СКУДЕЛЬНЫЙ СОСУД
Маргарита Прошина
СКУДЕЛЬНЫЙ СОСУД
рассказ
Отец, мать, тётушки, дядюшки, сёстры, братья, и еще какие-то далёкие, едва узнаваемые родственники со скорбными лицами стояли у Фаины Фелициановны в ногах. Она тихо лежала в гробу, но не совсем умерла. Ей это показалось столь странным, что она невольно подумала, что это ей снится.
Она слегка ущипнула себя, как-то легко проснулась, но опять совершенно отчётливо поняла, что лежит в самом настоящем гробу. Красный сатин, белые оборочки.
Может быть, ей действительно не стоит продолжаться в жизни и пора на тот свет? Девяносто годов уже отмахала. И все-то годики мелькнули, как один день.
Нет, как ни ухитряйся в спасительных мыслях, того быть не может.
У неё абсолютно ничего не болит, дышит она нормально, сердце уверенно бьётся.
Но почему в гробу?
Это как-то не по правилам. Она оглядела стоящих людей у неё в ногах. Взгляд их наряду со скорбью излучал родственную любовь и вполне понятное сочувствие, потому что в эти минуты, видимо, каждый думал о том, что и им когда-нибудь, конечно, не очень скоро, в далёком будущем, но предстоит полежать в гробу.
Фаина Фелициановна протянула истончённые, словно это были лапки цапли, руки, потянулась к собравшимся людям, понимая, как долго ждала она этой встречи, целую жизнь.
И проснулась.
Ни гроба, ни родни, никого.
Те лица, которые она только что видела, превратились в одуванчики. Они маячили перед глазами Фаины Фелициановны, не желая уступать место другим картинам.
Одуванчики красовались на высоких толстых стеблях. Затем они превратились в пушистые белые шары, с которых полетели во все стороны белые маленькие парашюты семян.
На подоконнике одиноко сидел чёрный с белым пятном на лбу упитанный кот, подвернув под себя пушистый хвост.
«Какое счастье, - подумала она. - Кот мой милый жив-живёхонек. Стало быть, и я жива».
Она с некоторым усилием откинула край одеяла и медленно опустила тощую желтоватую с синими прожилками ногу в поисках тапочек.
Невероятная радость разлилась по всему её старческому телу, уставшему жить.
Она жива!
А тогда на море она даже не поняла, что случилось. То лето, такое безмятежное и счастливое, бесцеремонно перевернуло жизнь Фаины и её сестры.
- Море! Какое оно? - этот вопрос не давал покоя восьмилетней Фаине. - Бабушка, когда же мы приедем уже к большому морю?
- Фаина, успокойся, пожалуйста. Наберись терпения, - строго сказала бабушка, поправляя одеяло, которое свесилось с полки из-за того, что Фаина никак не могла заснуть.
Младшая сестрёнка, свернувшись сдобным калачиком, сладко спала у стенки.
На следующий день паровоз наконец-то дотянул вагоны до Феодосии. После путешествия на телеге, запряжённой осликом, Фаина с бабушкой и сестрёнкой оказались в уютном белом домике, в котором их радушно встретила хозяйка, Серафима Аркадьевна, большая мягкая женщина с ласковыми и добрыми руками. Фаине казалось, что время остановилось, так долго они собирались к морю.
И вот они ступили на узкую полоску пляжа. Вся эта полоска была усеяна гладкими тёплыми камешками, на которые одна за другой набегали волны с белой пеной, которая исчезала при соприкосновении с камнями. Море показалось Фаине непрерывно волнующейся полосой необъятной ширины, которая сливалась с небом. День был пасмурный. Море выглядело не синим и не чёрным, как ожидала Фаина, а беспокойным и сердитым. Она даже невольно попятилась, спрятавшись за бабушку от надвигающейся волны.
Но уже на следующий день Фаина не могла глаз отвести от насыщенной лазурью водной глади, которая сверкала солнечными бликами.
Она с опаской вошла в воду и, взвизгнув от восторга, присела, попробовала осторожно на вкус солёную воду, от которой исходил незнакомый и дивный запах водорослей.
Не прошло и часа, как Фаине почудилось, что она была здесь, на берегу, всегда.
Бабушка соорудила тень, натянув простыню на четыре колышка, и девочки погрузились в строительство крепости из камней, которые назывались галькой.
Вначале пугала девочек эта галька, ступать по ней было даже страшно, но через два-три дня они приспособились и ловко ходили по ней, ступая осторожно.
