рассказ
Терентьева никак не могла заснуть, вертелась, пытаясь найти удобную позу, но то одна рука мешала, то другая, она пыталась положить руки вдоль тела, но это было неудобно, переворачивалась с одного бока на другой, чтобы понять, что с ними произошло, ведь прежде руки так не раздражали. «Дело не в руках, а твоих комплексах, Томик», - шептала в левое ухо Тамара-делающая замечания. «Не слушай её, родная, всё это из-за резкой смены атмосферного давления, - утешал голос Тамары-ласкающей слух, - ты волнуешься из-за предстоящего послезавтра дня рождения, вспомни, в последние годы ты всегда занимаешься самокопанием, из-за которого не можешь заснуть. Лучше посчитай белых овечек, вон их сколько пасётся».
Сколько лет Терентьева откладывала самые важные дела на завтра, изо дня на день, а ныне отчаяние об упущенном времени охватывает её. Только сегодня она пыталась выполнять намеченные дела, не откладывая их на завтра. Наверное, каждому человеку свойственно думать о завтрашнем дне. Какое бы дело она ни делала, всё равно невольно возникает некое беспокойство о том: что она будет делать завтра? Это, естественно, не относится к повседневным делам, они не занимают много времени и внимания. Тревожит быстротечность времени, которое с каждым годом невероятным образом убыстряется, а Терентьева с грустью отмечает, как мало она успела, как мало знает…
Тамара Терентьева родилась 11 октября 1961 года. Сколько она помнила себя, родители в день рождения постоянно повторяли, что ей невероятно повезло, она родилась в год, когда первый человек побывал в Космосе, что их поколение ожидает особенная жизнь людей новой космической эры...
- Сколько можно спать, Тамарочка, вставай, - донёсся как бы издалека голос матери.
С трудом открыв глаза, Терентьева никак не могла оторвать голову от подушки. Мать стояла над ней в любимой позе - упираясь в бока руками и покачивая головой.
Терентьева росла в ожидании «космического» чуда, которое представляла как большую квартиру, как в кино, в которой можно ездить на трехколёсном велосипеде, которого у неё никогда не было. Жила с родителями в коммунальной квартире, правда, через несколько лет им дали ещё одну комнату за выездом одних соседей. А теперь в квартире остались они, да сосед с женой. Так что жаловаться было не на что. Комната, в которой жила Терентьева, была шестнадцатиметровая, а у родителей - двадцатиметровая. Роятся пчелами семьи в огромных московских домах, не замечая этого, потому что у каждой, или почти у каждой семьи свои соты. А лет двести назад теснота была присуща почти всему населению. Теснились в избах по нескольку семей, пристраивались, ставили избы рядом, но не разбегались, жили по указке старших. Разорвать оковы запретов и семейных устоев удавалось только очень сильным личностям.
Надоел однажды Терентьевой вид зелёный, как будто находилась она внутри водоёма, решила переклеить обоями новыми солнечного цвета, а пол превратить в зал приёмов, и будет лежать на диване, любуясь на воздушную голубизну за окном, решила и сделала, и теперь у неё всегда погода солнечная, настроение воздушное: хочет - летает в мире снов, хочет - ныряет в жизнь обычную, но она, всё же, такая, какой её рисует воображение Терентьевой, над которым не властны никакие, даже новые обои, их можно вообще не замечать.
У стены справа в её комнате стоял старый, но ещё вполне надёжный, кожаный диван с валиками и высокой спинкой, наверху которой была полочка, на которой стояли всяческие безделушки, отражавшиеся в продолговатом узком зеркальце. У родителей в комнате стоял большой круглый стол, а у Терентьевой современный прямоугольный. В серванте на нижней полке стояло несколько книг по бухучёту и экономике, «Три мушкетёра» и «Пословицы и поговорки». Как часто повторяются вторники, впрочем, так же, как и среды, и четверги, и субботы… Собственно слово «вторник» очень уж созвучно с «повторением», «многократным использованием» чего бы то ни было в жизни, в событиях человека и ангелов. Вторник - вторит. Понедельник - открывает неделю. Среда - средний день. Четвёртый день - четверг. Пятый - пятница. Шабаш, шабад - конец работы, отдых, суббота. Воскресаем в воскресенье, чтобы опять открыть неделю приставкой «по»...
