти не осталось ресурсов, но зато множатся роботы, хотя живые люди должны стоять в очереди годами, чтобы получить право на рождение ребенка. 

 -А вам с Морисом разве такого права не дали? Вы же с ним – почти идеальная пара. Максимальные образования, научная сфера труда. Можно сказать, элита человечества. Поскольку я знаю, сколько тебе лет, милая Жули, я понимаю, что ты сейчас в самом удобном детородном возрасте. Прости мне мою бестактность, но неужели твой избранник не хочет ребенка?

 -Да хочет, конечно. Еще как. Раньше сам настаивал, чтобы я поскорее решилась на этот шаг. Но последние три года уперся и предлагает сделать это исключительно в космосе, а не на Земле. Предчувствует он якобы что-то. Но молчит. Я сердилась, спрашивала, но он упрям и немногословен. А теперь вот и ты рекомендуешь в Космос отправиться. Вы что, что-то знаете, о чем я не догадываюсь?

 -Ой, Жули, лучше не спрашивай. – Видно было, как на лице Роя шла странная работа, выражаемая в колебании сообщать или молчать перед дамой.

 -Но я хочу знать! – Адам еще не видел Жули такой требовательной и грозной. – Я устала от того, что все вокруг только и делают, что молчат и что-то скрывают! Так же нельзя. Ну, Рой, я ведь тебе не чужая. Ну, скажи. Пожалуйста…Я приму любую правду, но только это должно быть именно правдой.

 -Эх, Жули-Жули…- Брендон грустно вздохнул, но продолжил. – Ты даже, похоже, не знаешь и не догадываешься, о чём меня просишь. Я хотел бы тебе многое рассказать, посоветовать, направить, но… Не могу. Понимаешь?

 -Но я очень прошу, Рой. – Жули уже попросила не умоляюще, а с достоинством. – Клянусь, я ничего никому не скажу. Эта тайна останется только со мной. Ведь ты же мне веришь?

 Брендон неожиданно расхохотался, периодически поднимая глаза на собеседницу, видимо, ничего не понимающую и тем самым только еще сильнее раззадоривающую хохотуна на такое веселье.

 -Жули! Ты с какой планеты свалилась? – Рой смеялся от души. – Середина двадцать второго века, прогресс дошел до таких значений, что уже и тайн-то не осталось почти. А ты говоришь «никому не скажу». Да ты уже всё сказала!

 - Рой! – Жули почти взвизгнула. – Прекрати! Объясни мне – недотепе, если я чего-то важного не понимаю. Только прекрати так смеяться.

 -Хорошо-хорошо, - Брендон стал понемногу остывать. – Сейчас приду в себя и продолжу. Подожди.

 Жули переключила свой взгляд на контуры кристалло-прозрачной панели и обратилась к ней «включись». Появился экран, на котором, судя по всему, шел какой-то новостной блок. Но долго наблюдать за событиями в мире девушке не дали. Экран по команде «отключение» погас.

 -Я готов. – Голос Роя уже был полностью серьезным. – Извини, что так не сдержался, но, надеюсь, скоро ты поймешь, что меня так позабавило.

 -Да уж, хотелось бы. – Жули смягченно закокетничала. – Не привыкла я попадать в такие положения, где выгляжу полной идиоткой, будто бы и не училась нигде и вообще – не жила.

 -Ладно, Жули, - Брендон стал еще серьезнее. – Раз ты изволишь. Но учти, говорить всё равно об этом никому и ничего не надо, да и нельзя, даже своему Морису. Договорились?

 -Я же обещала. Буду нема, как рыба. Можешь не беспокоиться. – Адам уже начал смутно ощущать и догадываться, что не зря двадцать минут потерял на вступлении героев диалога, лишь сейчас переходящего к чему-то более фундаментальному, настоящему.

 -Понимаешь, дорогая моя Жули, твоя наивность меня всегда очаровывала. Но тогда, когда мы учились вместе, это еще казалось мне чем-то естественным, словно бы свойством самой молодости и женской красоты. Я ни в коей мере не хочу тебя уверять в напрасности женской наивности, но когда ты, уже более десяти лет как окопированная говоришь, что никому ничего не скажешь, я воспринимаю твои слова, как юмор и, как когда-то говорили, святую простоту. Ты очаровательна в своем неведении, даже несмотря на ученую степень.

 -Ты хочешь сказать, - проявила несдержанность обвиняемая в незнании, - что с копиров снимается информация?

 -Наконец-то! Молодец, додумалась. – Рой делал явно острые комплименты. – Но, должен заметить к твоей защите, что еще не снимается.

 -Тогда как же?

 -А очень просто. Не снимается, но вот-вот будет. А поскольку, дорогой мой коллега, мы уже десяток лет, как всё пополняем и пополняем объемы информации на своих чипах, то фраза «я никому не скажу» просто лишена смысла.

 -Но ведь это – бесчестно! Нам же обещали, что ничего подобного не будет, что никто не будет в них рыться, пока с обладателем копира не произойдет критического происшествия. Ведь уже давным-давно обладателям запретили смотреть свои жизни, так называемый перепросмотр.

 -Перепросмотр – это, Жули, одно, это дело самого пользователя. А просмотр – это совсем иное. А обещание – это слова. Тебе ли, как историку, не знать, что вначале обещания даются, причем, всем подряд, а потом с самым невозмутимым видом нарушаются, а уже после и вообще - забываются, будто их никогда и не звучало. Слова… Они стоят чего-то, конечно. Но спрос с них какой?

 -Но, Рой, это всё равно противоречит конвенции и решению Референдума. Человек, любой человек имеет право не делиться носимой в себе историей.

 -Ты права, но относительно. Конечно, Жули, в прямом виде никто сейчас не рискнет требовать с людей предоставления данных их копиров. Но для этого есть масса альтернативных способов. 

 -Каких?

 -Ой, романтик ты мой неповторимый, ты хоть понимаешь, что пытаешься узнать? Ну ладно. Тогда слушай. Методов и вариантов такого действия много, а не только лишь тот самый, то есть критический случай. Мы же с тобой давно тогда говорили, что реклама и виды показа на протяжении всех веков уводили человека от способности ясно и четко мыслить. Нам специально подсовывали острые ощущения, дающие самое что ни на есть реальнейшее правдоподобие от просмотра-вхождения. Неужели, ты думаешь, это представляло какую-либо сложность – за полдесятка лет убедить человечество, что копиры нужны каждому? Хорошо, послушай краткие доводы. На первом этапе людям дают возможность наслаждения от раскрывающихся возможностей. Заметь, Жули, массово. Это очень важно, так как когда кто-то лишен волшебных диагоналей, он будет злым, завистливым и, стало быть, несогласным. То есть потенциально опасным. Как только в начале этого века было принято решение о мультигосударственной идентичности каналов, это, по сути, и было первым колокольчиком межгосударственного сговора. Неудобные противники могли не только не соглашаться с таким положением дел внутри своей страны, но и перемещаться по континентам, не говоря уже о массовой рассылке и привлечения других людей на страницы своих идентификационных и личных данных. Тут, в этом вопросе, недопустимо только одно – несхожесть человеческих изначальных предпосылок. Например, солнце же светит всем. И не важно, что где-то оно греет по триста пятьдесят дней в году, а в других местах выходит раз в месяц. Это уже следствие. Но ведь каждый знает, что его личный выбор не отрицает возможности видеть солнце столько, сколько или его бывает, или же сколько желающему хочется. А запри человека в подземелье, лиши этого права, и что ты получишь? Раньше их называли революционерами, и ты это не можешь не помнить. Так вот, Жули, думаю, дальше тебе уже и самой всё понятно. Как только людям, умеющим и желающим думать всё меньше и меньше, дали объемно-чувственный просмотр, а затем при помощи роботов вывели их из подавляющего количества разновидностей процесса производства, люди перестали оставаться людьми. Смотрители искусственных или чужих эмоций. Да, ярких, острых, но всё-таки чужих … И как, скажи мне, после всего этого люди могли не начать ценить свою почти уже паразитическую жизнь и не проголосовать за внедрение чипов? 

 -А дальше, Рой? Кажется, ты говорили о тайне копира.- Адам сумел различить смену интонации в голосе Жули. Теперь он был строгий и деловой.

 -А дальше, коллега, всё очень  просто. Людей уже подсадили на иглу самопаразитизма, осталось лишь делом техники заставить их добровольно согласиться на периодическую сдачу накопленной информации. Вот увидишь, что в ближайшее время или что-то произойдет, или чипы вдруг станут не удовлетворяющими по объему, или люди сами захотят ими своевременно делиться.

 -Это еще почему? Почему сами?

 -Потому, Жули, что крючок они уже заглотили, и теперь никуда уже не сорваться. Ты, наверное, слышала, что предлагается уникальная программа по закладыванию в процессе беременности предпамяти эмбриона?

 -Что-то такое слышала. Ты хочешь, Рой, сказать, что это всё делается для повода снять информацию?

 -В том числе и для этого. Кого по-настоящему интересует уровень предразвития плода в утробе матери? Только ненормальных. Людям дают жалкое подобие объяснения причины, по которой собираются залезть им в голову. Но там - в большинстве этих голов – уже нет ничего, что сопротивлялось бы противоестественному вмешательству. Более того, Жули, вот увидишь, как человечки сами побегут пораньше сдаваться, как только перед их носами помашут какой-либо новой возможностью еще плотнее и с большим количеством ощущений уплыть в визуально-чувственную нирвану. Это ведь – наркотик, только бьющий в мозг с задействованием всего организма и системы восприятия.

 - А тем, кто все же не захочет делиться, что с ними будут делать?

 -Такие тоже, разумеется, будут, но и в этом случае есть свои ходы. Снятие с просмотра, потеря роботосопровождения, обеспечения, оказания помощи… Много чего. Что угодно, Жули. Но это еще только половина дела.

 -Как? Есть еще что-то, более худшее?

 -Намного, милая моя, намного хуже.

 -Я уже не смогу без правды. Говори, Рой, пожалуйста. 

 -Хорошо, Жули. Ты, конечно, прости меня, что я так на тебя всё вываливаю. На неподготовленную. Но…

 -Нет, Рой. Это я тебе должна быть благодарна. Лучше знать всё как есть, чем пребывать в неведении. Я сама виновата, что позволяла себя, витая на облаках чувств с Морисом, так долго не обращать внимание на факты и не предвидеть всего того, что ты мне сейчас объясняешь. Я слушаю.

 -Ну, хорошо. Ответь тогда мне на простой вопрос: зачем вообще нужны будут люди?

 Жули не ответила сразу. Похоже было, что она усиленно думала, но Адам по-прежнему не переключался на канал внутреннего голоса, для чего в медиабоксе нужно было нажать на определенную клавишу, выключенную им специально, чтобы не было этой самой подсказки. При этом вопросе Брендона  сам профессор почувствовал учащенное сердцебиение внутри себя. Вопрос был в яблочко.

 -Я не стану, Рой, спорить. Я верю, что подавляющее количество, как ты их называешь жестко и прямо, живых паразитов не будут представлять из себя никакой ценности. Кроме разве того, что они – всё-таки люди.

 -Правильно, Жули. Подавляющее большинство. Именно так. Но вопрос теперь разделяется на два подвопроса: как определить, к какой группе значимости относится человек, насколько он полезен, и что делать с теми, кто уже не нужен?

 -Ты хочешь сказать, что от людей начнут избавляться?

 -Направление мысли верное, но я лично склонен считать, исходя из опыта мировой истории, что в таких случаях предпочитают массовое уничтожение. Вспомни ядерные бомбы, химическое оружие и так далее. Всегда намного проще и, выходит, выгоднее не оставлять на поле боя раненых и пленных. Когда-то давно пленные еще могли служить почти бесплатной рабочей силой, но не сейчас, не во время стремительного увеличения роботов.

 -Рой. А ты уже знаешь, как это будет?

 -Хм, Жули. Ты, кажется, растешь не по дням. Как перескочила на следующую ступеньку! Молодец. Но отвечу. Еще не знаю. Но уверен, что это будет. Этот вопрос уже обсуждается в верхах, на уровне крупнейших государств. И это, кстати, и является лучшим доказательством того, что в мозги всех почти и без исключения людей захотят заглянуть в самое ближайшее время. И ведь как элегантно! Любой заговор будет пресекаться на корню, еще только в начале своего зарождения.

 -Но ведь, если ты мне об этом сейчас так говоришь, то и другие могут знать это, об этом чудовищном плане догадываться и не соглашаться! Разве не так?

 -Так-то оно так, но не всё так  однозначно, Жули. Во-первых, современное человечество стало настолько и аполитичным, и пассивным вообще, что народный гнев – это понятие из далекого прошлого. А зря, между прочим. Во-вторых, я не принадлежу к числу людей, случайно об этом догадавшихся.

 -Ты хочешь сказать, что ты – историк - работаешь на эти государства, которые уже планируют уничтожить своих граждан? Рой, я не могу в это поверить! Скажи мне, что я не права.

 -Я не скажу тебе, что ты права, но и сказать, что не права, не могу тоже. Дальше, увы, я не могу тебе сказать большего, и это в твоих же интересах.

 -Почему? Я не брошусь прямо сейчас к людям с криками и призывами к принятию мер. Я соглашусь с тобой почти всецело, что человеческий род изменился до такой неузнаваемости, что уже можно утверждать, что прогресс завел гомо сапиенсов в тупик. Но почему ты не скажешь мне всё? Что тебя еще сдерживает?

 -Я уже, сказал, Жули. Для твоей же пользы. И безопасности.

 -Какая такая польза, Рой?! Какая безопасность? Я и так знаю уже столько, то меня можно прямо сейчас устранять. Ужас, я до сих пор не могу поверить, что я теперь всё это узнала!

 -Вот видишь, еще два часа назад ты могла спокойно и беззаботно жить и делать всё, что тебе хотелось, не думая ни о чём таком, что только что тебе открылось. Могла порхать на невидимых облаках любви. Неведение – это сила, которую не переспоришь никакими призывами к объединению, если только несведущий сыт и имеет перед глазами экран. А польза, Жули, всё равно есть. 

 -Не понимаю.

 -Всё очень просто. Подумай дальше. Когда тебя под тем или иным соусом заставят, да-да, именно заставят сдать информацию в первый раз, то уже никто не будет спрашивать, ответил ли Рой Брендон на твой вопрос или нет. Тебя вообще не будут спрашивать, так как уже будет известно всё. Всё, что ты услышала, всё, о чём только лишь подумала. Ты понимаешь это?

 -Ой! Рой…Я только сейчас осознала, как это ужасно. Выходит, что если только представить такие методы, когда они начнут внедряться, то всё, что я расскажу своему Морису, может быть использовано против него? Да???

 -Вот именно! Молодец! Ты додумалась до самого мерзкого, что есть во всём этом. Абсолютно всё! Полная открытость. И не надо никаких правдовыводителей, пыток, перевербовок… Вставил чип в аппарат – и всё о человеке известно.  Просто и  гениально!

 -Но ведь это просто кощунственно, омерзительно, страшно…

 -Эх, Жули-Жули. Теперь ты понимаешь, что свою жизнь потерять не так страшно. Больше боишься за жизнь своего ближнего. Конечно же, милая моя, я попрошу и порекомендую тебе ничего не говорить о нашем разговоре своему мужу. Ради его же безопасности. И хоть я его лично не знаю, думаю, что и он бы на твоём месте ничего тебе не рассказал бы тебе.

 -Но, Рой. А почему ты не боишься, что когда-нибудь, когда влезут в мой копир, всё то, о чём мы сейчас беседуем и что я узнала от тебя, не будет обращено против тебя же? Это же очевидно.

 -Правильно, Жули. И …Спасибо. Хоть немного беспокойства о старом поклоннике. Быстро схватываешь суть. 

 -Рой! Я не шучу. Говори серьезнее.

 -Так и я не шучу, коллега. Вопрос разумный. Во-первых, я холост, а родители мои, как ты знаешь уже давно перешли дорогу вечности. Я не рискую жизнью своих отсутствующих родственников. Во-вторых, я не стану скрывать, что в отношении тебя у меня есть определенные планы, диктуемые определенными соображениями и знаниями.

 -А это как перевести?

 -Да всё просто. Не бойся, я ничего о тебя не потребую. Лет пятнадцать назад, быть может, я еще бы и захотел от тебя нежный поцелуй в щечку, но я уже не тот. Жизнь и история мне кажутся сейчас важнее утех плоти, как бы облагорожены чувствами они ни были. Понимаешь, Жули, когда это начнется, а оно скоро начнется, вот увидишь,  то я, скорее всего, буду знать, куда и в каком центре ты будешь сдавать информацию со своего чипа. Но повторюсь, скорее всего. И если в отношении тебя я надеюсь, что смогу контролировать чтение твоего чипа, то уже в отношении твоего мужа это исключено, потому что в основе тотального контроля обязательно будет лежать условие – снятие информации у родных людей в разных центрах. Чтобы не было ошибки, ну, и для перестраховки. Так что твоему  Морису мне помочь уже не удастся. Более подробно я тебе уже не могу объяснить, но уверен, что ты уже и сама догадываешься, почему я вынужден остановится в своих откровениях. 

 -Кажется, да. В любом случае, Рой Брендон, я должна тебя поблагодарить, хотя нутром своим чувствую, что не настолько ты тут не играешь никакой роли или стоишь в стороне, догадываясь о грозящем людям. Я всё равно обещаю тебе, что никому ничего не скажу.

 -И даже своему Морису?.

 -И даже Морису. А, учитывая то, что ты мне только что помог понять, можно сказать и так: тем более Морису. Ужасно, что я теперь должна недоговаривать многое моему самому близкому человеку… Я буду переваривать то, что узнала. Надеюсь, что тебе-то самому ничего не грозит? Кстати, а с тебя буду снимать данные твоего копира?

 -Жули…

 -Ах, Рой, поняла. Вопрос некорректен. Извини. Всё равно спасибо. Пойду думать.

 -Думай-думай. Это полезно, жаль только, что большая часть человечества уже перестала это уметь. Береги себя. И Мориса своего тоже. Надо мне когда-нибудь с ним всё же познакомиться.

 -Пожалуйста, Рой. Он уже давно слышал от меня о тебе. Приезжай, познакомлю. 

 -Благодарю, Жули. Ты ведь знаешь, что я занят работой очень плотно. Но я обязательно вскоре это сделаю.

 -Теперь я уже не сомневаюсь, что ты загружен по самое некуда. Но всё равно, будет желание или возможность, заходи. Я буду ждать.

 -А ты не боишься, Жули, что я потом узнаю, что думал обо мне Морис, когда в качестве гостеприимного хозяина называл бы меня мысленно последним негодяем или пройдохой? – Рой откровенно улыбался, стараясь проститься со своей бывшей пассией как можно более весело и обнадеживающе. – Или, что еще хуже, я узнаю, что думала в этот самый момент ты? Насколько искренне ты меня приглашала в гости?

 -Ах, Рой, я об этом как-то еще не подумала. Ужас! Даже тут теперь надо держать в голове вероятность такого анализа задним числом. И всё-таки это всё антигуманно. А за моё отношение к тебе можешь не беспокоиться. Оно – светлое.

 -Спасибо, Жули, я знаю. Но я и не спорю, Жули, я лишь призываю тебя теперь думать над своими не только поступками, но и мыслями. Не думать – это получается только у полных идиотов. Но те, кто из людей еще наделен данной способностью, должны теперь думать и над тем, что они думают. Ладно, достаточно на эту тему. Я очень рад был тебя увидеть.

 Рой нагнулся, обнял за плечи старающуюся не казаться такой грустной и озадаченной Жули, а потом поцеловал её в щеку:

 -Ну, а если когда-нибудь твой Морис увидит этот поцелуй, то пусть не ревнует. Я сделал это через применение силы, воспользовавшись твоей слабостью и удрученностью. Пока, Жули…

      * * *

Адам осмыслял новую порцию жесткой правды, всё более стыкующуюся с его личным настоящим. Ведь и он сам каждые три месяца шел на заклание и, даже не размышляя над своими действиями, покорно сдавал свой чип на создание копии. А получалось, что на проверку. В какие-то несколько недель вся целостность его ученого призвания была сведена на нет. Истинному положению вещей потребовалось всего несколько диалогов, просмотренных профессором изначально в научных целях, чтобы перевернуть всё его представление и творящемуся на Земле. 

Никогда еще Кох не чувствовал в себе столько гнева, как в эти минуты горького знакомства с реальностью. Но первое негодование прошло, ставя затем, обнажая такой трудный вопрос: что делать дальше? Адам ответа не знал. Бороться? Но как? Что он мог сделать? Как он один, не имеющий никаких соответствующих навыков и умений, мог противостоять столь четко спланированному алгоритму контроля всех людей? Разработанному еще три столетия назад и всё это время успешно функционирующему. Причем, на службе этого замаскированного аппарата всеобщего контроля уже давно стояла армада роботов, за прошедшие времена еще более поумневших и заинтеллектуализированных. 

Неожиданно в голове ученого пронеслась мысль, что через два с небольшим месяца, то есть еще до прилета буксира, ему предстоит заново проходить эту теперь уже казавшуюся унизительной процедуру полного копирования. И даже в месячном скидывании личных аудиовизуальных данных, предстоящих ему всего через пару недель, уже был очевиден тот самый контроль, над каковым до посещения этой небольшой планеты Кох почти не задумывался. И ведь совершенно очевидным теперь виделось то, что Главный Компьютер сразу определит, что за мысли проносились в голове у Коха за последние три месяца. И от этого было никуда не скрыться. Да что там мысли? Уже того, что увидит и услышит ГК глазами и ушами  профессора, хватит на то, чтобы впервые в жизни ученого произошли опасные события. И Адам совершенно не имел ответа на вопрос, как поведет себя ГК, как он оценит изменения, произошедшие с Кохом за последние две недели. Профессору было чего бояться, за что переживать, но, помимо, неразвитого эгоиста, в нём куда больше жил учёный, ориентированный на доказательства и факты. А еще оставался неизвестным ответ на вопрос, как здесь очутился этот цилиндр, и что вообще можно сделать с ним дальше? Быть может, что-то воссоздать? Да и копиры этих Жули и Мориса не хотелось Адаму теперь отдавать на изучение ГК. Сопротивляемость профессора разрасталась стремительно, но к беспокойству за себя еще прибавлялась необычная ответственность за эти два чипа и (а вдруг каким-то образом?) судьбы. Странная мысль о самоустранении проскочила у профессора, но он тут же понял, что ничего такой путь не изменяет. Чип-то, его личный копир, всё равно остается в целостности.  Чип  можно было уничтожить нереальнейшими значениями выдерживаемых давлений или температур, но устроить их тут, чтобы ГК допустил такие нагревы, было практически невозможно.  От незнания, как выйти из так удивительно сложившейся ситуации, у Адама заболела голова, но её содержимое никак не могло подсказать нужного выхода или решения. И это было ужасно. Оставалось только одно: смотреть дальше, а уже потом думать и делать выводы.

      * * *

31.12.2151  23:08 

…Я всё-таки бы хотела выпить за прошедший год, Мор. Пусть он был непростым, местами – очень, но ведь мы всё это время были вместе. И были счастливы. Надо быть благодарными судьбе, что вот уже пятнадцать лет мы любим друг друга, несмотря на твой скверный характер.

-Любовь моя! Поверь, даже мой скверный характер не может помешать мне любить тебя еще больше и сильнее. Ты знаешь, я не поклонник громких слов и обещаний, но я клянусь, что сделаю всё возможное, чтобы убедить тебя полететь со мною в космос, где ты обязательно родишь мне сына. На меньшее я не согласен!

-Хорошо, Мор. Я соглашусь с тобой, соглашусь прямо сейчас, хотя и сопротивлялась этой странной идее пару последних лет.

-Неужели?!!! Неужели, Жули, ты согласна полететь со мной? Я не верю! Я не ослышался?

-Согласна. И не только полететь, дорогой. Родить – тоже. Если ты обещаешь пожить со мной хотя бы еще лет пятьдесят, не меньше…

-О, моя радость, как же долго я ждал от тебя этих слов. Благодарю…- Возникла легкая пауза, а на экране было видно, как тепло и нежно Морис смотрит в этот момент на свою возлюбленную, беря её за руку.

- Интересно, мой мальчик, знаешь ли ты, что на самом деле убедило меня согласиться с тобой? Как же странны порою причины наших действий, и насколько издалека они приходят к нам… Как я не люблю этот твой космос, с каким бы удовольствием я стала бы матерью нашего ребенка здесь, на Земле, но если бы только это можно было сделать здесь. Быть может, ты тоже догадываешься о причинах моего согласия, но я не стану, любимый, узнавать, что ты знаешь, а что – нет…

По чуть измененному звучании голоса Жули профессор понял, что она говорила мысленно. На этот раз Кох не стал отключать второй голос, не боясь вероятной какофонии и сложности своего восприятия при просмотре. Более того, Адам неожиданно решил провести небольшой эксперимент, и, чтобы знать, о чем в этот синхронный момент времени думал сам Морис, вставил во второй отсек медиабокса и его чип. Вскоре, набрав аналогичную чипу Жули дату, профессор нашел этот же момент, но уже через просмотр Мориса. Смутно чувствуя, что самое интересное будет скрываться именно во внутренних голосах участников встречи, Адам стал по очереди, не торопясь, прокручивать на обоих копирах записанную когда-то встречу.

-О, моя радость, как же долго я ждал от тебя этих слов. Благодарю…-

- Солнышко моё! Если бы только знала, что мне абсолютно безразлично, где бы ты родила мне сына. Лишь бы ты его родила, лишь бы быть подальше от этой проклятой цивилизации. Я готов быть с тобой, пусть лишь только с одною тобой, но вместе…

Кох теперь видел грустную Жули, нежно смотревшую в глаза своему Мору, но продолжающей думать о чем-то своём. Несмотря на немногочисленность произносимых за это время, а также в дальнейшем, слов, профессор, следуя в очередной раз своей интуиции, решил не прокручивать записи вперед,  до каких-либо более плотных диалогов или событий, а постепенно, не жалея времени на паузы и переключение каналов медиабокса, проследить за невысказанными вслух мыслями этой милой пары в этой престранной для себя любовной сцене.

- Господи! Как же я тебя люблю, мой самый хороший мальчуган. Почему мы вляпались во всё это? Ну почему нельзя было жить и размножаться, как в старые добрые времена?

-А ты уже знаешь, дорогой,  как хотел бы назвать малыша?

-Знаю. Уильямом.

-В честь Шекспира?

-Да, любимая. И хоть он уже давно вышел из учебников, да и потерял в былой своей популярности, я всё равно не перестаю поражаться тому, как жили его герои…

- … и как умирали. Они умирали, как люди, а нас лишили и этого права. Где же вы теперь, Гордость, Достоинство, Честь? Но как же всё-таки бесподобно, что хотя бы Любовь всё ещё живет, моя глупышка…

- Неужели люди перестали понимать, как это прекрасно – растворяться в глазах своей половинки? Почему Шекспир это знал? А ведь в те времена прогресс еще только-только зарождался…

-Да, Мор. Я согласна так назвать нашего сына. Я уверена, что наш Уильям будет достоин такого имени…

- Лишь бы мы смогли вырваться из этого ада. Как я еще была несведуща полгода назад, пока с Роем не поговорила. Зачем все эти знания, если я, здоровая, молодая и образованная женщина, еще не родив, уже вляпалась в систему этих мерзостных ограничений и условий?

- Если бы только нам удалось отсюда вырваться! Какая же судьба-злодейка! Родить сына здесь – это раздеться перед этой чудовищной когортой инквизиторов. Да и сын бы вырос рабом. Только не здесь, не на Земле. Негодяи! Как же это всё чудовищно и цинично. Обидно, что мы уже вот уж три года имеем разрешение на рождение, чего многие дожидаются десятилетиями, а сделать это не можем. Но как всё-таки вырваться?

-Ловлю тебя на слове, Жули. Но где, скажи мне, прелесть моя, ты бы хотела осчастливить меня наследником? В какой части Галактики? Где подарить тебе планету, достойную твоих ног?

-Мне всё равно, Мор. Лишь бы быть с тобой…

- Мне действительно всё равно. Моя Галактика – это ты.

- Милая моя, как же я люблю твои глаза, твоё лицо, твои губы. Твой голос, твои нежные руки, мягкие груди.  Всю тебя. И даже когда я в тебе, я люблю не эти безумно с тобой приятные ощущения, которые лишь тупорылые импотенты согласились променять на визуальную имитацию, а люблю это чувство объединения, связывающее нас в единое целое…Как же я тебя всю хочу.

-И я тоже хочу быть всегда  с тобой… Я даже не хочу быть ученым, моя Жули…

- А мне и не нужен ученый, глупенький. Мне нужен ты. Ну, когда же ты наконец снова обнимешь меня, проведешь своей сильной рукой по волосам, а потом опустишь её ниже? Когда мурашки от предощущения и преддверия радости пробегут по моему податливому для тебя телу и я выключусь, уплыву на этой волне, и поплыву-поплыву вместе с тобой, прежде чем сознание снова не вернется ко мне?

Кох видел , как оба сделали по шагу друг к другу, а затем обнялись. И каким бы недостойным еще вчера ни показалось профессору дальнейшее им увиденное, сегодня он принципиально решил пройти вместе с этой парой до максимума, до апофеоза любовной сцены. Слова, живые слова совсем почти прекратились, и лишь звуки-междометия изредка срывались с уст Мориса и Жули за полчаса до наступления Нового года. Зрительно всё видимое профессором мало напоминало что-то внешне порнографическое, ибо и глазами мужчины, и женщины видно было только лицо партнера, причем, крупным планом. Как ни странно, но и на канале внутреннего голоса ничего низменного или акцентирующего смотрящего на сугубо физическое не было. Любящие не играли, не придумывали никаких каверзных вопросов, не гадали о настроении партнера. Они в чистом виде предавались радости того самого пресловутого взаиморастворения, о котором еще совсем недавно рассказывал Герхому Главный Компьютер, приводящий гипотезы относительно двух половинок. И Адам, не могущий никак заакцентировать свои наблюдения за хоть чем-то, что давало информацию о происходящем и пищу для  последующих размышлений, вдруг захотел подключиться к тому самому седьмому центру, в коем и записывались специфические ощущения. Для этого профессору пришлось надеть на себя специальную шапочку с разветвленной сетью микроконтактов, формирующих и передающих просматривающему эти самые ощущения. Кох никогда не был поклонником объемно-визуального просмотра. Но и в роли потенциального инакомыслящего преступника он тоже никогда не был. И сейчас, отбросив колебания, так свойственные воспитанному ученому, он практически впервые во взрослой жизни без сомнения позволил себе пережить чужой экстаз.

 То, что прочувствовал Кох в последующие четверть часа, он анализировал почти целые следующие сутки. Не было никаких пошлых и затертых призывов, типа «войди в меня», «хочу тебя», «посмотри, как я уже жду». Всё это Адам с трудом помнил, когда еще на учебной скамье им давали в качестве примера возможность на собственной шкуре ознакомиться с половой рефлексией. Коха тогда увиденное не поразило, а, более того, показалось откровенно мерзким, недостойным. Были некоторые его товарищи, кому эксперимент понравился, и они еще не раз прибегали к подобному методу получения удовлетворения, прежде чем тоже не остывали. Но Коху всё так чувствуемое не понравилось сразу. Он никогда потом не анализировал свой темперамент и вообще – не думал на эту тему. Быть ученым нравилось Адаму намного больше. Это было и интереснее, и благороднее, и полезнее для Конфедерации. Чуть раньше остальных своих сверстников-ученых он получил впоследствии звание профессора, чуть ранее полетел на другие планеты. И, видимо, чуть больше думал о науке. Но и какого-либо ощущения превосходства и чувства победы и верха над коллегами по скамье он не испытывал. Зачем? Всё это было лишним, пустым, мешающим сосредоточиться над главным, чем служило Коху любимое дело.

 Но Морис и Жули, без малого через полвека так неожиданно напомнившие зрелому профессору, что такое половые отношения, полностью видоизменили представление Адама на этот аспект. Адам не мог передать сам себе, что он пережил в эти минуты, когда вместе с парой взобрался на волну того самого взаиморастворения. Другого, более точного термина, описывающего этот процесс, было, пожалуй, не подобрать. Мысли обоих любящих не были оформлены в слова. Это были чистые чувства, неведомо как переплетаемые  с берущимися плотскими позывами. Причем, очень светлые, теплые, рефлекторные и вместе с тем отдающие, пытающиеся передать ближнему намного больше, чем получить. И эта смесь не делилась на отдельные составляющие. Никогда раньше Адам не ощущал такого, хотя и понимал, что тот же Долг может придать человеку намного больше смысла и радости, чем паразитический способ существования. И эти ощущения, пережитые шестидесятилетним мужчиной в самом расцвете земных лет, неожиданно привели Адама в банальное состояние эрекции, обычно сдерживаемой как из-за отсутствия изначальных мыслей, так и при помощи специальных препаратов общеукрепляющего свойства, благодаря которым отсутствие половой жизни не приводило к своим неприятным, с медицинской точки зрения, последствиям. Еще большее удивление профессора вызвал незамеченный по ходу волнующего и всепоглощающего  просмотра итоговый результат, выразившийся в облегчении, то есть в выделении спермы. Кох удивленно рассматривал и вытирал себя вскоре в узком туалете, не веря, что это произошло именно с ним. Но факт был, что называется, на лицо. Как такое могло произойти с ним? Профессору некого было стыдится, так как внутри лаборатории он был один, а сторожащий снаружи робот входил внутрь только по приказам Коха. Но дело было не в стыде. В удивлении, к которому Адам не был готов.

Любовь в своем лучезарном сиянии открылась ученому в эти четверть часа. Теперь перевод этого слова на язык взаимоотношений между мужчиной и женщиной был окончательно ясен Коху. Самоотдача до максимального уровня и даже сверх него. Желание, мощное, бесконечное, идущее откуда-то изнутри, не осмысленное и профильтрованное через мысли. Профессор и тут был под впечатлением, лишь усиленное спонтанным «результатом». В очередной раз эти жители двадцать второго века открыли перед ним какой-то более глубинный смысл самого понятия «человек», которое уже было выветрено еще в молодости будущего ученого. Знай он тогда, что взаимоотношения полов могут занести его на подобные вершины, еще неизвестно, что бы выбрал Кох в итоге, был бы он настолько предан науке. Хотя. В его молодости, да и в зрелости, время уже не было выбора, выбора между личными чувствами, правом на их наличие  и служением Родине.

Последний термин неприятно резанул размышляющего профессора. Родина? Где она теперь? Кому он служит? Для чего? Для горстки нечестно выживших богатеев, сумевших массовую гибель своих сограждан преподнести на блюдечке межгалактической войны? Да еще и оставшихся на планете людей так бесхитростно заставить жить ради обеспечения собственной безопасности, если, конечно, так теперь можно было ставить вопрос. Был ли враг? Адам невольно формулировал перед собой эти вопросы, точнее, они сами зарождались в нем, но ответов-то не было. А тут еще никуда не девающееся впечатление-реакция собственного тела. Кох вспомнил один из первых просмотров, где Жули рассказывала Морису про диссертацию Роя, который, в свою очередь, анализировал пагубное воздействие объемно-визуального кинематографа на психику смотрящих, что в итоге привело к массовой деградации, а затем уже и уменьшению человеческой популяции. Выходили, что мистер Брендон был прав. Даже без изначального настроя на получение приятных эмоций и релаксации, даже вообще  без всяческого изначального желания получить подобный результат, он – более чем взрослый ученый – достиг точки безусловной телесной рефлексии. Так что уже было говорить о прошлых поколениях людей, ушедших в просмотр настолько глубоко, что в массе свое люди стали настолько инертны и пассивны, что заглотили эту наживку и проморгали собственную жизнь? Выходило, что, этот пресловутый просмотр бил по нейронным связям головного мозга не хуже большинства наркотиков, но при этом не наносил прямого физического вреда, как, помимо химических стимуляторов, это могли делать алкоголь и табак. А ведь он, профессор не мог не понимать этого, еще прочувствовал нечто большее, что никакими  просмотрами, изначально сделанными на коммерческой основе всеобщего усреднения в целях усвоения и доходчивости зрителя, не могло быть достигнуто, кроме как через аналогичное и сильное чувство. Чувство чистое, открытое, глубокое. Противоречивость свежего яркого опыта с  предрасположенность его, как ученого, критически относиться к самим себя наказавшим людям – вот что сейчас происходило в голове Коха. И однозначно занимать сторону судьи, считающего, что наказание произошло по заслугам, Адам сейчас не мог. И уже не хотел. 

Работа еще больше утратила какой-либо смысл, хотя через две недели предстояло скинуть Главному Компьютеру аудиовизуальную информацию, записываемую не только на чип, но вместе со всем спектром датчиков и центрами восприятия, но и на небольшую страховочную микрокамеру, точнее две, из органического пластика, вмонтированные между глазами и ушами, то есть в районе виска. Их назначением было давать минимальный, но достаточный, набор информации, когда, например, человек находился в состоянии сна или иного воздействия, а основной копир при этом был ориентирован на запись внутренних состояний человека, когда мысли человека, звучавшие намного сильнее сторонних голосов, заглушали внешний мир. Также и зрение индивидуума, фиксируемое на чипе, могло быть сориентировано вовсе не в том направлении, куда была направлена микрокамера, а глаза могли быть закрыты. Такой метод вторичного контроля, отсутствовавший во времена Жули и Мориса,  не был тотальным, не нес в себе какой-либо повышенной нагрузки, но сейчас и он виделся профессору крайне нежелательным и опасным. Пора было что-то делать. Но что?

      * * *

- Герхом! - Раздалось неожиданно из динамика, по каналу экстренной связи. Это был голос Кавса. – Срочное сообщение. Наша система слежения за динамически движущимися объектами обнаружила приближающийся из космоса корабль.

Кох  сразу открыл глаза, быстро осознавая и входя во внештатную ситуацию. Точнее, только лишь понимая, что она – внештатная, экстренная. За все свои предыдущие экспедиции ему еще ни разу не удавалось попасть в такое положение, переплет. Хотя, ту же подумал Кох, определения этого «такого» он, пожалуй, дать и не мог. Ничего и никогда не случалось. И сейчас, после недавно полученных при просмотрах данных, хотя они еще и могли быть неудачными гипотезами, Адаму подумалось, что и не должно было бы быть никаких инопланетных кораблей. Однако факт только что прозвучал голосом человека-бойца, и нужно было как-то на это реагировать.

-Каково расстояние до цели, Кавс?

-Порядка четырехсот миллионов километров, Герхом.

-А скорость?

-Скорость чуть выше средней. Около тридцати пяти тысяч километров в секунду.

Адам тут же рассчитал, что при подобной скорости до встречи с неизвестным кораблем остается чуть более  трех часов. Правда, если предположить, что эта цель движется именно к ним, необходимо было еще учесть поправку на торможение, что давало еще пару часов форы. Но форы перед чем?

-Какие-нибудь сигналы были?- спросил сержанта профессор.

-Пока нет. Мы лишь только обнаружили объект и просчитали его траекторию. Устойчивое движение на нас.

-Кавс. А это не может быть буксиром?

-Никак нет, Герхом. Тот должен прибыть по уточненным данным через восемьдесят восемь дней. К тому же приближающийся к нам объект не подает сигналов на нашей частоте. Это – не наш эвакуатор.

-Понятно, - только и выговорил уже окончательно проснувшийся Кох, хотя ему лично ничего понятно не было. Но надо было отдать приказ или направить Кавса с полусотней полидронов на определенные действия и меры. – Продолжить наблюдение. Достать всё имеющееся оружие. Подготовиться и занять оборонительные места в соответствии с Уставом. Действуйте, сержант, как Вас учили. Держите меня в курсе. 

Быстро выпив воды с прилагающимся комплектом витаминов, Адам тут же поймал себя на мысли, что эти таблетки могли быть умышленно направлены на погашение в нем того, что накануне привело к неожиданному эффекту. И тут же весь поток предыдущих воспоминаний и размышлений хлынул на профессора в полную мощь. Необходимо было срочно сконцентрироваться и попытаться найти решение. Только какое? С позиции чьей выгоды? Как еще просто было месяц назад отдать бойцам бразды правления, а потом надеяться и ждать благополучного исхода событий, предстань последний в виде войны или неожиданно какого-то неопасного контакта. А сейчас? Кох стал размышлять по-научному, логически и методично.

Первый вариант. Это приближаются свои. Но тогда почему без оповещения? Ведь обещали эвакуатор через несколько недель. Каким бы набором данных и общих результатов экспедиции не обладал «Протерос» сейчас, сверхценности он из себя не представлял, и в условиях продолжающегося военного положения бросаться не на спасение, а на типовую транспортировку обычного груза было глупо. Причины для появления своих должны были быть куда как более весомы.

Второй вариант означал противоположное, то есть приближение врага. Тогда, во-первых, какого врага? Настоящего, вымышленного, неизвестного? Во-вторых, с какой  истинной целью? И была ли вообще эта цель? Но тут всё обстояло еще более запутанно и поливариантно.