Море постоянно с невероятным мастерством живописца меняло цвет свой, поражая Фаину редкостными оттенками, которых она прежде нигде не видела: лазурь, синева, голубизна, смешивались, как краски на палитре, в лучах солнца, ослепляя своим неизгладимым изяществом. Утром и днём море встречало Фаину приветливо.
Всё здесь было непривычно: белые низкие домики, увитые лозами винограда с зелёными, маленькими ещё гроздьями ягод, ветви его, тесно переплетаясь, создавали тенистые беседки, спасающие в знойный полдень. Особый южный аромат воздуха, такой непривычный, дурманил Фаину, но через несколько дней она полюбила его, как и запах моря.
Они ходили на море утром и после обеда ежедневно, а в знойный полдень их спасала прохлада беседки.
А вечером, когда садилось солнце, и начинали свой неугомонный треск цикады, они приходили смотреть закат, море казалось загадочным и чужим. А какое здесь было небо! Его черный высокий свод весь был усыпан яркими большими звёздами, которые внимательно наблюдали за Фаиной.
А полная луна была такой огромной, что Фаина пряталась от неё под простынёй.
Неспешная размеренная жизнь, покой, разлитый в воздухе, игры и чтение так полюбились Фаине, что она всё реже вспоминала Москву, в которой даже она, девочка, чувствовала необъяснимую тревогу.
- Бабушка, как хорошо остаться здесь навсегда! - с чувством восторга говорила она. - Только нужно, чтобы мама с папой сюда приехали к нам.
- Фаина, мы здесь на всё лето, а осенью ты опять пойдёшь в школу, дома. Погоди, через два месяца ты сама попросишься домой, - отвечала бабушка с улыбкой.
Как-то раз в конце июля девочки с бабушкой, как обычно, возвращались с пляжа. У калитки стояла прищурившись, хозяйка, Серафима Аркадьевна, и махала приветливо руками.
- Идите скорее, - услышала Фаина, - к вам гости!
- Мама! - вскрикнула Фаина и бросилась бежать.
- А вот и не угадала! - ответила тётя Муза, сестра отца, выглядывая из-за большой спины Серафимы Аркадьевны.
Бабушка удивлённо подняла брови и спросила:
- Муза, а ты как здесь? Случилось что-то?
- Приехала погреться на солнышке к вам, а то у нас лето выдалось холодное, дождливое, - ответила тётя.
Они сели обедать.
Фаина чувствовала, что что-то изменилось.
Бабушка вопросительно поглядывала на тётю Музу, а та старалась казаться веселой и всё расспрашивала девочек об их занятиях и играх.
На море они в этот день больше не пошли.
Бабушка с тётей удалились в конец сада, а девочки играли в беседке.
Потом Серафима Аркадьевна отвела девочек к соседке, у которой недавно появился щенок, они с восторгом играли с ним до вечера...
Так случилось, что на следующий день после приезда тёти Музы бабушку увезли в больницу с сердечным приступом, где она через несколько дней скончалась, не пережив известия о том, что сын и его жена, родители девочек, расстреляны.
Повзрослев, Фаина с горечью думала о том, что пришлось пережить тёте Музе в то лето.
Помимо страшной вести о гибели любимого брата и его жены, смерти матери на юге, на руках две девочки-сироты, которых необходимо спасти от детского дома для детей врагов народа. Только, когда они приехали к тёте Музе в Тарусу, она объяснила им, что теперь они будут жить здесь.
Тётя Муза очень просила девочек не разговаривать с незнакомыми людьми, стараться как можно больше времени проводить дома и вести себя тихо. В школу Фаина осенью не пошла. Они с сестрой заболели ветрянкой.
В ноябре того рокового года тёте Музе тарусские доброжелатели неоднократно нашёптывали, чтобы она была осторожнее, осмотрительнее, потому что о её свободомыслии в школе распускалили слухи, и что за ней могут прийти в любой момент.
Мало того, что тётя Муза работала учителем истории в школе, так она ещё, к несчастью, происходила из дворян. Частенько на уроках она со вздохом говорила, что мало что могут привнести в нормальную жизнь необразованные люди, при этом как-то непосредственно напоминала о том, что государством руководят «выходцы из народа с двумя-тремя классами церковно-приходской школы», всё время призывающие к борьбе, то есть к войне.