Юмор - юмором, но колесо не остановить. Рождение - смерть, рождение - смерть… Круговерть, круг, колесо - образ мира. На протяжении всей истории человечества, люди ждут всегда чего-то нового, казалось бы - всё уже случалось, давно известно, а мы, люди, ждём. Не устали, не надоело. Хочется, чтобы один вторник не был похож на другой, и так каждую неделю, месяц год. Ну и что, что жизнь идёт по кругу. Пусть ни один круг не будет похож на другой! Чудеса есть, они происходят, но мы не можем их заметить, так как они происходят рядом, близко, а это не то. Рядом мы не видим или не хотим? Слишком просто, так не интересно. Ждём. Счастья. Хлеба и зрелищ. И так каждый вторник, среду, четверг…
От входа в её комнату и под столом до окна тянулась ковровая дорожка, придававшая комнате строгость.
Так жизнь помаленьку выправлялась...
- Да я никак заснуть не могла… - сделала попытку оправдаться Терентьева.
- У тебя сроду всё не как у людей, - перебила её мать.
Родители изредка напоминали ей, что у неё - свои «хоромы», иначе они её комнату не называли. Конечно, отец был из многодетной семьи, после армии прописался в Москве, стал работать на заводе, вот от завода ему и дали комнату, куда привёз жену из своей деревни. Мать была очень скромной и молчаливой женщиной, устроилась работать уборщицей в техникум недалеко от их дома, бралась там за любую работу, была на хорошем счету. Она всё время твердила дочери, что нужно приобрести хорошую профессию и создать крепкую семью, отец же на каждый вопрос дочери отвечал, чтобы она поступала так, как хочется ей самой, а уж они с матерью помогут, чем могут. У него никогда не было машины, но он был мастер на все руки и всё свободное время проводил в гаражах с приятелями...
- Мам, не начинай! Сколько можно! Мне уже тридцать один год!
- Тридцать ещё, не спеши годы прибавлять, ещё до завтра дожить надо…
- Умеешь ты настроение испортить, - с горечью ответила Терентьева.
- Да ты вечно мне перечишь, была бы покладистая, глядишь, уже замужем была бы, детишки бы уже в садик ходили…
У Терентьевой от внезапно нахлынувшей обиды перехватило дыхание так, что она чуть не задохнулась, вскочила и в ночной рубашке кинулась в ванную, в коридоре наткнувшись на соседа, который выходил из неё.
- Совсем девка ошалела, - произнес тот с досадой.
Терентьева открыла кран холодной воды, лихорадочно стараясь победить нахлынувшие слёзы. Успокоившись, она стала пристально рассматривать в небольшом квадратном зеркале над раковиной своё лицо, чтобы в который раз понять. что в ней не так, лицо круглое с милой ямочкой на левой щеке. На правой она появляется только как намёк, очень даже привлекательное лицо, отражение смотрело на Терентьеву темными карими глазами с нежностью, на солнце они выглядели заметно светлее, губы тоже на месте, а стоит их подкрасить, так очень даже манящие, только родинка на правом виске с толстым чёрным волосом в центре слишком выделялась, но избавиться от неё было никак нельзя, можно чем-нибудь заболеть, так говорила мать, волос противный Терентьева выдёргивала постоянно, а он вырастал ещё толще.
Настойчивый стук в дверь и голос матери вынудили Терентьеву вернуться в свою комнату. Мать вошла следом за ней с вопросом:
- Ты чего на работу-то не идёшь нынче… что ли?..
- Я отгул взяла.
- Так завтра же суббота, поберегла бы отгул, мало ли зачем понадобится…
- Мам, отгул тоже беречь надо, его-то зачем?
- Мало ли что…
- Да что же это за жизнь!
- Не пойму я тебя никак, что не скажи, всё не так.
- Всё так. мама, я просто праздника хочу!
- Где ж его взять… праздник этот… У тебя, может, появился кто?..
Терентьева окончила десятилетку и мать привела её в свой техникум, в который её взяли с удовольствием, получила специальность бухгалтера.