Вопросы не могли дать своих четких ответов, прежде чем что-либо не прояснилось бы само собой. Но через полчаса, когда ничего не произошло, а корабль предполагаемого противника продолжал двигаться в их направлении, Адам решил думать более активно.

Никакими случайными причинами объяснить устойчивый курс в их сторону данного искусственного объекта, движущегося с такой высокой скоростью, было невозможно. Объект был крупный, это с каждой пройденной минутой было видно всё нагляднее. Это был корабль, и игнорировать данный факт было нельзя. Объект по-прежнему не подавал никаких сигналов, что означало явно не дружественный характер своих намерений. Но Кох теперь размышлял иначе. Ясная мысль, что намного хуже для него было бы приближение своих, уже успела сформироваться в его сознании. За этим бы однозначно последовали действия и события, при которых бы Адаму было не скрыть ничего: ни своего копира и  мыслей на нём, ни чипов Жули и Мориса. И, соответственно, ему бы уже не удалось что-либо сделать, могущее помешать всё это в нём узнать, а уже потом наказать. Профессора не столько пугала собственная участь, сколько непонятно как возникшее нежелание выдавать своим бывшим сотоварищам чипы этой пары из двадцать второго века.  Хотя, тут же понял он, особой разницы не было, то есть его личный чип, при просмотре со стороны, уже полностью выдавал не только чувства Коха ко всему узнанному им, но и прямо указывал на наличие копиров этих беглецов. Ведь и в нём, в его чипе, уже хватало столько такого, что не нуждалось в оценке и последующем приговоре. Да и спрятать чипы пары было невозможно без запоминания этого действия своим копиром. Можно было только успеть физически уничтожить, но этого бы не допустил ГК, контролировавший мощности лаборатории.

Употребив минутой ранее мысленно этот термин – «беглец», Адама неожиданно обожгло догадкой. Ведь за всем этим плавным и неторопливым открытием для себя правды он еще не успел узнать, как всё-таки Морис и Жули оказались здесь. Ведь должно же было быть что-то последнее, перед чем они оказались, после, так сказать, шагнули в этот цилиндр. И что должно было остаться в их воспоминаниях! Они именно бежали. Значит, они к этому готовились. Значит, они верили во что-то, что или их потом освободит, или тем или иным способом сослужит добрую службу для остающихся в живых потомков, несогласных с тиранией белой касты на Земле. Кох почувствовал испарину на своём лбу. Почему-то желание поскорее получить этот ответ буквально застучало в его голове молоточком моментального любопытства. Что-то опять подсказывало, что в удовлетворении вопроса может быть сокрыто что-то очень и очень важное, что, вполне вероятно, могло бы изменить эти, быть может, последние часы его жизни. 

Профессор быстро включил медиабокс и стал проматывать почти с самого конца оба чипа. 

15.06.2154  03:18 

 -Жули! Милая! Не волнуйся. У нас обязательно всё будет хорошо. И даже если не получится с этой биотермической разморозкой, и мы не возродимся, всё равно это намного лучше, чем позволить дать свои чипы на страховочную запись. Или же ты считаешь иначе?

 -Ну, как же, дорогой, я могу считать иначе? Ведь я не мыслю своей жизни без тебя. Да и я с тобой полностью согласна, что жить под наблюдением, даже больше, чем просто под наблюдением, а с выворачиванием всего себя на изнанку, причем, без спроса, это унизительно. Я тоже не хочу так жить. Я согласна на этот побег. Раньше люди, не желающие мириться с произволом, готовы были отстаивать своё мнение вплоть до гибели. Вспомни тех, кто добровольно шел на костер, но не менял своих принципов и взглядов…

 -Да-да, любимая. Я помню. Но… Но сейчас у нас слишком мало времени ,чтобы дискутировать и вспоминать тех людей, навечно высекших своё имя на скрижалях истории. Нам надо торопиться. Через полчаса нас уже здесь не должно быть.

 -Я помню. Но знаешь, Мор, мне не надо собираться. Я ничего не хочу брать с собой, даже зубную щетку. Если нам повезет, то мы всё это добудем. А если нет…

 -Нет, Жули, не думай об этом «нет». Только «да»! Любовь, добро и честность всегда побеждали своих оппонентов. Мы не должны колебаться.

 -Я и не колеблюсь. Но тогда скажи, милый, почему ты до сих пор не рассказал мне о своём плане? Ты ведь по-прежнему переживаешь за меня и еще кого-то, ты боишься, что если план сорвется, то я буду знать имена тех, кто решился тебе помочь…

 -Ты все правильно понимаешь, умница моя. Я не хочу, чтобы в случае провала к тебе были применены самые жесткие санкции. Незнание нужно тебе не для себя, а тебе - для них.

 -Ты всё-таки что темнишь и скрываешь от меня. Ведь если это знаешь ты, то твой копир выдаст им всё. Говори, Морис, что у тебя на уме. Я слишком давно и хорошо тебя знаю, мой умник, чтобы поверить в такую упрощенную версию.

 -Ладно. Я всё равно не скажу тебе, кто нам решился помочь и куда мы направляемся, но я помогу тебе успокоиться за их судьбы. Конечно, дорогая, ты правильно рассуждаешь. Если знаю я, то могут знать и они – те, от кого мы сейчас бежим. И все мои недоговорки были бы полной ерундой, если бы я не знал, что противопоставить им в крайнем случае.

 -Так что же, Морис?

 -Ты сама знаешь, что чип не так-то просто уничтожить. Но это всё-таки можно сделать.

 -Да!? Так что же мешает тебе дать и мне это? Средство или способ. Я ведь не хочу жить без тебя, мой мальчик. И не буду. Так почему бы тебе не поделиться со мной этим?

 -Эх, милая моя девочка. Ты всегда будешь для меня милой и беззащитной девочкой, возле которой я буду и замирать, и робеть, и взлетать… неужели ты думаешь, что мне чего-то для тебя жалко? Конечно же, нет. Но, Жули, всё дело в том, что то, что есть у меня, оно не делится.

 -Это как? Я не понимаю.

 -Хорошо. Я объясню. Те, кто мне дал это, только-только это разработали, и у них нет его в тех количествах, чтобы дать мне на нас двоих. Не буду ходить вокруг да около, а расскажу тебе почти всё. Речь идет о небольшом термическом мине-патроне направленного действия. Если бы я пришел к тебе сегодня на несколько часов раньше, и наши мысли не были бы заняты предстоящим побегом, а наоборот – мы бы захотели с тобой слиться в нашей бесконечности и взаимности, то ты бы сумела обнаружить у меня, а, точнее, на мне, это. Ты прекрасно знаешь, куда нам всем вживляют копиры. А этот небольшой по размерам  термоубийца закреплен у меня прямо над чипом и ориентирован прямо на него. Я уже неделю так хожу. Правда, приходится обходить места, где могут быть детекторы. Как ты знаешь, их в последнее время всё больше и больше становится. Власти словно бы что-то знают или догадываются, а потому так и стали резко внедрять под видом усиления всеобщей безопасности такие сканеры. И всё дело, любовь моя, в том, что у меня только один экземпляр, к тому же уже наполовину вживленный в меня. Это было условием тех, кто рискнул нам помочь. За несколько секунд я могу привести его в действие и заставить сдетонировать. 

 -А вторым условием было ничего не говорить мне об этом? Да, дорогой?

 -Получается, что так. Разумеется, мне хочется, чтобы в случае неудачи ты осталась жить, хотя я тоже не могу представить жизни без тебя и верю, что и с тобой всё обстоит точно также.  И всё же, Жу. Мне нужно знать и верить, что ты останешься хотя бы живой.

 -Но ведь это – не жизнь! Пообещай мне, что если нас поймают, то мы вместе приведем мину в действие, то есть взорвемся. Обещай!

 -Но, любимая, зачем? Зачем тебе гибнуть? Я ведь тем самым буду свой копир уничтожать. Суть этого патрона как раз в том, что он деформирует чип настолько, что тот уже не подлежит восстановлению. Но действие мины настолько узкое, что твой копир она затронуть не сможет.

 -Морис! Прекрати! Ты же прекрасно понимаешь, что я сейчас не об уничтожении своего копира говорю. Я хочу погибнуть с тобой. Точнее, я просто не хочу жить хоть одну минуту и даже секунду, зная, что тебя уже нет. Мне не нужна такая жизнь. Я не мыслю подобного.

 -Спасибо за эти слова, Солнышко моё. Как бы мне не хотелось, чтобы ты в любом случае осталась жива, я постараюсь дать тебе возможность вместе со мной уйти в мир иной. Но я всё-таки надеюсь и верю, что мы прорвемся. А уже там, в далеком космосе, где нет этой унизительной системы, мы с тобой станем свободны, а ты родишь мне нашего Уильяма. И не одного. Только за то, что никто не будет нам указывать, сколько детей и когда можно нам создавать, я уже готов отдать всё на свете.

 -Спасибо, милый. Запомни, мы должны быть вместе. Сколько там у нас осталось времени до сигнала от твоих доброжелателей?

 -Несколько минут, Жули. Но ты помнишь, что условием с их стороны было принятие особого снотворного, которое выведет нас из состояния осознания и понимания. Мы перестанем быть адекватны, наши глаза закроются, в ушах будет звучать убаюкивающая мелодия, и мы с тобой ничего не будем помнить и понимать, где находимся, куда нас перемещают…

 -А мы не рискуем, если примем это снотворное, а потом не попадем каким-то сложным образом на корабль, который, по изначальному плану, и должен унести вскоре в неизвестном нам сейчас направлении? 

 -Милая. Даже если мы с тобой окажемся позднее в руках наших всевидящих и всеконтролирующих врагов, мы будем знать, что совершили всё возможное, чтобы сбежать отсюда.

 -А твои друзья, которые помогли установить тебе мину-патрон? Они не рискуют, что в этом случае их обнаружат?

 -Мы обсуждали и это. Если они дадут свой сигнал, то после принятия капсул мы с тобой уже не несем ответственности за то, что у них что-то сорвется. Хотя мне было бы их жаль. Я им верю. Такую схему придумать, так бороться за спасение незрячих, кто слишком поздно понял, куда вляпался вместе с оставшимся человечеством…

 -Интересно, дорогой, а сколько всего сейчас на Земле тех, кто, как и мы, сумел понять ситуацию, разгадать коварные планы намечаемой в будущем Конфедерации? 

 -Честно говоря, я не знаю. Не спрашивал, да и не мог, ты сама должна понимать, что спрашивать и интересоваться ничем сейчас вообще нельзя, недопустимо. На пике прогресса мы невольно скатились в сверхтоталитаризованное общество. И самое ужасное, что большинству его членов эта всеконтрольность абсолютно не мешает жить, всем попросту наплевать на унизительность собственного положения. Как же был прав твой историк!

 -Да-да… Опять это их коварство. Кто же додумался до всего этого? Кому только в голову пришла такая идея – внедрить в каждого жителя по копиру?

 -Не знаю, милая, но, думаю, что твой Рой был прав – это крупный капитал занимается тем, что пытается вывести себя и обезопасить, пусть даже и путем массовой гибели и всеобщего контроля… Оп! А вот и сигнал-сообщение. Да, пишут, что всё в силе. «Прочитано!» Теперь давай принимать наши капсулы.

 -Поцелуй меня, любимый. Быть может, мы больше никогда не увидим друг друга. Я люблю тебя…

 -Я – тоже. – Морис и Жули нежно поцеловались, но без признаков страсти. – У нас мало времени, девочка моя. На, запей.

 -А оно быстро подействует?- спросила Жули, но уже через несколько секунд сама и ответила. – Ой, я уже чувствую. Г-ла-за у-же тя-же-ле-ют…

 Глаза Мориса, через которого сейчас Кох просматривал прощальную сцену, тоже стали быстро закрываться. Никаких мыслей у мужчины не было, и Адам понял, что на этом  всё, что можно было почерпнуть из увиденного эпизода, этим и закончилось. Профессор успел подумать над тем, что, раз в цилиндре они оказались стоящими в обнимку , то, логично, что была еще и следующая картинка – последнего шага, шага в вечность. Но на чипе Мориса дальше шли только данные о показателях, сердца, его странных снах. Вся живая и реальная аудиовизуальная информация была будто бы стерта, но Адам догадался, что это просто капсула сна, данного за пять минут до прибытия неизвестных спасителей Жули и Мориса, была разработана столь качественно, что могла отключить запись с этих центров. Кто-то, похоже, очень хорошо умел разбираться с блокираторами отдельных центров живого носителя и , как следствие, элементов копира. Увеличив скорость перемотки в сто с лишним раз, Кох, тем не менее, так и не нашел выхода Мориса из этого сомнамбулического состояния, а потом запись на копире и вовсе окончилась. Точно также дело обстояло и с чипом Жули. Это вызвало огромное удивление профессора, граничащего с разочарованием, но разочарованием от недосыгранности кульминационного эпизода. Ответ на вопрос, как Жули и Морис, очипсованные и сумевшие вырваться из железных тисков всеобщего контроля, оказались на том самом неизвестном космическом корабле, а потом уже – здесь, а уже потом – как  они прошли процедуру замуровывания в цилиндр, ускользнул, предательски растворился в равномерном и однотонном повторе их сонных состояний невменяемости. Кох был близок практически к первому в своей взрослой жизни эмоциональному срыву, что уже давным-давно себе не позволял, но тут его прервали.

-Герхом, - послышался снова голос Кавса. – Расстояние до объекта уже меньше ста миллионов километров. Скорость уменьшается, и сейчас составляет меньше двадцати пяти тысяч. На наши сигналы ответных не наблюдается. Полидроны приготовили всё оружие и заняли правильные стратегические места обороны. Какие будут приказания?

-Сейчас, Кавс, - ответил профессор. – А что рекомендует ГК ?

-Всё то же самое, Герхом. Занять оборону и ждать.

-Ждать чего?- Мысленно произнес вопрос самому себе Адам, но дал указание Кавсу. – Жди. Я думаю. Контролируй скорость и постарайся правильно оценить размеры объекта. Я выйду на связь вскоре.

Переключение на вопросы обороны и безопасности своего корабля на некоторое время вывели Коха из состояния задумчивости, в которое он вошел после просмотра с незавершенным окончанием. Адама меньше всего сейчас беспокоила расстановка роботов вокруг их маленьких баз, разбросанных, по большому счету, не так уж и далеко друг от друга. Несколько удачно сброшенных термических бомб могли за одно мгновение свести всю их подготовку к обороне на нет, не говоря уже о возможности разнести всю планету в клочья, направь на неё приближающийся корабль более сильный поражающий луч. Мозг профессора лихорадочно метался из стороны в сторону, как только он снова силился угадать, кто же летит в их сторону: свои или чужие? Первый мысленный ответ самому себе был как бы доводом от обратного: если чужие, то нельзя попадаться, ибо это, как ни крути, или смерть , или предательство. А если направлялись свои, то нельзя было этого делать тем более. Получалось, что разница практически отсутствовала, и в любом случае необходимо было перво-наперво побеспокоиться о непопадании всех копиров (своего и пары) в руки тех, кто двигался сейчас к их планете. Как только Кох осознал, что оба варианта являются проигрышными, как лично  для него, так и для любящей пары, симпатичной ему уже достаточно глубоко, решение пришло мгновенно. Надо себя уничтожить. Недавно услышанное профессором желание Мориса направить на себя и свой чип термический взрыв, способный деформировать личный копир до состояния невосстановления, было конкретной и своевременной подсказкой, до которой Адам вряд ли бы смог додуматься сам. Но сейчас, когда эта аналогичная мысль-желание прожгла его сознание, профессор уже не удивлялся, почему же он сам не мог до этого дойти, а вместо размышлений загорелся весь данной идеей воплощения взрыва, носящей откровенный характер привнесения себя в жертву. Но ведь как это было приятно! Как что-то теплое и вместе с тем гордое пронеслось внутри Коха, когда он представил, какой ценой самоотречения и добровольной гибели он не сдастся в руки тех, кто направлялся сейчас в их сторону. Никогда раньше, ни в юности, ни в зрелости, профессор не чувствовал ничего аналогичного. Но думать над красотой своего планируемого поступка времени не было. Да и не умел Адам заниматься мечтательностью и представлением будущих событий,  если это только не носило научного характера, где по своему призванию он был обязан уметь предвидеть ожидаемый результат.

Как бы ни был мал багаж знаний Коха об оружии и способах ликвидации корабля, тем не менее, соответствующий доступ к инструкции по уничтожению «Протероса» был у Герхома прописан изначально. Ни Кавс, ни Нэрт не обладали подобным правом, и привести имеющиеся на борту детонаторы замедленного действия мог только профессор и Главный Компьютер. Адам не знал, чей голос был убедительнее при принятии подобных нестандартных и одноразовых решений, но узнать это можно было только практически, в конкретной и сложной ситуации, в каковых он еще ни разу не бывал. Всё та же благородная мысль осуществить подрыв лаборатории с собой и имеющимися тремя важными копирами, а по возможности еще и основного корабля, получившего повреждения пяти плазмотурбин, укрепилась в голове Коха до абсолютной уверенности в необходимости такого шага. Быстро пролистав инструкцию по содержанию и управлению «Протеросом», Кох понял, что без помощи Кавса ему не обойтись.

-Кавс. Вызывает Кох.

-Да, Герхом! Слушаю.

-Что-нибудь изменилось? Расстояние до цели?

-Тридцать миллионов километров. Ничего нового. Это корабль. Крупный, не с Земли. Какие будут указания?

-Указания будут, Кавс. На корабле и, особенно, в лаборатории содержится много ценной информации о посещенных нами планетах, о залежах там полезных ископаемых и источников энергии, а также результаты моих вскрытий и экспериментов. Это однозначно не должно попасть в руки врага.

-Понял. Что я должен предпринять, Герхом?

-Мне нужно привести в действие пульт самоликвидирования лаборатории, и, по возможности, «Протероса» в целом. Если враг будет брать нас штурмом, а не термобомбежкой, я должен успеть нажать на кнопку.

-Вас понял. Но чем я могу помочь конкретно?

-Мне нужен полидрон, способный быстро активировать и вывести передо мной на пульт блок самоликвидации. Я физически не успеваю сделать это сам, так как никогда подобного не делал и не тренировался. Нужна помощь.

-Хорошо, Герхом. А что по этому поводу говорит ГК?

-ГК молчит. Ситуация внештатная, но ты сам прекрасно, Кавс, знаешь, что данный допуск у меня есть.

-Знаю, Герхом. Вам нужен один робот?

-Если он способен быстро справиться, то лучше один. Каждый боец на счету. Мы должны обороняться до последнего, стараясь нанести врагу максимально больший урон. 

-Да, Герхом! Сейчас направлю к Вам S-14. Дайте ему со своего экрана доступ на ознакомление с данной инструкцией, чтобы он еще по ходу приближения к лаборатории ознакомился и освоил все основные принципы и последовательность действий.

-Хорошо, Кавс, через минуту подключу S-14. Продолжай следить за приближающимся объектом. Самоликвидация будет осуществлена только в самом крайнем случае, если их силы будут превосходящими, а наше поражение – очевидным.

-Слушаюсь, Герхом!

Профессор облегченно вздохнул и неожиданно ощутил, что он улыбается. Этот факт был странен ему самому, но чувство приятности было достаточно сильным и явно осязаемым. Странно, подумал ученый, чему я радуюсь?  Но пока все шло хорошо. Желание Коха произвести самоподрыв, как минимум, лаборатории еще до окончательного приближения неопознанного корабля, неси он на своем борту своих или чужих, уже было четким. Никакого самосожаления, что он через несколько минут  уйдет в мир иной, внутри профессора не было. Жизнь не представлялась ему сейчас той безусловной ценностью, за которую стоило цепляться любой ценой. Слишком жесткая правда, так неожиданно видоизменившая его отношение к Земле и Конфедерации, сделала скорую смерть элементом сопротивления и мести за то, что всю свою предыдущую жизнь Адам Кох посвятил отстаиванию подлецов и обманщиков, в своё время безжалостно расправившихся со всем человечеством. И даже, если каким-то образом профессор мог не погибнуть, а спастись, но спастись вместе с «Протеросом» и его командой, всё равно жизнь уже не имела смысла, потому что при этом он оказывался продолжающим существовать в этой нечестной синтетической структуре. Смерть являлась единственно возможным правильным выходом, и Адам не собирался ждать момента развязки и прямой атаки, намереваясь взорвать лабораторию сразу же, как только этот S-14 развернет перед ним соответствующий блок-пульт.

Вскоре полидрон прибыл и начал заниматься выведением и подключением механизма, сокрытого  в лаборатории между двумя  контурами изоляций.

-Объект снизил скорость до десяти тысяч километров в секунду, Герхом. Скорость постоянно снижается. Он тормозит. Расстояние меньше десяти миллионов километров. 

-Понял, Кавс. Продолжать наблюдение.

Адам смотрел на занимающегося установкой пульта S-14 и понимал, что через несколько минут сможет осуществить задуманное. Никаких колебаний, никакого желания поступить иначе в себе профессор не наблюдал. Самоподрыв был по-прежнему единственной целью и ожиданием ученого, поймавшего себя в этот момент на престранности происходящего. Сказали бы ему об этом месяц назад! Но правда вкупе с профессиональным умением делать должные выводы вывела Коха именно на этот финишный отрезок, отсчитывающий свои последние мгновения. «Странная всё-таки штука – жизнь, - думал Кох, воспроизводя в своей памяти прожитые годы. – Жил-жил, служил, верил. А оказалось, что всё – неправда. Что мешало мне раньше задуматься, сопоставить факты, усомниться? Почему я, всецело посвятив себя работе, не думал ни о чём другом?» Адаму было не жалко расставаться со своей никчемно прожитой жизнью, хотя, как представитель науки, он прожил её радостно и с ощущением осмысленности и полезности. Просто сама по себе вся его судьба теперь обесценилась до уровня инфузории, так и не сумевшей понять и увидеть, что над ней властвуют силы, намного её превосходящие, в то время как всё свое недолгое пребывание она считала себя важным и нужным элементом существующей системы. Выходило ровно наоборот. Маленький винтик, обманутый и присягнувший на верность тем, кто наглумился и вероломно воспользовался свойствами человеческой природы, сыграв на чувстве праведной мести и вытекающей из неё исторической осмысленности. А, как оказалось, всё это был спектакль, умело срежиссированный еще в двадцать втором веке горсткой крупных триллионеров. Обидно было не за предстоящий добровольный уход с нотками осознанной радости от совершаемого,   а за то, что все свои шестьдесят с легким гаком лет, Адам так ни разу и не усомнился в достоверности сложившегося порядка. Кох верил с самого своего первого дня осмысления, что иберколы уничтожили 99 процентов населения Земли, неся с собой жажду всеобщего разрушения, хаоса и, в общем итоге, зла. А зло оказалось вовсе не там. Напротив, этому злу Кох и служил все эти годы, позволив себе поверить и ни разу не усомниться, что любовь - это напрасная роскошь, что взаимоотношения между мужчиной и женщиной могут носить только грязный и похотливый характер, что Конфедерация – это оплот всего. А всё оборачивалось иначе. Любовь – это не грязь, Конфедерация – это изощренная система обмана и утаивания информации, а жизнь  и её цель – это вовсе не служение системе, так нагло обманывающей своих членов вот уже более трех столетий. Правда, за этим отрицанием напрасности всех своих прожитых лет вставали куда более сложные вопросы, ведущие к поиску иного смысла, которого не было в жизни Адама, но каковой ему и не приходило в голову усматривать и искать в чем-либо еще. И именно за это и было обидно. Утрата веры и цели – что может быть хуже для человека, с самого своего рождения и без каких-либо колебаний отдавшего жизнь на благо профанации? У тех же Жули и Мориса всё было проще и красивее. Они любили друг друга, они не сомневались в том, что каждое свое проживаемое мгновение осмыслено лишь в том случае, если они ждут встречи, если они хотят этого самого взаиморастоврения. 

-Всё готово, Герхом, - неожиданно прервал размышления профессора S-14.

-Так это и есть та кнопка, которую я должен нажать, если пойму, что мы побеждены? – решил уточнить Адам.

-Так точно, - рявкнул робот. – Возьмите ключ-активатор, Герхом. Как только он будет вставлен, Вам достаточно будет нажать на эту красную кнопу.

-Спасибо, понял. – Кох внутренне ликовал, понимая, что наступают его последние секунды. – Можешь идти, S-14.

-Не могу. Согласно внутренней инструкции, я обязан быть рядом. Для подстраховки. 

Кох разочарованно вздохнул. Лучше бы, конечно, этого полидрона рядом не было. Так было бы намного проще. Но всё равно Адам был убежден, что успеет раньше этого S-14 нажать на кнопку, приведя в действие многоваттный термозаряд. Для этого лишь нужно было приблизиться к пульту и терпеливо ждать, когда робот отвлечется настолько, чтобы пропустить действия человека, не успев ему помешать.

Дальнейшие действия стали разворачиваться более стремительно. Так и  неопознанный по системе «свой-чужой» корабль уже тормозил окончательно, преодолевая скорость уже всего лишь в тысячу километров в секунду и потенциально, через несколько минут уже готовясь к вхождению в еще не полностью сформированную атмосферу данной Кланды-Зет. Адам тем временем, стараясь не обнаруживать своего перемещения перед S-14, приближался мелкими шажочками к заветной кнопке. Как только объект снизил скорость до десятков километров в секунду, Кох решился отвлечь робота:

-S-14! Приготовиться к бою! Привести в действие автоматический дестабилизатор обнаружения!

Робот послушно направился в другой конец лаборатории, и профессор понял, что настал момент свершения задуманного им. 

Сделав резкий и последний шаг в направлении заветной кнопки, Адам уже мысленно почивал на лаврах удачного свершения задуманного, зная, что эти лавры и мир иной моментально сравняются по общему знаменателю. Но стоило ему оказаться в метре от пульта, как S-14 неожиданно развернулся и приказал:

-Не двигаться, профессор!

Адам даже опешил, нисколько не ожидая подобного от полидрона. Невольно взглянув на S-14, Кох увидел, как на него был направлен импульсно-плазменный автомат.

-Не двигаться, - повторил робот. 

-Но почему? – Только и смог спросить в ответ профессор, принимая бездушного исполнителя за аналог Кавса, начиненного мало-мальски человеческим сознанием.

-Таков приказ.

-Кого?- почти вскричал Кох, отделенный от красной кнопки столь ничтожным расстоянием.

-Главного Компьютера.

-Но как? – Это уже было сверхудивление профессора, никак не ожидающего подобного ответа.

-Это приказ, - повторил робот, не опуская оружия.

Чувствуя, что что-то пошло явно не по тому, предполагаемому им сценарию развития, Кох посмотрел на кнопку. До неё было по-прежнему чуть больше метра. При всем своём быстродействии S-14 не должен был успеть нажать на гашетку своего автомата. Адам, так и не понимая, что произошло, решил не ждать. Резко наклонив своё тело в направлении кнопки и вместе с тем выбрасывая руку, Кох устремился навстречу своей дважды гарантированной смерти. Правда, смерть от руки робота не давала ему никаких гарантий осуществления личных планов, но была всё же менее ожидаема, чем гибель от успевания нажать на красный кружок. S-14 почти мгновенно нажал на гашетку своего плазмотрона, и тут же вытянутая в сторону кнопки правая рука профессора безжизненно повисла, начиная от локтя Коха. Но сама по себе инерция движения тела профессора, буквально-таки падающего на кнопку не могла помешать достижению итогового планируемого нажатия на красный пульт. Адам остающимся обрезком руки  и дальше всем своим туловищем заваливался на кнопку, чувствуя, что сумел её прожать. Почти потеряв сознание от боли после потери половины верхней конечности, профессор вместе со слышимым через селектор приказом «Не стрелять! Только парализовать!» ощутил, как его предплечье уже лежало на своей цели. Никакого взрыва пока еще не было, но это осмысление из-за сильнейшей боли не успело проникнуть в голову профессора.  И тут же импульсный разряд прошил тело Коха, после второго выстрела S-14 войдя в районе грудной клетки и окончательно лишая ученого сознания.

      * * *

 Темнота внезапно сменилась постепенно заполняющим глаза светом. Кох медленно осознавал, что находится где-то в замкнутом помещении, достаточно светлом, чтобы видеть предметы, хотя еще ему на них не удавалось сфокусироваться. Наконец четкость картинки стала доступной Адаму, а способность мыслить и самоидентифицироваться в пространстве также пришли в полном объеме.

 Адам лежал в большой комнате, обшитой деревом, пахнущим достаточно необычно и редко. На стенах висели картины и фотографии. Чуть подняв голову, профессор увидел низкий столик со стоящей на нём вазой  с цветами. И тут же память заставила его посмотреть на свою правую руку, так как Кох мысленно увидел картинку, где она болталась почти свешенная, так и не достигнув пальцами своей цели – красной кнопки. Но сейчас она была цела и невредима. И даже не болела. Но удивление было не того масштаба, не знай профессор, на что в двадцать шестом веке способна медицина.

 Адам еще раз провел по комнате глазами, убеждаясь, что он находится не в больничной палате. Но долго побыть в неведении ему не дали. Дверь открылась и в комнату вошла девушка. Уже само по себе это не могло не вызвать удивления, так как последний раз женщину профессор видел лет сорок назад. Ничего не говоря, она с улыбкой, выражающей общую приветливость, поднесла Адаму стакан с водой, который он тут же и выпил. Девушка сразу же вышла, а Кох остался лежать и ждать продолжения. И оно вскоре последовало. Откуда-то из встроенных динамиков, и, похоже, сразу нескольких, прозвучало:

 -Добрый день, профессор. Не волнуйтесь, я скоро материализуюсь и предстану перед Вами во плоти. Полежите, пожалуйста, еще минут сорок, а потом я сумею составить Вам компанию. До встречи.

 Ничего иного, кроме как лежать, Адаму не оставалось. Но мысли уже полезли к нему в мозг. Где он? Что всё это значит? Что за планета? Именно деревянные стены помещения заставили профессора однозначно быть уверенным, что  он сейчас находится вовсе не на Кланде-Зет, не в корабле летевших чужаков. И не на Земле. Но тогда где? И как он здесь оказался? Сколько времени провел он вне сознания? Но ответа пришлось ждать, как и обещал ему кто-то неизвестный, две трети часа.

 Наконец дверь открылась, и мужчина лет на двадцать-тридцать постарше Адама вошел в комнату.

 -А вот и я, мистер Кох! Добрый день еще раз. – Профессор увидел обезоруживающую улыбку, направленную на него.  – Как Ваше самочувствие? Ах, да! Я, кажется, чуть не забыл представиться. Меня зовут… Впрочем, я почему-то уверен, что Вы и сами прекрасно знаете, как меня зовут. – И мужчина чуть старше среднего, по последним понятиям, возраста еще шире показал свои ровные зубы.

 Профессор вздрогнул, так как странная и еще не оформленная в окончательную гипотезу мысль уже успела пронестись в его голове. Смутное ощущение, что он – Адам – уже где-то видел эти глаза, а также слышал тембр этого голоса, сформировалось почти мгновенно, но до словесного предположения прошло еще несколько долгих секунд, прежде чем с уст Коха не сорвалось:

 -Не может быть! Рой? Рой Брендон!

 -Он самый, чёрт побери! Браво, коллега! – Я не перестаю удивляться силе академического образования на Земле. А также догадливости её обитателей. Браво!

 Мистер Брендон радостно потер руки, продолжая радоваться встрече. Кох, сумевший по единственному в прошлым просмотру из жизни Жули определить, кто перед ним сейчас находится, сам был удивлен и, мягко говоря, шокирован. Разум профессора почему-то не мог поверить, что это, всё с ним происходящее, вообще может быть реальностью. Причем, наяву, что было очевидно. А то, что это была явь, никаких сомнений у Адама не было, и он молчал.

Видимо, догадавшись, что происходит в душе землянина образца начала двадцать шестого века, Рой решил открыть карты первым:

 -Я, быть может, немного изменился. Да и видели Вы меня, профессор, всего один раз. И не лично. – Рой откровенно скалился, поражая Коха больше не улыбкой, а тем фактом, что в еще более зрелом по сравнению с Адамом возрасте можно вот так несерьезно демонстрировать свои эмоции, будучи к тому же и ученым.

 Но разговор уже начался, требуя  и участия Коха. Способность быстро соображать уже возвращалась к недавно пробудившемуся биологу, хотя сама по себе ситуация его пребывания и беседы с человеком, жившим еще в двадцать втором столетии и  делавшим тогда свои мрачные прогнозы, казалась всё ещё абсурдной.

 -А почему «коллега»? Насколько мне помнится, мистер Брендон, Вы в прошлом были историком, в чём, как теперь понимаю, я, увы , не преуспел. А зря.

 -Вы наблюдательны, мистер Кох. Это хорошо. Если бы Вы знали, как мне это приятно. Но я должен пояснить, отвечая на Ваше справедливое замечание. История- это не единственная моя специальность. Я тоже вынужден был направить свои познания на изучение медицины, о чём ни разу еще не пожалел.

 -А почему тоже?

 -Хороший вопрос, профессор! Но я отвечу Вам. Начну со своей второй специальности. Я изучал нейрохирургию.  А «тоже» – это потому,  что, как только я понял органическую связь между историей и строением головы гомо сапиенса, мои научные и общие теории о взаимосвязях человеческого социума стали куда более убедительными и, что самое важное, более взаимодополняющими.

 -Мне трудно, мистер Брендон, сразу суметь поддержать направление нашей дискуссии, но что касается медицинского аспекта нашей беседы, я постараюсь Вас максимально понять. Что же касаемо исторической его части, то я был бы Вам крайне признателен, если бы Вы комментировали её, разъясняли мне, несведущему и не знающему всей правды.

 -Хорошо, мистер Кох. Никаких возражений. Я абсолютно согласен с данной постановкой вопроса, и, разумеется, готов к любым пояснениям и комментариям. Только не давайте мне увлечься, когда Вам что-то будет неясно. Перебивайте. – Адам видел, как радостная энергия буквально бьет через край этого фантастического персонажа, так неповторимо вошедшего в жизнь Коха, вначале через чужую память, а теперь так вообще– живьем! Но удивляться открыто профессор не любил.

 Только сейчас, после этого быстрого знакомства и начальной стадии предстоящей явно длительной беседы,  Адам успел  почувствовать голод. Живот предательски зажурчал, и Кох поморщился. Но от внимательного собеседника этот факт не сумел ускользнуть:

 -Ах, да, профессор! Простите! Я забыл предложить Вам отобедать. Крайне неучтиво с моей стороны. Прервемся в нашем диспуте, он никуда от нас не убежит. Сейчас я всё организую, тем более что мне надо закончить несколько дел.

 И с этим обещанием Рой крайне стремительно для своих лет вышел из комнаты, оставив Адама наедине. Последний был тому весьма рад, так как быстрый темп формирования мыслей и слов не дал профессору возможности обдумать происходящее. А задуматься было над чем. Очередные вопросы зазвучали в голове биолога, забывшего даже подумать над тем, что фактически он не погиб, а более того, очень даже здравствует и находится вне опасности, в которой пребывал в предыдущей своей ситуации, готовясь взорвать лабораторию и  «Протерос». Итак, стал размышлять Кох, что же могло с ним произойти за всё это время? Память вернула сцену с обвисшей кистью и последовавшим за этим импульсным выстрелом в него со стороны S-14. После чего он - Адам -просыпается где-то, на какой-то, скорее всего, обжитой планете с нормальной и привычной атмосферой, или, что тоже нельзя исключать, под атмосферным колпаком-имитатором, где у руля управления стоят явно не земляне. Но, скорее всего, люди. Это было приятным и обнадеживающим выводом. К тому же сам по себе этот так странно известный ему Рой Брендон внушал более чем оптимистичный прогноз на местонахождения и общую безопасность Адама. И профессор даже  не был удивлен факту наличия живого Роя. Космос носил в себе много сюрпризов и нестандартностей, лишь усиленных возможностью перемещаться с безумными скоростями, а также в анабиозе, не говоря уже о разнице течения времени в полете и в стационарных условиях. Пока всё выходило не так уж и плохо. Поводов для принятия защитной стойки у Коха вроде как и не было.

 Дверь снова открылась и всё та же девушка, мило улыбаясь, внесла поднос с обильным разнообразием блюд на нём. Поставив всё это на тот же низкий столик, она удалилась, уже перед выходом в дверь указав Адаму руками на стол, мол, можно приступать. После того как Кох, уже готовившийся за сцену до этого распрощаться со своей жизнью, окончательно поверил в свою безопасность, никаких сомнений относительно еды и наличия в ней каких-либо снотворных составляющих в голове профессора не родилось. И он от души поел. На большом подносе было слишком много  разнообразных блюд, даже пара мясных, которые, как начал догадываться Адам по мере насыщения, не носили искусственного характера своего возникновения. Но больше Коха поразило другое. Не было никаких компактных тюбиков с калориями, никаких витаминов-энергетиков, ничего из того, чем он привык питаться всю свою жизнь, что было вполне усвояемо, но намного скромнее, что, в свою очередь, объяснялось военным положением.  И желудок ученого, не готовый к употреблению большого количества пищи, очень быстро впитал в себя явно больше обычных норм и предательски взбух. Адам ощутил желание принять горизонтальное положение, чего с ним с такой вот первопричиной не наблюдалось всю сознательную жизнь. Кох даже не знал определения данного состояния, именуемого в прошлом обжорством.

 В лежачем положении было намного легче находиться, и мозг профессора смог переключиться на происходящее. Как бы скуден пока еще ни был багаж свежих впечатлений, тем не менее, и он уже давал многое для первоначальных выводов и представлений. Жить в условиях невоенного положения с его вечной готовностью к потенциальному нападению противника уже само по себе казалось чем-то странным, едва ли не паразитическим. И пусть об этих мифических или всё-таки настоящих иберколах Кох обычно и не думал, но всегда всё, его окружающее, было заточено и направлено именно на войну, а он при этом был весомой ученой единицей, своим трудом приносившей пользу действующей армии, то есть Конфедерации. Сейчас же ничего не говорило о том, что надо держать себя в напряжении, самоотверженно направлять каждую минуту и каждую мысль на благо этому полуторамиллионному сообществу, столь наглым обманом растрапаляющим остатки своей ученой гвардии  на успехи в науке. Безделье же было настолько чуждо Коху, что он постоянно задавал себе этот вопрос относительно правомочности ничегонеделанья и что будет с ним в дальнейшем. Но внутренне Адам догадывался, что такое времяпровождение не продлится вечно, что оно будет коротким, и угрызения от мысли «чем заняться?» не заслуживают такого повышенного внимания к себе.

 Так и вышло. Вскоре его мысли снова прервал Рой, появившийся в комнате после часового отсутствия. Поинтересовавшись у Коха, как тому понравился обед, историк предложил для начала разговора прокомментировать то, о чем уже Адам слышал и видел из перепросмотров Жули и Мориса. Кох понимал, это было очевидно, что информация с его личного копира уже давно просмотрена. Собственно, Рой и не скрывал этого, и потому первым акцент  на данном и достаточно щепетильном вопросе бывший Герхом не хотел, хотя интерес в себе чувствовал. Брендон начал экскурс в историю сам:

-Вы понимаете, профессор, что я лишь поверхностно и кратко попытаюсь изложить Вам историю о том времени, когда человечество и оказалось на своем роковом пороге дальнейшего самоопределения? Хорошо, вижу, что помните. Но Вы помните также, что мои более ранние размышления, высказанные Жули, я начинал с конца века двадцатого. Именно тогда и зародились основные условия для последующего массового триумфа просмотра. Прогресс в то время словно заложил мину замедленного действия, то самое непредугадываемое в своем итоговом развитии маленькое зернышко, так неожиданно выросшее в гигантский ствол, укрывший своими разнообразными и широкими кронами солнечный свет и погрузивший тем самым человечество в искусственную тень. И если поначалу люди пользовались первыми, достаточно примитивными по воздействию на свою психику средствами усвоения аудиовизуальной информации, то с каждым прожитым годом уже в следующем, двадцать первом веке, стремительно развивался потенциал для скачкообразного перехода в сторону правдоподобия просматриваемого, почти полного. Компьютеры становились все мощнее, объемы хранимой и использующейся информации вышли на принципиально качественный уровень. Успехи медицины отчасти достигались диктуемыми потребностями бизнеса задачами по изучению человека и его биологической структуры и усвоения ею любого вида информации. И если еще в конце второго тысячелетия уже имелся сравнительно мизерный процент людей, потерявших психологическую ориентацию от компьютерных игр, например, то через несколько лет, когда изобрели первый голографическо-объемный кинематограф, а вскоре добавили к нему разнообразные датчики восприятия, число пораженных индивидуумов стало расти вообще в геометрической прогрессии. Но тут сами по себе законы цивилизации, как ни странно, являлись сдерживающим фактором для повальной биоэпидемии, каковая окончательно погубила человечество уже после той самой ПМК-49. 