И у Фаины Фелициановны, сколько она себя помнила, слово «борьба» вызывало протест. Она не могла разобраться, почему так? Пыталась. Думала. Как-то, уже в поздние годы, в «Записной книжке» Чехова наткнулась на такую мысль: "Человечество понимало историю как ряд битв, потому что до сих пор борьбу считало оно главным в жизни". Эти слова Чехова поразили её: «Возможно, в этом и есть причина моего предвзятого отношения к слову «борьба». Как может быть борьба главной в жизни?! В школе нас призывали к разной борьбе, например: «Бороться, искать, найти и не сдаваться». Фаину Фелициановну от этих слов переворачивало. Борьба - это животное чувство, близкое малообразованному большинству. Недаром большевизм есть опора централизованной власти, опора империи. Интеллектуальное меньшинство всегда двигало историю. Мы делали танки, а Запад создал компьютер. Фаина Фелициановна считала в жизни главным: любовь, веру, надежду, мудрость, образованность. Борьба же пусть будет словесная, для любителей спорить, и борьба - как вид спорта. Писать историю как череду битв, возвеличивать борьбу, насилие и все, что следует за этим? Невозможно, чтобы подобные мысли были главными. История, по мнению Фаины Фелициановны, как никакая другая наука, выполняет заказ власти во все времена. Например, Карамзин писал историю по царям. Фаина Фелициановна считала, что это во многом заказное издание того времени. Для неё главная история - это Героическая история, то есть Божественная, художественная литература с Христом, Моисеем, Чеховым, Набоковым…
Это пришло потом.
А тогда тётя Муза объяснила Фаине, чтобы при появлении в комнате посторонних она с сестрёнкой выскользнула из комнаты под любым предлогом и бежала через проходной двор за сараем к тётиной приятельнице, а сюда больше не возвращалась.
В самом начале ноября выпал снег.
Поздним вечером 7 ноября за тётей Музой пришли.
Фаина с сестрёнкой выскочила на улицу, в чём была, и побежала к тётиной приятельнице в тапочках по снегу. У неё девочки прожили больше недели, а потом за ними приехала Вероника Николаевна, племянница бабушки, двоюродная сестра отца Фаины, и увезла с собой в Москву.
В этот день Фаина повзрослела.
Только через четверть века она узнала, что испытали её родители, прежде чем их расстреляли.
Вероника Николаевна заменила им и мать и отца. Она была врачом. Всю свою жизнь она посвятила гинекологии. О Веронике Николаевне рассказывали легенды. Она никогда не отказывала в помощи женщинам, потерявшим надежду родить ребёнка. Многие обретали счастье материнства благодаря ей. Благовоспитанная, добросердечная она внушала одним только своим присутствием надежду.
Связи Вероники Николаевны были безграничны. Но она прибегала к ним только в самых крайних случаях. Именно благодаря помощи жён власть имущих, она сумела оформить удочерение девочек.
Всю свою любовь и нежность отдала она им. Фаина так никогда и не узнала, была ли у неё любовь, почему она не вышла замуж. У них в семье было не принято задавать подобные вопросы. Воспитывала атмосфера в семье - доверие, любовь, нежность, сдержанность.
В доме свободно говорили на французском и английском языках, постоянно читали и обменивались впечатлениями, ходили в театры и, конечно, в консерваторию.
В последующие годы Фаина Фелициановна не упускала возможности побывать на интересных концертах. Как будто сейчас она видит, как оркестранты рассаживаются, настраиваются. Взвизгивает скрипка. Шум в зале на мгновение стихает. На сцене появляется дирижёр. Музыканты встают, приветствуя его. Но тут же проносится какой-то изумлённый ропот, сменяемый шквалом аплодисментов с одобрительными возгласами. На дирижёре вместо традиционного смокинга - красная водолазка и синий бархатный костюм. Это и вызывает бурную реакцию. Стоя лицом к публике, дирижёр взмахивает палочкой, и вспыхивает невероятная музыка, которую эти стены в таком исполнении ещё не слышали: «Американец в Париже» Джорджа Гершвина. Дирижёр в ударе. Он то поворачивается лицом к оркестру, то лихо пританцовывая, как бы привлекает слушателей к участию в этом празднике свободного искусства. Такого озорного концерта ни прежде, ни потом Фаина Фелициановна не видела. А тут ещё жару поддает «Голубая рапсодия». Публика, оркестр, авангардная музыка под экспрессивными взмахами дирижёрской палочки превращаются в единый организм и не желают расставаться. Восхищённый зал неистовствует!
Времена переплетаются, соединяя произвольно старость с детством.