Устроилась на работу экономистом в НИИ. Её начальник, Гурко-Ромейко, был человек и по фамилии и по жизни довольно странноватый, лет сорока, являлся на службу раза два-три в неделю, был высоким и тощим, и о нём ходили слухи, что он сильно выпивает, но подшофе на работе его никто никогда не замечал, хотя по некоторой помятости и серовато-жёлтой коже лица было заметно, что «вчера было дело». Конечно, бухгалтерию свою Тамара знала от и до...
Мать повторила вопрос:
- Появился… есть, что ли, кто?
- Появился или не появился, я хочу изменить свою жизнь с завтрашнего дня.
- Сегодня, может, что-то к столу купим, чего готовить-то будем?
- Ты мне пирожков испеки… деревенских, как ты умеешь, вечером чаю попьём, тётя Нелля придёт, хватит есть, у меня ведь не дата какая особенная, чего праздновать.
- Так обед не готовить, идёшь куда?
- Иду, домой вернусь вечером, сейчас к тетке поеду и у неё останусь ночевать.
- Делай как хочешь, а я стол приготовлю…
Впечатлительность становится причиной забот, которые нарастают по мере сочувствия животным и людям, кошечку уличную приласкать и накормить, нищей старушке подать, и во всём этом можно раствориться настолько, что о своих заботах можно забыть, а жизнь постоянно преподносит не только заботы, но и препятствия, ставит перед выбором, от которого зависит - станешь ты человеком или нет, если хорошо понимаешь это, то заботы становятся естественной частью твоей жизни, а мечты и иллюзии воплотятся в работе, так появятся смысл и цель в жизни, которая без забот и добра не может быть счастливой...
Терентьева стала не спеша собираться, достала новую комбинацию, сиреневую немецкую, берегла её на Новый год, а тут передумала, когда ещё этот Новый год наступит, а уж очень комбинация ей идёт, недаром очередь отстояла, досталась предпоследняя, повезло. Она поглаживала струящийся по фигуре шёлк руками, любуясь собой, думая о том, что, если бы можно было ходить в нижнем белье по улице, то уж непременно поклонников бы у неё было в достатке, ещё бы выбирала. Горестно вздохнув, она достала новые колготки, которые позволяла надевать себе только в исключительных случаях, ноги накануне она побрила, они были такие гладкие и красивые, что она залюбовалась, затем достала из шкафа платье вишневого цвета, простого кроя - слегка приталенное с воротником стоечкой. Зато пелерина к нему была вся расшита серебристым люрексом, она решилась надеть её впервые, прежде стеснялась такой красоты. Надела новое пальто цвета весенней травы, и шёлковую косынку с абстрактным рисунком желтых, зелёных и коричневых цветов, соорудила себе оригинальный головной убор в виде чалмы, как научила её сестра отца, тетя Нелля. Выглянула в окно и, несмотря на пасмурную погоду, решительно достала коробку с коричневыми лодочками с каблуком сантиметров семь, которые тоже берегла для особых случаев, которые всё никак не наступали...
Из коридора раздался голос соседа:
- Тамара, тебя к телефону…
Уже одетая, Терентьева взяла трубку.
- Тамара Николаевна?..
Терентьева сразу узнала голос Гурко-Ромейко.
- Да, слушаю, Сергей Павлович…
- Вы мне срочно нужны…
Терентьеву в этот момент пробил озноб. Как? Её ждёт Вадим, с которым она уже пять лет встречается. И до звонка Гурко-Ромейко предвкушала великолепный день любви и восторгов. С невероятным усилием подавив в себе радужные чувства, Терентьева спросила:
- Что-то очень важное?
- Как вы догадываетесь, я бы не стал вас беспокоить… Жду вас у выхода из метро «Новокузнецкая» в час дня! - и повесил трубку.
Терентьева взглянула на часы. Было без четверти двенадцать. Успеет. Поспешно набрала номер Вадима, сказала, что срочно вызвали на работу, и что постарается подъехать к нему, как только освободится.