- А кто все же ее запустил, уважаемый мистер Брендон?- Адам прервал монолог и лекцию разошедшегося историка, решив тем самым восполнить пробел своих знаний почти полутысячной давности. 

-Вы знаете, Кох, как ни странно, но действительно четкого указания на умышленность кого-либо конкретного, будь то человек, группа людей или чьи-то государственные структуры, не было. Были только намеки и догадки, а также понимание, кому это было выгодно.  Но не прямых виновных. Тот самый вирус, вырвавшийся на свободу и унесший жизни семи миллиардов людей, возник, а, точнее, модифицировался из своего предисточника вполне естественным путем. И это было доказано. Вы, наверное, слышали про широко распространенный в то время вирус ВИЧ? Так вот. Тот самый роковой вирус, по сути, был правнуком ВИЧа, но он, в отличие от своего прародителя, передавался воздушно-капельным путем, развиваясь в инфицированном человеке до максимума за несколько суток, после чего шла недельная агония и гниение живых участков пораженного организма. Вирус особенно буйно свирепствовал и уничтожал практически всех живых людей до 60-65-ых широт на обоих полушариях. Там, где температура на момент возникновения эпидемии не выходила из отрицательных значений в градусах по Цельсию, вирус ослабевал очень заметно. Но самое, пожалуй, интересное для меня, как для историка заключалось в том, что промышленно развитые страны, а это была Северные страны Европы и Америки, менее всего пострадали от вируса. Когда я давным-давно докопался до секретной статистики человеческих потерь по странам и Регионам, я с удивлением обнаружил, что в той же южной Европе процент уцелевших составлял от 60 до 75 особей на сотню, в то время как страны Африки и Азии сохранили не более 5 процентов своих граждан. 

-И какой Вы сделали из этого исторический вывод, Рой? Где здесь историческая первопричина?

-Все очень просто, мистер Кох. Я сразу откинул кажущуюся логичной поправку на национальность и принадлежность к той или иной расе. К тому времени и в Европе и в Америке уже был такой мощный, так сказать, замес из кровей и национальностей, что речи об этническом наследии уже могло и идти. Я, когда детализировал выживший состав в этих развитых странах, увидел, что дело тут вовсе не в расе и национальности. Негры Северной Америки точно также уцелели на 60-75 процентов, как и их белые сограждане. То же самое можно сказать и об азиатах, и о любом специфическом народе. Вирус, казалось бы, с другой стороны, был ограничен разграничением воздушных масс на тот момент времени на теплые и холодные. Но это было не так. Большая половина граждан Северной Америки проживала ниже даже 50 широты, но сумела уцелеть своей большей частью. Я анализировал потом вакцинации в этих крупных и развитых странах за десятилетие до начала ПМК. И я увидел, что именно в этих государствах почти каждый год народонаселение проходило через ряд профилактических прививок. Формулировки, правда, звучали вовсе не так, то есть не ставя в объяснение себя, своей необходимости борьбу с данным вирусом. Людей утонченно и завуалированно пугали мутирующими разновидностями гриппа, необходимостью поднятия общего тонуса, рекламировали все эти процедуры, заставляя верить в собственную исключительность и беспокойство государства о своих членах.

-Но разве, мистер Брендон, государству не нужны свои подданые? Ведь даже на Земле в нас вкладывалось очень много сил, и это длится до сих пор.

-Конечно же, профессор, еще до ПМК-49 все эти упреждающие действия были продиктованы именно соображениями безопасности и желания уберечь своих граждан от потенциальной угрозы. Дело не в том, что в некоторых странах могли себе позволить проведение профилактических мероприятий, а в том, что уже тогда большинство подобных действий осуществлялось не через прямое называние своих причин, а через изощренную систему скрытого обмана, какими бы благородными устремлениями не был продиктован этот именно что обман. Поразительно другое. Люди ближе к середине двадцать первого века уже настолько привыкли верить своим правительствам и органам власти, что никаких проверок, бойкотов, забастовок, усомнений уже почти не возникало. И хоть доминирующей формой государственности в этих странах считалась так называемая демократия, ни о каком волеизъявлении народного мнения речи не шло. Граждане становились с каждым годом всё более аполитичными в массе своей, беспокоясь только о наличии средств или социальных пособий, дающих им возможность продолжать преимущественно материально ориентированный образ жизни. Вера строилась не на усомнении, а шла по пути наименьшего сопротивления, если только выполнялись условия достаточности и гарантированности, исходящие от государства. Но я, кажется, отвлекся, мистер Кох, и полез в крайности. Закончу свою основную мысль о ПМК тем, что сообщу Вам следующее. После катастрофы  быстрее всех стали размножаться именно наиболее пострадавшие народы. С одной стороны, это было вполне логично. Но. Но для экономикообразующих концернов такое восстановление человеческой популяции уже было неинтересным. К середине этого двадцать первого столетия мировая транснациональная экономика уже давно поделила внутри своих секторов все зоны и сферы влияния. Перепроизводство достигало устрашающих масштабов. И это при том, что в тех же странах Африки от голода люди умирали, как мухи. Но и плодились затем во много раз убыстреннее, чем в высокотехнологичных сообществах граждан. Мутировавший вирус, как бы он ни был чудовищен по своим последствиям, принес развитому миру куда большее облегчение, чем боль. Я понимаю, что с гуманных позиций человеколюбия моя мысль прозвучит крайне жестко, но я выражаю сейчас не свою мысль, а мнение тех самых правителей из касты значимых государств, а также крупного бизнеса, что все эти африканцы и азиаты особого интереса уже к середине века не представляли, а после ПМК стали откровенно лишним звеном по распределению  прибыли. Проще говоря, они были бельмом на глазу капиталистически построенного мира, если Вам, конечно, знаком термин «капитализм».

-Знаком, мистер Брендон, знаком. Но продолжайте, пожалуйста.

-Так вот, профессор. Вирус-убийца, пронесшийся вихрем по планете, всего за три месяца унеся в могилу семь миллиардов, по мнению цинично ориентированного капитала, облегчил положение дел на Земле. Даже 90-процентная гибель жителей Азии, особенно Китая, где на здравоохранении принято было традиционно экономить, а вместо прививок заниматься массовой оздоровительной гимнастикой, не вызвала никакой жалости в Старом Свете.  И сама по себе эта потеря таких крупных рынков сбыта, не в пример Африке, не огорчила те несколько тысяч крупнейших концернов, каковые и питали весь мир своей продукцией. Фармакологические институты, казалось бы, потеряли массово и навсегда своего многочисленного потребителя, однако, очень быстро потеря выгоды от  продажи одних лекарств компенсировалась безумным скачком спроса на антивирусные препараты. Ну, и крупный капитал выделил свои компенсации и субсидии, хотя по большому счету, заплатил сам себе. Говоря языком сравнений, землетрясение было крупнейшим, но и оно прошло. Новая численность жителей Земли явно выгоднее отличалась с точки зрения остатков ресурсной и энергетической базы, уже не справлявшейся много лет с предыдущим своим значением. Впрочем, Кох, Вы всё это уже слышали. Я помню. 

-Ничего страшного, коллега, мне интересно. Я с удовольствием послушаю еще раз, тем более, что живая беседа с повзрослевшим и опытным историком мне нисколько не повредит. Увы, но, как Вы тоже знаете, знание прошлых событий – не мой конёк. И я с каждым Вашим словом и примерами всё сильнее в этом убеждаюсь. Продолжайте, мистер Брендон. Прошу Вас.

-Благодарю. В общем и целом я Вам повторил и обрисовал те причины, которые привели человечество к первому массовому сокращению. И как, профессор, Вы тоже знаете, через век с небольшим последовало второе. Но вот оно уже было четко спланированным актом.

-Но почему? Почему такое было задумано? И кем? – Кох искренне волновался, понимая, что именно из-за этой причины оказался потом счастливым (а счастливым ли?) родившимся  жителем через триста лет. 

-А вот тут, мистер Кох, и начинается самое главное. Оно, конечно, оказалось исторически размытым на несколько десятилетий. Да и взаимосвязи по зарождению причин и следствий формировались не один год. Но начну по порядку. Прогресс, как Вы знаете, не стоит на месте, а динамично развивается, совершая периодически свои качественные скачки. И после ПМК-2049 такой скачок произошел. Но он прежде всего коснулся роботостроения. Сперва появились примитивные роботы-слуги, способные замещать человека в работе с низким уровнем сложности, где велика составляющая механического труда. Замешать именно в работе. Не в предъявлении каких-то демонстрационных качеств, а в полноценном, массовом и экономически более выгодном цикле процесса производства. Вектор на очевидную перспективу был тут же подхвачен промышленным сектором, то есть всё тем же крупным капиталом, и, как говорится, пошло-поехало. С каждым годом роботы всё успешнее замещали живого человека в процессах и занятость во многих специальностях гомо сапиенса всё чаще становилась исключением. Рушились и обанкрочивались сферы услуг с вековым стажем. Массовые перевозки перестали себя оправдывать. Люди, например, все меньше летали, довольствуясь возможностями всё того же просмотра. Магазины, как, в свое время, популярное место скопления людей, окончательно проиграли виртуальным конкурентам. Люди не только стали мало двигаться, они сами по себе стали инертными и пассивными. Всё было под рукой, достаточно только нажать на нужные кнопки и одеть шлем с датчиками, гарантирующими эффект и набор своих разноплановых оргазмов. Но я вернусь к теме занятости населения. По идее, профессор, в предыдущие века в такой ситуации народ бы стал устраивать революции или бунты, как в свое время в Англии вымещение злости луддитами было направлено на ткацкие станки. Но на этот раз подобного не произошло. Во-первых, прогнозисты в крупных странах уже давно предусмотрели подобный сценарий развития, и за несколько десятков лет до окончательного триумфа роботозамены сумели предложить свой главный козырь – полноценный уход в просмотр. Почти полноценный. Увлеченные жаждой новых эмоций и ярких ощущений люди, традиционно склонные к лени и развлечениям, не смогли воспрепятствовать внедрению универсальных слуг, когда своим успехом по замещению человека в процессе труда услуги своим механизмом оказания фактически и не поставили вопрос: а зачем вообще нужен человек? Понимаю, мистер Кох, что моя мысль может звучать, как антиреклама  всему живому, но Вы ведь понимаете, что это не так. Но именно тогда, когда люди добровольно отдавали метр за метром своих исконных территорий и прав, крупный капитал вынес свой вердикт – люди в таком количестве не нужны. Их надо кормить, ублажать, при том, что конкурировать с роботами они не могли по определению. Перестраивать же общественный строй, выводить на авансцену человечества иные форматы управления обществом никто из правящих мира сего и не собирался. Гуманизм мог существовать, как абстрактная теория, но не как конкретный вариант перераспределения богатства, умеющего во все времена себя отстаивать свое первенство, пусть даже при помощи войн и потрясений. Прекрасно понимая, что два с лишним миллиарда выживших после ПМК – это слишком большое число, которое, как бы оно наивно и пассивно ни было, но всё равно не допустит, чтобы его загнали на бойню и уничтожили, была избрана простая, но действенная тактика. Помимо просмотра, людям стали рекламировать скорую возможность почти вечной жизни. Думаю, Вам не надо пояснять, какие перспективы  способна нарисовать в таком случае человеческая фантазия. Давно известно, хочешь мира, готовься к войне. Хочешь отвлечь человека от социального бунта, предложи ему максимальное благоденствие. И капитал пошел на это. Те самые производственные силы, которые тысячелетиями служили основой для строительства всего на свете, перешли под контроль железных слуг. И чтобы, как когда-то говорили,  люди не пошли на баррикады, их – людей - усладили пилюлей максимального и вот-вот ожидаемого благоденствия. Послушным и правильно себя ведущим гражданам платили не только социальные пособия и давали усиленный просмотр, о силе воздействия которого мы с Вами поговорим позже, но и стали давать в качестве помощников роботов! Это был прекрасный ход. Разленившаяся человеческая масса проглотила наживку. Там, где раньше и когда-то на кухне стояла женщина, готовившая своему мужчине обед из убитого, а потом покупаемого животного, теперь находился робот, не имевший ни требований, ни запросов, а наоборот - послушно исполняющий все требования живого хозяина. Это, кстати, способствовало еще одному тайному приоритету и засекреченной программе большинства государств – депопуляризации института брака и семьи. Просмотр бил по сознанию, давая искомые и крайне яркие эмоции и ощущения. Робот же, со второй стороны, стал давать пищу и обслуживать человека безропотно. Требовалось только время, чтобы люди привыкли к разрушению предыдущих социальных связей и механизмов общения. Мало кто мог прийти к очевидному выводу: обещание разложить процессы улучшений и оптимизации на целый ряд поколений – это обыкновеннейший камуфляж, неисполнимый и невыгодный, дающий старт программе видового самоубийства, в рассрочку или убыстренно. А если взять во внимание, что всю свою историю человек стремился жить дольше, а не только счастливее, то уже в самом начале двадцать второго столетия стала очевидной необходимость предварительной рекламы программы копирования. Выгоды от знания, чем живет и дышит каждый житель Земли, были столь очевидны, что спрятать следствие от их логического вывода о потенциальной опасности такого шага можно было только под соусом невиданных гарантий ближайшего осчастливливания. И люди снова это проглотили. 

-А много было тех, кто был не согласен или откровенно сопротивлялся? –Адам сумел вставить слово.

-Таковых хватало, митсер Кох. Даже с избытком. Но в процентном соотношении их доля не превышала одного-двух на сотню. Но я еще вернусь к этим – несогласным, а потом к тому, что с ними было. Этого-то Вы еще не знаете, не слышали. – Рой улыбнулся, но тут же продолжил. – Те, кто сумел верно просчитать всю эту достаточно гадкую с точки зрения морали комбинацию, были грамотные парни, знающие, что ничто сильнее и проще не губит человека в человеке, как благоденствие, полученное даром. Распадающаяся социальная структура государств и граждан была только усилена призывом к созданию всеобщей Конфедерации, стирающей границы и соответствующие барьеры. Мир - един! Удовольствие – тоже! Вот этим тезисом, по большому счету, и купили всё более погрязших в бездействии и тунеядстве людей. Повторюсь, профессор, о тех, кто не клюнул и не поверил, я расскажу Вам чуть позднее. Референдум о всеобщем внедрении копиров, как Вы знаете, прошел триумфально, а наука уже почти дошла до уровня соответствия своих технических возможностей для данного шага. Шага кардинального! Главы крупных государств, допущенные до знания самой важной тайны олигархии, на самом деле первыми были подвергнуты внедрению чипов, что и являлось лучшей гарантией их молчания. Всё было так просто. Никакого шантажа, никакой слежки, подслушивания, проверок… Перед научными институтами были поставлены задачи ускорить рывок в освоении космоса и первых изученных планет, часть из которых оказалась вполне годна для последующей колонизации, а также поднять скорости перемещения в пространстве. Кроме того, на постоянно расширяющихся космических крупноорбитальных станциях, были заложены стапеля для постройки специальных кораблей, могущих перемещать тысячи и даже десятки тысяч людей. Тут, между прочим, роботы оказались незаменимыми помощниками и основными строителями. У человека оставалось краеугольное преимущество перед своим основным произведением - умение думать и ставить задачи, находить новые причины взаимосвязей и их производных в разных областях. Но к этому времени лишь полпроцента  жителей Земли, то есть десять миллионов жителей, так или иначе было востребовано обществом. И эти люди были преимущественно учеными. 

Адам сдвинул брови, кажется, ответив еще на один свой личный вопрос. Теперь ему стало ясно, почему его так воспитывали и вообще – направляли на грызню гранита своей науки. Роботы , к счастью для профессора, были тут не конкуренты.

-Так вот, мистер Кох, Вы, подозреваю, уже сложили пазлы предпричин всего последовавшего в единую картинку. Жули и Морис своим примером Вам в этом успели помочь. Сами видели, что прогресс не стоял на месте. Но то, что Вы проглатывали с самого рождения, когда Вам еще в детстве вживляли копир, во времена моей молодости могло внедриться не столь просто, то есть не без определенных объяснений. Это уже потом всё стало до неприличия упрощено. Люди настолько, мягко говоря, отупели, но, обратите внимание, я сейчас говорю не об ученых, что перестали сопоставлять события и факты. Люди спокойно позволили оцифровать свой мозг и тело в целом, они без протестов клюнули позднее на призыв сдавать информацию при жизни, причем, часто. Человечество вообще, должен заметить, обожает утешать себя всевозможными выдумками, считая наивно, что это способно стабилизировать разрушению его социальных связей и структуры в целом. И даже очевидная смена курса, направленного в сторону самоликвидации, не была замечена сытой и довольной человеческой массой. Мышление и поведение человека всегда  связаны с его эмоциональной сферой, и когда капитал или что-то иное, замаскировавшееся под него, смогли прорубить туда свои широкие двери, стремительно уменьшая саму способность критически мыслить, вероятность пусть и запоздалого прозрения стала стремиться к нулю. В медицине часто встречался такой эффект: чем тяжелее болезнь, тем больше убежденность больных в ее отсутствии. Человечество начисто проморгало момент перехода информации в дезинформацию, и в условиях ускорения научно-технического прогресса псевдореальность заменила людям желание видеть правду. А ведь у людей были все возможности и предпосылки вывести хитроумных интриганов, сделавших столь наглую и откровенно грязную ставку, на чистую воду. Не захотели. Поленились. Вот и поплатились.

 -Но, мистер Брендон, Вы всё время намекаете, что были и неслепые, однако, по каким-то странным для меня причинам,  постоянно оттягиваете рассказ о несогласных.

 -Извините, профессор, я только лишь пытаюсь объяснить Вам, как протекал основной ход событий, то есть с позиции 99 процентов населения, кто и погиб впоследствии. Сейчас, мистер Кох, я уже почти перехожу ко второй части. Добавлю лишь, что эти самые интриганы изначально ожидали куда большего сопротивления, чем то, с которым они в итоге столкнулись. Как таковой второй волны сопротивления, после первой, когда несогласные с очипсовыванием несколько миллионов людей занесло по их доброй воле в Антарктиду, уже и не было.  Пауза между датой всеобщей сдачи копиров на дублирование и началом вторжения иберколов была обусловлена одной лишь неподготовленностью к засекреченной депортации этих самых несогласных. Человечество просто не успело построить сразу столько сверхвместительных кораблей. 

 -Так значит они всё-таки не погибли?- Адам был приятно удивлен. 

 -Конечно же, нет, профессор! А иначе как бы мы сейчас с Вами общались? В этом, собственно, и заключалась еще одна хитрость Конфедерации. Понимаете, высылка  на холодную территорию отказывающихся установить на себя чип, была, своего рода, тестом на осознание индивидуумом своей персональной ценности и  способности здраво размышлять. Было много тех, кому образование или нежелание жить по всеублажающим лекалам не позволили смириться с массовой и добровольной дебилизацией общества и навязыванием системы этой ублажительной диктатуры. И на полюсе сам по себе собрался практически цвет всей планеты, даже не нации. К тому времени Антарктида с остатками своих неразморозившихся льдов и строительными возможностями человечества оказалась заселена плотнее некоторых стран. Парадоксально, но факт. И ведь жили эти бунтари там! Вообще, мистер Кох, интересно, известно ли Вам, что дискомфорт и неудобства, вытекающие из протеста с властями и господствующим строем, на протяжении всей истории куда быстрее и успешнее формировали в людях так называемую личность?

 -Честно говоря, мистер Брендон, я над этим никогда и не задумывался. – Адаму отчего-то стало чуть стыдно. Такой простой вывод, мысль, а еще не приходили ему в голову. И это лишь подтверждало слова Роя.

 -Не буду Вас сегодня особо утомлять, уважаемый профессор, а лишь закончу основное повествование. Потерпите еще немного.

 -Да нет, что Вы? Мне весьма любопытно и интересно!

 -Понимаю Вас, - Рой улыбнулся во весь рот, будто бы радуясь тому, что не ошибся в Кохе, как в ученом. – Но осталось действительно не так уж и много. На сегодня. Я закончу краткий пересказ того, как всё происходило в действительности, и о чем Вы не читали и не могли читать на своем кратком курсе истории Человечества. Принудительное осчастливливание человечества шло своим чередом, лишь благодаря дешевой роботосиле и терпению кучки богатеев, для которых такие пассивные люди уже не представляли интереса, так как не обогащали их напрямую. Тут вообще есть одна маленькая, но необычная деталь. Вместе с изначальным дарением роботов существовала также возможность их купить. Многие люди, обладающие всё еще существующими или остаточными накоплениями, решились на такие приобретения. И речь шла о десятках миллионов продаваемых узко- или широкоспециализированных железных слуг. Термин, кстати, с годами стал неточным, ибо пластик и полимеры стоили намного дешевле, а потом, вскоре и совсем заменили металлические элементы. Так вот. Стал формироваться странный вид получения прибыли – продажа запчастей, модификация роботов, находящихся в собственности, придание слугам человеческого подобия. Были даже предложения доверить роботам функцию услаждения, но после ряда экспериментов от такой идеи решили отказаться. Воздействие через мозг было на порядок круче и, что немаловажно, дешевле. Но я снова увлекся. Самое любопытное, как Вы, уверен, понимаете, творилось в Антарктиде, где сформировалась интеллектуальная элита, возмущенная творящимся произволом и вовсе не так безобидно реагировавшая на происходящие на Земле события. Был установлен интересный эффект, когда повышенная плотность интеллектуалов сама занялась созданием институтов и центров развития. Эти люди хотели думать, и безделие или просмотр их не интересовали. Они даже запретили у себя подобное. В обмен на получаемые от них научные знания, им предоставлялись последние данные от других институтов человечества, расположенных на других материках, где торжествовали идеи Конфедерации. Одним из странных парадоксов взаимодействия этих творческих миллионов с научной базой  остального мира, то есть всё-таки Конфедерации, было следующее их решение. Как только все зачипсованные остальные люди на  всемирном Референдуме согласились сдавать свои данные, жители Антарктиды почти единодушно прекратили всяческие попытки осветить истинное положение дел другим странам и народам. Разумеется, до них не могли не доходить слухи и данные о планах только-только создаваемой Конфедерации, хотя она еще так официально не называлась. Но быстро просчитав, что их протесты станут записываемы, а, стало быть, читабельны, что могло принести вред не только им - агитаторам, но и всем обладателям чипов, эти интеллигенты от науки резко отказались от то и дело прорывающихся  в направлении материков методов и способов своего сопротивления. Они сочли это безнравственным, так как реакция на полученную от них правду могла только ухудшить жизнь тех, кого они пытались пробудить и заставить думать. Были, конечно же, и те, до кого доходил лучик истины. Морис, кстати, получал такое обращение. Вам это известно. Но продолжу. К середине двадцать второго века между Олигархией и потенциальными мятежниками, как их закулисно называли, была достигнута необычная договоренность. Конфедерация позволяла им покинуть Землю, но при условии способствовать впоследствии осуществить свой самый чудовищный план – план уничтожения оставшихся. Не напрямую, а косвенно способствовать. Нужно было помочь с имитацией атаки иберколов, которых, как Вы теперь понимаете, профессор, отродясь не было.

 -А что же было? – сразу же откликнулся крайне пораженный Адам. – Ведь я сам видел видеоотчеты, где иберколы и нападали, и гибли, и исследовались потом анатомически. Неужели это всё было фальсификацией?

 -Именно, мистер Кох! Никогда никаких иберколов не было. В век наивысочайших технологий и податливости отупевающей день изо дня массы населения это было делом элементарным. Правда, подыгрыш всё-таки потребовался. Не стану Вам объяснять, как долго жители Антарктиды сопротивлялись подобному сценарию, но выбор у них был незавидный: либо погибнуть вместе со всем загнившим человечеством, заранее зная чудовищность грозящего всем, либо ценой освобождения помочь в данной постановке, не собственноручно убивая оставшихся, а лишь имитируя инопланетную массу всевозможными виртуальными и искусственными прорисовками. 

 -А почему роботы не могли исполнить данную роль? 

 -М-да, профессор, вопрос уместный. Ну, во-первых, роботы - плохие актеры, как импровизаторы. Можно было написать программы, создать заранее нужные фильмы, запустить корабли, в нужную минуту посылающие лживые сигналы об атаке, и так далее. Но Конфедерации был нужен полноценный спектакль, живой, со сдвигаемой под течением обстоятельств и своего развития точкой продолжения. А это могут придумать и сыграть только люди. Во-вторых, если подумать, Конфедерация создавала себе гарантию, что уже никогда в будущем этот замысел не раскроется, так как, в свою очередь, его практически не перед кем будет раскрывать, кроме запланированно остающихся в живых, а, кроме того, никогда эти бунтари не смогут вернуться на Землю, где им просто-напросто будет стыдно оказаться. И, в-третьих, это было прекрасной рекламой страха. Мол, смотрите, что мы делаем с непокорными! Кому хочется отрываться от просмотра и отправляться в далекий космос, не имея к тому же никакого направления и гарантии удачной посадки где-либо?

 -И как же они, несогласные, в итоге согласились на подобное?

 -Очень непросто. Но, мистер Кох, они тоже заглотили свой крючок. Ведь если не они, то кто же тогда мог строить новую жизнь где-либо в космосе? Они были последней надеждой человеческой цивилизации, способной продолжить дело предков и развитие гуманизма  как такового, в чем у крупного капитала уже не было потребности на оскудевающей день ото дня Земле. Нефть, уголь, железо, да и всё прочее уже имелось в минимуме, не для миллиардов живущих. Полутора миллионам избранных с позиции олигархической лестницы не очень хотелось думать о благоустройстве иных планет и миров. Будучи окружены всё более проворными и универсальными роботами, эти люди, если их так можно назвать, хотели только одного – наслаждаться жизнью в своей уже созданной роскоши и вести максимально длительное паразитирование, ожидая от поддерживаемых ими ученых продления срока жизни, а также надеясь на его бесконечность. Вечная жизнь – эта такая же вечная мечта человека! Наивно, а что поделать? Общеуниверсальное желание. Но всё равно расчеты этого золотого миллиона были простыми и по-своему грамотными. Они не отрекались от прогресса. Они его развивали. Как? Об этом можете спросить у себя, мистер Кох. И эта схема служит им до сих пор, то есть уже триста пятьдесят лет. Они нашли свою формулу, и она работает на Земле. Подсчет оставшихся пригодных ресурсов Земли и процесса её самовосстановления тоже не является сложной задачей. А напичканность планеты роботами – это уже не критично. Двух с половиной миллиардная масса людей была куда как более опасна и невыгодна. К тому же, давая свое согласие на предоставление антарктидным изгоям доступа к мультивместительным кораблям, эти богачи взяли с несогласных обещание о ненападении. Причем, заранее зная, что несогласные никогда не рискнут завязывать войну, так противоречащую с их взглядами.

 -И что? Оно было заключено? – с легким заиканием спросил Адам.

 -А Вы разве что-то слышали о дальнейших нападениях иберколов на Землю? – вопросом на вопрос ответил Рой.

 -Нет, не слышал. Но это – на Землю. Война, как я знаю, ведется где-то в космосе. Я периодически видел отчеты, знакомился с планами и задачами, а также – с угрозами в полете. Неужели это всё… 

 -Да-да-да, профессор. Это – имитация! Это ведь так легко изобразить. Экран терпит всё. Ничего особенного. Но Вы, видевший кадры из 2169 года, когда не от взрывов и огня, а от химического оружия якобы инопланетной расы полегли все остальные жители Земли, поверившие в добропорядочность своих правительств, точно также и Вы поверили бы любым комбинированным и липовым съемкам, так как в Вас нет самого опасного для любой тирании качества – сомнения. Вы не сомневаетесь и не сомневались никогда, что служите делу Конфедерации, что весь Ваш труд служит в конечном итоге не только Науке, но и людям. Так ведь?

 -Вы правы. Я никогда о подобном просто не рассуждал, а не то чтобы колебался.

 -Вот видите, мистер Кох, как просто, оказывается, более трех столетий держать ученого брата в неведении и полном доверии к официальной версии и властям. На то оно и было рассчитано. Игра на чувстве долга, праведной мести, отсутствии сомнений… И, что характерно, лучше и доверчивее всего на это ведется человек интеллектуальный. Правда, его надо убедить в безвыходности, но зато потом он сторицей отработает вложения в себя. Вы, уверен, никогда и не раздумывали, стоит или нет Вам отправляться в дебри космоса?

 -Мне действительно никогда не приходило в голову подумать над всем этим, перечитать историю, сопоставлять факты. Странно. Я теперь и сам не понимаю, почему я ни разу не задавался этим?

 -Не укоряйте себя, профессор, Вы – не один такой. Это общечеловеческое свойство. Люди охотнее верят, прежде чем начинают сомневаться, а потом упрямиться. Это похоже на путь наименьшего сопротивления. Но иногда вера давалась людям очень дорогой ценой. Но о вере мы еще поговорим. К тому же у Вас есть, что противопоставить своей логической пассивности.

 -Что же?- Адам не понял, что Рой имеет в виду.

 -Ну как же, мистер Кох! – Почему-то весело воскликнул историк. – Не Вы ли так быстро и без колебаний пришли к решению взорвать «Протерос» и лабораторию?  И ведь что для этого потребовалось? Всего ничего. Несколько сцен с Жули и Морисом. И Вы, со своим интеллектуальным складом натуры, быстренько во всё увиденное поверили! А потом в Вас не осталось ни малейшего сомнения. Разве я не прав?

 - Вам видней, - неожиданно Адам скромно повел плечами, чувствуя, что не хочет в таком ореоле несостоявшегося геройства вспоминать свой быстро сформированный в голове акт подрыва. Сейчас Коху вообще казалось странным, как он так быстро в тех сложных условиях дефицита времени и приближающегося корабля принял подобное решение, не колеблясь и не сомневаясь в правильности своего намерения.

 -Да не скромничайте, профессор! Ваш несостоявшийся подвиг был интересен мне больше всего остального. Вы уж простите мне, что я так безапелляционно всё время напоминаю Вам о том, что без Вашей воли и разрешения мы воспользовались данными Вашего копира. Кстати, мне весьма импонирует, что Вы проявляете выдержку и терпение, не набрасываясь на меня с укором в совершенном нами своевольном решении узнать, что Вы из себя представляете. Тут Вы тоже демонстрируете ту же скромность и воспитанность заодно. Поймите, у нас не было другого выхода и способа узнать, что Вы за человек и с какими намерениями оказались в космосе, где чуть не взорвали дорогостоящий корабль. Кстати, Вам бы этого могли и не простить.

 -Почему? – искренне опешил Адам, никак не ожидавший такого вывода.

 -А всё очень просто. Как всегда, собственно. Пусть эпоха прямого денежного сравнения и оценки уже давно канула в прошлое, всё равно, профессор, построить космическое судно – это бешенные энергозатраты. Землянам проще вырастить и воспитать десяток-другой таких ученых, как Вы, чем построить экспедиционный корабль подобного класса. Вы вряд ли можете себе представить, что в данный момент Ваш «Протерос» держит курс на Клео-2. Причем, в целости и сохранности, со всеми трофеями и грузом. Ну, почти в полной сохранности.

 -Поясните, мистер Брендон, а то Вы меня совсем запутали. Я помню лишь то…

 -Я знаю, что Вы помните, профессор. – Рой снова улыбался, видимо, тем самым искупая свою бестактность в передаче слова. – К Кланде-Зет направлялся наш корабль, роботы были приведены в повышенное состоянии … Да-да, всё так и было. По инструкции. Говоря про полную сохранность, я имел в виду, что только два изменения произошли с Вашим экспедиционным кораблем в сравнении с тем, каким он аварийно приземлился и каким потом был взят на буксир. Первое - на нём не досчитаются Вас. А второе, что как факт уже не столь значимо, но Вам будет интересно, это то, что Кавс-2 должен вот-вот восстановиться и вступить заново в строй.

 -А что же было с тем самым Кавсом-1, который собирался держать оборону? – с легкой ехидцей, а не надоевшим самому себе удивлением, решил поинтересоваться Адам.

 - Кавс-1 погиб геройской смертью, но его упрощенный копир будет воссоздан в двойнике только до момента приближения нашего корабля. Дальнейшая память о событиях нам не нужна, а землянам – не интересна.

 -Вы хотите сказать, что между вами и тут заключен некий договор? Или он продолжается с тех самых пор? – Кох действительно был поражен, чего и не мог скрыть.

 -Да, профессор, да. – Рой серьезно покачал головой. – Хотим мы того или нет, но такое соглашение существует и именно с тех самых пор. Как в своё время англичане выслали своих первых изгоев в Америку, не ожидая от тех такой прыти в развитии, но и не порвав связей, строящихся на общности языка, человечности и отношениях выгоды, так и мы поддерживаем редкие дипломатические связи. А это дает гарантии обеим сторонам. Понимаете, мистер Кох, никому из нас не нужна война со всеми её жестокими и разрушительными последствиями. Это нормальное свойство и желание человека. Оставшимся на Земле и Клео-2 богатеям она совершенно ни к чему, так как не выгодна, а это и является, и являлось основным побудительным толчком большинства войн. Перераспределение богатства или власти встречается в поливариантных сообществах, где есть большое количество живых масс, стремящихся вскарабкаться на вершину пирамиды благ и других источников богатства. Когда на Земле жили миллионы и миллиарды людей, всегда существовали сравнения, в ходе которых люди выясняли, кто из народов лучше живет. Возникала зависть, желание отнять блага и т.п. Даже в более цивилизованные века, когда уже были изобретено атомное оружие, суть этого прочного механизма не могла измениться. Человеку всегда было мало. Мало того, что у него имелось. Хотелось больше, что никто не хотел от себя отдавать, и это приходилось отнимать, чтобы не только стать богаче, но и сильнее себя обезопасить от попадания на место слабого. Мегапотребление, начавшееся в конце второго тысячелетия, вынуждено было закончиться после ПМК, но даже после этого события человечество не прекратило свою вечную ориентацию на хорошую жизнь. Что же говорить про всю доисторическую эпоху, когда вошедший на престол какой-нибудь местный король тут же принимался уничтожать тех, кто мог претендовать на его место? Всё банально. Страх потерять то, что имеешь, особенно если имеешь много, долгое время держал в своей железной узде представителей власти на всех её ступенях и во все времена. Командиры, начальники, директора, чиновники и так далее чаще всего переживали за своё личное место куда яростнее, чем за интересы большинства. Были, разумеется, в некоторых обществах и строях исключения, пропагандирующие идеи всеобщего равенства, но они раз за разом или скатывались, или проигрывали индивидуальным страхам человека, выводившим на арены мировой истории одного тирана за другим. Но Вы будете удивлены, когда я скажу Вам, что именно процесс окопирования принес кое-что и положительное, благодаря чему мы сейчас не воюем с землянами, а Вы – живы.

 -Я жажду более широкого объяснения, мистер Брендон!

 -Не волнуйтесь, профессор. Вижу, что Вам трудно сразу так много впитать в себя информации, но Вы скоро привыкнете. – Рой улыбнулся как-то ободряюще, но видя, что Адаму совсем не до улыбок, продолжил. – Когда вокруг все-все поголовно носят в себе чипы, по которым можно узнать, что человек думает, а вокруг имеется миллиардная масса нанороботов, способных беспристрастно это отслеживать и анализировать на предмет невозникновения опасных мыслей, то человек, обладающий властью или богатством, может перестать бояться за сохранение того, чем он так дорожит. Улавливаете, мистер Кох?

 -Кажется, начинаю. – Адам уже осознал всю извращенную производную этого логично образовавшегося следствия, хотя получение данных давалось ему явно нелегко.

 -Но вернусь к теме. Именно по этой причине Олигархия, оставшаяся на Земле, живет сейчас в состоянии непереживания за своё будущее. Жить в вечном ожидании дворцового переворота – это крайне утомительное и сложное занятие, требующее постоянной готовности к измене и поддержания боевых сил в порядке. А последнее, мистер Кох, вызывает расходы, и очень большие. К тому же, как я говорил, мы заключили пакт о ненападении, скрепленный необычным способом. Группа самых просвещенных ученых-разработчиков на Земле, знающих как обстоят дела в действительности, совместно с нашими представителями прописали некий общепрограммный код, принимаемый компьютерными системами с обеих сторон. Конечно, было много сомнений, нареканий, несогласий. Но потом обе стороны вспомнили, что и мы, и они – представители гомо сапиенсов, то есть люди, и решили найти компромисс. Ну, и общий код, чтобы понимать друг друга и не ввязаться в войну технологий и роботов.

 -Вы хотите сказать, мистер Брендон, что в этом странном сговоре между обеими сторонами есть общая частота?

 -Типа того, профессор. Это не значит, что все наши команды, посылаемые в космос, идут по этому общему каналу. Нет, кончено же. Но в ситуациях взаимообнаружения или приближения мы дублируем свои команды по этому каналу. 

 -Так вот почему, когда я готовился взорвать «Протерос», а ваш корабль приближался, но молчал, никаких действий и атак не происходило?

 -Ну, разумеется, профессор! Всё было под контролем. Никакие Кавсы и даже такие люди, как Вы, мистер Кох, знать не знают, что есть секретная частота, по которой Мегакомпьютеры оповещают друг друга. Человек уже давно, так сказать, находится в ауте, доверив искусственным мозгам и перемещения, и управление техникой, и строительство, и добычу. Объективность требует признать тот факт, что с роботами в большинстве подобных сфер и областей конкурировать невозможно. Кроме того, во всех боевых и пассажирских кораблях запрещены любые виды уничтожения и нападения на суда, откликающиеся согласно разработанной программе. Это обычная перестраховка. И когда наш корабль подлетал к вашему, всё это время ваш ГК знал, что никакой настоящей угрозы нет. Но поскольку и роботы, и компьютеры, и прогресс в целом зашли уже столь далеко, то по взаимному урегулированию мы оттягивали ситуацию до своей развязки.

 -То есть, Рой, Вы дали ГК наблюдать за мной и дождаться принятия мною каких-либо действий.

 -Да! Именно так, профессор.- Историк будто был счастлив от того, что Адам схватил основной вывод буквально на лету, проявляя всего лишь способность к логическому мышлению. – Вы, где бы и как бы себя ни вели, тоже являетесь частью спонтанно протекающего эксперимента, в котором мы продолжаем изучать человеческую природу, сопоставляя её с методом зарождения индивидуума и личности в целом.

 -И что, интересно, Вы сумели узнать по мне, какие выводы сделали? Насколько я являюсь или не являюсь личностью?

 -Не сердитесь, мистер Кох. Повторюсь, эксперимент носит самопроизвольный характер и к тому же касается всех людей, попадающих в нестандартные ситуации. Поскольку гибель «Протероса» была никому не нужна, то главным трофеем для нас этого несостоявшегося взрыва и эпизода в целом явились Вы. Нам Вы интересны не только, как объект, давший знания относительно того, что сейчас происходит на Земле и чему учат доверчивых ученых, - тут Рой снова показал оба ряда своих белых зубов, - да и как обстоят дела в целом. Куда как более важным для нас является изучение человеческого материала, если Вы позволите считать Вас за таковой. Но ведь так или иначе, Вы, к нашей искренней радости, за непродолжительный отрезок времени сумели выработать в себе способность сопротивляться системе и не отрицать всё то, чему Вас эта система практически всю жизнь учила. И самое здесь удивительное – это то, что в Вашей жизни не было информации и, тем более, живых примеров по подобному сопротивлению. Вас учили отдавать жизнь за Конфедерацию, но не изменять ей при первой же предоставившейся возможности усомниться. Человечность в индивидууме заложена куда как более на глубинном уровне, чем способны дать все институты и механизмы воспитания, образования, муштры. Надеюсь, Вы не станете сейчас этого отрицать?

 Коху, как бы зло он поначалу не воспринял слова Роя о себе, как о живом подопытном кролике, стало приятно от вывода историка. Обида быстро уступила место легкому раскаянию за свою генерацию недовольства, но любопытство Адама еще не было удовлетворено.

 -Скажите, пожалуйста, мистер Брендон, если я Вам так интересен и нужен, как Вы мне только что дали понять, то каково истинное отношение ко мне на Земле? Я – всего лишь пешка в матрице ручной штамповки ученых, которых не удается заменить роботами? На что вы меня поменяли?

 -Надеюсь, профессор, в Вас нет обиды? Но, по сути, Вы абсолютно правы. Мы Вас обменяли. Точнее, дали за Вас отступного в виде нескольких тонн редких металлов, закончившихся на Вашей прошлой Родине.

 -Выходит, что я не обладаю правом выбора, где мне жить? Я - пленник, Рой?

 -Ну, что Вы, Адам! Вы – не пленник. Вы абсолютно свободный человек. Но. Вы же понимаете, что никто персонально для Вас не станет снаряжать космический корабль, чтобы Вас доставили на Землю. Или же надо ждать подходящего случая, или… Да и вообще, профессор, я просто уверен, что никуда Вы сами не захотите возвращаться!

 -Вы действительно так уверены?

 -Абсолютно! Я не хочу быть голословным оптимистом или агитатором, рекламирующим свои предпочтения или точку зрения. Мы предоставим Вам возможность осмотреться на месте, а потом уже решить, что же Вы желаете: остаться или вернуться при случае?

 -Кстати, мистер Брендон, а Вы сообщите мне название этого самого места, где мы сейчас с Вами беседуем? Надеюсь, это – не секретно?

 -Конечно же, нет, профессор. Мы с Вами сейчас находимся на Глоре, что был открыт в Магеллановых облаках, если точнее, то в Большом, в Созвездии Золотой Рыбы. Уверен, что название Вам ни о чем не скажет. По прямой с Земли сюда немногим меньше двухсот тысяч световых лет лету. Лишь благодаря случайно открытому коридору, в свое время нас вынесло сюда, где мы и обнаружили этот Глор. Пришлось немного поработать с планетой, которая меньше Земли в полтора раза. Но учитывая нашу относительно  небольшую численность, всё обстоит вполне прилично. Климат – естественный, состав местного воздуха незначительно отличается от земного, но адаптации Вы нисколько не почувствуете. Световой год короче, соответственно, но благодаря двум Солнцам, почти круглый год тепло. В общем, мистер Кох, сами скоро всё увидите. А уж потом и решите.

 Адаму нечего было возразить. По большому счету, его просто ставили перед фактом, объяснив перед этим, как в итоге он здесь оказался и какую необычную ценность представляет из себя как индивидуум, выбравший заложенный где-то внутри себя человеческий глубинный инстинкт, а не последовав системе своего воспитания, давшей, как ни крути, и жизнь, и образование, и всё необходимое. Но давшей нечестно. Коху было над чем подумать, тем более, что времени,  и в самом деле, у него теперь должно было стать много, если верить сидящему рядом Рою. А Адам почему-то верил.

 Чувствуя, что для первого раза такого объема свалившейся и сложной информации для земного ученого хватает с избытком, Брендон стал прощаться, пригласив громким голосом в комнату девушку:

 -Входи, Аула. Позволь тебя представить мистеру Адаму Коху. Впрочем, ты давно знаешь, как зовут нашего дорогого гостя. Профессор, Аула будет помогать Вам в освоении на нашей планете, где нет никаких стран и народов, кроме единого и живущего по всей почти территории. Аула объяснит Вам все наши узловые моменты и правила, научит разбираться в коммуникациях и пользоваться справочным материалом, в том числе для работы. В общем, если будет что-то неясно, то обращайтесь. Жить Вы будете здесь, в этой комнате, но рядом у Вас находится еще одна, и она тоже – к Вашим услугам. Аула будет за стенкой, в первой комнате. Я буду Вас навещать, правда, ближайшие несколько дней меня не будет, но потом я хотел бы это делать довольно-таки часто. Если, конечно, не возражаете. 

 -Естественно, нет, мистер Брендон. Всегда буду ждать Вас.- Кох попытался улыбнуться, но у него это явно плохо вышло. 

 - И еще..- Рой заговорщицки подмигнул Адаму, и , подойдя к также вставшему профессору вплотную, положил Коху на ладонь маленький предмет. – Теперь, надеюсь, Вы станете мне доверять?

 Профессор, еще не разглядев предмет, уже знал, что только что вложили ему в руку. Тем не менее, еще несколько минут с очевидной замедленностью и непониманием на лице Кох рассматривал небольшую шестигранную звездочку, прекрасно зная, что это и есть всё то, кем и чем он был шестьдесят лет своей жизни. Его копир был теперь у него, у Адама на ладони. А не в нём…

      * * *

 Утро следующего дня началось с того, что профессор проснулся от лучей яркого света, проникающего не только из окна, но и прямо с потолка. Тот был прозрачным, хотя прошлым вечером такого качества за собой не обнаруживал, и это Адам четко помнил. Не умея ориентироваться во времени по местному двойному солнцу и не зная, который сейчас час, Кох лежал на мягкой кровати и неторопливо размышлял. «Что теперь делать дальше?», - так звучал в нём основной вопрос. Но звучал не тревожно. Понимание, что сегодняшнее утро – это странный дебют его новой жизни и начало предоставления личного времени не вечно висящего за спиной долга перед Конфедерацией в священной войной с иберколами, приятно, тем не менее, волновало Адама   своей неопределенностью. Мысли не кишели роями, не проносились в голове своего обладателя с той скоростью, с каковой он совсем еще недавно лихорадочно думал, как взорвать корабль. У Коха возникло ощущение, что теперь вообще начинается новый этап, аналогии о котором он на Земле не имел, а потому теперь и не мог представить личного будущего. Но был ли он к нему готов? Готов, в первую очередь,  перестроиться, зажить совершенно иным режимом, в котором могут возникнуть неожиданные проблемы, когда ему предстоит столкнуться наяву с полноценным миром людей, не отстаивающих в борьбе за независимость свою территорию, а ищущих других целей, видящих смысл в нравственном самосовершенствовании и работе во имя улучшения жизни своих собратьев. С работой, как  предчувствовал Адам, всё должно быть проще, чем с адаптацией под установление человеческих отношений, особенно с женским полом. Аула была чуть ли не первой живой женщиной, которую профессор встретил в своей жизни, не облаченную в форму или недосягаемое звание. Жули была не в счет. И только Кох подумал об этой миловидной девушке, возраст которой он даже не мог и не умел сам определить на глаз, как после легкого стука в дверь в комнату вошла она. Аула улыбалась, но не так, как это накануне делал Рой, а лишь краешками своих широких губ, что нисколько не ослабляло приятного впечатления. Впечатления, больше похожего на нереальность и сладкий сон.

 -Доброе утро, мистер Кох, - раздался её мягкий голос. – Предлагаю Вам умыться в соседней комнате, а потом позавтракать вместе со мной. Я расскажу Вам о нашей пище, распорядке, некоторых правилах и привычках. 

 На Адаме была пижама, но с короткими шортами. Воздух в комнате был очень комфортной температуры, но что-то мешало ученому  встать из-под легкой простыни в присутствии девушки.  Зачатки автопилотной стыдливости?

 -Сейчас я выйду, - словно догадавшись о мыслях Коха, успокоила Аула. – Халат и вся необходимая одежда находятся во встроенном шкафу слева от Вас.

 За завтраком дружелюбный гид провела краткую лекцию о том, чем питаются люди на Глоре, и профессор отметил для себя, что у них очень велик процент вегетарианской пищи. Мясо, поданное ему вечером предыдущего дня, было скорее исключением, чем правилом. Отношение к местной природе, было достаточно гуманным, и люди не убивали животных просто так, только если те сами в редких случаях не способствовали такому крайнему выбору человека. Но и доминирующего на Земле пайка из искусственно созданного питания, пусть и качественно сделанного, тут тоже почти не встречалось. Природа в сочетании с теплым климатом в достаточном изобилии предоставляла заселившим планету землянам свои щедрые дары, и никакой продовольственный кризис людям не грозил.

 Позавтракав, но уже намного скромнее, чем накануне, Адам вместе с Аулой пошел на прогулку, чувствуя, что его волнение плавно растет. Но ведь всё было так интересно! Живое любопытство – это было внове Коху, большую часть своей ученой жизни проведшего в лабораториях и бункерах. Выйдя из дома впервые, Кох взглянул на свое местожительство извне. Обычная деревянная постройка с пропускающей свет прозрачной крышей, правда, порода строительного материала стен была явно местной, неопознанной профессором, знавшего благодаря своей учености много конкретных названий, причем не только на Земле. Но сейчас этот временный провал в знаниях как бы отошел на второй план. А на первом…На первом на авансцену знакомства с Глором вышел юный и мало чего знающий мальчик, правда, с шестью десятками лет багажа за плечами. Коху не пришлось отбрасывать то, в чем обвинял зашедшее в тупик человечество Рой. Гордости и вытекающей из неё соответствующей модели надменного поведения в Адаме практически не было. Сказывалась жизнь, проведенная практически в одиночестве, если, конечно, не считать бойцов разных «Протеросов»  и Главный Компьютер. И это прошлое не выветрило в Адаме наивности и небоязни живого интереса ко всему новому.

 Небо было ясное, чуть менее голубое, чем на Земле, под ногами шло чередование плотного и черного грунта с пятнами травы, что чуть удивляло ученого, но всё равно это было здорово. Лето и его теплое дыхание приятно кружили голову профессору, вышедшему в легких шлепанцах наружу. Аула предложила совместную пешую прогулку, Адам согласно кивнул, и вскоре за их домом показался второй, а потом третий. Все они были похожи друг на друга, но различались лишь общими размерами и фасадами зданий, как и другими более мелкие детали, что вскоре подметил Кох. Дома не были штамповкой, и эта мысль почему-то была приятна профессору. Сами строения, видимые из-за недостаточно бурной растительности стали мелькать один за другим, но между собой их разделяло примерно две-три сотни метров. Плотность застройки трудно было назвать высокой или низкой, Адам в этом не разбирался, а пока лишь наблюдал. Где-то во дворах мелькали люди, чаще всего дети, но больших скоплений Кох пока не замечал. 

 Аула решила не молчать и, видимо, получив днем ранее инструкции или рекомендации Брендона, стала сама рассказывать профессору, как был устроен и структурирован глорианский мир. Адам снова стал слушателем, терпеливо впитывающим поступающую информацию и не торопящимся её поскорее обработать и выгодно использовать. А картина, рисуемая девушкой, была необычной. И начиналась снова с истории.

 Покинув Землю, двадцать один миллион несогласных  более пятидесяти земных лет бороздили космос, прежде чем не был случайно открыт этот коридор в Магелановы Облака. Не все летевшие предпочли спать неопределенно долгое время, и очень многие, особенно ученые, продолжали работать и контролировать сам ход полета. Когда земляне наконец-то достигли точки своего останова, то их осталось уже на два миллиона меньше. Законы старения никто не отменял и здесь. Рожать на бортах своих кораблей было запрещено, точнее, не приветствовалось, за исключением уже образовавшихся беременностей, но это не явилось  ни для кого проблемой или препятствием. Выбор для места посадки появился неожиданно для  всех, к тому же оказавшись двойным. Одна из соседних планет, вращающихся вокруг местных двух солнц, тоже оказалась вполне пригодной для жизни. Вероятность данной возможности традиционно, почти во всех помощниках-справочниках по астрономии и прочим наукам, считалась близкой к нулю, но факты были убедительнее, чем миллионы несбывшихся прогнозов. Пока уставшие от перелета и анабиоза беглецы с Земли решали, какую из равноценных планет выбрать в качестве новой Родины, судьба сама распорядилась за них. Как только были осуществлены удачные посадки челноков этих вместительных кораблей  на Церту (вторую годную планету, куда и приземлились вначале, то есть прицертились), и начали возникать вопросы, как строить свои первые поселения, то, казалось бы,  некогда монолитный состав несогласных тут же распался на две части. Выяснилось, что многие улетевшие с Антарктиды вовсе не горели желанием посвятить свою жизнь сугубо гуманным целям. Говоря проще, среди земных бунтарей были не только интеллигенты и ученые, сумевшие предвидеть зарождение и низкие планы Конфедерации, но были также и хиппи, не желавшие в земном своем прошлом мириться на самом деле лишь с тотальным контролированием содержания их голов, но вовсе не стремящиеся отрекаться от былых достижений и привычек старого мира. И как только на Церте приступили не только к стройке жилища, но и к составлению нового Устава спасенной части человечества, очень многим добравшимся не захотелось жить по этому самому Уставу, ставившему во главу угла ориентацию на гуманность и человеколюбие. Поскольку интеллигентов оказалось чуть больше чем хиппи, то логично было предположить, что именно первые должны перевесить и утвердить большинством свои предложения. Ан нет. Хиппи, названные так в честь представителей двадцатого века, взбунтовались настолько, что их более воспитанные и альтруистично ориентированные оппоненты не захотели повторять земных ошибок и способствовать зарождению вражды, чаще всего ведущей к последующим войнам.  Хиппи решили твердо стоять на своем, и запрещенные Уставом алкоголь, табак, и, тем более, наркотики, а также денежные отношения, их не только устраивали, но и выдвигались в качестве аргумента по воссозданию правильного миропорядка. В свою очередь, интеллигенты не могли принять такого сценария, будучи твердо убежденными  в мнении своем, противоположном. Из девятнадцати миллионов прилетевших на Церту  голоса разделились примерно так: двенадцать миллионов сторонников Устава против семи миллионов его противников. Кончилось всё просто. Те земляне, которые сейчас и жили на Глоре, предложили условие: они улетали на Глор, но забирали при этом все корабли, ведь хиппи, по определению, не стремятся к завоеваниям. Предпочитающим Церту и анархическую свободу в качестве наследства оставили лишь медицинские блоки и специфическое оборудование для слежения за космосом. А также немного средств труда, чтобы на начальном этапе они могли отстроиться на своей новой планете. В дальнейшем цертяне имели право строить какое угодно своё общество, по определению в техническом плане проигрывая не один десяток лет отлетавшим на Глор. Связь оставалась, перелет между планетами в зависимости от скорости составлял несколько дней, что являлось сущей мелочью в сравнении с только что перенесенным полувековым путешествием. Хиппи, таким образом, снабжались всем минимально необходимым, но оставались без кораблей и без роботов. Зато могли строить свой мир ровно так, как им хотелось. Хоть по образу и подобию былого, земного. Поклонников науки среди хиппи тоже нашлось немало, так что за начало и развитие прогресса на Церте можно было не беспокоиться, и с чистой совестью дюжина миллионов, выбравших Устав и мечты о новом мире, направилась на Глор, где и осела.

 Как уже видел Кох по ходу своей прогулки, гуманность глорян-землян начиналась с понятия дома. Никаких городов, никаких многоэтажек – это было мнение почти абсолютного большинства. Все научные институты было решено поддерживать и развивать на болтающихся в космосе почти ненужных в таком количестве кораблях, уже выполнивших свою историческую роль. Хотя несколько десятков их еще использовались по прямому назначению, бороздя бесконечное пространство Вселенной. Тем, кто любил путешествовать в космосе, нисколько не возбранялось это делать, но, разумеется, не себе на утеху, а с общественной нагрузкой. Один из таких кораблей и принял сигналы с «Протероса», успев опередить эвакуатор с Земли. Так Адам оказался здесь, а не на своей исторической Родине, пославшей его в глубины неизведанных галактик.

Даже медицинские центры на Глоре были выполнены из дерева, только по размеру были намного больше. Выходило, что около пяти миллионов аналогичных домиков, часть которых и наблюдал сейчас Адам, было раскинуто преимущественно в северном полушарии планеты. Южное пока специально берегли, да и температура местного воздуха там была существенно выше почти целый местный год, порядка пятидесяти градусов по Цельсию. За полвека колонизации Глора усилиями бригад роботов-строителей было построено именно столько зданий. Но, в общем и целом, отношение к железно-пластиковым слугам было сдержанным. Там, где не было очевидным неэффективное участие человека в процессе созидания, люди старались делать всё сами. Но строительство домов, мостов, тоннелей, дорог и прочего аналогичного решили всё-таки поручить роботам. Даже в некоторых этих, видимых сейчас домах, как вскоре узнал Адам, местами имелись роботы, но при одном принципиальном условии – в доме с роботом не мог жить человек. Именно жить. Такой имеющийся по соседству робот приходился примерно один на сотню людей, без сверхусилий справляясь с рутинным трудом и постоянной готовностью выручить гомо сапиенсов, многократно превосходящих его по численности. Зато этот один дежурный слуга всегда мог оказать первую помощь, умея готовить еду, чинить сложные механизмы и выполнять массу прочих полезных функций. 

 Специально к домам не вели никакие заранее прорытые коммуникации, кроме дорог. Все необходимое имелось в домах: утилизаторы, подогреватели, очистители, кондиционеры, улавливатели энергии солнца и ветра, и так далее. Даже вода проходила свой замкнутый цикл, многократно очищаясь и не выходя за пределы постройки. Связь была у всех, для чего при текущем уровне развития прогресса уже также не нужны были ни бухты компьютерных проводов, ни габаритные коммуникаторы. Дома повсеместно строились даже с легким избытком, хотя это не было обусловлено ожиданием демографического взрыва. Наоборот. Численность глорян только вот-вот собиралась перевалить за тринадцать миллионов. Дома возводили с запасом из следующего соображения. В процессе обустройства и установления своих человеческих связей любой житель мог захотеть перебраться поближе к тем, с кем собирался или вместе работать, или же с кем хотел интенсивно общаться. Можно было даже приезжать в такие дома на короткий срок и после насыщения уезжать дальше. Запретов на смену места жительства не было. Никого не пугали подобные решения, не носившие информационного дефицита, так как в каждом  доме имелась компьютерная инфосеть, фиксирующая личность заселившегося в постройке. В любом таком месте на первых порах можно было сколь угодно часто прибегать к помощи робота-дежурного, в чьи задачи входило оказание подобных услуг. Запасов пищи в таких домах хватало с избытком, и умереть с голода на Глоре было практически невозможно. 

 Что касаемо установления парных отношений, то они, естественно, были не запрещены, а приветствуемы, но также не несли и не подразумевали под собой никаких запретов относительно смены места жительства или партнера. Люди были предоставлены сами себе, но для не жившего в такой системе Коха это пока было труднопонимаемо. Такая свобода! Профессор не хотел уходить в дебри новых споров, а потому внимательно слушал всё то, о чём так мило щебетала и сообщала ему Аула.

 Наконец, устав от прогулки, они по предложению девушки зашли в первый попавшийся им вблизи дом. Там никого не было, но Аулу данное обстоятельство нисколько не смутило. Включившемуся в коридоре монитору она почтительно поклонилась и произнесла всё с той же блуждающей на устах улыбкой: «Доброго мира!». Затем, войдя у уголок, напоминавший кухню, поинтересовалась у Коха, не голоден ли он и что он будет пить? Есть Адаму почти не хотелось, и он счел, что удовлетворение жажды будет вполне достаточным действием, после которого можно продолжить их пешее путешествие. Аула порекомендовала местную воду, и профессор с большим удовольствием последовал совету девушки, тем более что вода и в самом деле оказалась очень вкусной. Посидев несколько минут и поблагодарив ответным поклоном принявший их дом, они продолжили свой витиеватый путь.

 -У вас так можно заходить в каждый дом и пользоваться там услугами? – не мог не полюбопытствовать Адам, как только они снова пошли по дороге, напоминавшей больше широкую тропинку, чем какую-либо колею.

 -Практически да. Если в доме кто-то есть, или же хозяин не хочет подобного, то мы это или чувствуем, или компьютерный автовизор сообщит заранее об этом. Тогда мы не заходим.

 -Но как вы это чувствуете? Все ли обладают подобной способностью?

 -Почти все. А чувствуем мы это просто, профессор. Подробнее объяснить Вам это я вряд ли смогу, но уверена, что скоро Вы сами всё начнете понимать. Всё просто. Кажется, этот термин – «просто» - уже надоел Вам в исполнении отца.

 -Рой Брендон- Ваш отец???- удивлению Коха не было предела. 

 -Да. – Только и ответила сверхлакончино Аула. – Папе на Земле не удалось испытать родительские чувства, и когда здесь всё определилось, они вместе с мамой решили подарить мне жизнь. Так я и родилась.

 -А где же живет Ваша мать? – Адаму искренне было интересно узнать о дочери своего вчерашнего собеседника как можно больше.

 -Сейчас мама работает на одном из кораблей. Она – химофизик по специальности. Поскольку опыты, проводимые ею и её коллегами, нуждаются в сложной технике, позволяющей зафиксировать перебегание свободных электронов в радиоактивных металлах, открытых недавно, то вот уже несколько лет она трудится на орбите.

 -А братья или сестры, Аула, у Вас есть?

 -У отца я – одна, а у мамы еще есть два моих брата. Они пока подростки.

 -А с кем же они живут? –Кох боялся, что его любопытство будет обременительно дочери Брендона и вот-вот остудится спокойным и уместным  отказом. Но Аула напротив - ничуть не проявляла признаков раздражения или нежелания поддерживать тему:

 - Дом у них есть свой, но большую часть времени они проводят у соседей, с чьими детьми дружат последние лет семь.

 -А до этого они тоже росли и жили самостоятельно?

 -Да. Но под присмотром. До четырех лет с ними жила мама, потом еще столько же лет – я. А потом они стали жить отдельно. Поверьте, профессор, это не сложно. Если бы Вы знали систему нашего воспитания, то не удивились бы тому, что у нас дети очень часто оказываются живущими в неродных семьях. А ведь такой подход более гуманен. Когда маленький ребенок протягивает свои ручки стоящему над ним взрослому, он плохо понимает: родитель это или нет. Потом, разумеется, он их уже узнает и чувствует, но вначале – просто тянется. Взрослые же, то есть чужие по отношению к ребенку люди, не отвергают такого тяги и охотно берут дитя на руки. И это нормально. Так что же мешает относиться так к детям всю свою жизнь? И ко всем детям. Что мешает вместо теплых объятий со временем накормить и помочь, поиграть и выслушать? Более того, профессор, как мне говорил папа, и я с ним согласна, человеческая раса делала большую ошибку, выделяя своего ребенка умышленно среди остальных детей при помощи повышенного внимания и избаловывания. Ребенок, привыкший манипулировать родительской любовью, гораздо чаще вырастает эгоориентированным потребителем, ждущем к себе особенного отношения. А за что? Только лишь потому, что всю жизнь ему говорили «ты – самый лучший, ибо ты родной»? Но ведь дело не только в ребенке. В первую очередь, в самих родителях, пытающихся передать своему отпрыску горделиво звучащие призывы о продолжении их дела и традиций, что подразумевает превосходство их семейных корней над корнями других членов общества. Субъективное отношение к своему ребенку имеет под собой ту же причину своего зарождения, что и желание обойти ближних в гонке за признание и успех, а также за вытекающее отсюда соответствующее распределение благ. Как говорит мой отец, порочный круг множится. Мы обладаем великой роскошью – в нашем новом и не успевшем перепачкаться разными пороками обществе имеется возможность смело экспериментировать и внедрять задуманное в жизнь. Хорошее отношение к другим людям должно брать свое начало не из ниточек родства, а из более общего подхода, базирующемся на равенстве и беспристрастности. Я, мистер Кох, и сама жила в нескольких семьях, и должна признаться, что никакого ощущения того, что я – лишняя или ненужная, не испытывала. Также, видимо, сейчас обстоит с моими братьями по линии матери.  Мы не делаем культа из подобного, хотя прямая кровь – это всё-таки особенное отношение.

 -Кажется, юная миссис Брендон, я отстал от жизни. Хотя, если признаться, никогда не был в ней особенно сведущ, особенно что касается бытовых и семейных планов. Я никогда не знал своих родителей, мне лишь показывали фотографию моего отца, улетевшего в космос и пропавшего там без вести. Да и то, я теперь склонен не верить в правдивость данной легенды. Но поскольку я был воспитан в специальном интернате мальчиков, то я не могу пока что осознать всё то, что Вы мне рассказали о вашем подходе в отношении к детям и гостеприимству в целом. Я подумаю над Вашими словами.

 -Ничего страшного, мистер Кох. Я почему-то уверена, что Вы еще успеете восполнить данный пробел и вскоре начнете понимать нас гораздо лучше. И проще. К тому же Вы еще достаточно молоды. Папа был чуть старше, когда мама согласилась ему родить меня.

 -Согласилась?

 -Ну да. Отец понравился маме, и она ничего плохого не увидела в том, чтобы удовлетворить его просьбу. Мать очень уважает отца  и ценит его вклад в процессе переселения с Земли. Так почему бы было не сделать хорошее дело, то есть меня? – Аула расплылась в улыбке точно также, как и её папа. - Скажите, профессор, а Земля красивее Глора?

 -Как Вам сказать, Аула. Я ведь еще видел не всю Вашу планету, как, кстати, и Землю. Да и большую часть своего времени я занимался наукой. Но иногда, когда мне удавалось перемещаться по Земле, я видел незабываемые пейзажи и картины. Но у Вас, когда я не вижу никаких руин и последствий урбанизации, мне нравится не меньше. Я подумаю еще над Вашим вопросом, а потом когда-нибудь еще раз на него отвечу. Хорошо?

 Аула согласно кивнула, и некоторое время они шли молча, наслаждаясь красотой окружающей природы и теплом солнца, на смену которому уже готовилось взойти второе. Каждый думал о своем. Кох переваривал слова дочери историка, не сообщившего накануне о своем родстве с Аулой. Но, при здравом размышлении, выходило, что в этом не было ничего обидного. Отношения к людям, с этим профессор был вполне согласен, должны были строиться не на субъективности, а на некой общей узловой точке, переплетающей гуманность и равенство. Какая разница, кто и чей родственник или прямая кровь? Важнее, что за человек перед тобой, а не с какой родословной он по тем или иным причинам попал в твою жизнь.

Дома, всё время до этого попадавшиеся им, неожиданно кончились, и Адаму объяснили, что это конец их энной зоны. Следующее крупное по количеству строений поселение, насчитывающее около десяти тысяч домов, начиналось только лишь через двадцать километров впереди. Аула сказала, что так было решено с самого начала колонизации. Нельзя жить скопом, состоящим из непрерывной цепочки однотипных зданий. Кроме того, на Глоре можно было предлагать новые места для заселения, только при условии, что соберётся достаточное число пионеров, желающих освоить эти целины. А такие места имелись в изобилии. Относительно небольшое даже для Глора число нежданных своих жителей позволяло еще несколько веков не думать о проблеме перенаселенности, а также о необходимости беречь ресурсы планеты, хотя уже с самого первого дня колонизации отношение бывших землян к природе и её богатствам было более чем щадящим. Уроки Земли были еще свежи в сознании тех, кто родился и вырос на ней. Нельзя портить то, что помогает тебе жить.

 На обратном пути Аула успела кратко поведать Коху, как глоряне перемещаются по земле и в космосе. У каждого такого поселения имелась своя транспортная база, работавшая для значительного удаления от поселения. Антигравитаторные самокаты, зависающие и плывущее в метре от поверхности, были медленным средством передвижения, но зато широкодоступным. Были и покрупнее. Для попадания на зависшие на своих орбитах корабли использовались среднего или крупного размера челноки, на которых в зависимости от количества пассажиров и перевозилось «вверх» или»вниз»  нужное количество желающих. Энергию берегли, но экономия не была первейшим приоритетом. 

 Незадолго до подхода к своему дому, куда Адам и Аула шли другой дорогой, им встретилась пара девушек, что-то рисующих в своих блокнотах, а не компьютерных планшетах. Одеты девушки были, как почти все глориане, просто и незатейливо: светло-серые сарафаны, минимум сложности или узорчатости. Культ вещей, как Адаму позднее объяснила дочь Брендона,  не был здесь поставлен в основу выделения из массы, не служа показателем привлекательности и выбора. Имелись некие стандартные виды одежд, массово штампуемые теми же роботами и разложенные с приличным запасом в этих специальных домах с дежурным слугой. Кох не был искушен взаимоотношениями со слабым полом, а потому не придал такому упрощенному и в то же время трезвому подходу ноток несогласия. Простота, так культивируемая Роем, иногда была вовсе не так плоха или излишня. Но Адам, хоть и видел из своих учебников и демонстрационных фильмов, что на Земле когда-то существовала многомиллиардная стая разноцветно одетых людей, значения местному акценту на скромность и достаточность не придал.

 -Доброго мира! – Поздоровалась Аула. – Вы позволите нам взглянуть?

 Девушки ответно поприветствовали гуляющих и, нисколько не стесняясь, показали свои наброски. Коху понравился рисунок одной из девушек, на котором она плавными и нерезкими мазками передавала шелест листвы раскинувшихся впереди деревьев. Ощущение реальности исходили в нескольких фрагментах картины. Но профессор не был силен в изобразительном искусстве и подобном вообще. Аула же рассматривала оба рисунка несколько минут, словно проникаясь видимым ею живым и запечатленным в блокнотах. Дав несколько советов обеим девушкам, она улыбнулась на прощание и глазами указала профессору на возможность двигаться дальше.

 -А они на Вас нисколько не обиделись? Ведь Вы их немного журили и советовали исправить некоторые места.

 -Обиделись? – Аула была искренне удивлена. – За что? Я ведь давала свои советы от сердца! Чтобы они в итоге сумели лучше передать гармонию, привлекшую их внимание. – И даже свое почти недоумение Аула окутывала честной и чистой улыбкой, словно бы и в таком состоянии дарующей ей радость.

 Кох понял, что многое, с чем он привык раньше жить, здесь было переделано или переломлено еще на корню, но повернуто в нужную сторону, уводящую от гордыни, надменности, замкнутости и необходимости до кулаков отстаивать свою правоту. Сама атмосфера мыслеобразования внутри каждого человека начинала образовываться из веры в то, что думать надо только хорошее, а верить – в лучшее. Сравнивая свое спартанское воспитание, где было слишком много акцентации на агрессии и жажде мести, Адам не мог не склонить мнимую чашу весов в сторону местных обычаев, а не земных. 

 Все следующие шесть дней проходили по тому же сценарию, за исключением путешествия в соседний блок, где у Аулы была встреча с друзьями и для чего вместо самокатов они взяли для совместного перемещение более комфортный дуоцикл. Как уже успел узнать у своей спутницы Кох, большая часть общения  между любыми людьми шла при помощи всё тех же автовизоров по инфосети, дающих хороший звук и четкую картинку. Люди общались охотно и дружелюбно, но ни разу профессор не мог бы обвинить Аулу в болтливости и пустословии. Глоряне предпочитали общаться воочию, но делали это не так уж и часто. Точнее, это не было у них самоцелью. Адам невольно обратил внимание,  что везде люди стремятся улыбаться друг другу, стараться понять. Но никакого злоупотребления частотой подобных встреч при этом не наблюдалось. Большую часть своего времени люди, как бы они ни были объединены в пары или же детьми, или же  ни были одиноки, пребывали вне массовых скоплений себе подобных. Кох пока только наблюдал, как устроен этот новый для него необычный мир, но выводы уже начинали постепенно формироваться в его аналитически ориентированном сознании. К концу шестого дня Адам поймал себя на мысли, что хочет работать, и этом приятно удивило его самого. Праздность всегда была чужда и непривычна, и как бы хорошо и легко не шагалось ученому по дорожкам Глора в эти дни, проводимые в обществе  Аулы, всё равно хотелось не бездельничать, а работать и созидать. Желание приложить руки к родной биологии приятно разожгло аппетит трудолюбия, и Адам стал ждать Брендона, чтобы посоветоваться и обсудить многое.

      * * *

 Рой появился, как и обещал, через неделю. Обмен любезностями начался с его вопросов относительно самочувствия и адаптации Адама на новом месте. Не будучи избалованным, профессор во «второй» своей жизни с открытыми глазами, как он сам дал ей определение, не видел ничего, что могло бы его раздражать и мешать. А потому разговор очень быстро продолжился, словно и не было никакой многодневной паузы. Но с подробным исторически экскурсом Брендон, похоже, закончил еще в прошлую встречу.

-Как Вы знаете, мистер Кох, интеллектуальные способности человека, по мнению ученых, зависят, в первую очередь, от количества связей между нейронами. Чем больше отростков, чем больше связей, тем мощнее интеллект. И если число этих нейронов более или менее у большинства нормальных  людей одинаково, то именно в установлении связей мы и увидели неограниченное поле для своих исследований. Очень многое можно было бы узнать, если бы могли разобраться в структуре человеческой порядочности не с точки зрения психологии или воспитания, а с позиций структурообразования в зубчатой извилине гиппокампа – этого хранилища нейронов, откуда они, «повзрослев», медленно мигрируют дальше, обретая свои не только специальные функции, но и специфичные, свойственные конкретному индивидууму. Тема очень перспективна, Адам.

-А какова, по Вашему мнению, Рой, взаимосвязь между интеллектом и порядочностью? Ведь Вы, если не ошибаюсь, именно к этому выводу ведете меня?

-Не ошибаетесь, профессор. Зависимость существует. Но это, как говорится, полдела. Ведь будь такая связь односторонней, то откуда, скажите мне, взялись бы на Земле сверхжестокие  и коварные убийцы своих собратьев? Сам по себе интеллект является предпосылкой, дополнительным преимуществом, козырем для развития в пользователе второго начала.

-Какого же, мистер Брендон? Не термодинамики же? Что это за странное и неизвестное мне второе начало? 

-Ничего особенного, Адам. Если бы в Вас лично это второе направление развивали, ну, или хотя бы не мешали ему расти своим долгим путем через наблюдение и анализ, Вы бы уже давно пришли к  аналогичным немудреным выводам и пониманию, откуда оно берется.

-А Вы –интриган, Рой. Я уже весь сгораю от любопытства.

-Сейчас, профессор, Одну минуту. Поясню на примере. По всей истории человечества прослеживались постоянные следы так называемых паронормальных способностей. Вы ведь слышали об этом, Кох?

-Знаете, Рой, увы, но очень немного. Меня учили работать с фактами, а не домыслами. Я сталкивался со ссылками, но не придавал значения им, если не хватало конкретных данных для их анализа. Хотя в животном мире, слышал, то, что Вы сейчас назвали паронормальными способностями, встречается довольно часто.

-А ведь зря Вы и многие ученые, в каких бы веках они не жили, не придали этому должного значения! Это возникло еще на заре человечества, когда не то чтобы компьютера, еще и колеса-то не было. Но уже тогда подобные способности наблюдались. И не только у животных. Мозг человека заметно крупнее в объеме, а, стало быть, содержит в себе куда как больше возможностей для игры на тонком и интуитивном плане. Это - банальная мысль, но я заострюсь на другом. Именно тут наш человеческий интеллект играет с нами злую роль. Образование тех самых межнейронных связей формируется в ущерб способности мозга отключаться и не мыслить, а также направлять всё своё внимание на единение с окружающим пространством. Связи – это своего рода ниточки, а местами – канаты, по которым влага сознания не плавно проходит и перемещается из области в область, как бы она делала это в песке, например, а быстро ускользает в зоны, ответственные за получение удовольствия или аналогичные процессы. Вообще-то, Кох, способность мозга "самоотключаться", вероятно, развилась в ходе эволюции как своеобразный защитный механизм, который мы – люди - так безжалостно и быстро уничтожили. И напрасно. 

 -И всё же, Брендон, что Вы хотели дать мне понять? Я, быть может, не столь глубоко, как Вы, изучал нейромедицину, но пока что не вижу того существенного предпосыла, который изменил бы мой взгляд на проблему мозга человека.

 -Извините, Кох, я никоим образом не хочу Вас задеть. Поймите, что я лишь пытаюсь связать между собой сейчас два момента: причины деградации и гибели человечества, причем, заметьте, просвещенного и далеко зашедшего в своем развитии, и усложнения структуры межнейронных связей. Объяснить историческую ошибку расы людей их зевком в области собственной биологии. Роковым зевком.

 -И как же Вы это связали между собой, Брендон? Я полон внимания. В том числе и как ученый.

 -А вот тут-то я уже не могу ответить Вам своё любимое «очень просто». – Но улыбаться Рой мог, кажется, постоянно. Во всяком случае у Адама было такое ощущение, что и простота, как и отсутствие её  при вопросах и ответах, равноодинаково радуют более старшего Роя. Было ли это повышенным умением радоваться жизни вообще? Кох продолжал поражаться такому вечному оптимизму на лице немолодого коллеги.

 -Хорошо, профессор, я вынужден полезть в дебри, но если я в них начну путаться, вытащите меня из них, пожалуйста. 

 -Обещаю, мистер Брендон. – Кох и сам невольно улыбнулся.

 -Спасибо. Так я продолжаю. Как давно известно, Кох, во многих областях мозга нейроны организованы в популяции. Свойства и входные сигналы нейронов в каждой такой популяции схожи между собой. Поскольку активность нейронов внутри популяции более или менее синхронизирована, то их пресинаптическое воздействие на другие нейроны оказывается более сильной, чем активность одиночных нейронов, то есть один нейрон часто не может оказать решающего пресинаптического воздействия на другой нейрон, достаточного для генерации им потенциала действия. По этой причине в большинстве случаев функциональной активности мозга значимой оказывается именно активность популяций, в то время как одиночные нейроны и ограниченные нейронные сети гораздо слабее работают на фоне популяционной активности. То есть, профессор, вывод следует удивительно простой: множество гораздо сильнее единичных выскочек.

 -Ну, вообще-то, Рой, я это знаю. – Неожиданно Адам поймал себя на чувстве приятности оттого, что начал подшучивать над местным главным лектором, вещавшим банальные истины.

 -Вы забываете, коллега, что изначально я был историком. Я провожу аналогии со всем, что может провестись в моей голове, где популяция, так сказать, исторически ориентированных нейронов (тут Рой выдал легкий смешок) намного больше по численности нейронов, ответственных за другие науки.

 -Я уже это давно заметил, Брендон!- Кох засмеялся первым. – Историкоориентированные нейроны создали в Вас уже такую опасную популяцию, что, как мне кажется, Вы уже давно подписали себе приговор – получение кайфа только от философии, спроецированной на обсуждение развития человеческого мозга. Но… Извините и продолжайте.

 - Хм? А что? Очень даже может быть, что Вы правы. – Рассмеялся в ответ Рой. -Человечество подписало себе приговор, когда позволило подавляющим  большинством голосов залезть себе в мозг, вначале выбрав тот самый пресловутый просмотр, а потом вообще – напрямую запустив туда установщиков копиров. Но просмотр был пагубнее. Копирование – это уже было судорогами, подписью под правом власти контролировать свою благонадежность. Подписью вялой, ленивой, когда уже пик сопротивления навязываемой атрофии сознания был перейден, а люди стали послушными и податливыми живыми роботами с несколькими однотипными функциями по ублажению себя. Но если вернуться к теме установления связей между нейронами, то просится очевидный вывод. Чем ярче ощущение или эмоция, тем больше становится популяция таких нейронов, и тем большим количеством переплетений они обвязываются между собой или проявляют спайковую активность с другими индивидуальными нейронами, беря их методично в плен. Проблема заключается лишь в том, что слишком яркие ощущения запоминаются мозгом, и так называемая зона удовольствия уже не способна вычеркнуть яркое событие и причины его возникновения из головы человека. Так на этих рельсах в свое время усиленно росла наркомания, являясь наиболее показательным способом усиленного и убыстренного задействия этой зоны счастья. Но просмотр оказался круче. Особенно тогда, когда к нему добавили микродатчики, и получаемые ощущения уже мало отличались от настоящих. Мозг подсевшего на просмотр человека уже не мог обходиться без своей постоянной и повышаемой дозы, и человек, как это называлось, плавно съезжал с катушек. Создатели и авторы идеи просмотра сами не ожидали такого эффекта, ссылаясь на недоизученность воздействия, но дело уже не в этом. Ящик Пандоры уже был открыт, и как можно было остановить этот аудиовизуально наркотический процесс, украсивший серый быт паразитирующих граждан и нависающую почти над всем человечеством безработицу и ненужность? Организм получал своё участившееся счастье за время, намного меньшее, чем это достигалось во все предыдущие века.  Но на этот раз, уважаемый мой Кох, круг сомкнулся. Я уже говорил об этом, но… История человечества впервые вывела своего главного персонажа за скобки. Но это касалось только человека ленивого. А их, увы, было уже с избытком, с каждым годом становясь всё больше и больше. Когда киношники научились снимать свои сочные фильмы, автоматически вводящие смотрящего в шкуру главного героя, то простая бытовая жизнь стала лишь временем для смены дисков в медиабоксах. Личность ежедневно растворялась в придуманных переживаниях чужих историй, и уже было трудно понять, чьей жизнью живет смотрящий. Дети, которых не могли не пустить в этом искусственный мир, внеся лишь незначительные поправки и цензуру,  не успевали стать взрослыми, хотя, что касается подрастающего поколения, имелась относительная польза от побочной производной просмотра - обучение. Но дети, которых очень сложно обмануть и отнять конфетку, крайне быстро ушли в свои джунгли воплощенных и снятых для них фантазий, откуда, как позднее выяснилось, вытащить их было уже не так-то и легко, а даже намного сложнее родителей. Детский смех и восприятие в целом опережают по широте спектра восприятие взрослых, но если выросшие особи пытаются усилить эмоции повышением градуса, то дети, как им и полагается, остаются в состоянии инфантильности, не спеша навстречу ощущениям более эротической направленности. Нравственность того общества, сугубо внешняя, статистически фиксируемая криминальными сводками, как ни странно, поднялась, стало меньше насилия, особенно в детской и подростковой среде, но какой ценой было заплачено за это? Всё той же – деградацией! Общество разлагалось на одиночек, не хотящих никаких спариваний в браке или без него, а сидящих в просмотре больше половины дня.  Но довольно об этом. Интереснее, как мне кажется, следствия. Как я уже Вам говорил, мистер Кох, институт брака распадался на глазах. Государства уже не были заинтересованы в содержании трутней, не способных стоять у станка и стоить при этом так же дешево, как роботы. А ведь еще имелись пенсионеры. Теория вышла за пределы допустимых границ, за которыми среда обитания гомо сапиенса в массе своей стала неестественно поддерживаемой, то есть непрочной, надуманной. Но это я опять полез в дебри истории, а Вы меня так тактично не перебиваете, профессор…

 Оба ученых усмехнулись, но Кох ничего не вставил в монолог Роя, и последний продолжил изложение своей гипотезы:

 - Когда-то, на заре человечества, когда эти нейронные связи еще были свежими и слабыми в сравнении с днем сегодняшним, люди, не знавшие даже, что такое чтение,  молились богам и уже верили в переселение душ.

