Письмо  моему другу после перепрочтения «Контрапункта» Олдоса Хаксли

Письмо  моему другу после перепрочтения «Контрапункта» Олдоса Хаксли  и спонтанно возникшем желании спроецировать Книгу на наши взаимоотношения.

Итак, сразу оговорюсь, что не стану раскрывать имени своего товарища. Пусть он будет Анонимом, а я в целях сокращения мысленного своего обращения к нему, буду писать краткое «А» - Аноним. Но вот в перекрестных ссылках, вызванных живыми примерами из моих взаимоотношений с прочим миром я так поступать не стану, а буду называть вещи и друзей-приятелей своими именами. Во-первых, имею право. Во-вторых, всё равно никто из них сюда не «заходит». В-третьих, никого мои мысли оскорбить не должны, ибо по сути они есть размышления и попытки понять происходящее, а не желание ущипнуть или же позлорадствовать. В-четвертых, я и себя не стану вычленять и выгораживать из процессов подкритиковывания и мини-осуждений. Думаю, хватит предвступления.

Неделю назад вывозил свою Михайловну на перевоспитание в Финляндию. Шучу. Просто к Светке и Терхо, а также к Костику. В альбоме  “Солянка с мая 2012” они начинаются пока что сразу же, с кадра с чайкой. Повез я дочь. Поездом. С собой в дорогу, как следует из название темы данного рассуждения, взял самого любимого своего Олдоса Леонарда Хаксли. Его «Контрапункт» я первый раз читал в начале 2007, когда у меня вовсю бушевал кризис среднего возраста. Книга объемом в полтысячи полноценно неусеченных  страниц мне понравилась очень, так как это – Хаксли. Написан роман был в 1928 году, но и сейчас, спустя аж 84 года, актуальность вещи такая безумная, что я снова пищал от восторга. И подчеркнул (а я имею привычку подчеркивать карандашом понравившиеся или заставившие меня задуматься места) в этот раз еще много-много строчек в произведении. По пути в Турку я осилил немного – менее сотни. Дочь не умеет сидеть без дела, шило в попе играет при каждом удобном случае, и мне приходилось честно отрабатывать роль отца. Но через два дня, в воскресенье, моя книжная ситуация резко улучшилась. В итоге первые триста страниц я успел докончить к моменту своего недельной давности возвращения, когда уже на обратной дороге никто меня не отвлекал, и я из 5,5 часов поезда и еще почти часа на местном метро и маршрутке вошел в раж. Потом четыре дня я бездельничал, дочитывая мельком Бердяева и его «Самопознание», а в пятницу ринулся на Хаксли снова. И сегодня дочитал. Я почему так занудничаю и подробно объясняю свой график чтения? А потому, что еще шесть дней назад, в понедельник, меня вызвонил мой А и обещался обязательно со мною встретиться на этой неделе. Я обрадовался и очень стал этой встречи ждать. Но друг был занят до четверга командировкой, однако же чуть задержался, написав перед пятницей СМС «Завтра – в Питере!». Я ответил, что жду, что звонить можно уже сейчас, ибо я действительно соскучился. Но ответа и звонка не последовало. У А, разумеется, есть семья и один ребенок. И свой семейный долг друг отдает, что абсолютно нормально, и так, как и полагается. Не став проявлять навязчивость, я решил терпеливо дождаться, когда же А выйдет на меня напрямую, то есть через звонок. Внутренне я уже срисовал варианты прямо в пятнице, когда умышленно поехал на работу муниципальным транспортом, взяв с собой на дочитку роман Хаксли.

Звонок последовал только в субботу. В начале четвертого дня. Друг известил меня, что в данный момент он с семьей тусит неподалеку от Выборга, пьет вино, а наша встреча сдвигается на следующую неделю, в которой никакие ставшие частыми командировки ему не грозят, а потому мы обязательно и встретимся. Что ж… Никаких обид или претензий с моей стороны не было и быть не могло. Это же – жизнь. Какие могут быть упреки? Не желая сухо и быстро прерывать разговор, А заговорил о делах, но я почувствовал, что в преддверии встречи подобная дележка информацией не нужна и что-то важное и правильное перебивает, а потому перевел разговор на вольные темы. В том числе и на книжную. Ведь я-то был начитан! Мне оставалось менее ста страниц «Контрапункта».

Я в одной из своих дневниковых заметок уже писал, что мониторинг моих опросов в среде ближних (друзей-приятелей) в отношении чтения привел меня к печальной констатации, что люди читать перестали. Вот и А не стал исключением из нынешних правил, честно признавшись, что сейчас не берет книг в руки. Я не скажу, что сие меня огорчило и как-то повлияло на моё отношение к другу. Я уже привык к подобному. Но невольно свежий результат опроса заставил меня о многом задуматься. В том числе и под новым углом посмотреть на характер наших с А встреч и тёрок.

Я очень люблю пить с А. И общаться. Естественная теплота совместной радости и прочих положительных эманаций начинает выходить за грани нормы, причем, в положительной области восприятия. Это радует. Супруга моя, знающая А, тоже очень хорошо к нему относится, а потому «зеленый коридор» при встрече с другом мне всегда обеспечен, и я могу не таить своих алкогольных планов на встречу. Это тоже радует.

Мой А - моложе меня. Примерно на двадцать процентов по количеству прожитых мною лет. И именно сразу же после его нынешнего возраста со мною и случился тот самый кризис среднего возраста, когда Майорыча заколбасило и куда-то там понесло в мир. Но процесс уже давно прошел, я сумел взять себя в руки, осмыслить причины и мотивы. В общем, почти хэппи-энд. Но речь уже не только обо мне. По поведению А я словно бы читаю открытую книгу своего прошлого. Друг, помимо своей воли, подходит к порогу испытаний, когда одна из последних  сильных волн способна со дна души вынести на поверхность всё то, что таилось в человеке, но еще не реализовалось. Как мужчина, А сейчас находится в пике востребованного и зрелого возраста. Уже муж, а не мальчик. Плюс достаточно привлекательная внешность, рост (выше моего). Тут к бабке не ходи, чтобы сразу понять, что захоти А начать новую жизнь, то кандидаток хватит.