Здесь почему-то в голову полезли другие мысли, и Терентьева вспоминала свои наивные девичьи мечты о семье как об идеале жизни. Муж, дети, дом - полная чаша. О том, чем чашу эту наполнить, чтобы в доме была любовь и гармония, она вообще не задумывалась. Конечно, семья - счастье! Но часто чаша полная разбивается. Отчего? Конечно же, не только о быт она разбивается. Терентьева думала, разбивается она оттого, что не хватает воздуха свободы и доверия. Прежде всего, хорошо бы помнить, создавая семью, что ни муж, ни жена не получают друг друга в собственность на всю жизнь.
Как бы Терентьева ни воспаряла в иллюзиях, но всё время нужно возвращаться к заботам, о которых неизбежно напоминает реальная жизнь, помимо обязательных ежедневно повторяющихся действий, совершаемых автоматически, постоянно возникают непредвиденные, но требующие времени и внимания дела по хозяйству, в процессе их выполнения вдруг рождаются оригинальные соображения по проведению досуга, но они исчезают так же молниеносно, как и возникают, поэтому, приступая к заботам повседневным, Терентьева договаривается о встрече с Вадимом.
Как только Терентьева устроилась в НИИ, и была изумлена фамилией начальника «Гурко-Ромейко», он разговорился:
- В повседневной жизни меня поражает почтительное, а порой просто заискивающее, отношение к именам и фамилиям. Например, приходит в любое учреждение по личному вопросу человек с фамилией Пушкин, его непременно спросят не родственник ли он «того Пушкина», так, на всякий случай, как бы чего не вышло, и обласкают по этой же причине. Или же нарочито поставят на место, если фамилия у посетителя такая же, как у известного чиновника, который утратил своё влияние. А всё потому, что, к глубокому сожалению, в нашей стране десятилетиями в ХХ веке уничтожали личность и чувство собственного достоинства в человеке. Быть как все и не высовываться - вот чему нас обучали с младых ногтей в общественных учреждениях, да и в большинстве семей. А сейчас у нас другая крайность, очень в большом почёте у нас дворянские фамилии, фамилии знаменитых писателей, композиторов, артистов… Например, человек с фамилией Толстой, являясь каким-то племянником троюродного дяди великого писателя для нас является авторитетом в вопросах литературы, и неважно, что он никогда ею не занимался, он ведь родственник самого! Среди прямых наследников знаменитых фамилий, чаще всего встречаются как раз воспитанные, скромные и достойные люди. А вот самозванцев не счесть, эти всячески многозначительно дают понять, что они «из этих». Самое печальное, что обывателя интересует не творчество знаменитости, а кто с кем жил, были ли дети на стороне… Есть ещё одна крайность, возвеличивать после смерти не только знаменитость, а и его родственников только потому, что у них в роду было много талантливых достойных людей, имена которых при жизни у нас в стране даже произносить было запрещено, а сейчас мы, пытаясь исправить эту несправедливость, искусственно возвышаем их детей и родственников, которые просто жили и были хорошими людьми. В головах наших всегда берёт верх торжествующий быт...
Выйдя из метро, Терентьева сразу выхватила из толпы долговязую фигуру Гурко-Ромейко, ходившего по краю Пятницкой с газетой, свернутой в трубочку, под мышкой.
- Что-нибудь случилось? - с тревогой спросила Терентьева.
Без подготовки Гурко-Ромейко прошептал:
- Мой бухгалтер сегодня ночью умер…
Терентьева пожала плечами.
- Какой бухгалтер? - только и вымолвила она.
Гурко-Ромейко взял её под локоть и повёл в сторону Климентовского переулка.
Сердце Терентьевой колотилось от неизвестности…
Да, в общем-то, беспокойство никогда не покидает человека, даже тогда, когда ему кажется, что он абсолютно спокоен. Причины для беспокойства столь многообразны, что их не перечислить. Самое, на взгляд Терентьевой, досаждающее беспокойство - это оказаться на месте вовремя. Ох, не лёгкое это дело она осваивала не один год, но справилась с ним. Есть беспокойства, которые у неё вызывают улыбку, например, страх смерти. По её мнению, беспокоиться по этому поводу бессмысленно, поскольку это неизбежно, поэтому лучше рассматривать неизбежную смерть как награду. Другое дело здоровье и жизнь близких, в данном случае беспокойство понятно и неизбежно. Сама пульсация жизни есть беспокойство, которое исчезает только со смертью...