Тогда девочки общались с узким кругом верных друзей, с остальными же держались приветливо и доброжелательно. Всё это было так же обычно, как необходимость дышать.
Девочки учились с удовольствием без всяких видимых усилий, помогали по дому и беззаветно любили приёмную маму, Веронику Николаевну.
Фаина после окончания школы поступила на филологический факультет Московского университета на отделение славянских языков.
Языки давались Фаине легко. Ещё студенткой её привлекали к работе переводчиком с сербохорватского языка, а через четыре года после окончания университета она попала на работу в советское посольство в Белграде.
Там за ней стал настойчиво ухаживать сотрудник посольства Захарченко, который работал в разведке под прикрытием посольства. У него была семья, поэтому ухаживал он украдкой. Фаина же понимала, что с подобными людьми следует быть предельно осторожной, чувствовала себя канатоходцем.
В посольстве постоянно устраивались встречи с учеными, деятелями искусств, отмечались советские праздники, на которые приглашались известные в Югославии люди. Среди них Фаина обратила внимание на загорелого синеглазого статного красавца по имени Горан (горный человек). Молодой человек был уже очень авторитетным физиком, его часто приглашали в Союз, у него были друзья среди наших учёных, в числе которых был Крючков, тоже молодой физик, которой по случайному совпадению жил в соседнем с Фаиной доме в Москве.
Горан не упускал случая поговорить с Фаиной. Их взаимная симпатия быстро переросла в страстную любовь, которую они тщательно скрывали. Оба понимали, что у них нет будущего, но чувства были сильнее рассудка.
Фаина забеременела и сообщила Горану, что оставит ребёнка, вырастит его достойным человеком.
Она отдавала себе отчёт в том, что это грозит ей страшными последствиями, но решила оставить сына. Она почему-то была уверена, что родит именно сына.
Ухаживания же Захарченко были всё настойчивее, она не знала о том, догадывается ли он о её связи с Гораном.
Во время отпуска в Москве Захарченко пришёл к ней в гости, был очень настойчив в выражении своих чувств, и она уступила ему, с тайной мыслью замести следы о своей связи с Гораном.
Захарченко считал, что ребёнок этот его, и обещал Фаине всяческую поддержку.
А она заверила его, что никому и никогда не станет говорить об этом, и не будет беспокоить его, понимая всю сложность гэбешной карьеры Захарченко и его семейного положения.
В Белград, конечно, она не вернулась.
Захарченко позаботился о ней, устроил в Ленинку - в отдел зарубежной библиографии.
В чём у неё была прелесть в работе? Ведь Фаина Фелициановна в годы, когда за самиздат давали срок, имела возможность читать то, что было под запретом. Она жадно проглатывала зарубежную периодику, которая поступала только для служебного пользования. И готовила квалифицированные обзоры для узкого круга специалистов по разным направлениям гуманитарных знаний.
Целыми днями она была занята. Потому что помимо интереснейшей работы, она делала переводы книг и статей с сербохорватского, французского, испанского… Упивалась Набоковым, особенно ей нравился роман «Приглашение на казнь». Это было что-то доселе неведомое по замыслу и гениальному исполнению. Хотя бы вот:
«Цинциннат встал тоже.
- "Узник! В этот торжественный час, когда все взоры направлены на тебя, и судьи твои ликуют, и ты готовишься к тем непроизвольным телодвижениям, которые непосредственно следуют за отсечением головы, я обращаюсь к тебе с напутственным словом. Мне выпало на долю, - и этого я не забуду никогда, - обставить твое житье в темнице всеми теми многочисленными удобствами, которые дозволяет закон. Посему я счастлив буду уделить всевозможное внимание всякому изъявлению твоей благодарности, но желательно в письменной форме и на одной стороне листа".
- Вот, - сказал директор, складывая очки. - Это все. Я вас больше не удерживаю. Известите, если что понадобится.
Он сел к столу и начал быстро писать, тем показывая, что аудиенция кончена. Цинциннат вышел».
Фаина Фелициановна увидела на блюде вишенки-черешенки. Когда это было?