Дружба со мной, как ни странно, уберегла друга от поспешных и горячих решений. Открывшись А, я будто бы понизил градус его закипаемости. Я не скрываю своей позиции, когда-то услышанной мною от Пашки Макаренко (моего старшего друга. О нем еще будет идти речь). А звучал совет, данный мне 10 февраля 2007 года так: «Делай ты, что хочешь. Только не допусти, чтобы твой ребенок вырос моральным уродом». Имелось в виду, что дочь будет расти без отца. Тогда я проникся советом Павла, о чём нисколько не жалею. Видимо, мой А тоже проникся, но уже через меня. Не знаю, но не стану говорить за других. Но свою оборону А, похоже, держит и справляется. Его дело. И жизнь тоже.

Вернусь. Мой друг (А) сообщает мне, что пьет вино, а встреча наша переносится. А я-то в этот самый момент – весь под воздействием Хаксли! Меня срубает, а попутно я вспоминаю большинство наших мужских встреч и понимаю, что мощнейший пласт сближения между людьми мы с А оставляем девственно нетронутым. Почти неприкасаемым. Я имею в виду интеллектуальные беседы. Их нет. Есть много разговоров о жизни и о себе (любимых), что, конечно же, выводит нас в наших диалогах на тропинку смысловых схожестей с интеллектуальными беседами. Но как-то этого мало что ли. Мне мало. Хочется-то большего, тем более, что для этого есть столько оснований: и взаимная тяга-симпатия (в хорошем смысле, без глупостей относительно ориентации), и «зеленые коридоры (жена А тоже не налагает никаких ограничений на встречи супруга со мной), и какая-то тождественность-параллельность, и многое чего еще. Все предпричины наличествуют.

И вдруг меня торкает, и я почему-то вспоминаю Стаса Марченкова со своей бывшей работы. Я тоже о нем как-то в марте писал. Но сейчас повторюсь чуть глубже. У меня был маленький личный кабинет, где по 5-6 (в среднем) часов я занимался тем, что вбивал важные цифорки, являясь главным специалистом по управленческому учету колесного холдинга. Сама по себе работа монотонная, вроде бы можно и делегировать другим. Другие, то есть помощники, тоже были. Три пчелы плюс потенциальный зам. Но я всё равно делал многое рутинное сам, так как позволить себе кого-то проверять не мог. Так вот. Забивал большинство цифр я на автопилоте, что не мешало мне говорить с кем-либо в момент занесения данных в программы. А Стас очень часто, почти каждый день забегал ко мне минут на 15-20, и мы общались. И лишь сейчас мне открылась вся горечь утраты общения с коллегой… Нет, мы со Стасом отдельно и на стороне ни разу не встретились (а зря!). Но каждая вторая беседа протекала в русле интеллектуального размышления, в ходе которого мы задавались жизненными вопросами, проецируя их на личный опыт и теоретическую базу. В споре (а я бы сказал в диалоге) рождались истины. Помню, как однажды Стас успел уловить мою брошенную, но не зацементированную мысль (у меня такое часто бывает: что-то срывается с языка, опережая мозговую фиксацию и осмысленное зарождение) относительно того, что, будучи женатым, бегать и ухаживать за женщинами (или бабами) – унизительно. Стас произнес эмоционально что-то в духе «Как ты прав!», а я лишь после его реакции вернулся к мысли и поразился, как она раньше не приходила мне в голову? Тие за женщиной – это всё-таки унизительно. Не перед другими, судьями, которые-то и не знают ничего и которым можно пыль в глаза пустить, ежели что, а унизительно – перед самим собой. Ло есть при помощи коллеги я вслушался сам в себя! Мне нужны собеседники! :)

Сделаю небольшое отступление. По этой теме. Я – не ханжа и вовсе не вычеркнул себя из области приключений, в том числе и мужских. Куда же – без них? Но! Но именно что бегать, вынашивая в себе планы и поиски моментов, думая об алиби и прочих прикрышках – вот именно здесь и роется собака. Это-то и унизительно! Сам по себе механизм мужской «охоты» вовсе не низок, ибо он основан на рефлексах, а они очень часто просыпаются. Нельзя рефлекс путать с осознанным и тщательно подготовленным планированием альтернативной случки или связи. И корыстное ухаживанично я теперь так считаю. И Стас – тоже. И подобные маленькие открытия мы делали не раз. Мне нынче очень не хватает таких «недолгих бесед» с коллегой, не сползавшего в моем кабинете на банальное бла-бла-бла в стиле «мы – мужики!» или разговоры о меркантильном. Хотя и о банальном мы тоже не могли не говорить, ибо-ибо. Но размышление ради размышления - это дефицит теперь.

Нынче я мало с кем встречаюсь. Не потому, что не хочу, а по той лишь простой причине, что, подобно всем своим ближним, предпочитаю не генерить энергию созидания встреч первым. Зачем? Я уже наигрался в иллюзии. Хотя позавчера прорезался Димка Смолин, с той же прошлой работы. Захотел увидеться. И я был рад этому желанию. И с удовольствием в июле пересекусь с настоящим питерским интеллигентом. И даже готов пивом (с закуской) угостить.

Возвращаюсь к разговору об А. Какой-то лучик понимания неправильности или легкой неполноценности нашей дружбы проскользнул по моему сознанию, и я задумался. Ведь мы могли бы обогатить наши взаимоотношения еще больше. Я обожаю думать! И как бы мне хотелось говорить не о трудностях жизни (типовой схемы), но еще и о душевных позывах. Или о чем угодно, но выходящим за рамки скучного и приевшегося. Ведь и я, и А – мы автопилотно ведем мещанский образ жизни, в котором невозможно остановиться и перестать зарабатывать. В сей необходимости нет ничего зазорного. Но Хаксли вскрыл мой мозг, ибо в своих теориях я осознанно или бессознательно обходил острые углы. А Олдос, попавший в поле зрения и осмысления, облачил мне процедуру автоадвокатения, если так можно выразиться.