Не доходя до переулка, Гурко-Ромейко остановился у синих «Жигулей», распахнул заднюю дверцу, и промолвил:
- Садитесь, я за вами…
Терентьева послушно протиснулась за спину водителя, следом сел Гурко-Ромейко, бросив шофёру:
- Витя, к нам…
Ничего не понимая, Терентьева спросила:
- Куда это «к нам»…
- Увидите…
Машина уверенно проскочила Балчуг и по набережной канала выскочила к Устьинскому мосту, перемахнула через Москву-реку.
Терентьева смотрела в окно, и думала, что не будь общего порядка, жизнь пошла бы вверх дном. У нас так уже бывало, когда «народные массы» вышвыривали на улицу добропорядочных горожан из своих отдельных квартир, чтобы превратить их в коммуналки, отбирали всё и делили «поровну», чем закончилась вторая попытка тоже известно - стрельбой и разгулом любителей дележа. Конечно, общий порядок никак не может устраивать каждого, противоречия возникают постоянно, но в их решении необходима соразмерность и понимание того, что общий порядок предполагает взаимные уступки и переговоры.
Чуть медленнее, машин на бульваре было порядочно, добралась до Покровки, а там нырнула в переулок, и остановилась у закрытых ворот старинного особняка, пару раз посигналив. Ворота отворились, и машина въехала во двор усадьбы.
- Вот и приехали «к нам», - сказал, едва заметно улыбаясь, Гурко-Ромейко.
- Не понимаю, Сергей Павлович, - вырвалось у Терентьевой, - я-то зачем?!
С тыльной стороны они вошли в почти музейные апартаменты. В большом кабинете сели в кожаные массивные кресла.
- Будете моим главбухом! - сказал Гурко-Ромейко, как о деле давно решённом.
- Но… - пыталась вставить что-то Терентьева.
- Никаких «но»! Я долго к вам, Тамара Николаевна, приглядывался, и понял, что такой специалист мне и нужен, и упреждая её вопросы, продолжил: Я работаю как бы на два фронта. Официальная государственная работа там, а здесь мой кооператив… У нас в жизни всё так неопределённо… как разрешили частное дело, так могут и запретить… Зарплата у вас будет в десять раз больше, чем в конторе… Ну, и все прочие ваши жизненные нужды решим… Оперативность же сегодня понадобилась для того, чтобы пойти в банк, что делал покойный Фидлер, главбух, и получить по именному ордеру наличные… Я сам этим не занимался… С вами пойдёт Лебедев…
Терентьева сидела ошеломлённая, не в состоянии сложить все части невероятной задачи.
Внимание и заботу близких людей важно чувствовать. Но забота заботе рознь. Очень часто Терентьева сталкивалась с ситуациями, когда забота превращалась в тотальный контроль. У человека просто перекрывают кислород, не оставляя ему никакого личного пространства. Это происходит в семьях между родителями и детьми, между мужем и женой, между братьями и сёстрами… В таких случаях более сильная личность подавляет близкого человека, убеждает его, что лучше знает, как ему нужно жить, думать, поступать. Да ещё при этом не забывают заметить, что себя приносят в жертву, ради счастья ближнего. Сколько она наблюдала семей, в которых родители-неудачники пытаются самоутвердиться в детях. Навязывают им свои желания и понятия о том, что и как делать в течение жизни, пытаясь прожить их жизнь. Очень часто заканчиваются подобные попытки трагически, вплоть до прекращения общения. Так же Терентьева не выносит, когда посторонние люди, называющие себя «друзьями», начинают навязывать ей свою модель жизни, объясняя, что думают только о благе Терентьевой. Если им это хорошо, а для неё неприемлемо, и она не просила совета, зачем её отягощать своим мнением? В подобных случаях забота о ней превращается в сущий ад, становится обременительной. Терентьева понимает только такую заботу о ближнем, при которой близкий человек не обременяет её, а каким-то непостижимо тактичным образом поднимает ввысь. Но ни при каких обстоятельствах не упрекнёт, не вмешается в её личное пространство, пока сама Терентьева его не попросит об этом. