Художественная двусмысленность

     Процесс создания сопроводительных текстов представляется довольно   мучительным. Видимо, дело в том, что исчезла сама необходимость писания  текстов такого рода. То есть художнику можно что-то писать о себе, но это  уже не кажется обязательным. Было время, когда только сами художники  описывали свои творения. Но тексты - это просто необходимое добавление к   репродукциям и фотографиям работ, которые нельзя увидеть вживую. На   основе нескольких фото просто невозможно составить представление о   художнике без объяснений, толкований и т.д. и т.п. Теперь этим делом  занимаются другие,   профессиональные люди, и какими бы нелепыми иной раз   им казались эти писания - это их право. Как я уже писал когда-то, моя   интерпретация моих работ ничуть не лучше или правильнее любой другой. В   конце концов, зритель всегда имеет право вынести окончательное суждение.

      Так что можно говорить только  о том, чем для меня является занятие   искусством, что я в нем нахожу, почему делаю то, что делаю. Собственно, к   этому и сводятся все многочисленные вопросы.  В основе моей работы лежит противоречие. С одной стороны - глубокий   скепсис по поводу мысли о том, что искусство претендует на некую   воспитательную роль, на социальное и политическое влияние, на выражение   внутренней сути художника, на психологическую глубину и т.д., а также на   адекватную репрезентацию некоей реальности. Сейчас стало совершенно ясно,   что любой персональный стиль, любая художественная система есть лишь   маска, отнюдь не связанная некими органичными кровными узами с   неповторимой душой художника или с мировым духом. Достаточно однажды   побывать на любой ярмарке современного искусства, чтобы увидеть, как   художники используют все возможности, просто из кожи вон лезут, чтобы   найти новые, незанятые ниши и найти "свой" стиль, сделать то, чего еще   никто не делал, то есть найти, создать новые маски. Я думаю, всякий   личный стиль, манера - это ложь, так как подразумевается нечто, чего нет в действительности.  По крайней мере, так мне кажется сейчас. И не хочется лгать.  

      Что же касается социальной, политической, воспитательной роли искусства,   то и раньше художник мог протестовать, кричать или стонать - это ровным  счетом никого не касалось, в обществе не менялось ничего абсолютно.   Теперь же стратегия бунта вообще не срабатывает. Все табу преодолены, всё  можно, ничто не ввергает в шок, любой протест моментально нейтрализуется   внутри контекста галерей, музеев, поглощается рынком. И есть что-то   чудовищное извращение в том, что работы социально или политически   обеспокоенных художников, работы критикующие, обличающие систему   благополучно оплачиваются и находят место в рамках системы - на стенах   музеев и гостиных.

     Может быть, единственная общественная роль искусства в том, что оно не   отражает, а создает видимый облик мира: и прямым воздействием (мы видим   мир так, как нас учили художники), и косвенно -  проникновением стилей   через дизайн и быт.  Это в отношении скепсиса.

    С другой стороны, я вот уже сорок лет занимаюсь этим ремеслом. Это моя   жизнь, моя суть, это и есть я. Снять это противоречие - оправдать занятия   делом, отношение которого к реальной жизни не очень понято и весьма  сомнительно, я могу единственным способом - тематизируя его, делая эти   противоречия, эти сомнения, концепцией моей работы.  А это значит, что я занимаюсь соотношением языка и реальности, а также   соотношением разных языковых кодов. Естественно, это не научное   исследование, а некая свободная игра с этими кодами, основанная на   интуиции. В моих работах нет "посыла", нет "содержания" (по крайней мере,   на сознательном уровне). Эта игра и есть содержание. Соответственно, нет   и личной манеры, персонального "почерка". За этими работами не стоит   некий персонаж: учитель, пророк, обличитель или бытописатель - за ними   пустота. Весь смысл в самой игре. Игра освобождает. В ней есть свои   условности, свои правила. Но правила, установленные самим собой, как раз   и освобождают. Освобождают от внешнего диктата, от идеологии, от наличных   канонов прекрасного и безобразного, от привычных взглядов и установок, в   конечном итоге, от своих собственных стереотипов.

      Сначала в рамках тоталитарного давления занятие искусством было   выгораживанием своей области свободы, было "ворованным воздухом". Но и не   только. Это занятие было преодолением не только идеологических догм, но и   всех представлений об искусстве, о художнике, о красоте, об отношении  жизни и искусства и т.д. и .т.п., уже глубоко внедренных в сознание. А   потом это стало преодолением главным образом себя, освобождением от того,   что стало слишком ясным, привычным. Попытками развиваться, двигаться   дальше, то есть жить. Такой вот терапевтический момент.  Как художник и как зритель, я предвижу освобождение от накопленного опыта   через искусство. Это такой опыт, который живет в сознании художника, и в  сознании зрителя, но прекращает своё существование только, когда мы   воспринимаем произведения, созданные очень давно, причем неважно, где мы   их видим: в музее, в частной коллекции, или это книга, или что-то ещё.