 -Звучит крайне обнадеживающе, Рой. Какой в Вас, однако, необычный сплав историка и медика. Я никогда не знаю, в какую из этих двух наук может бросить Вашу мысль. – Кох не удержался от комментария, как только произошел такой резкий скачок брендоновской мысли.

 -Благодарю, Адам. Но ведь я и не скрывал этого. – Опять улыбка, опять радость. Кажется, от Роя было невозможно ожидать ничего иного. – Напрасно смеетесь, профессор. Тема богов - это вовсе не анахронизм. Если б Вы только могли знать, какое колоссальное количество мыслей было вложено за историю человечества в эту область. Какие широкие и долговременные ментальные планы были сформированы…

 -Я слышал о религии, Брендон, но скажу сразу: я - атеист. Не знаю, сумеете ли Вы убедить меня в обратном, но, кажется, если  Вы задаетесь какой-либо целью, то ничто не способно помешать Вам в её осуществлении.

 -Браво, Кох! Ха-ха-ха!. Юмор –это отличительнейшее свойство человека над всем остальным миром, как вижу, Вами не утрачен даже в Ваших спартанских условиях воспитания. Как быстро Вам удалось пробудить и активизировать в себе данный блок. Браво еще раз! – Рой смеялся еще около минуты, но затем сумел моментально переключиться на серьезный лад. – А на самом деле, Адам, тема достаточно широкая и …неоднозначная. Но давайте по порядку. Вы не можете не знать, что еще в древности люди, увлеченные коллективной молитвой или обрядом, входили в экстаз, транс или что-либо в таком духе. В более облагороженные века и в определенных учениях это могло приводить человека к состоянию просветления и тому подобное. Здесь принципиально следующее. Нейроны человека, конечно же, тоже образовывали свои популяции, но основной задачей этих обрядов, молитв или любых схожих процедур было выключение мозга. Человек не думал, а вместо этого плыл на облаках своего экстатического вознесения. На ментальном плане, который позднее всем известный Кейсель расширил, научившись регистрировать волны сознания, шло упрощение, а, если точнее, очищение мыслей участников этих процессов. И это коренным образом отличалось от просмотра. Не акцентация на своем теле, на чувствах, на ощущениях, берущих начало из анализа действия, классифицированного пользователем как приятное и яркое, а временное стирание  всякого анализа состояний своей плоти и головы. Проще говоря, речь шла или об автопилотном режиме функционирования человеческой особи, или же, что имело место в более поздних религиях, воздействии на душу человека, хотя в последнем случае мозг человека уже не мог не задействоваться. Но ведь как? Благородно!

 -Я знаю, Рой, что понятие души имеет длинную, тысячелетнюю историю и соответствующее количество своих трактовок. И об этом можно много говорить, уходя в исторические экскурсы, где Вас хлебом не корми… - Адам даже рассердился на себя немного, чувствуя, что серьезную изначально свою мысль оборачивает в аналогичную Брендону насмешливо-улыбчивую подачу. – Но мне бы хотелось узнать, как ваша современная наука  и Вы лично смотрите на данный вопрос?

 -Знаете, профессор, по моему мнению, этот вопрос – краеугольный. Что бы в разные века ни говорили о душе, но ведь до сих пор никаких четких данных о способах её зарождения нет. И как бы мы на Глоре не относились скептически к предыдущим видам религий, даже я могу выдвинуть только одну, по сути, гипотезу. Божественное начало. Хотите верьте, хотите – нет, но оно всё-таки есть. Не спорю, что понятие Бога может видоизменяться по времени и географическом месторасположении, трансформируясь или подстраиваясь под целый ряд специфических факторов, но факт остается фактом. Рождение человека – это тайна. Не тайна генома или изначальной микроскопичности молекулы ДНК. С этим-то как раз в третьем тысячелетии разобраться успели. Именно тайна одушевленности индивидуума. Вы же сами прекрасно знаете, Адам, сами видели, что Ваши Кавсы и Нэрты, как бы биологически они не являлись человеками, всё равно не были одушевлены. Хотя ментальный план в них тоже присутствовал. Можно вырастить искусственный мозг, управляющий таким же искусственным или клонированным телом, но придать всему этому комплексу истинную полноценность до сих пор нельзя. Собственно, поэтому Вас, профессор, и не клонировали особо, а так - лишь для медицинской неотложной помощи в условиях пребывания в космосе, где намного сложнее быстро воссоздать поврежденный или вышедший из строя Ваш орган. 

 -Не соглашусь немного с Вами, Брендон. Кавса, конечно, трудно было назвать человеком, но чувство мести и ненависти к иберколам он испытывал вполне даже конкретное, человеческое. Я сам лично это наблюдал.

 -Вы чуток путаете, Кох, или забываете разницу между полноценным человеком, как Вы, и клонированным. Точнее, разницу-то Вы знаете, но Вам неведомы все тонкости  механизма учащенного копирования информации с таких псевдолюдей. Ведь Кавс, Нэрт сдавали свои чипы на дублирование раз в месяц?

 -Да. Не спрашивайте, Вы же это знаете, Рой.

 -Хорошо. Так вот. Вместе со снимаемыми данными им активизировали определенные области, ответственные за агрессию, ненависть, способность не чувствовать боль и тому подобное. Слышали ведь об этом, профессор?

 -Почти не слышал. И Ваши слова многое проясняют. Благодарю. Но тогда скажите, Брендон, если можно воздействовать на клона и его психику в этих его центрах возбуждения, то что мешает произвести аналогичные действия в других областях? Как вы говорите, благородных.

 -Отлично, Кох! Это тот самый правильный вопрос, которого я от Вас ждал! Действительно, что? Что мешает активизировать, условно говоря, добрые области? Такая ведь милая картинка вырисовывается: улыбающийся Кавс, качающий детскую коляску на лужайке… И вместо плазменного автомата в руках накачанного бойца - мягкая игрушка. А неподалеку стоит миловидная Кавсиха и протягивает мужу бутылку воды, чтобы тот оросил свое пересохшее от звуков «улю-лю» горлышко. М-да, картинка на загляденье. А на практике ведь совсем иное получается. Нас ведь тоже интересовал этот вопрос, да еще как. Почему нервные центры, отвечающие, скажу пафосно, за доброе начало в человеке, так сложно приводятся в действие, чего вовсе не скажешь об их противоположностях, почти моментально пробуждающих в человеке или клоне агрессию, боевую готовность, ненависть. Какие-либо догадки у Вас еще не появились, мистер Кох?

 -Увы, Рой, пока нет. – Адам пожал плечами в легком недоумении. - Что-то мне подсказывает, что и сейчас Вы срастите эту свою гипотезу с, например, отделами неокортекса мозга, отвечающих за пространственное мышление, речь и сознание в целом.

 -Профессор, Вы бесподобны! Очень близко, но не буду Вас держать в неведении. Я ведь уже употребил эти вовсе не научные термины: добро и зло. Что есть одно, а что другое? Агрессивность – это ли производная зла? Нет. Всё относительно, и по невидимым и зачастую непостижимым каналам переходит одно в другое. Я не стану углубляться в философию, Кох, но скажу, что в своей классификации плохих и хороших качеств нам пришлось прибегнуть к ряду допущений и упрощений. Мы сознательно откинули субъективную способность индивидуума давать личностную интерпретацию своим действиям, решая таким образом, что для него хорошо, а что плохо. Нас интересовали универсальные составляющие мозга человека, его те самые области, где и активируются нервные или иные импульсы, определяющие в дальнейшем склонности индивидуума и его доминирующего поведения. В ходе длительных экспериментов мы обнаружили странные закономерности. Когда человек направляет всю свою мысленную энергию на получение эгоистического удовольствия или же на подавление тем или иным способом воли и поведения других людей, то в его мозгу данная агрессия способствует усиленному росту тех самых нейронных узелков. Исполненное «хочу» индивидуума словно прорубает себе тем самым  каналы в зоны удовлетворения и получения удовольствия, а также запоминает эти состояния. Мы обнаружили, что обрастание популяций нейронов своими соединениями быстрее всего формируется в тех зонах, где человек ближе всего к отрицательным секторам этой условной оси «зло-добро». Поясню, профессор. Когда человек включает своё Эго, отсутствие мысли становится практически нереальным. Импульс-посыл, жаждущий положительных эмоций, быстро пробегает по тем пулам нейронов, где человек и ожидает своего предстоящего удовольствия. Другими словами, как бы позднее не мог самоотключиться мозг  у получившего искомую дозу кайфа пользователя, его каналы в соответствующих местах уже были в процессе посыла полноценно затронуты. И их последующее остывание нельзя путать с самоотключением. Казалось бы, что тут такого? Нельзя сделать вывод, что ЭГО есть то самое зло. Но. Но посмотрим на другой полюс, Кох. Что происходит с зонами, где, если так можно выразиться, запряталось добро? Как мы уже говорили, эти центры активируются куда как сложнее, чем предыдущие. И вот тут-то и начинаются вопросы. Что есть такое добро само по себе? Хорошее действие? Чистая мысль? Энергетика, фоново передающаяся окружению? Если действие, то насколько оно корыстно или насколько трудно достается тому, кто его исполняет? Характеристик, оттенков, нюансов и следующих вопросов – крайне много. Зато нет никакого четкого определения, границ, начала. А ведь само по себе это мифическое «добро» существует. Согласитесь, мистер Кох.

 -Согласиться-то я соглашусь, но что это меняет, коллега? Мне интересны Ваши ответы. Я – слушатель. Тем более, что, уже зная Вас немного, я интуитивно чувствую, что когда Вы задаете подобный вопрос относительно моего мнения, у Вас уже есть свой ответ.

 -Вы правы и наблюдательны. – Рой повторил свою излюбленную физиогномическую реакцию. – Ответ мы получили. Но он по определению не может звучать четко и однозначно. Мы лишь сумели установить, что в самом чистом виде добро формируется в голове человека с минимизацией мыслепротекания.  Иначе говоря, чистое добро – бессловесно. Оно не нуждается в осмыслении и пропускании через мозговые фильтры своего обладателя, добру не нужны оценки и оформление в целом. Разумеется, это не означает, что недумание – это и есть добро в чистом виде. Вовсе нет. Намерения, побуждающие человека что-либо делать, могут быть различными, и зачастую вовсе не добрыми. Способность развивать интеллект и повышение уровня образованности масс обернулись человечеству утратой связи с природой и созиданием не безусловного, а условного добра. Добро в своем зародыше, повторюсь, вырастает из бескорыстия и недумания над причинами своего возникновения и осуществления. Нет никакого математического или интуитивного высчитывания своей будущей выгоды. А человек современный, перегруженный информацией и реагирующий на массово звучащие посулы счастья, не думать разучился напрочь. Когда с начала третьего тысячелетия в мире стала  торжествовать теория персонального достоинства и значимости, со всеми сопутствующими атрибутами и механизмами защиты личности от любых посягательств на внутреннее пространство человека, то как бы перестала зарождаться и генериться основная предпосылка для формирования добра. Значимость индивидуума в собственных глазах требовала всё большего признания и узаконивания со стороны государства и его подструктур, что, в свою очередь, оборачивалось развитием институтов юриспруденции и права, но в таком избыточном количестве, что понятие разумной и достаточной меры приказало долго жить.  Люди придавали огромное внимание своим, по сути, обычным или жалким личностям, раздувая проекции собственной важности до неадекватных размеров. Более того. Человек в начале нашего тысячелетия взял на себя смелость самостоятельно определять границы между добром и злом. А это неверно. Двигаясь по социальному пути развития общества, невозможно не скатиться к банальной защите частной собственности, что, в свою очередь, провоцирует сдвигание этой границы на территорию условного зла. Ушло бессловесное, неалчное начало, с которого начиналось сопереживание и понимание, так долго помогающее человечеству жить предыдущие тысячелетия. Люди стали слишком внимательны к своим образованным и заинтеллектуализированным персонам, уходя в коконы своих личных интересов, уменьшающих год за годом интерес к так называемому ближнему. Позитивные улыбки и максимальная политкорректность в разговорах с другими людьми стали носить имитационный окрас, основной целью которого была боязнь не упустить потенциальную материальную выгоду. Человечество неуклонно двигалось в сторону закрытия своих глаз на действительность и порядочность своих членов, но при условии получения через них прибыли, каких-либо денежных ожиданий или перспектив этих будущих барышей. Прогресс в технике оборачивался упадком духа. Полученные знания быстрее всего способствовали жадности и спекуляции в поведении. А развлечения стали ежедневным наркотиком, повышая лень и равнодушие. 

 -Вы хотите сказать, Брендон, что интеллект, по Вашему мнению, явился сподвижником зла? Или же вопрос можно задать так: добро лучше произрастает в антиинтеллектуальных условиях?

 -Профессор-профессор! Вы растете не по дням, а по часам. Мне это весьма импонирует в Вас. Научная серьезность вроде бы должна отрицать такой редкий сплав из проницательности и способности иронизировать или шутить. Но Вы, никогда прежде не живший в условиях, способствующих зарождению в себе такой гремучей смеси, ловите всё просто на лету. Я в восторге. Но перейду к ответу. Конечно, интеллект нельзя, да и невозможно объявить сторонником зла. Сам по себе он является лишь предпосылкой для усложнения человеческой структуры. Возьмем для примера умение читать. Само чтение - это ведь относительно недавнее явление в жизни человека, под навык которого человеческий мозг подстраивался, что называется,  "на ходу". Процесс более чем полезный. Наука без этого немыслима. Но куда в итоге завела во многих своих областях эта наука в целом? В дебри утонченной самообращенности индивидуума? В легализацию преступных или алчных мечтаний? В желание массово уничтожать себе подобных? За всё в жизни приходится платить. Плата за науку, удлинившую человеку жизнь, пришла, в первую очередь, изнутри, начав методично подтачивать многовековые устои. Без интеллекта невозможно было бы создать атомную бомбу и наши космические корабли. Да, без него – никуда. Но. Но. Но. Не он плох. Плохо лишь то, что, развиваясь всё глубже и глубже, он не способствует выработки противовеса, он всё дальше отодвигает человека от тех дверей, за которыми перед ним открываются двери добра и простоты. Знаете, Кох, давно была такая поговорка: благими намерениями устлан путь в ад. Я бы её переделал: через своды ада лежит путь в рай. И добавил бы: интеллект расширяет эти своды. Путь человека, не противопоставляющего работе своего интеллекта развитие в себе же интуитивного поиска добра, лишь удлиняется от перебора этих чрезмерных знаний, так щедро вырабатывающих требования для осуществления и наступления рекламируемого состояния счастья, призывы достичь которое стали выдаваться за смысл жизни.  Чем больше счастье мысленно строится на тех ингредиентах, каковые быстрее всего стремятся попасть в зону удовольствия и запомниться в ней, тем недостижимее оно. Ведь Эго человека не знает пределов, а нейронные связи упрямо требуют постоянного ублажения и увеличения своей дозировки. Благодаря развитию интеллекта происходит реорганизация оценочной позиции, когда мысли человека всё сильнее и глубже сдвигаются в сторону бредовой заряженности на получение кайфа любой ценой. 

 -Но всё равно, Рой, звучит так, будто интеллект – это препятствие на пути добра.

 -Да, профессор, препятствие! Но ведь – не тупик! Всего лишь ловушка, лабиринт, но и через него можно пройти.

 -Но как???

 -Как пройти? На самом деле, и это тоже - несложно. Постоянно и упорно вырабатывая в себе умение радоваться и улыбаться простым вещам, обычным процессам жизнедеятельности, миру, в конце концов! Основная идея тут заключается не в том, чему можно радоваться, ибо радоваться можно почти всему, а в генерации в себе состояния радости. Радость – это, своего рода, теплота, свечение, передающееся окружающему пространству и людям. Мир прекрасен и удивителен, но обычно люди слишком поздно обращают на это внимание. Или же позволяют убедить себя, что счастье достижимо только при выполнении ряда условий. А ведь счастье – это состояние, а не результат. И лучше всего это состояние достигается при минимизированном количестве запросов, условий, оценок и потребностей. Мысль в этом плане играет с человеком плохую шутку. Человек разумный всё свободное время пытается думать. И этот процесс перешел границы достаточности и уравновешенности    в своей противоположности, то есть в неумении выключать мозги. Медитация, развитая у отдельных народов в прошлые времена, проиграла, увы, техническим возможностям и сладкому голосу обманчивой рекламы, которые, между прочим, пытались её – медитацию - воспроизвести и в просмотрах. Это было забавно. Но не прокатило. Не пользовалось спросом. Смотрящий не испытывал ожидаемых эмоций!  А спрос всегда рождал предложения, и то, что в начале истории кинематографа вызвало бы своим продуктом бурю негодования, из-за чрезмерной пошлости или примитивности, то уже в следующем, двадцать первом веке принималось на ура. Времена менялись, быть может, и быстро, но нравы – еще быстрее.  Но вернусь к мысли. К мысли о мысли. Каламбур, уважаемый Кох.

 -Ничего страшного, Брендон. Я не подам на Вас в суд, хотя никогда и не сталкивался с этим понятием вживую, а только слышал.

 -Вы еще и благородны?! Спасибо, профессор. Итак. Интеллект усложнял человеку достижение быстрого состояния счастья, мешая выходить бессознательно на уровень добра. С другой стороны, он позволял человечеству прогрессировать в науке, технике, медицине и многом другом. У каждой палки – два конца. Диалектика! Люди, к сожалению, ушли с пути, ориентированном на добро, заменив этот ключевой термин на поиски личного счастья, где, как им казалось, и находится всё то, что они жаждут от жизни. В старые времена это звучало бы так: они ушли от Бога. Они перестали его искать, думая и уверовав, что счастье имеет денежный эквивалент, дающий и положительные эмоции, и гарантии, и всё что угодно. Это было роковым заблуждением, но совершенным сознательно. После чего и стал рушиться прежний мир.   Медленно, но методично, что, в конце концов, и привело человечество к войне 2169 года и своей гибели. Интеллект, к теме которого я возвращаюсь, не уберег людей от этой трагедии, произошедшей благодаря его наличию в людях и высокому развитию в них. Поменяв полюс своей веры с божественного на материальный, люди логически довели себя до конца этого тупика, но не в силах вернуться назад, просто ленясь, решили заложить динамит в тоннеле своих ошибочных представлений и рванули что есть силы. Результаты Вам известны. От человечества осталось несколько миллионов, включая нас.

 -Вы только что снова сослались на Бога, Рой. Неужели Вы верите в него?

 -Как Вам сказать, Адам? И да, и нет.  В том виде, в котором с прадавних времен Бога рисовали, а потом канонизировали, мы в него не верим. Подобная наглядная вера была нужна, в первую очередь, человеку необразованному, день и ночь добывающим себе кусок хлеба на жизнь. И вера, как бы она ни была окована религией, наиболее удачно подходящей под местные условия климата и изначальных предпосылок, помогала людям. Неотяжеленный излишними  размышлениями человек прошлого трудился, но, чувствуя на собственной шкуре, что такое гуманность (хотя и не зная этого термина), был ближе к добру, чем человек в эпоху индустриализации. Да и, согласитесь, профессор, у человека начала христовой эры не было шансов дойти до всего умом. Интеллект и знания людей прошлого в сравнении с теми, кто родился через пару тысяч лет,  были практически нулевыми. Но зато ведь и  возможность оказаться в неповторимом поле добра было намного вероятнее, то есть человеку того времени не грозила эпидемия многомыслия и засорения своей головы лишними знаниями и потребностями. Поверил, а потом встал и пошел. Как просто! Но, отвечая на Ваш прямой вопрос, должен добавить, что в Бога мы верим, как в высшую силу, которая, быть может, и ведет каждого из нас своей секретной  тропинкой, но, в первую очередь, позволяет нам оставаться чистыми внутри себя, что является необходимым условием для жизни и получения радости и счастья. 

 -Тогда что же для вас счастье? Вы уже говорили, что оно – состояние, а не результат. Но звучит как-то уж очень обобщающе, Брендон.

 -Быть может, и так. Боюсь, что я не смогу Вам этого передать словами, ибо слова – это и есть порождение мысли, а там, где есть мысль, там маловероятно само добро, хотя не отвергается и такой вариант. Надеюсь, профессор, скоро Вам удастся прочувствовать это удивительное состояние, и тогда вопрос отпадет сам собой.

 -А это случайно не напоминает то моё яркое впечатление, которое я пережил при просмотре, даже не знаю, как сказать, сцены между Жули и Морисом…Э-э…

 -Вы хотите сказать, любовной сцены?

 -Быть может, и так.

 -Нет, мистер Кох. Давайте не искать определения, наиболее точно описывающего то, что Вы увидели. Пусть это называется любовной сценой. Хотя на официальном человеческом языке это именовалось половой акт. Кто-то бы назвал: занятие сексом, кто-то – совокупление. Определений много, но никакое из них не будет отражать то, что Вам удалось пережить глазами этой милой пары. Главное, Адам, это то, что Вы почувствовали. Согласитесь, что это было сильно!

 -Не то слово! Но скажите, как многим из пребывающих на Глоре удается достигнуть подобных состояний взаиморастворения?

 -Говорите проще, профессор. Любви! Это именно любовь. 

 -Пускай будет любовь. И всё же, Рой. Часто ли у вас пара людей достигает подобного?

 -Нет, не часто, но и не редко. К тому же ведь всё относительно. Нет предела не только совершенству, но и силе чувства. То, которое Вы переживали, можно назвать ярчайшим чувством. Любовью… Подозреваю, профессор, что следующий Ваш вопрос будет звучать так: а что такое - любовь? 

 -Разумеется, Брендон. – Адам не мог быть серьезным, хотя тема обсуждения носила именно такой характер. 

 -Эх, Кох. Если бы я сам толком знал, что это такое… - Неожиданно для спрашивающего ответчик откровенно грустно вздохнул. – Не довелось мне, увы, встретить по жизни такую Жули, к которой я на самом деле по молодости клеился. Когда мы были на одной учебной скамье, как Вы тоже осведомлены. 

-Но как же Аула и её мать??? – Кох не смог подавить в себе столь грубо прорвавшегося недоумения. – Ведь это же так?

-А?- Рой неожиданно просиял. – Аула Вам рассказала, что она - моя дочь? Да, так оно и есть. Не принимайте близко к сердцу мои откровения, профессор. Поверьте, то, что я Вам сейчас поведаю, не есть что-то ужасное. Мне очень симпатична и мила Ульда – мать Аулы. У нас были красивые намерения, когда мы, так сказать, делали нашу будущую дочь. Мы были искренни и честны в своем обоюдном желании, и на свете появился полноценный, нисколько не обделенный на любовь родителей ребенок, которого мы оба любим до сих пор. Но, скажите, почему люди должны держаться друг друга и неких условностей, ими же - людьми- и созданными, если каждый из них понимает, что в его жизни есть что-то более важное и, если хотите, любимое?

-Вы имеете в виду свою Историю, Брендон?

-Да, Адам, да. Я не могу и не хочу обманывать Ульду, обещая ей всё свое внимание и время. Да и зачем, собственно, так проявлять наивность и уже глупость? Есть масса более интересных вещей и дел. Не каждому удается посвятить всю свою жизнь человеку, забывая при этом о мире и всём на свете. Жизнь требует своего поступательного хода, и создание себе кумира – этого любимейшего занятия древних землян – кажется нам неправильным. Есть уважение, симпатия, желание, тяга, что угодно. Но мы принципиально не стремимся умышленно задействовать в себе зоны удовольствия, чтобы наслаждаться десятки лет половой рефлексией с одним и тем же партнером. Такое наслаждение начинает съедать своего обладателя изнутри, проецируясь и на жертву его зашкаленной силы. Распаление чувственной сферы может быть обусловлено какое-то время, когда идет от заложенностей темперамента, но в шестьдесят пять лет я уже давно был не мальчик, пардон, чтобы скакать в постели, как арабский жеребец. Мне хотелось, мне очень хотелось восполнить то, что я не успел сделать на Земле. Вначале я был увлечен образованием, потом – борьбой за сохранение человеческого достоинства и антикопирования, затем - перелетом и обоснованием на Глоре. И то, что я не успел выполнить там, я смог воплотить здесь. Я ни дня не обманывал Ульду, я не пел дифирамбов, не обещал любви до гроба. Я просто очень хорошо и чисто относился к ней, как и сейчас. Но тогда у меня присутствовала романтическая сила. Потом, через несколько лет после рождения Аулы, эта сила меня окончательно покинула, всё-таки я намного старше Вас, Кох. А Ульде, родившей, как Вы, наверное, тоже знаете, двойню, еще крайне глупо забывать о своем теле и возможности испытать большее. Главное, профессор, что мы не врем, не обманываем друг друга. Как только кто-то начинает сомневаться  в силе своих чувств, он обычно говорит об этом второму, а потом люди расходятся. Но всё то, что им нравилось друг в друге, что они уважали, чем интересовались, оно ведь никуда не девается. Зачем же раздувать в себе пустое самосожаление, направленное лишь на придание самозначимости? У нас в таких случаях принято поступать иначе. Мы желаем друг другу добра и на такой же ноте и расстаемся, но очень часто продолжаем общаться и встречаться.

Но то, что сложилось у нас, повторюсь, по взаимному согласию и обоюдной радости между мной и Ульдой, даже в своем максимуме не было сродни тому чувству с большой буквы, как произошло у Жули и Мориса. В нашем обществе, то есть на Глоре, мы приветствуем подобное в людях, но, к сожалению, таких случаев, как у  Мора и Жули, все равно маловато. Я могу многое рассказать Вам про то, как я и многие глоряне видим себе любовь, но я не смогу Вам это передать, дать почувствовать и почувствовать так, как Вы уже это сделали на Кланде-Зет. Любовь – это слишком широкое понятие, чтобы ограничить его рамками парной страсти, родственными отношениями или состоянием парения. Но применительно к нашим знакомым, профессор, данный термин проявился в очень красивом переплете: чувственная сфера, усиленная высоким интеллектом обоих, соединилась с божьим промыслом, образуя именно Пару. Их любовь цвела годами.

 -Но, Рой?! Вы же совсем недавно утверждали, что интеллект не способствует зарождению добра! А только что сами соединили «интеллект»и «любовь». Разве  в своих размышлениях и выводах  Вы противопоставляете добро и любовь? 

 - Нет, мистер Кох, вопрос ставится не так. Я никоим образом не противопоставляю любовь добру. Это было бы глупо. Я лишь утверждаю, что интеллект способен облагородить любовь, придать ей дополнительные цвета и, как следствие, помочь этому чудесному цветку отношений распуститься еще больше. Говоря языком сравнений, приведу следующее. Рядовой человек, живущий, например, в средние века, видел данный процесс в черно-белом цвете. Добро, допустим, было цветом белым, а зло – черным. Несмотря на кажущуюся узость этих двух названий цветов, градаций серых, то есть промежуточных состояний, было достаточно много. Но мир был относительно не сложен. Люби свою половинку, трудись, не убивай, не грабь. Интеллект не имел почти никаких шансов изменить судьбу этого рядового человека, как и вывести его из круга повседневных дел и исконных территорий. Другое дело – века более поздние. Свобода перемещений, визуализация и навязчивость рекламы, повсеместное развитие систем получения образования, масса источников для наблюдений и сравнений, начиная от книг и заканчивая тем же просмотром. Человека захлестнул информационный напор. Катастрофа? Нет,  не все оказалось ужасным и при таком раскладе. Всё зависело от человека. Свобода воли и выбора оставалась внутри индивидуума. И когда уцелевшие и несогнувшиеся люди вспыхивали  в настоящих чувствах друг к другу, то их интеллект позволял расширить расходящиеся круги своего тепла до таких значений, какие невозможно было представить в прошлом. Вместо средневековой беспомощности изменить свою данность, те же Морис и Жули могли наслаждаться шедеврами искусства, открытием для себя прекраснейших мест на Земле, где их чувства еще сильнее облагораживались, переплетаясь с любовью к миру вообще. Интеллект способен вести пользователя по наитию, но последнее в таких случаях всплывает неосмысленными подсказками, как когда-то уже полученная и переработанная информация. Без её предварительного получения  многих приятных ароматов чувств и бытия можно и не впитать, но если такие знания уже просочились когда-то в мозг и память человека, то совсем не обязательно думать о чем-то в моменты максимальной самоотдачи и, если хотите, любви. Это, как и в вопросе с добром, исходит в виде намерения, чистого и бескорыстного. Не многим, кстати, влюбленным людям удается пронести подобную яркость сквозь всю свою жизнь. Чувства, как Вы знаете, имеют свойство ослабевать. Причем, практически любые. Мой пример мог бы быть тому  подтверждением, если бы только у нас на Глоре не было принято поступать честно. Но не буду снова о себе. Никаким развитием цивилизации не изменить принципиального строения человека и его мозга, коль о последнем сегодня ведем мы с Вами беседу.

 -Выходит, что я невольно оказался свидетелем очень редкого и красивого чувства, о котором мы сейчас говорим?

 -Выходит, что так, профессор. Но ведь иначе и быть не могло. – Рой хитро поджал губы, явно ожидая следующего вопроса Адама, в свою очередь, давно обнаружившего в историке склонность к недосказанностям и театральным приемам.

 -Почему же не могло?

 -Пожалуй, на сегодня это будет последняя тема. Мы и без того с Вами, Кох, заговорились не в меру. А ведь у меня еще есть дела. Давайте договоримся, что, когда я освещу Вам эту тему, мы прервемся в диалоге до следующего раза?

 -Не возражаю нисколько, тем более, что мне надо потом всё услышанное основательно попереваривать. Я ведь, Брендон, тугодум. На Земле я и половину того, о чем Вы мне тут рассказали, не слышал.

 -Отлично.  Продолжу. Иначе быть не могло – это потому, что не будь между милой Жули и её Морисом такого чувства, они бы не смогли оказаться в найденном Вами цилиндре. Сразу скажу, что к его возникновению я приложил когда-то руку, но не как ученый, всё-таки я тогда был сугубо историком, а как некий помощник-организатор со стороны. Дело в том, уважаемый Адам, что, как Вы теперь можете, сопоставив даты, видеть, Жули и Морис покинули Землю летом 2154 года, то есть за полтора десятилетия до псевдоатаки иберколов, а на самом деле массового умерщвления верхушкой всех рядовых людей. Знай я тогда, что с бунтарями, засевшими в Антарктиде, начнут договариваться, я бы, пожалуй, не стал помогать проведению того опасного и безумного, с научной точки зрения, эксперимента, который и был осуществлен с нашей парой – Кох оценил это тактичное «нашей», но виду не подал. – Ведь какой был расклад сил и прогноз на тот момент? Несогласные знали, что образующаяся Конфедерации готовит что-то чудовищное. Они даже догадывались, что для сохранения планеты пригодной для жизни всего живого, в том числе и в первую очередь для человека, будет применено что-то аналогичное вирусу из ПМК-49. Только гораздо более быстро действующее. Из этого вытекало, что умышленное заражение будет производиться по всей Земле, которая, за исключением Антарктиды, полностью подконтрольна своим правительствам и армиям. Армии роботов, если быть точнее. Состои эти армии из живых людей, то уцелевшими надо было бы оставлять и их, а это лишено всякого логического смысла.

 -Почему? – выскочило у Коха очередное его любопытство.

 -Потому, дорогой Адам, что десятки миллионов живых полицейских нуждались бы позднее в продовольственном обеспечении и прочем, но при этом, после уничтожения двух с лишним миллиардов людей, стали бы абсолютно не нужны, так как охранять порядок стало бы совсем не нужно. Порядок можно соблюдать при наличии разношерстного и многочисленного общества. Армия еще в начале двадцать второго столетия стала роботизироваться, что существенно уменьшало расходы на её содержание и давало повышенную надежность исполнения и преданности. Так вот. После очипсовывания последнего материкового жителя согласившегося жители Антарктиды перестали заниматься предупреждением готовящейся угрозы и пропагандой антикопирования. Было  уже поздно. Они проиграли эту битву, но в сравнении с будущей войной эта баталия была мелочью. А то, что трагедия обязательно вскоре произойдет, было ясно всем способным ясно мыслить. На тот момент времени их насчитывался двадцать один миллион. Всего-то. Если соотнести это число к числу законопослушных лентяев, то выходила пропорция один к ста. Человечество дошло до максимума своего умственного заглубления. Но в 2154 году,  когда мы спасали Жули и Мориса, еще не было достигнуто сепаратного соглашения о предоставлении несогласным возможности покинуть Землю. А потому их приходилось вытаскивать из под носа высокоорганизованной системы контроля и слежки, если хотите. Причем, слежка велась автоматически, когда люди получали вначале уведомления, а потом уже сами знали даты, в которые надо дублировать данные своих чипов. Любое перемещение нашей пары в Антарктиду несло в себе куда как большую опасность и риск, нежели попытка вырваться в космос, интенсивно осваиваемый большинством стран. К тому же те, кто потом остался живым в Конфедерации, готовили себе подстраховку в момент проведения новой эпидемии. Они планировали отсидеться на околоземных орбитах, а уж потом, когда датчики и первые группы ученых, оставленных в заранее построенных и подготовленных бункерах на Земле, вышли бы на поверхность и выжили, то есть не умерли бы, вот тогда бы богатеи вернулись со своих космических яхт и стали бы делить поверхность земного шарика в соответствии со своими планами и бронями.

 -А ведь я действительно атаку иберколов перенес в бункере, Рой. Нас там держали около месяца, прежде чем выпустили на поверхность…

 -Знаю, профессор, знаю. Спасая Жули и Мориса, мы понимали, что при существующей системе всезнания о координатах всех зачипсованных, простой отправкой их в космос было не обойтись. Нужно было бы или посылать их на путешествие в один конец, а такие полеты были, но преимущественно без участия живых людей, либо же высаживать где-то, но настолько секретно, чтобы никаких следов или подозрений о случайной посадке где-либо не оставалось. В то время еще не было столь быстрых космических кораблей, как сейчас, а это означало то, что даже отправить их лететь к ближайшим планетам, было сродни их смерти, но в корабельной камере. Можно было, конечно, их заморозить, то есть ввести в анабиоз. Но что потом? Задать время конкретной разморозки, после чего они бы оказались неизвестно как далеко и в неизведанных Галактиках, где снова летели бы наугад и не имели при этом никакой связи с людьми, уже десятки раз переродившимися на Земле? Задачка была сложная. Но человек тем и отличается от роботов, что способен созидать мысль и ставить новые задачи. Мы нашли выход, хотя он целиком и полностью был построен на готовности этой пары рискнуть во имя своей любви. То, что Вы слышали, Кох, про теорию о половинках, на самом деле когда-то было полем для исследований и необычным экспериментом. Факты говорили за себя, хотя в то новейшее время их было немного. Гораздо чаще человечество сталкивалось с феноменом переселения душ, именуемой обычно реинкарнацией. Такое случалось, но именно парных случаев было всего ничего. Я, когда писал свою диссертацию, в том числе освещал и эту тему. Но я хорошо знал тех, кто занимался напрямую изучением данного явления. Установка в виде цилиндра, способного взаимоудерживать души влюбленных, одномоментно покидающих свои телесные оболочки, разрабатывалась еще за несколько лет до очипсовывания Мориса, когда не было такого тоталконтроля. Тема была и интересной, и перспективной. Правда, за пять лет до нападения иберколов её свернули, так как стало очевидным, что найти двух достойно любящих друг друга людей оказалось не то, чтобы очень сложным, а просто недоступным для олигархии, привыкшей любить исключительно себя и ценить свою персональную жизнь. Но именно олигархи обычно и спонсировали подобные дерзания ученых. Но Вы сами, профессор, имели возможность убедиться, что к счастью, эксперимент принес определенные успехи. Нам не только удалось вывезти и спрятать Мориса и Жули в этом цилиндре, где они без колебаний и страха рискнули, обнявшись, войти за миллисекунды в вечность, но и сохранить там их души, а также сущностное сознание, что и было обнаружено роботами на Кланде-Зет.

 -Про «определенные успехи», Рой, можно подробнее? Я так и не понял: вам удалось вернуть Мориса и Жули к жизни или нет?

 -Хм, профессор. По сути, Вы задали один и тот же вопрос, но в двух разных вариациях. «Определенные» - это оттого, что с первой частью эксперимента мы, как очевидно, справились. Души влюбленной пары не выскользнули из цилиндра, не ушли в вечность, откуда они изначально и приходят в людей. Задача минимум была выполнена. Но ведь мне тоже хотелось бы знать, что будет дальше.

 -Кох, добрый  и наивный мой Кох. Мне даже не было известно, куда из спрятали, потому что в те времена я тоже был чипсуемым. Благо, что часть наших переселенцев искренне полюбила космические перелеты, любя рисковать и открывать что-то новое. Ведь именно такой корабль и поймал сигнал в Вашего "Протероса". Но он не вернулся. Пропал. Такое тоже, увы, бывает, и почти никогда не удается узнать, что произошло. Метеориты или же прочие тайны Вселенной. А их еще очень и очень много, помимо всем известных черных дыр. Я уже мысленно и не надеялся дожить до момента обнаружения нашей пары. Но вернемся к Жули и Морису, то есть к их душам. Я же говорю, что вселение и покидание души в человеке – это уже вопрос не нашей, не человеческой компетенции. Никто не знает, какое зернышко поселится в тело новорожденного ребенка, и что в итоге из него позднее сформируется. Это вопрос к тому самому Господу Богу, в которого мы верим так странно. Это – уже его, Божий промысел. И, наверное, хорошо, что людям еще не удалось разгадать эту загадку, что хоть какая-то тайна в мироздании, ведущая каждого из нас по жизни, сохраняется вне нашего желания всё о ней знать. Мы сумели вторгнуться в геном, научились существенно продлевать жизнь человеку, мы научились создавать клонов, умеющих воевать и функционировать почти как человек. Мы освоили и продолжаем углубляться в космос, найдя коридоры гиперпространства, мы обнаружили волны сущностного сознания, мы ушли настолько далеко, что когда-то в это невозможно было поверить. Но мы до сих пор не можем ответить на простейший  вопрос: как образуется душа? И, наверное, это правильно. Пусть хоть где-то остается область непознаваемого, куда мы не можем затащить свою систему взглядов и ценностей, где не можем начать вести свою якобы благоденственную мелиорацию, настоящей целью которой являлась бы жажда вечного существования, а не жизни…

 -Так что же всё-таки будет с Морисом и Жули, мистер Брендон? Что вы сделали с цилиндром, взятым вместе с Вашим верным отныне другом?

 -Что? Что мы сделали с цилиндром? Очень просто. Мы его, как бы это точнее сказать, разгерметизировали. Теперь никаких волн Кейселя вокруг него не существует. 

 -Что же это значит?

 -Это значит, что души Мориса и Жули покинули своё временное пристанище и теперь они ушли туда, где им и положено было оказаться.

 -А потом? Что будет с ними потом?

 -А вот это уже могут быть лишь мои предположения, профессор. Если угодно, то я их тоже могу озвучить.

 -Да уж, будьте любезны, Рой. Вначале запутали, едва с мысли не сбили, а потом молчите? Не позволю!

 -Мне, милый Кох, отчего-то кажется, хотя, быть может, это я просто хочу в это верить, что души этой пары скоро найдут новые свои человеческие оболочки. И когда-нибудь эти двое в прошлом влюбленных снова встретятся, между ними проскочит божья искорка симпатии и предчувствия сопараллельности, что в итоге послужит основанием для цветения еще одной красивой и чистой любви. Это уже будут не Морис и Жули, но это будет Пара. На уровне сознания никаким ученым не удастся установить и, тем более, зафиксировать взаимосвязь и переселение двух душ. И это хорошо. Если бы человек научился видеть свои предыдущие воплощения или знать, что он снова будет когда-то в новом теле, то, уверен, человечество погибло бы еще раньше. Нельзя знать будущее, нельзя лезть человеку в голову, нельзя искусственно продлевать то, что должно быть конечно по своей природе. Но и неправильно не дерзать, не стремиться к освоению новых миров, к раскрытию тайн Вселенной, к прекращению всякого действия, расширяющего границы знаний и самопостижения. Нельзя думать плохо, но и не думать вообще нельзя тоже. Жизнь состоит из парадоксов, уважаемый Адам, но многие из них нам не дано разгадать, и это правильно.

 -Выходит, что Вы просто отсрочили на три с половиной столетия попадание этих душ в ту самую неизведанную область, куда бы они попали на Земле.

 -А вот тут я Вам, профессор, не отвечу. Я, конечно, могу сделать предположение, что хранилище, если так можно выразиться, душ вовсе не так универсально, а, точнее, находится не только в одном конкретном и секретном месте. Быть может, с нашего Глора есть более короткий путь к подобному месту. Еще можно представить, что на Земле борьба за свои честь и достоинство могла бы обернуться для Жули и Мориса целым рядом неких загрязняющих процессов, могущих помешать нашему эксперименту. Повторю, что ответа тут нет, а предположения и гипотезы не будут звучать убедительно. Важнее другое. Душа реально существует вне телесной оболочки, но, что гораздо интереснее, душа в некоторых случаях может удерживаться вместе с душой другой. И опыт с цилиндром является наглядным подтверждением этого. Как это использовать практически, спросите Вы? Но я Вам не отвечу. Нам лишь удалось приоткрыть еще одну страничку великого замысла Создателя, но сколько их еще – этого не знает никто. Думайте, профессор, думайте.

 -Хорошо, мистер Брендон. Я очень Вам признателен за сегодняшний диалог. У меня есть теперь очень много направлений для приведения полученных знаний в структуру и дальнейшего самоопределения. Но по поводу последнего, если позволите, я чуть позднее спрошу у Вас совета. Ладно?

 -Разумеется, дорогой Кох! Я всегда буду рад Вам помочь. Более того, я и сам рассчитываю на Вашу помощь и поддержку в целом ряде вопросов. Но не будем сегодня о них. Отдыхайте, профессор.

 - Хорошо. Хотел я к Вам обратиться с одной просьбой и советом, но это, пожалуй, потерпит до завтра. Вы дали моим извилинам столько пищи для осмысления, что я буквально устал. До новых встреч, Рой.

Брендон поднялся и всё с той же блуждающей и немного внешне рассеянной улыбкой на лице вышел из комнаты. Кох посмотрел в окно, где начинало смеркаться, хотя до полной темноты из-за наличия двух светил дело не доходило сто девяносто из двухсот четырнадцати  дней в году. Надо было спать, а потом уже думать и вспоминать обо всем услышанном. Информации действительно было с избытком, но ему - ученому – было не привыкать напрягать свои извилины и нейронные связи. Сейчас же просто хотелось заснуть, отложив анализ свежих данных на завтра. И Адам не стал мудрствовать лукаво.  

      * * *

Время плавно текло, неся с собой ответы на вопросы относительно личного будущего профессора, гася постепенно легкую боязнь и растворяя неопределенность формирующимся распорядком, где уже имелось и персональное жилище, и возможность заниматься биологией, и новый смысл. Адам, как ему показалось, стал лучше понимать не только этих дружелюбных людей, но и личное видоизменившееся отношение как к жизни вообще, так  и к основному смыслу своего предыдущего существования – работе. Раньше он любил науку ради науки, стремясь максимально плодотворно исполнить свои функции и тем самым внести свою лепту в дело Конфедерации, на самом деле мало затрагивающем и сказывающемся на однотонном режиме его - Адама- распорядка. Теперь же он начинал любить свою науку ради людей, которым хотелось помочь своими знаниями и способностями, развиваясь при этом и самостоятельно, и помогая учиться другим. Гуманность по отношению к ближним, но претворяемая не через жесткую необходимость военного положения, а через чистосердечность и искреннее желание улучшить жизнь во имя жизни, согревала своим неосознаваемым смыслом, которое совсем недавно Рой в беседе с профессором и называл добром. Добро заключалось не в самой работе, а в целях, на которые было направлено. Не в громких словах, а в молчаливых, но чистых намерениях. И Кох это понял на себе. 

 Отношения с сотрудниками своей лаборатории, которую без каких-либо проволочек и проверок предоставили профессору на одном из кораблей, приятно удивляли Адама и приложением профессиональных навыков, и новыми ракурсами, среди которых были и разновидности взаимоотношений между полами. Странное замирание в себе ощущал Кох, когда объяснял юной, в сравнении с собой, двадцатипятилетней по земному возрасту Тайре, как уметь обнаруживать в личностной матрице пациента вероятностные проявления наследственного кода. Или когда изначальная заданность этого кода существует, но не объясняется только лишь дефектами генома, медленно открывающего одну свою тайну за другой. Это было то самое место соединения биологии и медицины, но поскольку земное человечество не теряло столько времени на межгалактические перелеты, то успело во многих своих науках продвинуться намного дальше, чем это было пока развито на Глоре. Знания и опыт Адама сразу же оценились крайне высоко, и уже на второй неделе своей новой жизни ему предложили продолжать любимое дело, попутно занимаясь обустройством нескольких приспособленных корабельных помещений под одну большую лабораторию. И дело спорилось, пошло быстро. Везде, как теперь лучше понимал и сравнивал с теориями Роя профессор, существовали и имелись следующие подуровни, залезть в которые человеку удавалось только после качественных скачков в развитии и утонченности своей, человеческой природы. Развитие было предопределено, без него нельзя было боязливо отсиживаться в уже и пока еще имеющемся изобилии, ничего не желая и ни в чем не дерзая. И то, над чем он сейчас трудился вместе с десятком своих более молодых помощников, когда-то покажется последующим поколениям детскими учебниками, объясняющими строение самых первых и толстых слоев знания. 

 Тайра, как следовало из её улыбок, замечала особенное к ней отношение со стороны Наставника, но по приятному выражению её милого личика, Коху никак не удавалось понять, что она сама обо всём этом думает. Физиогномистика пока не была сильным местом Коха, и он не мог так быстро научиться понимать или читать направленность мысленных потоков тех, кого наблюдал или с кем общался. С какого-то момента времени, после того, как профессор поймал себя за констатирующими выводами о причине возникновения личного волнения, Адам начал злиться на себя и свою неспособность успокоиться и не думать о Тайре. Но та, кажется, видя, какая внутри ученого шла необычная и  невинная борьба, сама однажды предложила Коху побеседовать перед сном и расхождением по персональным каютам. Отказать было невозможно, и как бы неловко ни приходилось в этот момент профессору себя чувствовать, но деваться было некуда.

 -Скажите, мистер Кох, - начала без предисловий Тайра, - у вас на Земле когда-нибудь были взаимоотношения с девушками?

 -Понимаете, Тайра,- начал держать паузу неискушенный этими взаимоотношениями профессор. Возникло неестественное молчание. Но отвечать было надо, это Кох ощущал, ибо в противном случае мог перекрыться канал полной открытости и искренности, чего Адаму сейчас вовсе не хотелось. – Я рос и обучался в военных условиях. Вокруг меня были одни только мальчики и мужчины. Нас готовили к космическим исследованиям, давали соответствующие знания, а не правила этикета и умение обращаться с женщинами. Это – мой пробел. Если я что-то не так совершил, Тайра… Или подумал… - Кох стал непроизвольно заикаться своими мыслями и словами, но девушка сама, кажется, догадалась, что творится в голове Наставника, и перехватила инициативу:

 -Вы ничем меня не задели, тем более, не оскорбили. Наоборот. – Тайра обезоруживающе улыбалась, излучая из себя нечто гораздо большее, чем просто уважение и приязнь. Сердце Адама забилось чуть учащеннее. – Расскажите мне что-нибудь о Земле, профессор. Всё, что хотите, даже то, как Вас там воспитывали. Ведь были хоть какие-то светлые моменты в Вашей той жизни?

 Странный это был монолог, в который пришлось затем войти Коху, погружаясь в прошлое, поставляемое хорошей памятью взрослого ученого, волей судеб крутящегося  на данной окологлоровской орбите, находящейся за двести тысяч световых лет от места, где эти воспоминания когда-то возникли. Но Адаму такая беседа пошла на пользу, он выговорился, попутно воспроизводя всё то, что действительно было светлым и хорошим. А оно было. Дружба, пусть и закончившаяся в молодости,  благородное устремление посвятить защите Родины жизнь, наука, радость первых успехов и открытий… Потом науки стало больше, пошли первые экспедиции, в ходе которых многообразие живых форм материи показывало Коху свою неисчерпаемость и безграничность. Вскоре биология так плотно засосала в эти сети  своего верного ученика, что защита Родины, как таковая, мягко перестала владеть умом и сердцем некогда пылкого Адама. Только сейчас профессор задумался над причинами своей такой преждевременной аполитичности, позволившей ему с потрохами уйти в знание, лишь изредка прерываясь на получение новостей и новых научных заданий. Олигархи на Земле, как это следовало из промежуточных выводов и итогов шестидесятилетнего мужчины, хорошо умели разбираться в людях, раз столь успешно смогли использовать в своих целях способности Коха, впоследствии и ставшего профессором. Да, они лишили его очень многого, что даже не предъявили, не дали узнать. И именно поэтому Адам сейчас так неожиданно робел перед симпатичной ученицей. Но ведь, украв что-то непознанное, они не сделали из него зверя, люто ненавидящего врагов Земли. Выходило, что они тоже понимали, что в подобных состояниях ученым стать очень сложно. И это,  как сейчас думал Кох, и спасло его от утраты человечности, благодаря чему он так быстро оказался востребованным и на Глоре. Но такие выводы больше смахивали на утешения, а не отвечали на вопрос, как относиться к Тайре?

 За несколько последовавших недель Кох еще не раз откликался на предложения девушки поболтать перед сном, но с каждым разом волнение не только не уменьшалось, но моментами разрасталось до неприличных значений. Не выдерживая в себе такого напряжения, Адам не смог не воспользоваться посещением их корабля своего уже почти куратора – Роя. Брендон мягко опекал землянина в обустройстве на Глоре, постепенно знакомя его не только с порядками на их гуманной планете, но и с механизмами обмена научными данными и выработкой новых целей. Наука здесь не столько отстала, сколько мягко гасла в некоторых своих видах. Это происходило от того, что многие проекты, популярные на Земле, на Глоре не имели аналогичных перспектив, как по изучению, так и по последующему внедрению в реальность. То, что не несло в себе потенциального зерна будущей пользы, проигрывало областям с очевидной применяемостью в жизни. Брендона эта складывающаяся тенденция беспокоила, потому как из своей любимой истории он давно знал, как опасно самозатмение любой науки, если речь шла действительно о науке. По его твердому убеждению никогда нельзя было останавливаться в поступательном движению даже там, где вроде бы заранее виднелись тупики для развития или же угадывались будущие перспективы для зарождения чего-то аморального или недостойного. Противоядие ко всему плохому , как считал Рой, может возникнуть только после изучения всех предпосылок для своего дальнейшего опасного развития и роста. Уходя на путь добра, чистоты мысли и намерений, очень легко было столкнуться с чем-то принципиально новым, неизученным, чему даже никакие способности по чтению ауры и настроения человека могли не помочь. Вечная борьба добра и зла, так часто описываемая во времена молодости Роя, подводила к простому следствию, что зло всегда не стояло на месте, что оно развивалось более быстрыми темпами, чем его оппонент. И как бы потом добро не персонифицировалось на конкретных людей, сумевших пройти свои огонь, воду и медные трубы, всё равно в трагедии, происшедшей с человечеством, виноваты были и они тоже. Ответственность за всех людей в целом  нельзя упрятать в капсулу родства, считая, что другие должны заботиться о себе сами. Нельзя, говорил Брендон, позволять злу занимать одну ячейку за другой, слепо веруя, что свои корни не подведут и не позволят вырвать себя из этой ячейки. Пример человечества, поредевшего на четыре порядка,  нагляднее всего показывает, как опасно двигаться только легкими путями, в том числе и в науке. Рой, помогший Адаму получить лабораторию, очень настойчиво просил профессора не становиться в такую пассивную позицию, а как можно дольше идти от обратного, сомневаясь в том, что благополучно живущему человеку и в голову не придет ставить себе в качестве направления мысли и последующих изучений. Кох понял историка и стал работать так, как было заложено системой его земного образования.

 Тайра тем временем лучилась своей женской сущностью, немножко сбивая Наставника с мыслей о биологии и направляя их в неизведанные для профессора дебри. Но делала она это так мило и так подкупающе естественно, что ни о каком женском коварстве, в котором, тем более, предмет её симпатии не разбирался, речи не шло. Внутренне Адам уже ждал Брендона, чтобы попытаться в максимально деликатной форме узнать еще что-то о местных правилах ухаживания и общения. Встреча состоялась через три дня.

 Адам лишь после тщательных своих докладов о текущем положении биологии на Глоре в сравнении с её аналогичным развитием на Земле позволил себе робко спросить Роя совета. Уже по голосу Коха последний догадался, что речь пойдет о слабом поле, но предпочел вначале услышать краткий и сбивчивый рассказ профессора.

-Ну вот, Кох, наконец-то мы с Вами подошли к этой деликатной теме! Половые отношения. А куда без них? – Если бы не традиционная улыбка Брендона, вытекающая из уже объясненного Адаму постоянного устремления к выработке положительных мыслей, можно было бы предположить, что речь сейчас пойдет о популяции пьяных микробов. Но вопрос на самом деле был щепетильный. Однако Рой начал его не совсем так, как Кох ожидал. -Эх, профессор. Как Вы порой, простите за прямоту, забавны. Я прекрасно понимаю Тайру, заинтересовавшуюся Вами. 

-Но почему? 

-Все очень просто, мой милый Адам. У Вас на лице написано, что Вы, по сути,- добрый и неискушенный взрослый мальчик. Поверьте, такое сочетание наивности и учености одновременно, юношеского любопытства и незнания, что такое половые отношения, встречаются у нас крайне редко. Тайра испытывает положительные эмоции, глядя на Вас, но под воздействием малопонимаемых особенностей Вашей личной психики  Вы ей увиделись еще и под иным, более деликатным ракурсом. Ведомая своим естественным интересом к Вам, она просто не знает, как помочь Вам понять её и своё искреннее отношение к Вам. Но всё равно, Вы ей просто-напросто симпатичны, Кох. 

Адам молчал со следами явно выраженного недоумения на лице. Слова Роя звучали убедительно, даже приятно, но спокойствия в начавшую так странно метаться душу профессора биологии не вносили. Неожиданно Брендон рассмеялся, выведя Коха из его оцепенения:

-Поясните, пожалуйста, Рой, что все-таки значит "у Вас на лице написано". Я так читаем? Я, конечно, знаком с данным термином, но неужели, Вы хотите сказать, эту фразу можно понимать буквально? 

-Разумеется, дорогой Кох! Безусловно. Вы уже и сами должны были понять, что мы существенное внимание уделяем энергетике человека, так сказать, его ауре и эмоциональному излучению вообще. Уже давно, еще на Земле существовали специальные науки, целью которых и было чтение мыслей. По микроскопически малым изменениям морщинок, надбровных дуг, уголков рта, не говоря уже о глазах, можно сказать о человеке и его мыслях так много, что Вам трудно будет сейчас в это поверить, да и представить, как это нам удается. Но ведь действительно, профессор, все просто, я не перестаю повторять. С детства мы учим детей не прекращать верить своему интуитивному голосу подсознания, а по мере их подрастания добавляем сюда знания из физиогномистики. Таким образом, никакой здравый смысл, каковым на Земле много веков подряд пичкали людей, дабы они не были наивными и слабосопротивляющимися жесткой внешней среде, не ставится у нас во главу угла, с которого бы начиналось становление личности в прошлых условиях. Зачем нужны навыки социальной адаптации, если они учат плохому отношению к людям и природе, к выгоде превыше всего? Вам удалось избежать диктата частной собственности, неразрывно все века на Земле связанные с получением чувственного удовольствия. Но какой ценой Вам это удалось? В Вас, не спрашивая об этом, с самого первого дня воспитания закладывали аскетизм, как заранее программируемый протест против борьбы с чувственностью, как протест против сексуального влечения. Но ведь Вы, дорогой мой Кох, абсолютно нормальный и, что важно, зрело-молодой мужчина. Самый расцвет. Что же Вы хотите? Вы тоже можете вызывать симпатию к себе и желание.

-Но что мне делать, Рой? Я совсем не умею ухаживать, говорить все эти неученые слова. Я даже не могу, как вы все на Глоре, понимать и читать чужие мысли. 

-Профессор! Отбросьте все свои страхи и сомнения. Слушайте свой внутренний голос. А он у Вас чистый, и это – главное. Тайра видит Вас лучше, чем Вы себя знаете. К тому же у Вас есть очень ценное нечто, что нельзя четко назвать качеством или свойством.

-Что Вы имеете в виду?

-Хм, Адам. Скажу так. В Вас есть крайне высокая доза нерастраченности. А это очень хорошее дополнение к Вашей психологической зрелости и интеллекту явно выше среднего уровня.

-Рой! Не мучайте меня, поясните. Я не перестаю открывать что-то новое в каждой нашей беседе. Что такое – эта так идущая мне нерастраченнось?

-Чуток терпения, профессор. Сейчас объясню. Как Вы уже знаете и видели, коллега, у нас нет жестких табу на относительную половую свободу. Единственный ограничением выступает зрелость женщины, которая в каждом конкретном случае индивидуальна, но благодаря ежемесячным экспресс-обследованиям в медцентрах, которые Вы видели с Аулой, эта готовность женского организма начать половую жизнь всегда известна.  На Земле, как я тоже излагал в свое время в той самой диссертации, граница вовлеченности в межполовые отношения постоянно сдвигалась в сторону незрелости. Даже дети были объектами похотливых желаний так называемых клиентов, что раньше именовалось извращениями. Но, помимо незрелости самого биологического организма, в душе практически ребенка шло интенсивное сужение ментального плана, который, как ни странно, именно благодаря аскетизму имел больше шансов помочь многостороннему  становлению личности, задолго до окончательного созревания окрашивая будущие отношения в яркие цвета. Но уже с двадцатого века машина потребления стала набирать свои стремительные обороты, захватывая в качестве приманки несформировавшиеся души подростков и даже детей. Секс стал не только такой приманкой, но позднее -  и псевдосмыслом. На каждом углу рекламировалась красота и её доступность в случае соответствующего приобретения. Люди охотно меняли своих богов на ненасытную жажду обладания телом партнера. Причем, нужно заметить, поскольку один партнер на протяжении всей жизни потребителя становился все более невыгоден  капиталу, вступившему в эпоху перепроизводства, то вначале скрытно, а потом всё более явно рекламироваться стала вседозволенность половых отношений. Сами того не осознавая, проработанные гипнозом визуальной рекламы люди не успевали созревать для более глубоких и качественных предпосылок взаимоотдачи в сексе. Равнодушие, с каковым тело мужчины или женщины постоянно встречало новых своих партнеров, словно стирало грани повышенного восприятия в этом отнюдь не грязном по своей структуре процессе. Эти ранние птахи плотского раскрытия не знали всевозможных эротических тонкостей и отклонений, им неведомы были такие понятия, как завоевание эротического партнера, экстаз во взаимоотдаче, моногамия, верность. Именно поэтому подобная вседозволенность и распущенность вживую так быстро была заменена своей виртуальной имитацией – просмотром. Но, отвечая на Ваш вопрос, я должен вновь заострить Ваше внимание на понятии частоты при смене партнера. Все, Адам, когда-то начинают эту взрослую жизнь. И как бы мы не готовили будущих женщин к свободному выбору в дальнейшей их жизни, тем не менее, первый партнер всегда остается первым. Как юноша, так и девушка изучают при первом контакте самих себя, собственные тела и …мысли. Да, эти пробующие близость могут потом не сойтись, а разбежаться в разные стороны. Мы не против этого. Но давно уже подмечено, что чем больше человек пытается решить проблему личной недозрелости через смену партнеров, тем меньше он сам может дать тепла и качественного доброжелательства своему текущему партнеру. Исключения тут тоже имеются, но они крайне редки. Иными словами, профессор, чем больше опыт полигамии, тем сложнее достичь волнения и тех граней взаиморастворения, как это удалось Жули и Морису. Чистота, свежесть восприятия, отсутствие материала для сравнений – это всё не пустые слова, коллега. В Вашем же уникальном случае эффект нерастраченности настолько явен, что Тайра увидела это и захотела Вас узнать лучше. Поверьте, Кох, Вы – очень перспективный мужчина. 

-Это правда? И я действительно не стар для Тайры?

-Какая старость, профессор?! – Рой ободряюще возмущался словесным ляпом курируемого. – Вы - самое то! – Брендон увидел, что его слова приятны Адаму, но коэффициент недоверия, а, быть может, еще несломленная робость того, нуждались в более убедительном доводе.

-Со временем, как Вы знаете, - продолжил Рой, -  в головном мозге увеличивается количество миелина - вещества, которое заставляет сигнал быстрее проходить между нашими любимыми нейронами. За счет этого общая интеллектуальная сила мозга повышается до 3000% по сравнению со средним показателем. А пик активности производства миелина приходится на 60-летний возраст и старше. Вдумайтесь, Кох! Вы сейчас в самом соку! И если до 50 лет между двумя полушариями головного мозга существует строгое распределение функций, то после 50 лет человек может использовать обе части мозга одновременно. Это позволяет ему решать значительно более сложные задачи. Еще раз повторю Вам, что Ваша личная нерастраченность и пик Вашего расцвета не могут не привлекать к Вам нормального женского внимания, что также влечет за собой нормальное физическое продолжение. К тому же, как я могу догадываться, Тайра, дав подобным мыслям ход, запустила в себе некие процессы, и никакой наукой или самоуговорами сублимировать своё желание во что-то иное не хочет. Природу не обманешь. Вы, к сожалению, хотя, наверное, даже к радости, не видите в ней того, что вижу я. Аура Тайры видоизменена, слегка повернута в сторону физического нетерпения. В Вашу сторону, Кох, между прочим! И это нормально.

-А что, Брендон, делают у вас в таких случаях? И что предпринимают те люди, кто обладает повышенным темпераментом? 

-Да, такое тоже встречается. Любая человеческая популяция состоит из своего разношерстного состава. Одними мозгами или ориентированностью мыслей на добропозитив, Адам, тут не отделаешься. Но ведь Вы уже видели нашу структуру на Глоре. Мы строим дома с избытком, а общение по инфосети, перемещение человека и занятие им любого свободного дома ничем не ограничено. Если кто-то чувствует, что не может укротить свой темперамент, и в его мыслях начинает доминировать сексуальное влечение и потребность его удовлетворения, то чаще всего человек оказывается вскоре в секторе с высоким коэффициентом совпадения по схожим показателям. 

-И много у вас в процентном соотношении таких членов общества? Вы знаете?

-Знаем, Кох, знаем. Трудно сказать, мало это или много. Около двухсот тысяч. Большая часть их базируется в дюжине наиболее северных секторов, но, повторюсь, никакого запрета на свободу перемещения для них, как и вообще для всех, нет и быть не может.

-Вы так уверены, Рой, что это безопасно?

-Да, профессор. Мы же чувствуем мысли. Если человек, воспользуюсь устаревшим термином из своей диссертации, озабочен, то генерация мыслепотока не может не проявиться на его ауре. Те же, кто не совпадает с ним по частоте аналогичного импульса,  склонны  к неусилению подобного сигнала, то есть или обходят эрогенератора, или же не дают ему соответствующей подпитки и взаимности. Мы, как Вы видите, больше ориентированы на тот самый аскетизм и нерастраченность, что в дальнейшем помогает людям жить друг с другом очень длительные промежутки времени, а иногда – и всю жизнь. Вы не бойтесь, Адам, откликнуться на чистое желание Тайры. Она – девушка интересная, сами, уверен, чувствуете это? 

-Чувствую, Рой. И не только это. –Адам заставил себя улыбнуться, предваряя свой следующий пикантный вопрос. Коху было неловко спрашивать об этом, а потому улыбка была явно вымученной, что не укрылось от проницательного Брендона.

-Под этим «не только» Вы, профессор, понимаете что-то еще? – Выразил догадку Рой. Адам согласно чуть кивнул, и историка осенило. – Вам открылась эрекция?!

Коху действительно стыдно было в этом признаться, но в последние дни это состояние, искусственно заглушенное в нём на Земле, стало учащаться, поначалу даже пугая своего обладателя. Как взрослый человек и как ученый, Адам прекрасно понимал, что начавшее с ним происходить есть процесс абсолютно нормальный, естественный. Но понимание – пониманием, а ведь так непривычно прорезавшаяся плоть очень конкретно отвлекала от сугубо научных мыслей.

-Тем паче, милый Адам, Вам не следует сопротивляться Тайре. Откройте для себя этот приятный мир, потому что в противном случае, если только предположить, что Вы предпочтете заглушить в себе этот голос, Вас ждут куда как большие терзания и сомнения. Да и как биологу, Вам давно уже пора понять на собственном примере, что такое – размножение. Извините меня за легкую пошлость, но поскольку я проходил подобное даже в более старшем, чем сейчас у Вас, возрасте, то скажу последнее: не бойтесь жить. От этого не умирают. Умирают от атрофированности, особенно в голове. А у Вас ведь, профессор, сейчас такие перспективы намечаются по открытию себя…Я рад за Вас.

Кох поблагодарил Роя за новую пищу для размышлений, хотя волнений профессора они нисколько не уменьшили, а даже увеличили. Нелегко Адаму в таком зрелом возрасте  было задаваться вопросом, как же на самом деле получаются дети, хотя медицинский аспект размножения всех и вся был ему известен более чем.

Профессор в следующие два вечера порывался заговорить с Тайрой о чём-то этом, неопределенном еще для себя, но всякий раз конфузился и откладывал разговор на завтра. Тайра, тем не менее, улыбалась и не меняла модели своего выжидательного поведения.

И тут их всех призвали. 

      * * *

 На Церте началась эпидемия от нового и неизвестного пока еще вируса. База вирусных данных на Глоре была существенно менее объемна, чем на Земле. К тому же в свое время несогласные отплыли в дебри космоса незадолго до трагедии 2169 года, то есть до объявления войны с несуществующими иберколами. А три с половиной столетия для биологии и практического опыта в ней – это был срок. Адам ни минуты не колебался, когда Рой сделал ему предложение полететь на Церту и помочь остановить эпидемию, которую местные ученые или проморгали, или не могли прекратить. У Коха было право на несогласие, но он даже не стал об этом слушать. Только вперед, на помощь! И тут Тайра, от которой было мало практического толка, как от медика или биолога, вызвалась лететь вместе с Наставником. Совершенно очевидным стало понимание всеми, что делает она это из-за Адама. Воспрепятствовать этому решению девушки попытался только сам Кох. Но безуспешно. Тайра отринула такое предупреждение и вместе с еще тремя сотнями глорян полетела бороться с вирусом.

 По имеющейся скупой информации вирус вырвался из стен одной из редких лабораторий на крупном по своим размерам острове, где жило около полумиллиона цертян, преимущественно занимающихся наукой. В то время, как большинство их собратьев по планете строили свой местный рай по былым воспоминаниям обо всем хорошем, что было некогда на Земле, эта отделившаяся когорта нежелающих кайфовать умников, но и не принявших в свое время Устав, продолжала толкать местную науку вперед. Скорее всего, так сказывалась некая инерция, потому как состав ученых обновлялся мало, не пополняясь практически молодым поколение своих Тайр и прочих. Когда текущих знаний вкупе с имеющимися средствами труда хватает для безбедного проживания относительно небольшого числа жителей, то комфорт и легкая избыточность благ могут провоцировать на ту самую склонность к получению удовольствий, что в свое время погубило большинство землян. Когда же человек, как бы он ни был образован, перестает питаться осмысленной идеей, охватывающей и своё будущее, и своих сограждан, то очень легко сбиться на поощрение эгоизма и неответственности. А при последнем наука становится всё менее популярна, как идея и цель, с которой хорошо начинать жизнь, стремясь к чему-то благородному и красивому. На Церте некогда умнейшие люди, предпочитающие думать в первую очередь всё-таки о себе, постепенно вытеснялись молодым поколением, которое не хотело следовать советам своих родителей. Трудно заставить молодого человека трудиться и учиться, когда даже имеющееся скромного размера изобилие позволяет наслаждаться отдыхом и рафинированием своих чувственных и мыслительных процессов. Поэтому-то так и сгрудились ученые на Церте на этом самом острове, откуда и выскочили новые смертельные бактерии, пока еще не успев перекинуться на остальные материки. Трудно было понять с Глора, из-за чего всё-таки вырвался этот  вирус: из-за халатности и несоблюдения мер безопасности, или же по умыслу, чего также нельзя было отвергать. Но если уж местная ученая элита Церты была бессильна перед лицом нависшей опасности, то чего уж было говорить об остальных?

 Адам с Тайрой попали в один из десяти рабочих отрядов, насчитывающих от двадцати до тридцати человек, готовых к своему медицинскому выступлению, но только лишь после установления природы вируса. Этого момента можно было ждать очень долго, не имея никаких гарантий относительно мутаций невидимого убийцы и его перекидыванию в другие части суши Церты. Около двух десятков биологов с Глора, среди которых был и Кох, в спецкостюмах повышенного уровня безопасности изучали тела умерших и заболевших. Вирус обнаружился без сверхусилий, но вот методов по его эффективному устранению пока не было. Сказывались три века форы Земли, где изучение аналогичных вопросов не прекращалось ни на год. Смутно Адам помнил, что когда-то, когда он еще только-только оказался на учебной скамье высшего, последнего уровня, ему доводилось разбирать природу очень похожего на нынешний вируса. Но когда это было? Более сорока лет назад, когда он был так молод…

 И тут Коха словно бы щелкнула догадка. Ведь выходило следующее: на его чипе, так любезно отданным Брендоном в первый день на Глоре ,когда к Адаму вернулось сознание, все эти юношеские и медицинские воспоминания были! Как бы своей памятью Кох не способен был воссоздать те условия в своем сознании, но всё это со стопроцентной гарантией всеобъемлющего усвоения уже было записано и хранилось у него на Глоре, в его персональном доме, вместе с рядом прошлых безделушек и личных вещей. Пот прошиб профессора догадкой своего мозга. Получалось, что в копировании информации имелись и положительные моменты. Но сейчас было не до морально-этических рассуждений, следовало поторопиться. Связавшись с Роем, Кох объяснил тому в нескольких словах суть проблемы и вероятного варианта её решения. Историк, уделивший куда большее значение и время просмотру не молодости друга, а причинам Адама  повернуться к землянам спиной и взорвать их корабль, был в восторге от хода мысли профессора и тут же помчался за чипом. Дальше события развивались более быстрым темпом. Действительно, как и помнил Адам, действие похожего вируса было им разбираемо четыре десятка лет назад. Но когда световой экран перед сгрудившимися возле профессора глорянами предъявил еще и данные из аналогичной экранной демонстрации земных учебников по борьбе с такой разновидностью вируса, все вопросы отпали сами собой. Убедительность была налицо – бери и читай с экрана. Несколько раз останавливая паузой просмотр своего прошлого, Кох записал всё самое важное и могущее убыстрить выработку антидота, после чего через два дня был представлен пробный образец этого антивируса. Эпидемия уже не могла унести столько жизней, как до этого момента, но теперь задача стояла иная – максимально быстро привить жителям острова только что полученную сыворотку. 

 Отряды добровольцев и ученых с Глора, как и было установлено заранее, направились в разные места ограниченной теплым морем территории. Тайра была рядом с Кохом, но сейчас былая загадочная улыбка не проскакивала по ее лицу, как это бывало недавно. Адам и сам был серьезен, поскольку речь шла о спасении людей. Но небольшой эпизод, наглядно свидетельствующий о продолжающемся процессе зарождения полноценных чувств, произошел на второй день их пешего следования в глубь острова, когда они прибыли в небольшое поселение охотников. Хотя классическими охотниками этих людей назвать было трудно, ибо они просто убивали из автоматов могущих представлять угрозу их жизни крупных животных- тимтей, очень похожих на земных бурых медведей, но только с пегментарной окраской шкуры.  Один из пациентов попытался спровоцировать у Тайры, как догадался Кох, что-то похожее на желание, начав вдруг гладить руку девушки, собирающейся сделать ему укол. Слегка небритый, мускулистый парень лет тридцати так недвусмысленно подмигнул Тайре, что почему-то покраснела не она, а профессор. Тайра напротив - ничего подобного гневному испепелению взглядом к обладателю похотливого взгляда не испытала, а лишь широко улыбнулась, читая явно несложные мысли мужчины, а потом рассмеялась, глядя на Адама и горящие мочки его ушей. Момент был непродолжительный, но красные уши сказали девушке обо всем, выдавая своего хозяина лучше любых слов.

 Продвигаясь практически пешком, отряд Коха сталкивался и с более социально структурированными сообществами людей. Многие жили группами, парами, не столь уж и отличаясь от методов, применяемых и на Глоре. Сказывалась схожая предыстория,  лишь благодаря выбору другой планеты поведшая культуру жителей Церты в свои разные стороны, как это бывает обычно на любой почти крупной территории. За несколько дней невольных наблюдений Адам заметил, как много времени и внимания уделяется здесь одежде и вообще - самовыделению. Если бы только профессор мог знать столько, сколько ведал про прошлое Земли Брендон! Но, не имея данных и возможности самого лишь зарождения сомнений, Кох лишь удивленно взирал на многих женщин, укрытых в яркие и не похожие друг на друга одежды и украшения. Тайра, одевавшаяся не сейчас, когда защитный костюм четко показывал, где они находятся и для каких целей, в более простые одежды, как почти и все остальные жители Глора, казалась ему намного интереснее именно в том своем светло-сером сарафане, заставляющем рассматривать не его-сарафан, а свою обладательницу. Не было отвлечения глазами на что-то куда как менее существенное, и профессору такая позиция, соседствующая с его умеренным на реакцию  воспитанием, была ближе. 

 В самом конце недельного вылечивания островитян их отряду снова предстояло помочь еще одному охотничьему, почти аналогичному коллективу мужчин, занимающихся промыслом. Жертвы здесь были большие, смерть через одного покосила крепких и молодых мужчин, любящих риск и схватку со зверем. Те же, кто еще оставался в живых, держались друг от друга подальше. С этим и было больше всего проблем, так как приходилось искать разбредшихся в разные стороны. Один из таких спрятавшихся, видимо, находился еще и в состоянии алкогольного возлияния, что на Глоре было строго запрещено и не поддерживалось, как возможность, за исключением медицинской необходимости. Когда Тайра стала подносить шприц с противоядием к левой руке этого достаточно крупного мужчины средних лет, неожиданно второй рукой он выхватил нож и стремительно занес над девушкой. Не ожидая ничего подобного, Тайра даже не шелохнулась, и не миновать бы ей печальной участи, если бы стоявший в полуметре Кох рефлекторно не преградил своим телом траекторию движения ножа охотника. Стальной удар недюжинной силы пришелся в правое плечо профессора, тут же завалившегося на землю с застрявшим орудием. Больного моментально скрутили, но при этом еще несколько человек бросились Адаму на помощь. Рана была не смертельная, но глубокая. Тайра стояла рядом и с широко раскрытыми глазами непроизвольно плакала, не сопровождая своё переживание криками или иными гортанными всхлипами. Это были чистые слезы, и Кох, не потерявший сознания, был   мило тронут даже в эти мгновения своей сильнейшей боли.

 Через неделю почти весь состав экспедиции возвращался на Глор, забирая также и несколько сотен цертян, проявивших большое любопытство к вопросам проживания своих ближайших соседей, сочтя всё услышанное за достаточный повод, чтобы перестроиться и начать новую жизнь. Такая всё еще остающаяся свобода покинуть шахматную доску своего сообщества не была столь нереальна, как когда-то подобное происходило на Земле. Кох усматривал причину подобных возможностей смены планет, в первую очередь, в их малочисленности и имеющемуся в достатке изобилию природы и технических возможностей у рассеянного так странно в космосе остатка человечества. Но, как выяснилось, обратная связь и возможность переместиться с Глора на Церту тоже  имелись и периодически совершались, что поначалу очень удивило профессора и лишь позднее сочлось им как нечто разумное и имеющее право на своё воплощение.

 Неожиданно для Адама Рой, прилетевший для забирания с Церты своих медиков и биологов, попросил профессора обсудить с ним один непростой вопрос.  Брендон предложил Коху остаться на этой планете до окончательного подтверждения факта прекращения распространения вируса. Не в одиночку, разумеется, а со своим отрядом, что означало также неразлучение с Тайрой. Уже не надо было продираться ни в какие отдаленные места этой планеты, не требовалась никакая иная упреждающая активность, нужно было находиться на месте и принимать тех, кто хотел пусть и с запозданием, но пройти нелишнюю перестраховочную вакцинацию. 

 -Понимаете, профессор, я не вижу ничего плохого в том, что Вам предоставится возможность увидеть нечто среднее между нашим, условно говоря, более идеальным миром и знакомым Вам земным вариантом, необходимости описывать который сейчас нет. Вы получите новое видение  серединного состояния общественных масс. Между нами, хочу сообщить Вам, что мне самому очень и очень интересно наблюдать в редкие моменты, как тут движется эволюция социализирования людей. Ведь, какими бы ни были эти не согласившиеся с Уставом хиппи, их нельзя назвать ни глупыми, ни пассивными, ни имеющими права на своё собственное мнение. Они –цертяне - куда как более разнородны в своем составе, чем мы на Глоре. Их общим желанием было не надевать на себя никакого искусственного колпака добродетели, так сказать. А потому и варианты их местных сообществ, коллективов, групп и так далее, гораздо поливариантнее наших. Это интересно и достойно изучения. Как историк, я не могу не наблюдать и не анализировать происходящее здесь, невольно сравнивая местные картинки с нашими. 

 Кох, не успевший привыкнуть к Глору, не возражал, хотя основным внутренним колебанием был щепетильный вопрос с самоопределением Тайры. Но девушка не стала усложнять Адаму выбор, уже заранее дав Рою ответ – она остается на Церте.

 -Быть может, к Вам когда-либо обратиться один мой коллега, - на прощание добавил Брендон. Некто Ник Иванов. Он предпочел остаться здесь, а не на Глоре, увы. Хотя это «увы» - только для меня. Он – мой коллега, но теперь мы общаемся редко, намного реже, чем нам бы того хотелось. Своего рода, Кох, он более всех продвинут, как историк, но на Церте. Что делать? Это был его сознательный выбор. Я, пользуясь пребыванием здесь, успел с ним пообщаться, жаль лишь, что не вживую. Но всё же. Я рекомендовал ему Вам. Надеюсь, если встреча состоится, Вам будет, что добавить в копилку своих новых знаний о мироустройствах. Удачи, профессор!

      * * *

Отряду предоставили просторный дом, но построенном не целиком из дерева, а с использованием напоминающего цемент фундамента. Два верхних этажа из трех отводились для проживания одиннадцати, включая Коха, человек. У каждого была отдельная комната. На первом этаже была оборудована лаборатория, где имелось все необходимое для исполнения медицинских задач, а в подвале находилась уже вторая лаборатория, где можно было заниматься выращиванием штаммов и экспериментировать с не самыми опасными вирусами. Напрасный риск не приветствовался. 

Люди, оповещенные местными способами связи, приходили сюда часто и много, но через пару недель активность человеческого потока спала до десятка-другого цертянина в день. Однако по изначальной договоренности отряд должен был здесь страховать жителей планеты еще около трех месяцев. Профессор, уже окончательно поправившийся, не мог сидеть сложа руки, а потому периодически выбирался на осмотр ближайшей территории. Местные жители, с точки зрения добровольно подчиняющихся Уставу глорян, вели более анархичный образ жизни. У них тоже работали моральные и правовые ограничения, не поощрялось никакого вида насилия и несоблюдения достоинства между людьми, но уже в отношении природы и особенно животного мира послабления были очевидны. Многие из беглецов с Земли, сумевших в период космического полета сохраниться в анабиозе, доживали свой век, исходя из былых воспоминаний о Земле и всего лучшего, что они о ней помнили. Не было ограничений на алкоголь и табакокурение. Лишь наркотики были повсеместно запрещены. Просмотр тоже отсутствовал здесь, но лишь по причине того, что никто не занимался коммерциализацией виртуальных услуг. Их ,как и на Глоре, просто не было, хотя и существовала своя аудиовизуальная инфосеть. Прогресс не мог не воспроизвестись своими уже необходимыми элементами и здесь. 

Куда как сильнее были развиты меновые механизмы, но денег вводить в действие не планировалось. За полсотни лет адаптации эти семь миллионов неглупых изначально людей смогли воссоздать очень многое из того, что по взаимной договоренности забрали у них глоряне. Уже имелись заводы, производящие аппараты и агрегаты, напоминающие роботов-строителей, но до интеллектуального напичкивания слуг дело не дошло. На Церте тоже решено было ограничить человека от исполнения монотонных и физически тяжелых функций, но никому не возбранялось работать в том объеме, в каком он хотел. Каждый сам решал, что он хочет и любит делать, лишь бы он не наносил своими действиями вреда другим или неудобств, но при этом только сам индивидуум решал основные задачи по своему жизнеобеспечению. Благо, что относительно небольшая численность хиппи вкупе с их знаниями и щедростью неистребленного животного мира, а также теплый климат, позволяли не тратить все силы на борьбу за жизнь так, как когда-то это приходилось на протяжении тысячелетий делать целым народам Земли. На Церте не было дежурных роботов, могущих обслужить сотню-другую людей, но и здесь имелись продовольственные запасы, гарантирующие допустимый уровень сытости и необремененности проблемой, как не умереть с голода. Брендон, правда, успел за день до своего отлета высказать Адаму сомнение, что будь на Церте и Глоре хотя бы по миллиарду гомо сапиенсов, то еще неизвестно, какой бы  ценой такая необременность достигалась и чего бы на самом деле стоило обслуживание технически развитого общества и права каждого из его членов на ненатужное самоопределение по жизни. 

Многие жители разово или более часто привлекали своих товарищей или знакомых для всевозможных применений их специфических навыков, но благодаря отсутствию денег всё решалось не слишком корыстно, хотя и бескорыстием многие формы обмена было не назвать. Желание, договоренности, взаимные услуги, открытость – всё это присутствовало здесь, хотя немного отличалось от глорянского варианта. Тайра, к немалой радости своего Наставника, с любопытством вникала в местные сформировавшиеся и продолжающиеся образовываться механизмы общения и сотрудничества между отдельными группами проживающих на Церте. А групп было много. Как вскоре объяснил их сопровождающий и ответственный за станцию Джон, никаких препятствий для обособления или, наоборот, объединения в коллективы не было. Всё решали сами люди. Многие предпочитали создавать относительно крупные города, в свое время едва-едва дотягивающие на многомиллиардной Земле до понятия «провинция». Но зато в таких местах, где рядом обустраивались по несколько тысяч индивидуумов, гораздо чаще создавались научные или производственные центры, в результате чего цертяне не скатились после изоляции до уровня первобытнообщинного строя. Знания, с таким трудом добытые в свое время поколениями людей на Земле, нужно было продвигать вперед и здесь, а многие из хиппи ничуть не уступали в изначальном уровне образованности своим ближайшим соседям. Зато те, кто предпочел более одинокое или малочисленное обособление, мог ощутить, как сказал Джон, куда больший вкус к дикой жизни, глубже и практически без препятствий сливаясь с природой. Правда, был большой риск погибнуть от лап местных животных, особенно от самых опасных здесь хищников – тярей, напоминающих земных тигров, но многим охотникам это-то и нравилось больше всего - чувство опасности и непредсказуемости. И хоть, как на Глоре, так и на Церте имелись защитные силовые колпаки, помогающие человеку сохранить свою жизнь, но все равно несчастные случаи бывали. Не всегда удавалось перестраховаться от случайностей, а ходить или перемещаться при постоянно включенном силовом поле было достаточно неудобно. Но, вздохнул Джон, каждый волен сам выбирать, каким путем двигаться. Звучало убедительно.

Еще через пару недель, когда желающих пройти вакцинацию   практически не стало совсем, а нигде больше не было слышно о возникновении новых очагов инфекции, Адам заскучал. Бездействие было ему чуждо, но разворачивать творческую активность в стесненных условиях пребывания на временном месте, в куцей лаборатории, было как-то глупо и несерьезно. Даже Тайра испытывала нечто похожее, хотя и не показывала своих настроений открыто. Отряд Коха всё чаще отдельными своими единицами покидал территорию своей дислокации, но по преимущественно молодым лицам глорян-биологов профессор не мог определить, что же происходит внутри них. Хорошие мысли, работа и штудирование учебников благоприятно высвечивали на своих обладателях нимбом открытости, честности и доброжелательства, но познавший всю мощь человеческого коварства и хитрости Адам почему-то не мог занять столь простую позицию и принять пассивность своего существования, какой бы благородно звучащей оберткой неделания зла она ни было облачено. 

-Кох, - как-то обратилась к объекту своего чувства Тайра, - Вы напряжены. Я вижу это. Что же Вас беспокоит?

-Не знаю, милая Тайра, - повел плечами профессор, сам силящийся понять, что же во всем этом ему не нравится, что не дает спокойно дождаться предстоящего лишь через два с небольшим месяца возвращения на Глор. На своем подсознании Адам почувствовал, что дело тут не только в бездействии. Да, он любил биологию, он хотел продолжить свои исследования, но при внимательном заглядывании в себя получалось, что и на Земле он точно также был увлечен наукой, а, не интересуясь самими людьми, как-то само собой выходило, что главный вопрос «для чего всё это?» так и не получал своего ответа. Недлительное пребывание на гуманно-ориентированном Глоре выгодно отличалось от происходящего на Земле, но профессор еще не успел это принять всем свои суховатым научным сердцем, хотя и не мог сказать дурного слова про увиденное. Тайра растапливала вечный лед сердца Адама, но понятие «любовь к людям» было намного шире одного лишь усиливающегося в отношении девушки чувства. Здесь же - на Церте- действительно ощущалось многообразие выбора и вариантов развития личности. Те же охотники, один из которых так ранил Коха, источали из себя что-то вовсе не мягкое и беззлобное, но укорить их или назвать нелюдями Адам не мог. Сам того не замечая, профессор окунулся в процесс наблюдения за населением, пытаясь определить каждый раз, что за человек предстал перед его взором. 

Как-то беседуя с Тайрой о местной разношерстной публике, Кох услышал от девушки любопытное наблюдение:

-Я часто вижу, дорогой Кох, как на меня смотрят с нескрываемым физическим желанием, но я не могу назвать данные намерения грязными и низменными. У нас на Глоре это сочлось бы недостойным или немного неприличным, а здесь отчего-то это считается в порядке вещей. Просто желание. Я не даю поводов, не подначиваю, не соблазняю, не генерирую ответных флюидов, но они словно бы и не ждут никакого внутреннего согласия от меня. У вас на Земле, Адам, когда-то было также?

-Не знаю, Тайрушка, не знаю. Не застал, увы, я тех времен, когда на Земле люди влюблялись друг в друга. Но я тоже чувствую, что здесь словно бы отбросили вашу методику добромыслия и не мешают человеку быть таким, каким он сам хочет быть. Минусов, быть может, хватает, но я каждый раз вижу пациента, непохожего на других, и не знаю, как его воспринимать. На Глоре всё как-то проще. Чище, не спорю, легче, яснее. Но и в местной усложненности есть что-то заставляющее задуматься. Ты чувствуешь это, милая?

Тайра согласно кивнула плечами, но профессор ощутил, что  и в голове девушке идет анализ увиденного. Скорее всего, как думал Кох, Тайра несколько тяготится необходимостью временного пребывания здесь, на чужой, по сути, планете. Сам же профессор помнил слова Брендона о серединной модели, а потому не спешил вернуться. Механизмы и навыки общения с живыми людьми могли вырабатываться Адамом и на Церте, где некоторые из жителей смотрелись очень даже колоритно и самобытно, не раз поражая ученого своими образами и манерами. Потихонечку подобные удивления стали нравиться профессору всё больше. Сложно было угадать по первым минутам общения с человеком, что за мысли бродят в нём, но Кох однажды поймал себя на выводе, что его от этого ничуть не коробит, а, более того, даже нравится. Странно, подумал ученый. Многообразие видов, многообразие сознаний…

За полтора месяца до прибытия дежурного корабля, каковой должен был забрать отряд обратно, пред очами профессора предстал тот самый Ник Иванов, о котором когда-то заикался Брендон. На вид местному историку было лет восемьдесят. То есть он был явно помоложе Роя, но старость еще только начала проступать на его образе, и в условиях повышенной продолжительности жизни можно было легко допустить, что лет двадцать-тридцать активной деятельности еще ждут  этого седовласого обладателя исторических знаний. Карие глаза как-то мудро смотрели с неморщинистого пока что лица с  правильными чертами, а при росте под два метра вообще трудно было заподозрить какую-либо старческую немощность. 

-Здравствуйте, товарищ! Вы и есть тот самый Кох? – начал Ник без особых предисловий, внимательно разглядывая Адама, как только ему указали в сторону профессора. – А меня величают Ником Ивановым. Слышали, надеюсь? От Брендона, разумеется.

Подобная прямая линия разговора и поведения в целом вызвала слегка противоречивые чувства в профессоре. С одной стороны, образ был приятным и неотталкивающим. С другой, некоторая немягкость и даже агрессивность источались его обладателем, что на Глоре было как-то не принято, а потому уже и непривычно сейчас для Коха. Но формально всё было в порядке. 

Ник осмотрел также пристально и Тайру, по соседству сидящую за столом возле своего Наставника. Неожиданно Иванов улыбнулся девушке и произнес:

-А Вы милы. Уж коли я пришел сюда, то предпочту получить дозу сыворотки из Ваших нежных рук. Надеюсь, мистер Кох на меня не рассердится? – Ник еще раз улыбнулся, но всё же его способ так выражать свои добрые чувства несколько контрастировал с улыбкой во весь рот в исполнении Брендона. 

После вакцинации Ник взял в свои руки процесс общения, предложив профессору прогуляться вместе с ним по местным окрестностям. Делать было особо нечего, а любопытство Адама, усиленное предварительными рекомендациями Роя, не возражало против диалога с еще одни историком, но на этот раз – из другого лагеря.  Сразу же выяснилось, что Брендон достаточно четко, хотя и кратко, ввел Ника в курс дела, и мистер Иванов взял ход беседы под свой контроль:

-А не скажете, Адам, на Земле сохранились какие-либо упоминания о начале третьего тысячелетия? 

-К своему стыду, я должен признать, что не проявлял в прошлом должного внимания к этой важной науке. – Ответил Кох. – Ваш коллега Брендон уже убедительно помог понять мне, как непростительно – не интересоваться историей. Но, господин Иванов, Вы же, уверен, знаете уже, как обстоят сейчас дела на нашей в прошлом общей Родине?

- Наслышан, Адам, наслышан. Но не то, чтобы особо. Крупицы информации, увы. Кстати, давайте без официального обращения. Откинем все эти «мистер», «господин» и даже «товарищ», если, конечно, данный термин Вам известен. Будем проще. – При последнем призыве собеседника профессор поймал себя на подозрении, что это у всех историков есть некая автоматическая тяга к простоте и улыбкам. А Ник, не встретив возражений, решил рассказать для начала немного о себе. – Я, знаете ли, в свое время родился и вырос на территории некогда великой страны – России. Но то, что еще в двадцать первом веке было твердыней духа и оплотом здравомыслия, уже в следующем столетии распалось на ряд независимых территорий, очень быстро захваченных в плен той самой олигархией, о которой Вы уже многое знаете от Роя. Уточню лишь, в экономический плен. Дальше всё было похоже и шло примерно по одному и тому же сценарию: благоденствие, безработица, роботозамещение, просмотр, лень…А жаль. Страна была когда-то крепкая, обособленная. Самородков хватало.

-А Вы что-то особенное подразумеваете под этим термином, Ник?- Адам был немного удивлен, хотя патриотичность гуляющего с ним историка была объяснима.

-Самородки – это, конечно же, люди, но сумевшие сформироваться в своих лучших качествах не благодаря воздействию на них определенной системы общественного, в первую очередь, воспитания, а, так сказать, неожиданно и непредсказуемо, вне зависимости от заточенности системы на определенные виды знаний и образования. Такие люди появляются во всех странах, но Россия в прошлом была вне конкуренции и по количеству таких появившихся самородков заметно опережала более передовые и технически лучше оснащенные страны. Подозреваю, Кох, что Рой не особо глубоко акцентировался на более детальном географическом описании событий на Земле? Так?

-В общем и целом да, - пожал профессор плечами, исподволь чувствуя, что за обобщениями Брендона не стояло того, что сейчас ему поведает русский историк.

-Я так и знал! – как-то даже радостно воскликнул Ник. –Вот сколько талдычил ему о том, что при всех общих тенденциях история человечества все равно упирается в свои частности, всё равно Рой не хочет внимать моей любимой теме – теме непохожести России. А ведь нельзя игнорировать роль этой страны в том, что мы успели спастись и улететь. Наверное, Вы и об этом почти ничего не слышали, Адам?

-Нет, ничего. – Кох как-то опешенно смотрел на собеседника, уводящего сейчас его в какие-то новые частности, каковые почему-то для Роя не были столь важны. А ведь оба были историками. Должен был быть некий общий знаменатель.

-Хорошо. Если позволите, Кох, я бегло освещу своё видение происшедшего, - предложил Иванов, и по согласному немому кивку профессора понял, что может продолжать. – Я не стану Вам заново описывать всё то, что на стыке двадцать первого и второго веков происходило на Земле. Уверен, что мой коллега уже успел Вам всё рассказать и объяснить. И по-своему, замечу, Рой вполне прав. Но его правота звучит несколько обобщающее. А ведь в любом деле, как известно, есть и детали. И вот такой исторической частностью всегда была моя Родина – та самая Россия, о которой я упомянул. Я не стану Вас утомлять историей прошлого тысячелетия этой державы, первой в двадцатом веке скинувшей с себя оковы капитализма и около столетия пытающейся строить коммунизм, о каковом Вы, уверен, знаете уже много. Скажу лишь, что я полностью придерживаюсь того мнения, что в условиях благоденствия, свойственных большинству развитых в то время стран, невозможно было сохранить ту самую способность к сопротивлению и несогласию, каковыми щедро награждала своих граждан эта страна.

-Я не совсем понимаю Вашу мысль, Ник. – Честно признался Кох, почему-то хмуря свои брови.

-Извините, профессор, я поясню. Когда кольцо кажущегося максимума всеобщего счастья стало опоясывать Землю в свои тугие объятья, то в тех самых развитых странах звучало меньше всего сопротивления происходящему. Человека сытого, как оказалось, гораздо легче обезоружить посулами благ, чем людей, привыкших исторически не верить своему государству.

-И опять я не совсем понимаю Ваши слова, Ник. Но разве ж это хорошо – не верить своему государству? – Адам был искренен в своем непонимании.

-Конечно, с определенной точки зрения, это не есть хорошо, Кох. Даже, скорее, совсем не хорошо. Но иногда, как показывает история, такое нехорошо очень часто способствовало зарождению того самого сопротивления, при котором недовольный человек заставляет себя критически взглянуть на вещи и процессы в своем государстве. А в сытом обществе, повторюсь, придти к критике существующего режима намного сложнее. Особенность России, в отличие от большинства слаборазвитых малых стран, была в том, что в общем-то большое и образованное население многие десятки лет привыкло не верить официальной пропаганде, так развитой и выгодной в эпоху капитализма, и в своем неверии искало и вырабатывало пути для получения своих положительных эмоций и общего вектора движения.

-Вы находите это неверие масс  положительным качеством государства?

-Как  ни странно, Адам, но да! –Иванов был убедителен в своей уверенности и немножко гордости за столь противоречивое утверждение. – Ведь именно благодаря тому, что критическое отношение к образующейся Конфедерации зародилось именно в распадающейся в то время России, мы сейчас и беседуем с Вами. В это трудно поверить, Кох, но возможность говорить в обществе правду, изобличающую коварную выгоду государственных аппаратов, стоила в то технически продвинутое время дорогого. Конечно, и на моей Родине просмотр триумфальным маршем прошелся по подавляющему большинству хрупких человеческих сознаний, подсадив миллионы из них на свой незаметный крючок. Но всё-таки многие и многие уцелели, а потом и смогли прокричать на весь мир, что на самом деле ждет человечество. Кстати, справочно Вам, профессор: среди несогласных на Антарктиде было около тридцати процентов представителей этой славянской страны. Это очень большой показатель. 

-А почему же я ничего о данном статистическом раскладе не слышал от нашего общего друга - Брендона? – Кох не мог не задать этот вопрос, но и не верить Иванову он тоже не мог.

-Ах, профессор. Вы, наверное, уже слышали от Роя не раз его знаменитое «это так просто»? Так же? – Ник улыбнулся, достаточно по-доброму, что отметало все подозрения в неискренности его слов и мыслей. – Просто есть одна немаловажная деталь. Почти все эти тридцать процентов русских, за небольшим своим количеством, а также еще около миллиона представителей других стран, и остались на Церте!

Профессор был ошеломлен, другого термина было не подыскать. Еще один виток детализации происшедшего в прошлом открывался перед Кохом с неожиданной стороны. А Иванов и не думал останавливаться в своих объяснениях:

- Понимаете ли, Адам, это чисто русская особенность – не принимать самых легких и кажущихся простыми путей. Логически это сложно объяснить, но именно во врожденной сопротивляемости навязываемому сверху режиму, какими бы благородными названиями он ни был обернут, и заложена сила так называемого русского духа. Безусловно, это не есть правильно – не верить своим правителям. Но ведь Вы уже знаете, как в итоге поступили даже самые развитые страны со своими гражданами, когда согласились придумать атаку иберколов. Так что, выходит, русская нация со своим скептическим недоверием была по-своему права. Но вернемся к предыдущей статистике. Из шести с половиной миллионов несогласных русских около шести не захотели принять ставшим впоследствии глорианским Устав. И дело тут не только в несогласии с любым аппаратом или механизмом навязывания свои гражданам способа жизни.

-А в чём же тогда, Ник? Признаюсь честно, что Вам удалось меня удивить своими данными. Но более всего я поражен тому, что наш общий знакомый не осветил мне, как Вы говорите, статистику в разрезе конкретных национальностей. Получается, что из семи миллионов цертян шесть – русские?

-Да именно так. Некоторая часть моих соотечественников приняла естественную смерть во время перелетов, но когда нам предложили вариант Устава нового человечества, мы, нисколько не агитируя никого, почти единодушно не захотели под ним подписываться. Гены.

-Как? – Кох даже крякнул от удивления, лишь после своего вопроса поняв, что попал в заранее расставленную ловушку-вопрос – уж слишком обезоруживающе улыбался сейчас Иванов.

-Ну, это мы – русские - так любим называть нашу национальную и в то же время какую-то странно врожденную черту – недоверие. Точнее, склонность к сомнениям. 

-А Вы ни разу не пожалели, что решили остаться на Церте? – спросил прямо профессор.

-Я лично? – переспросил Иванов, но понял, что можно ответить универсально. –Нет. Ни я, ни мои соотечественники, а теперь и – сопланетники, не пожалели и не передумали относительно своего решения. Мы не в праве осуждать или критиковать вариант развития и построения общества на Глоре, но мы в него не верим.

-Но почему, Ник? – Коху-то как раз было не до шуток, и его голос звучал без каких-либо вкраплений иронии или шутливости. 

-Понимаете, коллега, я не хочу, чтобы Вам показалось, будто бы я Вам рекламирую нашу модель, а глорянскую – критикую…

-Не бойтесь сказать мне то, что Вы думаете, Ник!- перебил в кои-то веки всегда учтивый Адам.- Меня интересует информация и Ваше мнение, а уж свое личное я сумею как-нибудь составить сам. Ведь поймите и меня: я так мало в жизни видел. И если уж сам Рой рекомендовал мне ознакомиться с Вашей моделью, то, тем более, прошу Вас, расскажите побольше.

-А, - протянул поначалу Иванов. – Молодец наш Брендон. Информация – превыше всего.  Да, соглашусь, лучше я Вам все расскажу, а потом уже и вы сами решите, что к чему. Слушайте тогда. Не верим мы в модель, взятую на Глоре, хотя бы потому, что в генетической памяти нашего народа содержатся воспоминания о многих и многих десятилетиях, в течение которых нам обещали чуть ли не райскую жизнь. Даже когда пал коммунистически ориентированный русский строй, капитализм, заменивший его своими видимыми благами и возможностями, не смог заставить русскую душу поверить в свои преимущества, как бы во всем мире они наглядны ни были. Это недоверие – своего рода, и проклятие, но и награда в то же время всего русского народа. И когда человечество, подсевшее на крючки социальных гарантий и ублажения почти не сопротивлялось планируемому массовому очипсовыванию, именно Россия в самом большом процентном отношении не приняла навязываемых повсюду рекомендаций и предписаний. Даже несмотря на то, что первой четверти двадцать второго века Россия распалась на ряд подгосударств, всё равно изначальная закалка русского человека сумела сохраниться и, что еще более важно, быть способной защищаться. К сожалению, Адам, в мире, хоть и встречались еще остатки антиглобалистов, но в общем и целом человеческая масса оказалась куда как податливее и внушаемее. И даже тут, когда мы все вместе вырвались с Земли, пусть и сымитировав за это право отправиться в неизвестно как окончившуюся бы ссылку, мы – русские - не захотели строить гуманное и почти идеальное общество.

-Отчего же? – по-прежнему недоумевал Кох, смутно сейчас подозревающий, что еще существуют какие-то иные человеческие подуровни, где организация масс, как выясняется, еще и зависит от какого-то коллективного бессознательного.

-Да потому что, Адам, что мы в это не верим!- Прямо ответил Иванов. – Просто не верим. Я бывал на Глоре, также как и Вы. Я видел этих милых людей, приятных, добрых… Я чувствовал, как в них действительно не формируются никакие из условно плохих качеств. Я понимаю, что глорианское общество есть самое гуманное, каких почти и на Земле никогда не было. Я со всем этим согласен, профессор…Но.

-Но что же тогда заставляет Вас отрицать подобную модель? – Коху,  успевшему проникнуться к Глору пока что лишь положительным, в сравнении с земным, уважением  стало весьма любопытным узнать о причинах разделения несогласных на два лагеря. Но узнать из уст представителя второй стороны, как оказалось, бывшей почти всецело русской. И что за странная такая особенная нация?

-Для нас, дорогой Адам, подобная доверчивость сродни самозахоронению. Мы придерживаемся того мнения, что развитие человечества возможно через синтез и дуализм. Сомнение порождает вопрос, разрешая который сразу возникает следующий, и так далее. Но без сомнения, как такового, по нашему убеждению, не может быть никакого вечного рая и территории добра. Подозреваю, что о чём - о чём, а о добре Вам наш Брендом прочитал свою любимую теорию? – Кох лишь согласно кивнул головой, продолжая слушать точку зрения так внезапно появившегося  оппонента Роя. – Поймите, профессор, что это сейчас эти миллионы вырвавшихся несогласных – такие все умные, добрые, продвинутые. Это сейчас они представляют собой монолитный строй строителей гуманного общества. Но каково будет это общество через два, через три поколения?

Кох молчал, всем своим видом показывая, что с нетерпением ждет продолжения мысли Ника.

-Это уже будет слабое общество людей, не нюхавших пороха, не знающих, что такое коварство и лицемерие, что такое борьба за жизнь, и как вообще нужно уметь отстаивать себя, - продолжил тут же Иванов. – Пока в старшем поколении, прибывшем сюда с Земли-матушки,  жива память обо всем, а также поддерживается высокий интеллектуальный уровень, помогающий строить общество и избытком, особых угроз глорянам не предвидится. Но ведь они – эти старожилы- уйдут. И, причем, скоро. А что их дети потом смогут передать своим внукам? Память о своих всегда беззаботно проведенных жизнях? Я уже спорил как-то с Роем, что каждое новое такое поколение будет все дальше и сильнее проигрывать предыдущим в способности к сопротивлению, как внешнему, так и внутреннему. Благоденствие, претворяемое на Земле, обернулось крахом цивилизации. Ну, почти крахом. А на Глоре, получается, непроизвольно заходят с другой стороны, но тоже тупиковой. Пытаются плыть по волнам безусловного добра. Я пытался доказать нашему Брендону, что без умения понимать и чувствовать зло добро не способно само по себе расти. Сопротивляемость! Вот что заставляет не только нации, но и многие процессы достигать своих максимумов. Я нисколько не возражаю против нестяжательства, против несовершения плохих поступков, против чистоты мысли, что, как Вы уже, наверное, успели заметить на Глоре, там приветствуется и практикуется. Но я не верю в то, что подобная модель, что называется, живуча и помехоустойчива. Человек обязан уметь противостоять отнюдь не благоприятным условиям, и лишь тогда – он человек. Это принцип моего народа, заложенный в нас веками, и мы не хотим, да и не можем жить по любому Уставу, каким бы красиво и благородно звучащим он ни был.

Начинало смеркаться, и собеседники уже шли домой. В отличие от того же Глора здесь не было системы сдвоенных Солнц, и сама планета поэтому больше напоминала Землю. Адам  думал над услышанным, а Иванов, похоже, не спешил вылить на профессора следующие свои мысли. Тайра прогуливалась перед станцией, внимательно рассматривая местную растительность, но только лишь увидев своего Наставника, тут же как-то трогательно побежала ему навстречу. Ник мягко улыбнулся, но в его чувствах Адам успел заметить легкое умиление от только что наблюдаемой наивности девушки.

-А знаете что, дорогие коллеги, - Иванов обращался на этот раз к паре , - хочу предложить вам погостевать у меня. Как вам идея? – Ник внимательно посмотрел на обоих. – Да вы не переживайте, я свяжусь с вашим руководством, поставлю их в известность. Чуть что, так вас вернут на эту станцию за пару часов. У меня не так уж и далеко отсюда свой островок. Посмотрите, как раньше жили ваши предки. И Вам, Тайра, тоже будет интересно, я гарантирую. Ну, а про Вас, Кох, я уже и не говорю. Вы тоже найдете массу материала для анализа и сравнений.

Адама мысль заинтересовала, но он с какой-то странной для себя робостью посмотрел на Тайру, словно бы ища у неё бессловесной поддержки. Но девушка умела считывать намерения своего возлюбленного, а потому быстро поняла, что сам по себе профессор хотел бы согласиться с предложением Иванова. Да и у самой Тайры не было сколь-либо убедительных оснований, чтобы не расширить свой диапазон восприятия и более детально не ознакомиться с местными форматами обустройства местного населения. Но, ради приличия и соблюдения правил, отложили вопрос до утра.

Проснувшись утром, Адам застал в лаборатории первого этажа Тайру, улыбающуюся ему приветливо  и махающую небольшой бумажкой перед носом. Как оказалось, эта была распечатка сообщения от Брендона, разрешившего погостить у Иванова до окончания деятельности отряда и даже в случае чего, еще любое время, помня лишь о том, что корабли, циркулирующие между двумя планетами, летают  с периодичностью примерно раз в полгода. Решение было принято, и на небольшом квадролете, развивающем скорость до ста пятидесяти земных километров в час, уже через несколько часов Адам и Тайра летели в десятке метров над поверхностью Церты вместе с Ником к тому на остров.

      * * *

 Островок был не настолько маленький, как его накануне пытался представить Иванов. Примерно десять на пятнадцать километров. Несколько чистых озер внутри, небольшие горы на западной его части, бурная тропическая растительность почти по всей площади – это всё бегло успели сверху рассмотреть Кох и Тайра, когда перед посадкой Ник сделал несколько обзорных кругов над своей территорией, произведшей на пару землянина и глорянки положительный эффект.

 Дом Ника оказался очень большим, что местный историк полушутя объяснил любовью его нации ко всему просторному. Только сваи, на которых стоял трехэтажный дом, были каменными, а всё остальное – деревянным, за исключением пластиковой крыши. Но и на Глоре имелась точно такая же тенденция, так что Адам  пока мог только сравнить разницу площадей. Русские, как это наглядно виделось, любили просторность.

 Кроме самого Иванова, в доме еще проживала его жена – Александра, два внука и три внучки, а в небольшом доме-пристройке – друг семьи и, как потом нашлось более точное определение, слуга – Сэм. Сэм был не русский, а цвет кожи явно свидетельствовал об африканских корнях его обладателя, но чистосердечностью улыбки Сэм не уступал своим русским хозяевам дома. Дети в возрасте от трех до двенадцати лет весело бегали везде, где только можно, особенно облюбовав лужайку, где стояли какие-то, как объяснили Коху, ворота, обтянутые сеткой. На Глоре Адаму пару раз доводилось видеть подобное, но тогда он не придал наблюдениям особого значения. Здесь же профессора сразу ввели в курс дела, рассказав, что когда-то на Земле были распространены спортивные игры. Глядя на то, как мальчишки азартно бьют по круглому мячу, Кох непроизвольно улыбнулся, заметив аналогичную реакцию и на лице Тайры. На Глоре более популярны были занятия физкультурой, носящей общеукрепляющее воздействие, а на Церте чуть меньше беспокоились о подобных рамках целесообразности. Это касалось и мира взрослых, что Адам стал невольно замечать с первого же часа пребывания. Однако, самым первым удивлением профессора было вовсе не это. Когда Иванов повел приглашенных обустраиваться на третий этаж, он неожиданно обратился к Тайре и Коху со следующим предложением:

 -Дорогие гости! Я бы хотел предложить вам самую большую свою гостевую комнату, занимающую большую половину последнего этажа, но не могу определить, насколько это не противоречит этическим нормам Церты и , - тут Ник на секунду замялся, но без какого-либо смущения, - и Земли, - добавил он. – Комната очень большая, там несколько спальных мест…

 -Хорошо, Ник, мы согласны, - неожиданно для Адама первой ответила Тайра, посмотрев на своего Наставника чуть-чуть лукаво. Кох почувствовал прилив крови к голове и поспешил зайти в любезно предоставленную комнату.

 Обстановка помещения моментально произвела впечатление на обоих гостей. Около ста квадратных метров площади смотрелись невиданным для Церты излишеством, где был взят на вооружение принцип разумной экономии и компактности. В правом дальнем углу стояло что-то наподобие минибассейна, как потом выяснилось, именуемое джакузи. Помимо широкой кровати, в комнате еще стояла пара диванов, несколько кресел, стол и обогреватель с принцип действия, построенном на сжигании дерева. Камин- вот как называлось это приспособление, никогда еще не встречаемое Кохом, да и Тайрой. Много узких полок располагалось по деревянным стенкам всей почти комнаты, и на них стояли всевозможные мелкие предметы, начиная от книг и кончая камнями и сувенирами. Непроизвольно Кох сравнил увиденное со своими земным прошлым, а также – с цертянской достаточностью и минимизацией, но давать собственные оценки профессор пока не спешил. Надо было спокойно войти в курс дела. Ник предложил паре не торопливо разобрать свои небольшие сумки, и через полчаса спуститься вниз, где после утоления жажды предполагался дальнейший осмотр местности. 

 Жажду утоляли странным напитком. Ник пояснил, что на Церте нет возможности воспроизвести земной кофе, но название того, что они сейчас с удовольствием пили, решено было оставить прежним. Кофе приободрило Адама и Тайру, после чего пошли осматривать остров. Благодаря его небольшим размерам, никаких опасных хищников или млекопитающих тут не водилось. Зато в море, опоясывающем пристанище Ивановых, опасных рыб и тварей хватало, как сразу же предупредил Ник:

 -Зато я вам такую рыбалку гарантирую! – Очень весело добавил двухметровый историк. – Никогда не забудете!

 Тайра с полноценным любопытством внимала всему увиденному и услышанному, и, как догадался её Наставник, раньше не особенно много времени тратила на изучение чужих миров. А на Церте, как- никак, климат и природа были уже свои, неповторимые, особенные. Да и Кох, за последние полгода успевший так много пережить, не стеснялся в задавании своих прямых вопросов, но и всё меньше скромничал в своих академически сухих реакциях. Адам незаметно для себя раскрывался всё более и более, внутренне терзаясь всё тем же однажды заданным себе вопросом: для чего же в итоге нужно так самозабвенно заниматься наукой, если при этом не видеть всей прелести или ужаса многих человеческих мотивов и поступков? Вопрос был сложным, но он был задан, и работа над ним незаметно шла в душе ученого. 

 Прогулка по острову затянулась до вечера, и ноги профессора приятно ныли от усталости. Тайра любезно и просто предложила сделать Наставнику массаж в их комнате, тот охотно согласился, но, едва приступив к выполнению сего действия, мысли Адама тут же бросило в иную сторону – Кох представил, что сегодня вечером впервые останется с девушкой в этом замкнутом пространстве наедине. От данного осознания профессора слегка залихорадило, что не могло укрыться от проницательного и доброго взгляда Тайры.

 -Не волнуйтесь, милый Кох, ничего плохого не произойдет. Если Вы не готовы принять меня, то я без каких-либо проблем посплю на диване. Вы не бойтесь…

Адам ощутил, с каким добрым тоном и открытостью обращалась к нему Тайра и понял, что, делая подобное предложение, девушка и сама заметно волновалась, ожидая не мысленной, а словесной реакции профессора. И какими бы новыми взглядами здесь и там- на Церте и Глоре- не руководствовались, всё равно элемент тайны ожидания и являлся тем краеугольным кирпичиком, на котором потом можно было строить дальнейшее общее здание двух людей. Неискушенный никакими подобными взаимоотношениями Кох, решил не препятствовать запустившимся механизмам влечения, а последовать прозвучавшем в недавнем прошлом советам Роя, ратующему за неусложнение того, что должно быть простым по определению. Но всё тот же внутренний голос, которому постепенно научился доверять профессор, подсказывал, что и упрощать чрезмерно очень многое в себе нельзя. Рой был прав, но частично, для себя самого. Кох же верил своему странному предчувствию, не форсируя до сего дня событий и  не стремясь только лишь к удовлетворению своего плотского пробела. А время лишь еще отчетливее проявляло возникновения взаимных чувств. И сейчас, когда при всем внешнем спокойствии девушки, тем не менее, профессор увидел горящие мочки ушей массажирующей его Тайры, то никаких колебаний относительно более решительных действий уже не оставалось. Надо было идти дальше…

-Нет, Тайра, давай поступим наоборот.

Девушка еще сильнее запылала, но теперь уже и щеками, замедляя разминающие движения своих рук. Возникла пауза. Сердце Коха застучало с бешенной скоростью, мозг предательски не находил ничего умного, на что можно было бы свести ситуацию. Интуитивно оба волнующихся потянулись головами друг к другу, делая это, как в замедленной съемке, и лишь через минуту найдя губы друг друга. Это был их первый поцелуй. В создавшейся тишине Адам слышал, как продолжает колотиться его сердце, но и с девушкой происходило то же самое. И всё равно это было переходом. Пусть и не до максимума, неизвестного обоим, но всё равно – безумно неповторимо и возбуждающе изнутри. Из сложившейся заминки их вывел стук в дверь, за которым последовало приглашение их Ником на ужин. И Тайра, и Кох облегченно вздохнули каждый внутри себя, понимая, что всё самое неизведанное им еще только предстоит открыть и узнать.

За ужином было весело. Дети, приглашенные за стол, по случаю приезда гостей получили свои эпизодические сладости и были весьма рады случившемуся. На Церте не было серийного производства неосновных продуктов питания, и все леденцы, пироги, шоколадки можно было приготовить только лично. Благо, что жена Ника Александра не растеряла кулинарных способностей, освоенных ею еще на Земле. Гвалт детишек не прерывался старшими, внося приятный диссонанс в привычное для биологов только лишь взрослое общество, в котором до сего дня они постоянно и пребывали. Тайра с нескрываемым наслаждением смеялась вместе с Анной, Викторией, Лизой и их братьями – Колей и Романом. Даже сами имена были почти неизвестны Тайре, и, тем более, профессору. В детском поведении сквозила противоположная взрослым нерациональность, усиленная естественными эмоциями и впечатлениями, шумными и открытыми. В сравнении с внимательными и учтивыми глорянскими детьми такая модель поведения нисколько не отталкивала и не казалась худшей. Даже две разбитые чашки никому не омрачили настроения и лишь из-за уборки осколков временно прервали всеобщее веселье. 

Неожиданно Иванов предложил выпить за встречу. Но, увидев, как тут же непроизвольно омрачились лица его гостей, успокоил их:

-Да вы не переживайте. Алкоголь – не преступление. Я знаю, что на Глоре его нет, а само опьянение не приветствуется. Но поверьте, друзья, в разумных количествах он не опасен. – Видя, как пара дружно колеблется, Ник решил зайти с другой стороны. – В конце концов, профессор, Вам, как ученому со стажем, вовсе не излишним будет попробовать данный продукт, чтобы понять, что это такое, и сопоставить с теми многочисленными теориями нашего Брендона, каковыми, уверен, он не мог Вас не напичкать. – Заметив, что Кох чуть засомневался, Иванов довершил свою агитацию. – Между прочим, Адам, нашему Рою прекрасно известно, что такое – спиртное. И не только по Земле. Он несколько раз гостил у нас дома и, замечу Вам, не отказывался от умеренных употреблений моего домашнего аналога коньяка. Впрочем, скорее всего, Вы плохо разбираетесь в сортах и видах алкоголя.

Профессор согласно кивнул, заметив, что понятия не имеет, как подразделяется предлагаемый им с Тайрой продукт, и внимательно посмотрел на свою возлюбленную, как бы спрашивая у неё, будет ли и она пробовать? Девушке пришлось превозмочь заложенное в ней с самого рождения недоверие и подозрительность к подобному удовольствию, но из всего увиденного за этот день само по себе вытекало логическое убеждение-вывод, что в этом доме зла не пожелают. Тайра согласно кивнула, и Ник облегченно и поощрительно вздохнул:

-Один ноль, мистер Брендон! – Но увидев непонимание на лице обоих своих гостей, добавил. – Ничего-ничего, это я о своем. Сейчас я объясню, как следует пить этот благородный напиток…

Иванов разлил в прозрачные чашки своей горячительной смеси, предупредив, что прежде, чем вкусовые рецепторы привыкнут к напитку, какое-то время жидкость может казаться горьковатой, но бояться этого не следует. С каждым новым глоточком будет всё легче и приятнее. Тайра робко взглянула еще раз на своего Адама, но тут Ник предложил выпить за встречу еще раз и поднял свою емкость. Александра поддержала мужа, пришлось и гостям вторить своим искусителям, скорее всего, правдиво сославшимся на пример с Брендоном. Рот Коха поначалу обожгло, и ему даже захотелось сплюнуть всё выпитое. Но вскоре странное тепло опустилось о гортани вниз, и первая приятность изведалась ученым-дебютантом. Ник успел предупредить, что сразу выпивать всю чашку, именуемую бокалом,  не стоит, но Кох немного перестарался, уже почти угадывая дно своей емкости. Через четверть часа Адам почувствовал первые признаки конкретного головокружения, испугавшись больше не за себя, а за Тайру, с которой, похоже, творилось нечто аналогичное. Но никакого дальнейшего ухудшения не последовало. Реакции профессора притормозились, он удивленно наблюдал за самим собой, чувствуя, что его восприятие куда-то мягко сместилось в сторону, приятно расслабив мозг и выключая широкий пласт ненужных мыслей, вечно самопроизвольно зарождающихся в голове ученого. Тайра на какое-то время даже закрыла глаза. Кох успел заметить, что Иванов с веселой улыбкой рассматривает своих захмелевших гостей, поясняя при этом, что бояться подобного автопилота не следует, что он вообще возникает только лишь от непривычки. Глаза Адама стали тоже незаметно закрываться…

Проснулся Адам на рассвете. Рядом мирно лежала Тайра, как и профессор облаченная в подобие сарафана, только состоящего из одной части, доходящей почти до пят. Голова немного болела, сразу же воссоздав картину происшедшего накануне. Кох поморщился, еще раз взглянув на спящую девушку, с которой он совсем не так предполагал после вчерашней прогулки проснуться в общей кровати. Но тут же утешительная мысль, что он сумел избежать неловкой ситуации, пронеслась в мозгу профессора, в итоге выдохнувшего спокойно, мол, всё – к лучшему. Но глядя в последующие полчаса на всё еще непроснувшуюся Тайру, Адам начал ловить себя на противоположных мыслях, не подозревая, что в нём всё настойчивее начинало говорить влечение, которого он так боялся, но уже и заметно хотел внутри себя. 

У возлюбленной Коха тоже слегка побаливала голова, и девушка тоже никак не могла вспомнить, как оказалась в постели. Недовольство собой отчетливо читалось сейчас Адамом на её обычно всегда спокойном лице. Тайра не скрывала своих чувств к происшедшему, но профессор не привык раньше видеть её столь эмоциональной и недовольной. Это даже как-то порадовало Коха, не понимающего, чему, собственно, он сейчас радуется. Но уже через минуту Тайра взяла себя в руки, ласково посмотрела на своего полусидящего в кровати героя, и прижалась к нему своей грудью, положив свои руки на плечи Адама и замыкая их на его шее. Профессор почувствовал дыхание Тайры , а также всё ещё странное для себя волнение, но побаливающая голова отводила его мысли от перехода в физическое направление, хотя что-то бесконечно нежное  так и норовило направить туда своего хозяина.

Но опять стук в дверь прервал сложный момент самоопределения пары, хотя на этот раз после «войдите» появилась хозяйка дома. 

-Ну как? Живы? –Александра искренне улыбалась, видимо, догадываясь, что творится сейчас с гостями. – Ничего-ничего. Это у вас с непривычки. Скоро пройдет. Рекомендую вам сейчас принять душ, попить кофе и хорошенько поесть. Скоро будете, как огурчики.

-А где Ник? – поинтересовался в ответ Кох.

-Николай? – переспросила миловидная жена историка. – Он уже давно на рыбалке. – Но, видя, недоумение на лицах плавно приходящих в сознание Адама и Тайры, пояснила. – Пошел ловить своего любимого судака. Хотя, должна вам честно признаться, что никакой это не судак. А вообще – что-то совершенно особенное. Но им, видите ли, так было проще. Вспомнили Землю и решили назвать судаком. Да вы, впрочем, сами скоро всё увидите. Николай просил передать, что он будет вас там ждать. Он у меня на полдня обычно уходит, пока не проголодается как следует.

Прохладный душ и горячий кофе, действительно, благоприятно подействовали на обоих дебютантов-употребителей алкоголя. А легкий завтрак вскоре окончательно прекратил их головные боли. Жизнь стала казаться профессору приятной штукой. Правда, анализ случившегося он пока решил отложить, не зная, как относиться ко вчерашней своей потере самоконтроля, чему, как потом позже выяснилось, есть простое название – опьянение. Тайра тоже заметно повеселела, не возражая под надзором старшего внука Иванова – Романа отправиться на море к Нику. Тот уже успел поймать полдюжины полуметровых судаков, но неискушенный историей рыбалки Кох не мог объективно судить о том, насколько местные судаки соответствуют по своим размерам земным. Но всё равно размер рыбы производил впечатление. 

-А, вот и гости дорогие ожили! – Крайне радостно встретил пришедших Иванов старший. – Значит, всё в порядке. Это хорошо! Ну, теперь получили понимание, что такое зеленый змий?

Адам не понял вопроса, как и Тайра, но оптимистично настроенный рыбак тут же объяснил произнесенное собой:

-Это так когда-то на Земле именовался алкоголь. Давно это было, да и то –преимущественно на Руси. То есть в России. Но не буду вас сейчас пичкать историей. Берите лучше удочки, я покажу вам, как надо рыбачить.

Делать было нечего, пришлось Тайре и Коху пройти ускоренный курс рыбака и, вторя действиям Иванова, с уходящей метров на двадцать в море деревянной пристани закидывать свои удилища в море. Процесс не сразу, но постепенно увлек профессора. Мозг неторопливо, но постепенно сдавал свои позиции, и охочая до своей пищи мысль понемногу концентрировалась вокруг поплавка. Уже через час на счету Адама было две пойманных рыбы, а у Тайры – одна. Видя, как оживают на глазах гости, Ник искренне радовался, а еще через час, поняв, что улова уже достаточно для нескольких дней полезного питания, предложил профессору более интересную рыбалку. Речь шла о ловле кула. Свое название эта местная хищная рыба получила по аналогии с земной акулой, только внешний вид трехметровой (в пока что известном максимуме) рыбы был столь неженским, что первую букву «а» на Церте убрали и назвали её кул. Рыба вела себя достаточно агрессивно в своей среде, не стесняясь нападать на человека. Поэтому в этом местном море ни о каких купаниях речи не шло. Для водных процедур на острове Иванова имелись относительно меленькие озера, одно из которых было даже оборудовано маленькими водными горками – излюбленным местом внуков и внучек.  Для ловли кулов Иванов дал другие удилища, дав им название- спиннинг. Они были более крепкие и с усиленной леской, а также крючком очень большого размера.

Долгое время ничего не происходило. Лишь к концу второго часа этой части рыбалки у Коха резко потянуло спиннинг в море. Еле удержавшись на ногах, моментально встрепетнувшийся профессор позвал Ника на помощь. Захватывающая и одновременно изматывающая борьба за жизнь кула продолжалась чуть меньше часа, после своего удачного, для людей, завершения физически совершенно обессилив профессора. Непередаваемые ощущения и эмоции еще долгое время расплывались кругами своих свежих воспоминаний в гостях Иванова, а уже не трепещущийся кул, закрепленный на пристани в специальную сетку-клетку, постоянно напоминал о недавно одержанной над ним победе. Ник светился открытой радостью, передавая своё настроение и Тайре, и Адаму, да и сам профессор излучал смесь довольства и усталости.

Александра встретила своих рыболовов, когда обеденное время уже давно прошло, и внуки уже с набитыми животами сбрасывали полученные калории на лужайке, гоняя мяч. Кох и Тайра почувствовали зверский аппетит, но от алкоголя, любезно предложенного Ивановым старшим, отказались, поймав внимательный взгляд-намек друг друга. Но мысли пары пока витали не в ближайшем вечере, а вокруг оживленных воспоминаний от пойманного кула и десятка сомов. Как тут же выяснилось, столь щедрый улов планировалось использовать грамотно и бережливо. Что-то предстояло попробовать в ближайший ужин. Что-то должно было пойти в засолку, что-то – в заморозку, а около половины полуфабрикатов со временем должно было быть передано в скором времени сыну Ивановых и его невестке, планирующих через пару недель посетить своих родителей и детей. В принципе, как понял включившийся в Адаме историк, подобное совмещение приятного с полезным и позволяло местным жителям относительно не беспокоиться о своем пропитании, но уже обходясь без задействования роботов, как это было принято на Глоре. К тому же, как пришло время немножко хвастаться Александре Ивановой, в её отдельном огороде, предъявленным гостям на следующий день, имелось много культур овощей, фруктов, ягод и даже пшеницы. Территория острова и комфортный климат позволяли дважды в год собирать необходимый урожай, окончательно решая таким образом продовольственную проблему.

 После более умеренного ужина гости почувствовали на себе все воздействие рыбалки и физических нагрузок. Усталость начисто отметала любые иные варианты, кроме уединения. Но даже приняв вечерний душ и раскинувшись на этой широкой кровати, сон не шел ни к Тайре, ни к Коху. Слабость физического характера мягко отступала под натиском усиливающегося волнения,  кидающего Адама в свой неповторимый жар. С девушкой творилось то же самое. 

 Наконец, когда тяжесть от нависшего молчания окончательно навалилась на обоих робеющих, Тайра первой решилась на проявление своих чувств. Повернувшись вполоборота к  Адаму, она положила левую руку ему на грудь и прижалась носом к чуть небритой щеке профессора. Вскоре губы встретились с губами, и безграничная, всезаполняющая  волна нежности, ласки, тепла и еще чего-то, неподдающегося описанию, накрыла обоих. Мозг ученого лежал на лопатках перед ощущениями и эмоциями первооткрывателя, нерастраченного за почти шестьдесят один год предыдущей жизни. Каким бы ни был недавно ярким просмотр с участием Жули и Мориса, но уже давно обогащенный настоящими личными чувствами к Тайре Адам испытал в этот вечер и ночь совершенно новую, более богатую гамму своих эмоций и ощущений. Но анализ происходящего с ним в данную минуту лишь на следующий день начал робко формироваться в ученом, а пока что это бездонное море взаимопогружения ласково возносило на пик своих высоких волн обоих нерастраченных влюбленных…

 Близость, открытая только что профессором, уже теоретически подкованным и знающим, что с чем едят, никак нельзя было назвать простым совокуплением. Но и сложным ритуалом Кох тоже не желал называть происходившее. Всё как-то странно перемешивалось внутри его сознания, местами ставя своего обладателя в тупики, а местами – давая чарующе очевидные ответы. Но как бы позднее ни легко Адаму было согласиться с брендоновскими здравыми доводами о неусложнении простого, а первая близость с Тайрой далась Адаму с таким волнением и местами даже дрожью, что периодически хотелось снова стать только биологом, не впутавшимся во все этих лабиринты только-только впервые обнаруживаемых для себя чувственных территорий. Однако, на смену первым сомнениям и боязням вскоре стало приходить куда как более всезаполняющее чувство радости. Радости от всего: от смотрения в глаза, от приятного прижатия щекой к щеке, от всё еще безумно волнующего преддверия большего… Сам того не подозревая, Адам всё глубже открывал для себя понятия нежности и ласки в их не только природном, физиологическом значении, но и в душевном. И это поражало не менее сильно. Робость еще присутствовала в нём, но мягко отступала под наплывом не опыта, а понимания, что и он может дать Тайре почти столько же, сколько и она ему, то есть не мало, не формально, а полноценно и чисто. Как бы правильно и математически скрупулезно  не работал потом мозг ученого, умеющего анализировать и свою систему чувств, всё равно то, что он сейчас для себя открывал, казалось нереальным. Не было на Земле таких наук, да и на Глоре и Церте – тоже. Это состояние невозможно было назвать как-то иначе, кроме как счастьем, но и данный термин не вмещал в себя всего того, что постепенно наполняло пару друг другом. Это было взаимопроникновение. То самое, что когда-то просмотрел, но недопрочувствоал Адам у Жули и Мориса. Но сравнивать себя с Тайрой и их было нельзя, это было неправильно, и это тоже ощущал профессор. Не было никаких границ, но в то же самое время это состояние свечения базировалось в той самой области тишины и спокойствия, каковую невозможно было спутать с куда как более агрессивной в своих требованиях зоной удовольствия. Истинное добро, как вспоминал слова Роя Кох, не нуждалось в искусственной стимуляции своего сознания, жадного до приятности и ярких эмоций. И это истинное добро и позволяло истинно любить. Взаиморастворение – это было намного больше, чем даже оргазм, открытый как-то на глазах у Адама его единственной Тайрой. Но даже подобная льстящая и непередаваемая  реакция женского организма тоже не была пределом, а была лишь частью той неисчерпаемости, куда всё дальше погружался Кох со своей спутницей. Космос, обращенный внутрь человека, виделся теперь Адаму более неизвестным и прекрасным, чем обычный, внешний,  куда во все времена был устремлен пытливый взор человека, думающего, что счастье и смысл обязательно находятся там, далеко-далеко, куда надо лететь ценой невероятных усилий и жертв. А выходило, что для этих состояний надо всего лишь любить, любить безмолвно, но чуточку осмысленно, не видя за самим процессом этого невольного осмысления эгоистического условия получать взамен то же самое. Отдавать, делать, хотеть, дерзать, но не думая о себе, не ставя ответных ультиматумов своему ближнему. Прав был Брендон, всё оказывалось так чарующе просто…

 Время на этом острове полетело по ощущениям Адама впервые так быстро, что он за всеми своими первооткрытиями не заметил, как прошло полмесяца. Однажды днем в доме появились родители пяти очаровательных детишек, с которыми Кох уже привык гонять мяч, а Тайра – читать сказки на ночь. Дети отвечали своей непосредственной искренностью, и Тайра, как-то лежа на руке любимого, мечтательно захотела поскорее стать матерью. Кох был тронут, ибо нечто подобное стало набирать обороты и в нём самом.

 Сына Ника звали Петром, а невестку – Анастасией. Обоим было по тридцать с небольшим лет, и разница в несколько лет между Настей и Тайрой уже была заметна гораздо более старшему Коху. Адаму показалось, что между детьми и бабушкой с дедушкой средние Ивановы не отличаются столь очевидной доброжелательностью, и под их пристальным и изучающим взглядам профессору порой становилось как-то зябко. Но с формальной стороны всё было в полном ажуре. В честь приезда Петра и Анастасии был устроен еще один знатный ужин с использованием алкоголя, но на этот раз, желая повторить эксперимент, Адам попросил налить ему только один раз и в два раза меньше. Тайра отказалась от аналогичного шага, поймав в этот момент на себе хитрый и непростой взгляд Насти. Уменьшенное количество спиртного уже не возымело над профессором недавнего тяжелого воздействия, ученый не вырубился и не потерял сознания, хотя оно и немножко поплыло. Но это было как-то странно приятно, словно расслабленность в суставах и мышцах мягко нашептывала мозгу, что жизнь – отличная штука. Кох неожиданно много говорил, отвечая на вопросы средних Ивановых относительно Земли и рассуждая об увиденном на трех планетах. Петр, бывший местным геологом, вторил Адаму, описывая, как интересно ему исследовать Церту со всеми залежами почти еще нетронутых природных ископаемых. Профессор было поймал себя на мысли, что последние две с лишним недели, то есть всё свое время, проводимое на этом островке с Тайрой, он почти не тяготился отсутствием научной деятельности. Но неудобную мысль пришлось выкинуть и отложить на неопределенное время, потому как она сейчас мешала шумному и яркому на эмоции дружелюбному общению присутствующих. 

 Странная ситуация, немного объясняющая неопределенно напряженное и непривычное отношение Тайры к Насте, произошла через два дня. Пока дети под присмотром бабушки Александры резвились в «детском» озерце с несколькими горками, все остальные пошли на соседнее озеро, более глубокое и широкое. Солнце было в зените, и не окунуться было грех. Тайра было пошла в своем сарафане к воде, как Анастасия, сумев странным звуком-усмешкой привлечь к себе внимание, демонстративно сняла с себя свою похожую одежду, оставшись абсолютно обнаженной, и в таком виде, никого и ничего не стесняясь, вошла в воду. Кох хотел было отвернуться, чувствуя некую неловкость, но по чуть покрасневшим ушам Тайры понял, что действие Анастасии было устроено именно для создания подобной неловкости, и отведение своего взгляда было бы равносильно признанию своей невозможности ответить чем-то аналогичным. Пришлось Адаму, впервые начавшему понимать, что такое – женское коварство, поддерживать свою любимую и, также не снимая своей легкой одежды, идти в воду. Ничего не было сказано, никаких несогласий, претензий не возникло, но ощущение, что произошло что-то нечистое, недоброе по своему изначальному замыслу прочно витало в воздухе и ощущалось Кохом и Тайрой. На Глоре ничего подобного Адам не встречал и не сталкивался, видя преимущественно добрые намерения жителей в адрес друг друга. Тут же будто проскочило что-то из иной природы человека, и профессор не мог не запомнить своего и удивления, и несогласия, и прочих ощущений, включая легкий стыд за невольное разглядывание чужого женского тела. 

 Как ни странно, но после первого дня знакомства, когда Ник и Кох гуляли возле лаборатории, больше ни одной подобной беседы между двумя учеными не происходило. Периодически повторялась рыбалка, интересным профессору показался сбор питательных фруктов с растущих на острове деревьев, напоминающих пальмы, необычно было разглядывать и изучать местные цветы. Не менее интересным и приятным для профессора оказался физический труд, когда он с искренней радостью и охотой помогал Иванову сооружать еще одно деревянное здание, именуемое по-русски как-то весьма странно – баня. Процессы физической вовлеченности в созидание чего-либо, а также постоянное пребывание на свежем воздухе, не отягощенные никакими умственными напрягами и экспериментами на время вытеснили из Коха ученого педанта, и он впервые в жизни не жалел об отсутствии микроскопа и справочников  под руками.  Но нечто, куда более яркое и приятное творилось с профессором каждую ночь, заставляя очень часто просыпать намного позднее привычных сроков побудки.

Петр и Настя вскоре уехали, и создавшаяся неловкость так и не получила своего дальнейшего хода. А Тайра и Адам продолжали свой какой-то медовый месяц, хотя и не знали, что именно так называется период углубленного изучения друг друга любящих мужчины и женщины. До планового отъезда на станцию оставалось чуть больше недели, как Иванов оповестил Коха, что Брендон решился самолично прилететь на остров, чтобы забрать пару, предварительно проведя здесь, с ними всеми несколько дней. Новость приободрила обоих гостей, любящих Роя и его оптимизм. Но и высоченный Ник весьма необычно и странно стал им дорог, импонируя тем, что тяга к жизнедеятельности во всех почти её проявлениях так и исходила из него. Да и Александра со своим радушием и вечной заботой, как за внуками, производила только положительное впечатление. А между тем разница между подходом глорян и данным семейством цертян всё заметнее улавливалась, в первую очередь, Тайрой, неторопливо наблюдающей местные обычаи. Но своими выводами девушка не спешила огорошить Наставника, предпочитая его ласково целовать и нежить. Время незаметно текло, но еще более труднее было обнаружить неизвестную ни Тайре, ни Коху схожесть образа жизни с почти уже доисторическим своим аналогом жизни на Земле в начале третьего тысячелетия, особенно в России- этой странной стране, неизученной в свое время человеческой цивилизацией как следует. Но всего этого влюбленная пара не знала, а Ник и его жена тактично умалчивали и не проводили никаких исторических аналогий и экскурсов в прошлое.

      * * *

Вскоре прилетел и появился Брендон. Все ему обрадовались, даже дети обняли самого старшего из всех историка, достающего небольшие гостинцы из сумки. За обедом Тайра и Адам сумели убедиться, что Ник говорил правду, когда «обвинял» Роя в употреблении алкоголя у него в гостях. Брендон охотно согласился испить предложенный хозяином «его - Роя- любимый сорт коньяка». Профессор неожиданно почувствовал  странный ропот внутри себя, будто бы поймал Брендона на разночтении. Ни о чём подобном на Глоре Рой с Адамом не разговаривал. А тут выходило, что запрещенный алкоголь имеет свой ограничительный барьер только не на Церте. Попахивало чем-то смутно знакомым Коху по увиденному через Жули и Мориса. Но хитрюга Брендон быстро догадался мыслям профессора и с легким смешком сказал:

-Вижу-вижу, Адам, как Вы буравите меня взглядом и пытаетесь понять, почему же я Вам ничего про своё положительное отношение в этому благородному «наркотику» не рассказал. – Рой весело взглянул на Ника, оба улыбнулись, и Брендон обратился уже к хозяину. – А ты, старый русский, уже ознакомил нашего неискушенного гостя с воздействием своего волшебного зелья?

-Разумеется! – Смеясь ответил Иванов. – Но ты лучше сам расспроси Адама, как ему пришелся по душе этот напиток.

Кох не смог ответить односложно и убедительно, не заняв при этом ни критикующей, ни оправдывающей позиции в отношении не самого вредного мозговыключателя. Историки догадались сами, что, как ценитель подобного способа ухода в нереальность, Адам еще не состоялся. И предложили ему выпить вместе с ними. На этот раз профессор почувствовал, что отказаться было равносильно выходу из спора, носящего не столько личностный, сколько живой и научный характер.  Тайра снова решила отказаться, но никаких осудительных взглядов на любимого она не бросала, ибо ей еще не было известно осуждение, имеющее место быть несколько веков назад в отношении частящих и грешащих таким образом мужей. 

Когда обсудили общие темы, а выпили почти по одной прозрачной чашке, как упорно называл для себя бокалы Кох, странное ощущение легкости вновь растеклось в  теле и голове профессора.

-А вот Вы и расслабились, любезный!- С небольшим, но искренним смешком заметил Брендон. – Ну, как? Словоохотливость появилась?

-Кажется, да, - не менее прямо ответил Адам, удивляясь результатам заглядывания в себя, где он сейчас видел собственное довольство и  улучшенное настроение. – Но, честно говоря, я до сих пор не знаю, как к этому относиться.

-А просто, профессор! – почти выкрикнул Рой. – Надо расслабиться и получить от этого удовольствие. Так, Ник? – Брендон озорно посмотрел на Иванова.

- Достаточно просто расслабиться, Адам. – Тут же ответил Ник. – Не слушайте Вы этого двуличного историка, живущего на Церте одним способом, а на Глоре – совершенно иначе.

Кох мало чего стал понимать в этой дружеской перебранке двух историков, но видя, как Рой не пытается оспорить слова оппонента, неожиданно спросил:

-А как же Ваши нейроны, Брендон?

-О!- Смех первым вырвался из Роя, а уже потом и из Иванова.- Браво, профессор! Великолепно! Вы бесподобны! Ха-ха-ха!

Адам почему-то поймал себя на том, что странным образом сердится на Брендона, не стремящегося сразу ответить на вопрос о своей двуличности. Но Рой быстро исправился:

-Понимаете ли, мой дорогой друг, объяснить Вам, что такое алкоголь на Глоре было невозможно. Это примерно точно также, как пытаться Вам рассказать о любви, но на абстрактном примере. Слов будет много, а ясности и усвояемости предмета – ни на йоту. Я, каюсь, вовсе не безразличен к употреблению алкоголя. Но! Но лишь тогда, когда он изредка открывает свой мир передо мной. Как здесь, у Ника. На Глоре подобных искушений нет, так как и алкоголя нет. Я, когда мы еще только обосновывались на Глоре, пытался, правда, достаточно робко, не отвергать ограниченное использование этой веселящей жидкости, но меня не послушали. И я не могу сказать, что глоряне поступили неправильно. Как я пока вижу, отсутствие искушений может положительным образом влиять на формирование человеческого сознания. Нейронам нисколько не вредит отсутствие пагубных привычек, мой любезный Адам! 

-Но как же мало тогда это стоит! – Перебил Брендона второй историк. – Дети! Детский сад вы развели у себя на планете, да и только. Никаких искушений, никакой натуральной расслабленности, никакого истинного «я» человека. Ужас, Рой! Лишь обладая выбором, выбором между добром и злом, между направлениями своей личной устремленности человек и формируется, выковывается, а потом чего-то может из себя представлять. Как вы на Глоре можете говорить о нравственности и целостности индивидуума, если не даете возможности понюхать порох в бою? Миллионы так и не повзрослевших подростков!

-Эх, Ник, если бы только знал, как в свое время я говорил почти твоими словами, - возразил Рой. – Но ведь я уже полстолетия наблюдаю, как эта система планомерно и поэтапно дает свои гуманные всходы. 

-Да ерунда всё это! – Коху показалось, что столь повышенная резкость обычно спокойного русского объясняется всё тем же воздействием коньяка. – Не лепи горбатого, Рой! Так, профессор, когда-то выражались на моей Родине, то есть в России. Грош цена таким кадрам, если они не могут отличить одно от другого! Мир в розовом цвете никогда не казался русским смыслом и целью жизни. Продираться, с кровью, с синяками сквозь гущу жизни, зная, что всегда кто-то может встретить тебя с кулаками. Вот это – по-нашему! А все эти усю-пусю, благородные мысли, отсутствие грязных помыслов – это всё мякина, а не твердь!

-Нет, Николай, ты сейчас не совсем прав, - парировал Брендон. – Отсутствие грязных мыслей – это вовсе не плохо. Поверь мне в этом. Отчасти лишь соглашусь с тобой, что мы там напоминаем детей. Не во всем плоха наивность и неискушенность. К тому же глорянская система позволяет видеть человека, чувствовать его мыслепотоки. Давай спросим  об этом Тайру? Разве девушке не нравится там жить, среди честных улыбок и массового доброжелательства? 

Молодая женщина, к которой сейчас были обращены три пары мужских глаз, подтвердила слова Роя, но из этого еще не следовала победа последнего в споре с Ником. 

-Я ничего против чтения мыслепотоков не имею, - продолжал возражать Иванов. – Но однажды, упрямый мой в прошлом старший наставник, к вам прилетят какие-нибудь зеленые человечки, по виду которых вы ничего не прочтете, и вас всех массово перещелкают, истребят. И что тогда? Кто услышит оправдания, что вы просто не умели их понять и считать? Где, выходит, найти оправдания умению разбираться в человеческих мыслях? А в нечеловеческих?

-Ты сгущаешь краски, Ник. – Тоже не уступал Рой. – Я же говорю, что за время моих наблюдений за Глором в их идеальной модели выстраивания одноклассового общества пока нет особых изъянов или перекосов. И это – факт! Наивности, быть может, и с перебором хватает, но ведь сама по себе идея красива и плодотворна. Вечно вы – русские – любите солить свои странные и сомнительные блюда. Подобное рождает подобное, и в кои-то веки людям удалось не скатиться на массовый эгоизм и стяжательство? Это я, разумеется, про Глор говорю.

-Факт, быть может, и факт, - скептически произнес Иванов, - но ты меня не убедил. – Пока вы будете вечно тупо улыбаться друг другу, способность к дерзаниям и несогласиям, пусть и с перекосами, сделает из вашего гуманного общества тряпочку, в которую, как и на Земле, кто-нибудь захочет заложить очередную теорию, сулящую благоденствие и отсутствие необходимости всё время идти вперед, ставя новые задачи и вырабатывая иммунитет к тому, что ложно и потенциально тупиково…Именно с инфантилизации масс пошло усиливаться заглубление человечества полтысячи лет назад. Результаты нам всем прекрасно известны. Нет, Рой, всё, что угодно, но только не наивность!

-Ах, Ник, - вздохнул Рой, - опять ты станешь впрягать мне и нашим гостям свои русские взгляды о том, что, если хочешь мира, то готовься к войне. Так?

-Да не к войне я призываю готовиться, а следовать законам всего живого на наших планетах. А всё живое постоянно борется и стремится подчинить себе более слабые элементы. Посмотрел бы я на ваше гуманное отношение к природе и зверям, если бы у вас, как и у нас, не имелись силовые защитные колпаки. Понимаю, что прогресс уже сделал свое дело, - продолжил Ник, увидев готовые сорваться с языка Брендона возражения, но так и  не дав ему их высказать, - хотя рано или поздно вы со своим олимпийским спокойствием подведете себя под монастырь. Нельзя, и мы в этом почти абсолютно уверены, идти путем наименьшего сопротивления, считая, что все скрытые угрозы могут быть преодолены только лишь за счет личных ощущений и угадывания мыслей. Вы неизбежно скатитесь и попадетесь в силки более коварных варваров, укрывающихся от культивируемых вами способностей, но потом сметающих все ваши линии обороны. Какой смысл, Рой, в одних и тех же добрых, но, по сути, пустых однотипных улыбках, за которыми, как вы говорите, не стоит недобрых намерений? Незло еще не означает добро. Для нас это значит нейтральность. А любая злонепроницаемость может строится только, как и в биологии, через знание природы вирусов. Добро… Как же вы затаскали этот термин!

-Но ведь, Николай, оно по-своему мило и прекрасно! – Брендон сопротивлялся. – Я соглашусь с тобой, что, быть может, мы на Глоре стали чересчур мягкими и спокойными, но ведь и мы работаем над собой. Наша наука развивается быстрее вашей. Сам знаешь.

Иванов раздраженно махнул рукой, обрывая тем самым спонтанный спор и наливая в бокалы еще своего конька. 

-Вы вправе выбирать свой путь, - подытожил хозяин. – Но нам так жить – неинтересно. Нам нравится и риск, и готовность к встрече с не обязательно добрым и удобным, и выпить мы тоже любим. Наш девиз – познай себя! От и до. А познание, как ты, Рой, знаешь из философии, немыслимо без диалектической пары познаваемого. Добро немыслимо без зла, хороший поступок среди бесконечно одинаковых таких же хороших поступков перестает быть таковым, завоевание женщины без усилий напоминает совокупление по плану. Нам чужда бесхребетность отсутствующего выбора, мы мало ценим незакаленность и безопытность. Нет, мы не изменим своего отношения к действительности, хотя я понимаю, что наша упёртость очень часто мешает нам самим. Но ведь это и есть наш русский дух!

Новая порция алкоголя понизила способность Коха к адекватному восприятию спора историков, и те это уловили. Решено было вернуться к теме на следующий день, если, конечно, гости в лице Адама и Тайры не возражали. Но гости не возражали, и даже трезвая Тайра была заинтересована в продолжении дискуссии. Как ни странно, но избраннице Коха было очень даже интересно всё это слушать, так как на родном Глоре, где она родилась, подобные дискуссии казались ей сейчас немыслимыми, и диспут историков заставлял девушку задуматься над многим, что раньше ей и в голову не приходило. Не так уж и не прав был Иванов. Но и Рой во многом не ошибался. Однако вмешалась Александра, заявив, что все споры будут перенесены на вечер, да и лишь при выполнении обязательного условия – посещения детских  состязаний, проводимых в ста  с небольшим километрах отсюда, на материке. На том и порешили.

Утром у Коха снова побаливала голова, никак не желающая привыкать к своему искусственному автовыключению извилин, как это однажды назвал Иванов. На двух пятиместных квадролетах пятеро взрослых и пятеро детей отправились на турниры. Непривычно снова было видеть Адаму разношерстно одетую и ведущую себя по-разному публику цертян. Не было в них той схожести и мягкости, которые источались на Глоре почти всеми жителями. Не всех можно было назвать добродушными и приветливыми. Тайру увиденное словно бы немного напрягало, хотя о подобных правилах поведения местной публики они уже имели представление в ходе недавно проведенной вакцинации. И всё равно это были обычные люди, ориентированные на получение общих положительных эмоций, пусть и несколько отличающимся от глорианских методов путем.

Как объяснили Тайре и Адаму, периодически устраивались спортивные турниры, в которых участвовали по несколько сотен, а то и тысяч, детей обоих полов, соревновавшихся в различных дисциплинах, преимущественно легкоатлетических. Тайру удивило не это, ибо физическая культура приветствовалась и на Глоре, а то, что она увидела в детях – огромное желание побеждать. Зарождающиеся честолюбие, желание быть первым,  опередить всех – вот что удивило юную женщину в подрастающем поколении цертян. Акцент был сделан на человеке, желающего быть быстрее или сильнее остальных, а не на обществе в целом. Невольно Тайра вспомнила сцену у озера и, сопоставив поведение Анастасии с наблюдаемым сейчас детским, поняла, что это были звенья одной цепи. Быть лучшим… Не просто хорошим, добрым, открытым, но еще и первым. Или быть красивым, более желанным. Странно. Двойственное ощущение возникло в голове спутницы Коха, но своими впечатлениями она поделилась с профессором лишь вечером, когда они вернулись на остров Ника. 

-А знаете, Адам, - обратился за ужином Брендон к биологу, - я вижу, что Вы попали в удивительно неповторимую ситуацию. У Вас, кажется, появляется выбор.- Посмотрев сощурено в сторону Иванова, Рой продолжил. – Я почему-то уверен, что наш русский друг тоже готов предложить Вам остаться на их планете, где, как я сегодня лично видел, процессы размножения людей идут даже более быстрыми темпами, чем у нас. Скоро Церта нас догонит по количеству жителей.

-Это наша русская привычка – плодиться, - подхватил шутливо Ник. – Но, профессор, Брендон прав. Я ничего против не имею, чтобы Вы здесь остались. Но я не стану сейчас заниматься агитацией и снова начинать спор, где живется лучше. Соглашусь с Роем, что Ваш выбор и мне видится достаточно необычным. Но думаю, что вот для Тайры всё вовсе не так просто. Я прав?

-Трудно сказать, - ответила девушка, чаще молчащая и слушавшая споры трех ученых. – Как начинающий биолог, я услышала много чего действительно нового и интересного, и я не могу защищать Глор, отталкиваясь только лишь от вложенной в меня системы воспитания и нравов. Многое мне пока еще не понятно на Церте, но я не могу не видеть, что здесь тоже идет свой поиск доброго в человеке. – Тайра говорила очень серьезно, не умея еще ни иронизировать, как над собой, так и над собеседниками. Девушку внимательно выслушали, и неожиданно к ней обратился Иванов.

- А и в самом деле, Тайра и Адам, останьтесь. Попробуйте пожить здесь хотя бы полгода. Вам, уверен, это не повредит. К тому же, если вам обоим не понравится, то каждые полгода циркулирующие корабли могут предоставить вам свои места. Не знаю, говорил ли вам наш Брендон, но за последние двадцать лет около пятидесяти тысяч глорян переселились к нам.

- Говорил, но вскользь, - улыбнулся Рой. – Но тогда надо также добавить, что более восьмидесяти процентов из этого количества были людьми, рожденными еще на Земле. Среди молодежи подобного массового желания перебраться на Церту нет, и это весьма показательно. Очевиден вывод, что они – перебежчики - немножко так, - Брендон заговорщески сощурился, смотря на Ника, - разочаровались в глорианском пути и движении общества, помня о земном своем прошлом. А прошлое просто так не выкинешь из головы. Сейчас же, как я знаю, поток эмиграции идет на сотни людей в год, не более.

-Да ладно, Рой, - снова заговорил Иванов. – Не будем судить о людях и человеческих поступках пристрастно. Ведь мы с тобой - историки, и наше дело – без субъективных оценок анализировать происходящее и на Глоре, и на Церте.

Разговор тут же перешел к нейтральным темам, но Кох чувствовал, что очень много недосказанного словно бы молчаливым ожиданием дальнейшего его- Адама- выбора зависло в воздухе. Оба друга-историка спокойно, но всё-таки ожидали самоопределения профессора относительно планеты, где он бы решил остаться вместе с Тайрой. Девушка тоже почувствовала нечто похожее, но никто пока не озвучил предложения остаться и не возвращаться на следующий день вместе с Брендоном на корабль, а уже затем – на Глор. 

Лежа парой часов позднее в кровати с Тайрой, Адам решился озвучить своей любимой мучавшие его сомнения, но та, к удивлению профессора, уже сама имела четко выраженную точку зрения?

-Знаешь, дорогой, я так думаю, что тебе нельзя отвергнуть ни то, ни другое предложение. Я понимаю, что мой личный опыт сужен до глорянских распорядков, в которых я разбираюсь и к каковым привыкла с рождения. Я никогда не задумывалась о многом таком, что здесь, на острове и на Церте, попало в поле моего внимания. И я признаюсь тебе честно, что по-своему эти русские, эти цертяне не настолько уж и не правы, выбрав за отправную точку развитие индивидуального начала. Надо смотреть фактам в лицо, и не только делать это с исторического и какого-либо еще ретроспективного анализа за действиями и опытом человечества. Каждая ветвь гомо сапиенсов, избравшая за основу своё видение мира и целей, в итоге будет отвечать за личные просчеты, но и за обратное - тоже. Я люблю, мой любимый, наш Глор, но за эти два с лишним месяца на Церте я получила не только пищу для ума биолога, но и много чего такого, о чём бы никогда не задумалась у себя дома. А в том, что думать надо и необходимо, ни ты, ни я не сомневаемся. Мы всегда можем остановиться в своем выборе между двумя планетами, но мне хочется быть с тобой, и это и есть самое главное. Не сумеем привыкнуть к русским, вернемся на Глор. Но Ник и Рой правы – надо дерзать.

Кох с благодарностью ласково поцеловал Тайру в щечку, чувствуя, что она очень мудро отодвинула от него необходимость быстрого окончательного выбора. Много сомнений, склоняющих профессорскую чашу весов то в одну, то в другую сторону, успело сформироваться в Адаме, но никто ведь не торопил и не требовал присягнуть, после чего всякие метания были бы невозможны. Свобода выбора оставалась только за ними – за Тайрой и Кохом, и никто не собирался лишать их этого права так, как это было сделано на Земле. 

Профессор мягко зевнул, начав возвращаться мыслями к своей лежащей на его руке возлюбленной, с которой вот уже месяц как начисто забыл про свою былую «любимую» - биологию, лишь только предощущая, что жизнь начинает играть перед ним не только богатством выбора, но и совершенно новыми красками. А впереди еще было так многое, начиная от рождения своих детишек и изучения обеих планет, где жили, именно жили, а не служили странные создания природы – люди, умеющие не только ненавидеть и алчно бороться за свою сытость, но и помогать, и бороться, и любить. И не стоило, как теперь казалось Адаму, пытаться из одной крайности (спасать Отечество) бросаться в другую (посвящать себя потомкам), руководствуясь умом и доводами обогащенного своим развитием интеллекта. Надо было просто источать радость, желать каждый день прикасаться губами к губам, желать просыпаться и делать что-либо, не обязательно общественно полезное и возвышенное. Вовсе нет. 

Как много пищи для  ума свалилось на Адама за последние полгода! Что же мешало ему - Коху- понять всё это раньше, не в свои шестьдесят с хвостиком лет? Вопрос периодически звучал в Адаме своим всё тем же внутренним голосом, каковой было не обмануть ничем лживым и хитрым. Да и такой цели не было. Профессор, мысленно вспоминая своё прошлое, усматривал личную вину в том, что всё-таки уступил системе, обманывавшей его с самого первого дня жизни, позволил себе принять существующие правила игры, поверив в Конфедерацию и не проверяя потом, когда подрос, ничего из словесных постулатов. И если ребенок в его лице еще мог так наивно впитывать обман, то юноша и затем ученый не имели права не усомниться в достоверности той сшитой белыми нитками ограниченности, которая теперь была так очевидна Коху. Нельзя было задним числом и в грозной форме клеймить оставшуюся на Земле Олигархию во лжи, преступлениях и прочем. Они сами себя направили неистинным путем получения благ и эмоций. Но в то же самое время они дали возможность уцелеть нескольким миллионам действительно несогласных со складывавшимся в то время миропорядком, перекошенном в сторону виртуальности и имитации. Дали им улететь, пусть и разделившись затем на два новых мира. Но Глор и Церта являлись живыми доказательствами, что этот новый мир может формироваться вовсе не образу и подобию материалистически ориентированных эгоистов, зашедших в своих удовольствиях и эмоциях столь далеко, что людям стало тесно друг с другом. Как можно было поменять неповторимую никакими роботами, просмотрами, прочими достижениями прогресса элементарное по своей вечной конструкции и причине зарождения человеческие тепло, ласку, нежность, любовь? Как эта навороченная иллюзия развилась и укрепилась у популяции гомо сапиенсов, гласящей, что будто через насильственный вход в голову человека можно создать полноценную имитацию чувств? Ответов, очевидных и вместе с тем негодующих, было много, но внутренне Адам понимал, что все эти вопросы нужно было начинать задавать с себя, тоже безропотно принявшего эту изначальную заданность за окончательную истину, а потом предпочтя не усложнять свою научную жизнь сомнениями и исканиями. А искать надо всегда и везде, ибо только так можно открыть для себя то, что, как  всё яснее понимал Кох, лишь сейчас озарило его скучную в прошлом жизнь полноценным смыслом и безграничной радостью, несравнимые даже с его любимой биологией, благодаря которой он так и абстрагировался в свое время от мира. И напрасно.

А мир, как оказалось, был такой необъятный, интересный, манящий бесконечностью своих точек отсчета и направлений движения, что даже сейчас Кох не мог определиться, где же с Тайрой они в итоге останутся и осядут. В этом человеческом мире было место для такого многообразия всего и всех, а не только бактериям и клеткам, что теперь Коху казалось глупым любое прекращение по развитию, постижению и реагированию на эту всенаправленность, где в эпицентре всего зарождающегося лежали любовь и добро, обычно принимаемые людьми за почву под ногами, над причинами наличия которой можно было и не задумываться. И зря. А в том, что эти понятия есть, что ими можно жить, вдохновляться и парить над суетливой обыденностью многих рутинных процессов, у Коха уже не было сомнений. И если косвенно доказывающий правомочность некой веры или права на различные вероисповедания Брендон, цитируя давнюю фразу, утверждал, что Бог есть Любовь, то Адам, только сейчас открывший для себя последнее, уже не мог не согласиться с подобным утверждением. Если была Любовь, а она была, то был и Бог. Но для профессора теперь абсолютно ясно стало, что всё, что происходит с человеком, на самом деле происходит в нём самом, внутри, в мыслях, в мозгу, который лишь изредка позволяет себя отключить и тем самым снять все очаги сомнений, которые-то и мешают людям взаиморастворяться и  открывать в себе чистое, доброе, красивое… И для этой, такой чарующей неповторимости, дающей переходы в состояния блаженства и счастья, вовсе не требовались многочисленные связи нейронов с образованиями их в свои популяции, не требовалось ничего отвлекающего, лишнего, пустого. 

Тайра была по-мудрому, как это умеют только женщины, интуитивно права, предлагая своему Адаму попробовать оба варианта, не акцентируясь заранее на вопросах, на которые невозможно ответить без последующего живого опыта. Жизнь – только она всё расставляла по своим местам, и какое-то смутное ощущение, что не стоит думать о чем-то далеком, о каких-то будущих вариантах и раскладах, об идеальных условиях для подрастающих поколений, озарило профессора, как бы эгоистически сейчас это ни звучало. Если есть счастье, если каждый день хочется притрагиваться к любимому лицу, гладить его, целовать, если также есть любимая работа, и при этом всем нет никаких угроз, придуманных или реальных, то зачем тогда озадачиваться с опережением, как это любит делать интеллект индивидуума, постоянно рисующий возможные варианты максимумов своих выгод и благ? И хотя интеллект и вытекающие из него знания и способность замечать многое могли разукрасить жизнь человека неизведанными эмоциями и яркими оттенками, всё равно смысл жизни виделся теперь Адаму вовсе не в этом. Какой прок от интеллекта, если он, как это было на Земле, убивал веру в человеке, если вел своего хозяина кривой и вечно петляющей дорогой к постоянно меняющимся способам своего ублажения, если позволял, замечая боль и несправедливость, закрывать на происходящее глаза и делать вид, что ничего плохого не происходит? И каким бы набором логически звучащих доводов не оборонялся этот аппарат управления своим обладателем, всё равно он мерк и обнулялся перед другой, исконно данной человеку способностью – творить бескорыстно добро и любить. И ничто не могло сравниться с последним.

 Тайра лежала рядом, бессловесно улыбаясь своему любимому и нежно гладя своей ладонью щеку профессора, всецело погружаясь в столь нехитрую форму ласки, которую лишь здесь- на Церте- сумел постичь биолог. Постичь вживую, не теоретически, по настоящему. И что бы в будущем с ними не случилось, где бы они не оказались, всё остальное меркло перед этой безумно явной и вместе с тем немыслимо озаряющей простотой, в которой хотелось пребывать всегда.

 Адам улыбался Тайре в ответ, даже не догадываясь, что делает это, напоминая в данный миг доброго и милого ребенка, которого уже успело побросать в Космосе и в жизни, но это было, как выяснялось, нисколечко не важно, потому как в этой Любви, в этой Простоте растворялось по значимости почти всё, что было с Кохом раньше: любые мелочи, любые сомнения, любая биология и любой Космос… 

Михаил Майоров

ноябрь 2010- апрель 2011