Вот, что пишет Хаксли о нашем любимом режиме существования:

Инстинкт  приобретения  знает,  мне  кажется,  больше  извращений,  чем

половой инстинкт. Во всяком случае, страсть  к  деньгам  принимает  у  людей

более  причудливые  формы,  чем  даже  любовь.  Постоянно  встречаешь  такую

невероятную мелочность,  особенно  среди  богатых.  И  такую  фантастическую

расточительность. Оба эти качества часто в одном человеке. А те, что хапают,

те, что копят, - все те люди, которые целиком и почти  непрерывно  поглощены

заботой о деньгах. Ни один человек не  бывает  непрерывно  поглощен  половой

жизнью - очевидно, потому, что  в  половой  жизни  возможно  физиологическое

удовлетворение, а когда дело касается  денег,  оно  невозможно.  Когда  тело

насыщено, сознание перестает думать о еде или о женщинах. Но жажда  денег  -

явление чисто психологическое. Здесь невозможно  физическое  удовлетворение.

Это объясняет излишества и извращенность в вопросах приобретения. Наше  тело

буквально принуждает половой инстинкт проявляться  нормально.  Извращенность

должна достигнуть очень сильной степени, прежде чем  она  сможет  пересилить

нормальные физиологические тенденции. Но когда дело  касается  приобретения,

тогда нет регулирующего тела, нет плоти, настолько сильной,  что  ее  трудно

выгнать  из  русла  физиологической  привычки.  Самая  легкая  склонность  к

извращениям немедленно проявляется. Но, может  быть,  слово  "извращение"  в

этом  контексте  бессмысленно.  Говоря  об  извращении,   мы   подразумеваем

некоторую норму, от которой оно  является  отклонением.  А  какова  норма  в

вопросах приобретения? Чувствуется, что здесь должна быть золотая  середина,

но есть ли это истинная  статистическая  средняя?  

А также далее:

Они все время живут как идиоты и  машины  -  и  в  часы работы, и в часы досуга. Как идиоты и машины, но воображают  при  этом,  что они живут как цивилизованные люди, даже как боги. Прежде всего нужно убедить их, что в рабочие часы они - идиоты и машины. Или нужно сказать:  "Поскольку наша цивилизация такова, какова она есть, тебе придется восемь часов в сутки быть чем-то средним между кретином и  швейной  машиной.  Без  сомнения,  это очень неприятно. Это унизительно и гнусно.  Но  ничего  не  поделаешь,  тебе придется жить так; иначе весь наш  мир  рассыплется  на  кусочки  и  все  мы подохнем с голоду. Делай свою работу как идиот и машина,  а  в  часы  досуга будь настоящим цельным человеком - мужчиной или женщиной.  Не  смешивай  эти две жизни, пусть кингстоны между ними будут всегда закрыты. Настоящая  жизнь - это та, когда в  часы  досуга  ты  являешься  подлинным  живым  человеком.

Остальное - это грязная работа, которую так или иначе приходится  выполнять.

Но никогда не забывай, что это грязная работа и что она не имеет  решительно

никакого смысла, решительно  никакого  отношения  к  настоящей  человеческой

жизни: она нужна  только  для  того,  чтобы  ты  был  сытым  и  общество  не

разрушалось. Не давай обманывать себя  лицемерным  мошенникам,  твердящим  о

святости труда и о христианском долге, который дельцы выполняют по отношению

к своим ближним: все это ложь. Твоя работа - грязное, гнусное дело,  которое

тебе приходится выполнять только потому, что твои предки были безумцами. Они

нагромоздили груду мусора, и тебе нужно  сровнять  ее  с  землей,  чтобы  не

задохнуться  в  ее  зловонии;  тебе  нужно  рыть  и  рыть,  чтобы   откопать

драгоценную жизнь, проклиная память маньяков, оставивших тебе  в  наследство

эту грязную работу. Но не старайся подбодрить  себя,  воображая,  будто  эта

гнусная механическая работа благородна: она не благородна. А если ты  будешь

говорить  и  верить,  что  она  благородна,  ты  унизишь  свое  человеческое

достоинство до уровня этой грязной работы. Если ты поверишь в святость труда

и в то, что дельцы выполняют свой долг, ты будешь  механизированным  идиотом

все двадцать четыре часа в сутки. Признай, что работа грязна,  зажми  нос  и

выполняй ее в течение восьми часов, а в часы досуга старайся быть  настоящим

человеком.  Настоящим  полноценным  человеком.  Не   читателем   газет,   не

поклонником  джаза,  не  радиолюбителем.  Капиталисты,  доставляющие  массам

стандартные развлечения, изо всех сил стараются сделать так, чтобы  ты  и  в

часы досуга оставался тем же механизированным болваном, каким ты  бываешь  в

часы труда. Не позволяй им это делать. Старайся быть человеком". Вот что  вы

должны сказать людям; вот чему вы должны учить  подрастающее  поколение.  Вы

должны  внушить  всем  и  каждому,  что  вся  наша  великая   индустриальная

цивилизация - просто зловонная куча и  что  настоящей,  значительной  жизнью

можно жить лишь вдали от  нее.  Пройдет  очень  много  времени,  прежде  чем

удастся примирить пристойную жизнь с индустриальной вонью. Может  быть,  они

даже непримиримы. Этого мы еще не знаем. А пока  что  мы  должны  разгребать

мусор, стоически перенося вонь, а  в  промежутки  стараться  жить  подлинной

человеческой жизнью.

Не знаю сам, почему, но на пятом десятке лет меня торкнуло то ясное предвидение и понимание, что активной жизни и, стало быть, возможностей хоть как-то самореализоваться и сделать что-то значимое и важное, или хотя бы для души, осталось очень мало. Живя среднестатистической мещанской жизнью, я пробегаю мимо чего-то простого, но всё-таки важного. И вот только сейчас я почему-то осознал, как Стас Марченков остался значимым кирпичиком в том косом здании, которое называется Мишка Майоров. Мой А мог бы оставить во мне несравненно больше кирпичиков, но я не могу его за это недовыполнение моего мечтательного плана винить, так как виноват в этом взаимно.

Только я  под воздействием романа начал проецировать данную мысль о самообкрадывании себя и А, как Хаксли невольно, но вовремя, предъявил мне на какой-то там странице новою мою ловушку. Ведь, согласитесь же, что понятие интеллектуально-философских бесед (нужно обязательно добавить, что доморощенных, то есть упрощенных, на бытовой манер. Так, как мы относительно упрощенно обучены и живем и теоретизируем, как умеем) звучит благородно. А кому же не хочется попасть под подобное приобщение? Но вернусь к «Контрапункту»:

Безусловно,  чрезмерное  развитие  интеллекта  ведет  к  атрофии  всего

остального. Отсюда - общеизвестная инфантильность профессоров и смехотворная

наивность тех ответов, которые они дают на важнейшие жизненные  вопросы.  То

же самое можно сказать и о  специалистах  в  области  религии.  Непроходимая

глупость святых, их детскость. Но художнику чужда такая ограниченность.  Его

развитие не так односторонне; поэтому художник должен быть более  нормальным

и здоровым, чем однобокий человек науки; он  не  должен  страдать  частичной

слепотой или быть таким  чудаком,  как  философы  или  святые.  Поэтому  так

возмущают люди, подобные  Толстому.  Инстинктивно  ему  веришь  больше,  чем

специалисту в области интеллекта или религии. А он ни с того ни с сего вдруг

начинает извращать свои глубочайшие инстинкты и  превращается  в  такого  же

злокачественного  идиота,  каким  был   святой   Франциск   Ассизский,   или

Кант-моралист (о, эти категорические императивы, а ведь этот милый  старичок

относился с полным равнодушием ко всему, кроме глазированных  фруктов),  или

Ньютон-богослов. Неудивительно, что после этого относишься настороженно даже

к тем, кто, по-твоему, прав. Например, к Рэмпиону.  Замечательный  художник.

Но правильны ли его взгляды на мир? Увы, это вовсе не следует из  того,  что

он прекрасный художник и писатель. Но есть два обстоятельства,  заставляющие

меня доверять его суждениям о жизни. Во-первых, то, что сам он  живет  более

приемлемо, чем кто бы то ни было. Его образ жизни более приемлем, потому что

он более реалистичен, чем образ  жизни  большинства  из  нас.  Мне  кажется,

Рэмпион учитывает все факты (тогда как  другие  люди  прячутся  от  них  или

делают вид, будто неприятные для них факты вообще не  существуют)  и  строит

свою жизнь в  соответствии  с  ними,  а  не  пытается  подогнать  факты  под

предвзятую теорию правильного образа жизни, как  эти  безмозглые  христиане,

моралисты, интеллектуалы  и  преуспевающие  дельцы.  Другое  обстоятельство,

заставляющее меня доверять его  суждениям,  -  это  то,  что  в  большинстве

случаев они  совпадают  с  моими;  а  это,  даже  если  оставить  в  стороне

тщеславие,  является  само  по  себе  хорошим  признаком,  потому  что  наши

отправные пункты совершенно различны;  можно  сказать,  что  мы  приходим  к

одному и тому же, двигаясь с противоположных полюсов. Если двое  противников

(а это самое важное, и с этого  нужно  начать:  мы  противники)  приходят  к

одному выводу, этот вывод почти наверное правилен.  Основная  разница  между

нами в том, что он живет согласно своим убеждениям, а я (увы!) нет.  Подобно

ему, я не доверяю интеллектуализму, но только интеллектуально, я не верю  ни

в одну научную или философскую теорию, ни в одну абстрактную систему морали,

но основываюсь при этом на той же науке, философии и абстрактной морали. Моя

задача  -  построить  свою  жизнь  в  гармоническом  соответствии   с   моим

равнодушным интеллектуальным скептицизмом. Путь всякого интеллектуала,  если

он следует по этому пути достаточно долго и неуклонно, приводит  его  к  той

самой очевидности, от которой человек неинтеллектуальный никуда и не уходил.

Эту мысль развил в одной из своих слякотно-рвотных  статей  Барлеп.  Тем  не

менее в этой мысли есть большая доля правды. (И вот мы снова возвращаемся  к

людям.  Абсолютно  презренный  человек  может  высказывать   ценные   мысли,

совершенно так же как у человека, в каком-нибудь  отношении  замечательного,

могут  быть  совершенно  ошибочные  мысли.  Кстати  сказать,  я,   вероятно,

принадлежу к первой категории - хотя и не в такой  мере,  как  Барлеп,  и  в

другом смысле.) Разумеется, многие интеллектуалы не  так  далеко  уходят  по

избранному  пути,  чтобы  вновь  вернуться  к  очевидности.  Они  не   могут

отделаться от наивной веры в рассудок, в абсолютное  превосходство  духовных

ценностей  и  в  совершенно  сознательную  волю.  Чтобы  снова  обрести   ту

очевидность, которую люди  неинтеллектуальные  никогда  не  покидали,  нужно

зайти гораздо дальше, чем, например, мыслители девятнадцатого столетия, а по

крайней мере так далеко, как это  удавалось  Протагору  или  Пиррону.  Спешу

оговориться, что эти "неинтеллектуальные люди" не имеют ничего общего с  той

современной чернью, которая читает иллюстрированные журналы, слушает радио и

джазы  и  озабочена  исключительно  тем,  чтобы  добывать  деньги  и  весело

проводить время. Нет, нет! Я вовсе  не  собираюсь  превозносить  тупоголовых

дельцов или  недоучек.  Несмотря  на  всю  их  глупость,  отсутствие  вкуса,

вульгарность  и  инфантильность  (а  может  быть,  именно  вследствие   этих

недостатков), это вовсе не те неинтеллектуальные люди, о которых  говорю  я.