Ну, кто может пригласить на казнь? Конечно Набоков. Кто так мастерски, играючи жонглирует словами? Он - Владимир Владимирович! «Итак - подбираемся к концу. Правая, еще непочатая часть развернутого романа, которую мы, посреди лакомого чтенья, легонько ощупывали, машинально проверяя, много ли еще (и все радовала пальцы спокойная, верная толщина), вдруг, ни с того ни с сего, оказалась совсем тощей». Предвкушая удовольствие от чтения и наслаждения стилем, Фаина Фелициановна мыла ягодки. Вот они вишенки-черешенки, лежат на блюде, капельки воды на них - то ли слезинки, то ли коровки божии. Лежат они дожидаются, когда же Фаина Фелициановна, преданная читательница, нырнёт в увлекательную игру слов и мыслей, погружаясь в желанную толщину романа, поглощая незаметно сладкие, сочные ягодки. Фаина Фелициановна шевелит губами: «Приглашаю черешенку по фамилии Цинцинат на казнь! Будьте любезны».
У Фаины родился сын.
Фаина с Захарченко никогда в жизни больше не виделись.
Она назвала сына Константином. Сестра её уже давно жила своей семьёй в Ленинграде, а Фаина с Вероникой Николаевной души не чаяли в Косте.
Мальчик рос очень самостоятельным, проявляя мужской характер с первых месяцев.
Через пять лет Фаина прочла в зарубежных газетах о том, что Горан, выдающийся физик из Югославии, находясь на научной конференции в США, попросил политического убежища. В Югославских же о нём писали, как о предателе родины.
Фаина поняла, что они с Гораном никогда не смогут увидеться, но в её сердце по-прежнему жила любовь. Об успехах Горана она узнавала из зарубежной прессы.
Иногда она встречала Крючкова, приятеля Горана, они здоровались. Однажды, в середине семидесятых Крючков подошёл к ней и передал привет от Горана, с которым он встретился в Женеве на симпозиуме.
- Он просил передать, что никогда тебя не забудет, - сказал Крючков.
Эти слова всколыхнули в душе Фаины прежние чувства с новой силой. Никого и никогда она так больше и не полюбила. Удивительным образом она ощущала постоянную поддержку любимого человека.
Часто Фаина Фелициановна ловила себя на мысли, что её прошлая жизнь видится как призрачный сон, причём сон этот трансформируется вместе с ней. Меняются не сами воспоминания, а ракурс, в котором она видит их. Он каждый раз меняется. Обычно Фаина Фелициановна погружалась в мир воспоминаний во время бессонницы. Она приходит к ней всегда неожиданно. Фаина Фелициановна подружилась с ней. Ведь, в сущности, значительная часть жизни уходит у неё на познание себя самой, и, именно, во время бессонницы. Анализ своих поступков, откровенный разговор с собой, - для этого больше всего подходит ночная тишина. Размышления. Что такое её жизнь?! Как легкомысленно и беспечно Фаина Фелициановна обращалась со временем. А теперь, когда жизнь уже за спиной, хочется воскликнуть словами Есенина: «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?» Что такое есть моя жизнь? Ответ Фаина Фелициановна нашла у Тютчева в стихотворении «Бессонница»:
И наша жизнь стоит пред нами,
Как призрак на краю земли,
И с нашим веком и друзьями
Бледнеет в сумрачной дали...
Именно «бледнеет», удаляется и исчезает. Да, жизнь похожа на сон, призрачный сон. Сегодня Фаина Фелициановна поняла, что больше всего времени прошедшей жизни было потрачено на ожидание. Не само счастье, а его ожидание, предвкушение, пожалуй, вызывает самые острые ощущения. «Отчего всё так призрачно в прошлом и таинственно в будущем?» - задавала она себе вопрос, и сама же отвечала, что происходит это оттого, что его, прошлого, как будто бы не было.
Отдельные картины, отдельные фрагменты.
Сын Костя не раз спрашивал её об отце, но Фаина неизменно отвечала, что отец его - выдающийся человек, а больше она ему пока сказать ничего не может.
- Он очень любит тебя, сынок, - неизменно повторяла она, - а пока тебе лучше не знать правды. Всему своё время.
Перестройка вселила в сердца многих жителей страны надежды на цивилизованный путь развития и прекращение противостояния.
Константин блистательно окончил физико-технический институт, и его оставили в аспирантуре.
- Настало время, Костя, тебе узнать всю правду об отце и о нашей семье, - сказала Фаина, как-то за обедом в субботу, - разговор будет долгим, сын.
Далеко за полночь продолжалась их беседа. Константин был потрясён тем, что выпало на долю их семьи. История любви его родителей вызвала у него бурю эмоций.
- Мама, да как же ты всё это пережила? Отец мой известный учёный-физик! Фантастика! А он знает обо мне?
- Да, знает и любит тебя, - сказала Фаина.
Сын долгим взглядом посмотрел на мать.
- Но теперь ведь совсем другие времена, возможно, я смогу встретится с ним? Как ты думаешь? - спросил он.
- Я очень на это надеюсь, - ответила Фаина.
- А в вашей библиотеке есть его статьи, книги?
Мать улыбнулась.
- Конечно, есть, - сказала она.
- Я хочу познакомиться с его работами.
- Я постараюсь принести, Костя, что смогу.
Не прошло и пяти лет, как Горан приехал в Москву в составе делегации видных американских учёных в институт, в котором все эти годы работал Крючков, дослужившийся до должности заместителя директора.
Накануне приезда Горана в Москву, Крючков подкараулил Фаину у подъезда её дома. Она думала, что он пришёл сообщить эту невероятную новость, поэтому очень удивилась, когда Крючков стал, опустив глаза, сбивчиво ей объяснять, какой опасности он подвергался, общаясь с Гораном за границей.
- Я всё понимаю, спасибо вам, - сказала она с благодарностью.
- Фаина, тут есть один маленький нюанс, как тебе сказать, - мялся Крючков.
- Какой ещё нюанс? - недоумевала Фаина.
- Понимаешь, он давал мне валюту для вас. Но не мог же я заниматься передачей валюты. Представляешь, какой опасности я подвергался? Вот возьми, - пробормотал он и сунул ей конверт.
- Что ты! Ничего я не возьму, - воскликнула растерянная Фаина и оттолкнула Крючкова.
- Но ты же не будешь его втягивать в наши дела? - воскликнул Крючков.
Фаине так захотелось дать ему пощечину, но она сдержалась и, брезгливо отодвинувшись от Крючкова, тихо ответила:
- Конечно, нет. Спи спокойно, если можешь.
Она сильно переживала случившееся, но старалась не показывать виду. Она была уверена, что любое счастливое или трагическое событие надо с терпением пережить. Для этого необходимо не только время. Переживать для Фаины Фелициановны - это внутренне проживать событие до тех пор, пока она не размотает весь клубок своих противоречивых чувств. Переживание, как она понимала, - это медленное взросление, рост души, жизненный опыт. Богатый душою человек различает сиюминутные эмоциональные перепады, которые растворятся сами по себе через непродолжительный период, и основательные, вплетающиеся в судьбу.
Фаина Фелициановна пошевелила рукой, нащупала на тумбочке очки и книгу.
На подоконнике, как и прежде, сидел чёрный кот, что-то разглядывая за окном. Пушистый хвост свисал до самой батареи.
Фаина Фелициановна раскрыла томик Тарковского. Глаза побежали по строчкам:
***
Я прощаюсь со всем, чем когда-то я был
И что я презирал, ненавидел, любил.
Начинается новая жизнь для меня,
И прощаюсь я с кожей вчерашнего дня.
Больше я от себя не желаю вестей
И прощаюсь с собою до мозга костей,
И уже, наконец, над собою стою,
Отделяю постылую душу мою,
В пустоте оставляю себя самого,
Равнодушно смотрю на себя - на него.
Здравствуй, здравствуй, моя ледяная броня,
Здравствуй, хлеб без меня и вино без меня,
Сновидения ночи и бабочки дня,
Здравствуй, все без меня и вы все без меня!
Я читаю страницы неписаных книг,
Слышу круглого яблока круглый язык,
Слышу белого облака белую речь,
Но ни слова для вас не умею сберечь,
Потому что сосудом скудельным я был
И не знаю, зачем сам себя я разбил.
Больше сферы подвижной в руке не держу
И ни слова без слова я вам не скажу.
А когда-то во мне находили слова
Люди, рыбы и камни, листва и трава.
Она идет по берегу моря, в страхе оглядывается по сторонам, но вокруг нет ни души, только горы на фоне неба, и дуга моря на горизонте.
Она одна.
Она одинока.
Страх переходит в ужас.
Несмотря на это, она входит в воду, как будто её кто-то гонит.
И в этот момент Фаина видит, как перед ней садится на волну ослепительно белая чайка.
Фаине так хочется её потрогать!
Она тянется к ней тонкими руками, но чайка всё время отплывает дальше.
Фаина уже не доставала дна, пришлось плыть, но чайка её манила все дальше и дальше в море. Тут волна накрыла Фаину, но она, собравшись с силами, вынырнула.
И полетела!
“Наша улица” №180 (11) ноябрь 2014