Они принимают на веру  основную  аксиому  интеллектуализма  о  превосходстве

разума, сознания и воли над физической жизнью, над интуицией,  инстинктом  и

чувством. Вся современная цивилизация  построена  на  том  положении,  будто

специализированные функции, определяющие место человека  в  обществе,  более

существенны, чем сам человек, или, вернее, что эти-то  функции  и  есть  сам

человек,  а  все  прочие  не  существенны  или  даже  (поскольку  физическая

инстинктивная,  интуитивная  и  эмоциональная  части  человеческого  "я"  не

принимают заметного участия в  "добывании  денег"  и  продвижении  вверх  по

общественной лестнице) вредны и отвратительны. Недоучки нашего  современного

индустриализованного общества обладают всеми недостатками людей интеллекта и

ни одним из их достоинств. Те неинтеллектуальные люди, которых  подразумеваю

я, нисколько на них не похожи. Небольшое количество их, наверное, еще  можно

найти в Италии (хотя фашизм, должно быть, уже превратил их в дурные копии  с

американцев и пруссаков),  в  Испании,  в  Греции,  в  Провансе.  И  больше,

пожалуй, нигде в современной Европе. Три тысячи лет назад их, вероятно, было

сколько угодно. Но соединенные усилия Платона и Аристотеля, Иисуса,  Ньютона

и  капитализма  превратили  их  потомков  в  современную  буржуазию  или   в

современный  пролетариат.  Та  очевидность,  к  которой   в   конце   концов

возвращается интеллектуал, если он готов  идти  за  ней  достаточно  далеко,

конечно, отнюдь не совпадает с  очевидностью  людей  неинтеллектуальных.  Их

очевидность есть сама жизнь, а его очевидность - только  идея  такой  жизни.

Немногим удается облечь идею в плоть и кровь и претворить ее в реальность. А

еще меньше  таких  людей  интеллекта,  которым,  как  Рэмпиону,  даже  и  не

приходится возвращаться к очевидности, потому что они всегда в нее верили  и

ею жили.

В общем, товарищи-соучастники броуновского мещанского движения, вовремя Олдос Леонард меня осадил в моих переживаниях по поводу ухода от интеллектуальных бесед с А. Это вовсе не означает, что я сразу же успокоился и перестал жалеть о том, чего было в наших взаимоотношениях гораздо меньше, чем человеческого приятия и теплоты. Ценить надо то, что есть. Но никто не мешает мечтать, хотеть и идти навстречу большему. А иначе мы, в прямом смысле слова, деградируем, хотя и находим обоснования и причины для происходящего с нами.

Я не знаю пока еще толком, какой там блок во мне включился, но я перестаю хотеть «проходных встреч». То бишь правильных походов в гости, когда надо наблаблакать в честь какого-либо юбиляра кучу традиционных пожеланий, а потом всё это на разный лад и манер услышать еще много раз из уст прочих гостей. Какая скука! Но принято. Так принято – праздновать юбилеи и приглашать гостей. К сожалению, процесс успокаивания и потери интереса начал настигать меня и там, где я не всегда готов был его принять без особой воли. Но мозг не обманешь. Скука – она и задним числом находит свой путь на поверхность, вылезая в виде запоздалых осмыслений и вводом сквозь защитные обертки-отяжелители. Свежий пример. Относительно свежий. 8 марта сего года. Наши семейные приятели Кудрявцевы зазвали нас заранее в Чушку. В Иматру, где кварталом ранее открылся новейший СПА-отель «Сайма». Два дня в двухкомнатных номерах. Их – четверо  (муж, жена, дочь и бабушка). Нас – тоже четверо, только вместо бабушки с нами поехала супруга упомянутого на первых страницах Павла Макаренко – Елена Дубникова. Мы уже знакомы с ней около двадцати лет, так что член РСХА или какой-либо известной партии – она старый и проверенный. Свой человек. Ехали мы двумя машинами, разумеется, а встретились с Кудрявцевыми в центре Иматры.

Так вот.  Пока устроились, то-сё, было уже шесть вечера. Сходили с детьми в аквапарк и сауны, а потому и время сбора (как-никак 8 марта!) назначили в номере Кудрявцевых в десять вечера. Поздновато, но лучше поздно, чем никогда. Андрюшка еще днем радостно поведал мне, что подготовился к жужжанию, купив в дьютике литруху Абсолюта. Нам на двоих, а женщинам – шампусик. Класс! Я был весь в предвкушении праздника. Тем более, это предвкушение выросло, когда я узнал, что супруга моя никуда не пойдет, а будет отдыхать. Ведь, стоит наконец-таки заметить, что за руль в девять утра села именно она. Ничего себе муж поздравил! Но дело в том, что накануне, на корпоративе нас буквально заставили пить до полуночи, а выпил я не менее двух бутылок вина из португальского ресторана. И явился домой в районе часа ночи. Пьяненький, а потому ни о каком руле на следующее утро речи не шло. И как оказалась права моя жена! Что не пошла. Но по порядку.

Мы с Владимировной пришли на этаж ниже в условленное время, где два часа сидели за столом. Это уже задним числом я осмыслил и вспомнил, что половину эфирного времени говорил сам. Но не потому, что мне так хотелось говорить и обращать на себя внимание, а потому, что все вокруг предпочитали молчать. Люди стали встречаться не ради обогащения при общении, а потому что так просто положено! Все мои бросания мысли и подсказки для создания более-менее веселых  тем, подходящих празднику, не увенчались успехом и не привели к хоть мало-мальски запоминаемой беседе и вечеру. Скука была невероятная. Дошло даже до неосознанного антиджентльменства, которое никем не было даже понято. Дело в том, что по Андрею я видел, что гораздо более охотно он бы скоротал со мной вечер не в своем номере (и в присутствии дам), а в баре. Он даже бросил эту замечательную фразу в начале вечера: «Мы с тобой потом еще в бар пойдем». Звучало оптимистично и перспективно, но вместе с тем и потенциально хамски, ибо четко давалось понять дамам (героиням женского Праздника), что без них нам будет намного интереснее друг с другом. Но никто этого даже не заметил! Я протащился еще тогда. Но. Но, чтобы пойти в бар, нам надо было укатать литр на двоих. В принципе, в этом нет ничего сложного. Но употребление (назову это именно так) не пошло. Выпив грамм семьсот на двоих, ожидаемого подъема духа в нас обоих не последовало. Настроение было ни шатко - ни валко, а посему я «честно» предпочел идти спать. Андрей согласно кивнул головой.

Но к чему это я? А к тому, что скрытой «трагедией» нашего времени становятся именно вот такие мещанские бестолковости, когда всё осуществлено по правилам, а толку и эмоций, ну, абсолютно по нулям, хотя, казалось бы, “Абсолют”-то был настоящим! Четыре взрослых человека, у всех высшие образования, дети, квартиры, машины и жизненный опыт. А поговорить не о чем. Как же мне не удивляться диалогам в романах любимого Хаксли? Мало того, что говорят очень и очень интересно, так там даже спорят в-открытую, не стесняясь называть вещи своими именами. Беседа-размышление уходит в прошлое, и никакое развязывание языков уже не спасает ситуации.

Когда утром следующего дня и лежал еще в кровати и воссоздавал беседы скомканного и бестолкового вечера-праздника, я вспоминал как раз своего А, с которым задушевности у меня бывает на порядок больше. И даже отсутствие меж нами пары-тройки интеллектуальных кирпичиков, на которых мы бы вместе возводили что-то теоретическое и мыслительно искомое, стоило бы куда больше, чем скучнейший вечер 8 марта в компании приятелей. Меня, кстати, удивляет еще и то, что в наш век сама причина подобных праздников перестала требовать от мужчин наполовину искусственных од и воспеваний в честь слабого пола. В старые и добрые времена школьные подруги хоть как-то ломались, ожидая или стишков, или прочих комплиментов. А накануне даже этого не было, хотя что-то там за героизм наших женщин я всё-таки произнес. Но скупо и не ахти.

И ведь, если копнуть поглубже и подальше в прошлое (а я так и стал следующим утром рыться в памяти), то я не мог, увы,  вспомнить те события и праздники, где бы душа моя пела и ликовала. А вот те-а-тет, конечно же, в мужской компании, этого, слава Богу, хватало. Но количество совместных мужских уходов в смысл стало стремительно сокращаться в последнее время. Старею?

Хаксли продолжает предыдущую мысль:

Общение с Рэмпионом несколько угнетает меня, потому что  он  показывает

мне, какая пропасть отделяет познание очевидности от реальной жизни в ней. И

до чего же трудно перебраться через эту  пропасть!  Теперь  я  понимаю,  что

интеллектуальная  жизнь  -  жизнь,  посвященная  эрудиции,  научной  работе,

философии, эстетике, критике,  -  пленяет  нас  своей  легкостью.  Сложность

реальной действительности  мы  подменяем  простой  интеллектуальной  схемой,

бурное движение жизни - застывшими формами смерти. Несравненно  легче  знать

очень много по истории искусства и  высказывать  глубокие  мысли  в  области

метафизики и социологии, чем знать (интуитивно и  по  личному  опыту)  очень

много о своих ближних и поддерживать удовлетворительные отношения с друзьями

и возлюбленными, с женой и детьми. Жизнь - штука гораздо более трудная,  чем

санскрит, или химия, или экономика. Интеллектуальная  жизнь  -  это  детская

игра; вот почему люди  интеллекта  так  легко  становятся  детьми,  а  потом

идиотами, а в конце концов, как ясно показывает политическая и экономическая

история  последних  столетий,  -  сумасшедшими,  человекоубийцами  и  дикими

зверями. Подавляемые склонности не умирают: они  вырождаются,  они  гноятся,

они  возвращаются  к  первобытности.  Но  пока  что  быть   интеллектуальным

младенцем, или  сумасшедшим,  или  зверем  гораздо  легче,  чем  гармоничным

взрослым человеком. Вот почему (оставляя в стороне другие причины) так велик

спрос на высшее образование.  Бегство  в  книги  и  университеты  похоже  на

бегство в кабаки. Люди хотят забыть о том, как трудно жить по-человечески  в

уродливом современном мире, они хотят забыть  о  том,  какие  они  бездарные

творцы жизни. Одни топят свою боль в алкоголе, другие (и их гораздо  больше)

- в книгах и  художественном  дилетантизме;  одни  ищут  забвения  в  блуде,

танцах, кино, радио, другие - в докладах и в  занятиях  наукой  ради  науки.

Книги и доклады имеют то преимущество перед пьянством и  блудом,  что  после

них не испытываешь ни головной боли, ни того неприятного post coitum  triste

{печального послесоития (лат.).},  которым  сопровождается  разврат.  Должен

признаться, до самого последнего времени я тоже относился вполне серьезно  к

образованию, философии и науке - ко всем тем видам деятельности, которые  мы

снабжаем возвышенным  ярлыком  "Поисков  Истины".  Я  считал  Поиски  Истины

высочайшей задачей человека, а искателей -  благороднейшими  людьми.  Но  за

последний год я начал понимать, что эти пресловутые Поиски Истины - такое же

развлечение, как все  остальное,  что  это  сложный  и  утонченный  суррогат

подлинной жизни и что искатели Истины становятся  в  своем  роде  такими  же

глупыми, инфантильными и испорченными, как и пьяницы, чистые эстеты,  дельцы

и охотники за наслаждениями. Я понял также, что  погоня  за  Истиной  просто

вежливое  наименование  любимого   времяпрепровождения   людей   интеллекта,

заключающегося в подмене  живой  сложности  реальной  жизни  упрощенными,  а

следовательно, лживыми абстракциями. Но искать  Истину  гораздо  легче,  чем

изучать искусство цельной жизни, в которой, разумеется, Поиски Истины займут

надлежащее место среди прочих развлечений, как то: игра в кегли и альпинизм.

Сказанное  объясняет  (хотя  и  не  оправдывает)  мое   все   продолжающееся

потворство таким  порокам,  как  чтение  научной  литературы  и  отвлеченное

мышление. Хватит  ли  у  меня  когда-нибудь  силы  освободиться  от  ленивых

привычек интеллектуализма и посвятить всю энергию более серьезной и  трудной

задаче - жить полной жизнью? А если  даже  я  попробую  избавиться  от  этих

привычек, не обнаружится ли, что эти привычки у меня - наследственные и  что

я от рождения не способен жить цельной и гармоничной жизнью?

Жить полной жизнью… Как красиво звучит? Но ведь и начинать надо с чего-то. Пусть с простого, пусть пока лишь – с отбрасывания левого, лишнего, бесполезного, пустого и ненужного, но это ведь тоже – старт. Как бы всё-таки своего А мне направить в чтение? Ведь каким бы ни было обсуждение проблем и настроений, но уровень-то – не самого высокого порядка. А хочется большего. Почему хочется – вопрос хороший. Видимо, из-за того же переосмысления на пятом своем десятке я, что заметно из характера моих мыслей, стал тяготеть к отстранению от того, что перестало меня греть. И это – совершенно нормально. А ведь оказаться в гордом одиночестве я хоть и не боюсь, но не очень-то к этому стремлюсь. А Олдос продолжает опережать мои колебания своими шедевральными заключениями, зазвучавшими для меня упреждающим приговором (пардон, за не скромность, но разве читающий не проецирует принимаемый материал на себя? Разве не примеривает? Вот и я – такой же точно примерщик):

Но когда человек привык разделять и побеждать во имя интеллекта, ему трудно поступать иначе. А может быть, здесь дело  не  только во второй натуре; может быть, здесь играет роль и первая натура? Поверить  в необходимость изменить образ жизни  вовсе  не  трудно.  Но  гораздо  трудней действовать согласно этой вере.

Человек, всегда поощрявший свое стремление к интеллектуальной жизни  за

счет  всех  других  стремлений,  он,  насколько  возможно,  избегает  личных

отношений, он наблюдает все со стороны, ни в чем  не  принимая  участия,  не

любит выходить из своей скорлупы, он всегда зритель, а не актер. Кроме того,

он старается выделять один какой-нибудь  день,  одно  какое-нибудь  место  в

противовес всем остальным; он не обозревает прошлое и не  строит  планов  на

будущее в день Нового года, не празднует Рождество  или  день  рождения,  не

посещает те места, где протекало  его  детство,  не  совершает  паломничеств

туда, где родился какой-нибудь великий человек, или произошло сражение,  или

имеются развалины и  т.  п.  Избавляясь  от  эмоциональных  отношений  и  от

естественного благоговения, он, как ему самому кажется, достигает свободы  -

свободы от сентиментальности, от иррационального, от страсти, от  неразумных

побуждений и переживаний. Но постепенно он убеждается, что на самом деле  он

только сузил и иссушил свою жизнь и, больше того, что этим он искалечил свой

интеллект, вместо того чтобы освободить его. Его рассудок свободен, но  поле

его действия невероятно ограниченно. Он понимает свои внутренние  недостатки

и в теории хочет  переделать  себя.  Но  трудно  избавиться  от  долголетних

привычек;  а  может  быть,  эти  привычки   являются   только   проявлениями

враждебного безразличия и холодности, преодолеть которые  почти  невозможно.

Жить только интеллектуальной жизнью,  по  крайней  мере  для  него,  гораздо

легче: это линия наименьшего сопротивления, потому что такая жизнь позволяет

держаться вдали от людей. В том числе от своей собственной жены.

Интуитивно, что ли, я чувствую, что застревать с дорогим моему сердцу А не хочется. Застревать в том, против чего у Карлоса Кастанеды есть замечательные главы («Стирание личной истории» и «Потеря чувства собственной важности»). Уходя в обсуждение последних событий и проблем, но уходя под стакан (пусть и творчески и с душой уходя), мы сужаем поляну до банальности. А хочется и по трезвости гореть, чувствовать и жить полной жизнью. Но везде – вечные ограничения, обязанности, причины. Причем, у моего А их намного как-то больше, чем я вижу таковых, сравнивая невольно нас,  у себя. И снова гениальный писатель бьет словами женщины-героини в самое яблочко:

А потом, очень скоро, веселье сменяется скукой. Все гонятся за счастьем, а в  результате  все  несчастливы.  А  все  потому,  что  идут  по неверному пути. Вместо того чтобы спрашивать себя: как нам стать счастливыми и жить повеселей? - они должны были бы спрашивать: как  сделать,  чтобы  Бог был доволен нами и чтобы мы сделались лучше? Если бы  люди  почаще  задавали себе такие вопросы и отвечали на них не только словами,  но  и  делами,  они стали бы счастливыми, даже и не думая об этом. Счастье находят,  не  гоняясь за ним, а стремясь к спасению. Когда люди были мудрыми, а не  только  умными, как теперь, они оценивали все в жизни с точки зрения не веселья или скуки, а спасения или вечного проклятия. Вы, Марджори, почувствовали себя  счастливой только оттого, что перестали желать себе счастья  и  начали  стараться  быть хорошей. Счастье - это как кокс: это побочный продукт, его  получают,  когда стараются сделать нечто совсем другое.

О-па!!! «..стараются сделать нечто совсем другое». Блин! А мы, чему мы посвятили свою жизнь? Каким таким возвышенным целям или спасению? Спасению от скуки? С последней констатацией я соглашусь обеими руками. Ведь вижу же и чувствую я, что бесцельно жизнь проносится, что от главных и сложных вопросов мы научились прятаться, предпочитая жить жизнью машин и автоматов все двадцать четыре, а не девять часов в сутки. И даже в минуты всё более редеющих встреч (семейные узы и чувство долга – это такое же точно интеллектуальное улезание в детские игры, то есть уход от возможности раскрываться в иных планах, неизвестных, а в тех, каковые еще только следует в себе обнаружить и найти) я предпочел бы залезать в дебри. Благо, что с А нас хоть в какие-то из них еще заносит. Но происходит это всё-таки под воздействием благородных стимуляторов. И всё равно нужно что-то там в себе и в мире искать и открывать, хотя и тут английский классик дает свое видение:

В   конце   концов,   единственная   истина, представляющая для нас ценность и доступная нам, - это истина  человеческая. Искать эту истину нужно всем существом, а не какой-то отдельной частью  его. Ученые же стремятся к нечеловеческой истине. Конечно, им никогда не  удается достичь  ее:  ведь  даже  ученый  не   может   перестать   быть   человеком. Единственное, что им удается,  -  это  отвлечься  до  некоторой  степени  от человеческого мира реальностей. Подвергая свои  мозги  пытке,  они  получают некоторое смутное представление  о  вселенной  такой,  какой  ее  увидел  бы нечеловеческий глаз.  … Та нечеловеческая истина,  которую стараются познать своим интеллектом ученые, не имеет ни малейшего  отношения к настоящей человеческой жизни.  Нашу  истину,  человеческую  истину,  можно найти только в процессе самой жизни - полной, разносторонней жизни  цельного человека. … Она (не истина) заставляет   их   фальсифицировать   их собственный жизненный опыт,  чтобы  реальность  соответствовала  отвлеченным построениям.

Слово человечность обнадеживает меня в отношении моего друга А, ибо что-что, а этого, к счастью, у нас хватает. Но одной человечностью всё равно не отделаешься, и Олдос Леонард опять-таки изящно убеждает меня и показывает мне, каким сложным путем должен идти человек по своей единственной жизни, если он, конечно, не хочет жить упрощенно:

Не  ангелом и не чертом. Человек - это  акробат  на  туго  натянутой  веревке.  Он  идет осторожно, стараясь сохранить равновесие, держа в руках шест, на одном конце которого сознание, интеллект, дух, а на другом - тело, инстинкт и все, что в нас есть бессознательного, земного, непонятного для нас самих. Он  старается сохранить  равновесие.  Это  дьявольски  трудно.  И  единственный   абсолют, которого он не способен познать,  -  это  абсолют  совершенного  равновесия. Абсолютность совершенной относительности. С точки зрения разума это парадокс и бессмыслица. Но ведь всякая подлинная, настоящая,  живая  истина  с  точки зрения логики - бессмыслица. А с  точки  зрения  живой  истины  бессмыслицей является именно логика. Выбирайте, что вам больше  нравится,  -  логика  или жизнь. Дело вкуса. Некоторые люди предпочитают быть мертвыми.

Уже много лет с чуть наигранной грустью в голосе я констатирую, что на вторую чашу весов (противоположную материализму) кладется всё меньше и меньше. Увы, но это так. Большим парадоксом для меня является именно что охотное, а порою даже радостное залезание людей в трясину вечного благоустройства (хотя в чистом виде термин нормален) и приобретений. Пьянки-гулянки, всё более дорогие приобретаемые машины, поездки заграницу, эксклюзивные и бутиковые шмотки, строительство глубокоэшелонированных особняков – всё это обман. Доходит до смешного и парадоксального: вещи стали куда интереснее своих обладателей. Но ведь как хочется и как удобно думать, что, натянув какой-то там якобы не паленый Версачи, ты поднимаешься по ступенькам привлекательности и внешней импозантности. Порой я смеюсь и над собой, не понимая зачем мне (на текущий момент времени) девять топ-сайдеров и почему я глазами при случае выискиваю юбилейную пару? А ведь еще есть и другая летняя обувь. И неплохая. Ничего не понимаю. Когда же смотрю на себя в зеркало или же вижу куда как более брутального упомянутого выше Кудрявцева в зауженных зачем-то штанах, что, быть может, и модно, но всё равно вызывает реакцию “не то”, то я не по-злому улыбаюсь внутри, отдавая себе отчет в напрасности тщетных наших попыток привлечь интерес к собственным персонам через это, по сути, тряпье. Но ведь обарахляемся! Всё-всё знаем, а продолжаем. Да и А мой - такой же, тоже любит шмотки.

Закончу цитирование Хаксли последней сентенцией автора, как бы относящейся к самому «Контрапункту».  Разумеется, умных слов и предложений в книге имеется масса. И я сегодня перенес десяткой Курьером (шрифтом) аж 19 страниц. Не поленился проделать то, что давно хотел по отношению к данному произведению. Но всё же мысль:

Роман идей. Характер каждого персонажа должен выясняться, насколько это

возможно, из высказываемых им идей. В той  мере,  в  какой  теории  являются

разумным  обоснованием  чувств,  инстинктов  и  настроений   человека,   это

достижимо. Главный недостаток идейного романа: в  нем  приходится  писать  о

людях с идеями, то есть об одной сотой процента всего человечества.  Поэтому

настоящие, прирожденные романисты таких книг не пишут. Но ведь я никогда  не

считал себя прирожденным романистом.

    Большой недостаток романа идей - в его искусственности. Это  неизбежно:

люди, высказывающие точно сформулированные суждения, не совсем реальные, они

слегка чудовищны. А долго жить с чудовищами утомительно.

Успокаивает меня (в отношении самого себя же) то, что я не ностальгирую везде и всюду по недолжному наличию в себе (и рядом с собой) большого количества точно сформулированных суждений. Но и без них же – НЕЛЬЗЯ! Нельзя и недопустимо убегать быстро и под градусом от того, от чего всё равно не убежать – от Ответа. А отвечать за бесцельно пропитую, тьфу ты, прожитую жизнь всё равно придется. И все квартиры, шмотки, тачки, половые игры – это всё сыграет вовсе не за. Не за моё оправдание перед высшими силами. Страшно не за оправдания (неубедительные), а за текущую и осознаваемую ясно Бестолковость!

И всё же. Скажу честно. Встречи с А я жду. Что-то, не поддающееся железной логике и рациональному объяснению, любит этого конгруэнтного шалопая, помимо моих сегодняшних сожалений, что он «выключил» своё интеллектуальное начало, уйдя в поощряемое почти всеми обуржуазивание и омещанивание. Так ведь и я – точно такой же. Разве не так? Так-так… Но Стаса Марченкова я вспомнил не зря. Примеры же есть! Нужные примеры. И, кстати, Стас совершенно спокоен к тряпью, чуть ли не до дыр на работе занашивая простоватый пиджак, после чего начинает вынашивать следующий. И дома он, не удивлюсь, точно также подходит к вещам. И ведь мне не придет в голову не ценить его за это. Мода - это ерунда, самообман. Мне также в башку не придет относиться к своему украинскому самому лепшему другу Вовке через призму лейблов и этикеток.

Не надо многое и всё сразу. Надо только хотеть. Хотеть что-то начать, хотеть куда-то свернуть ( с проторенной дорожки), хотеть что-то увидеть и открыть. И научиться тем самым жить по-человечески, а не автоматически. Ведь живем как бы правильно, но всё равно зря. :) Эх...

А Хаксли я обожаю и буду перечитывать всю оставшуюся жизнь. Актуально. Спасибо тебе, Олдос Леонард! Даже не могу представить себя без твоего неповторимого воздействия.

До встречи, мой А, не знающий, что варится в башке твоего старшего друга…

Майорыч.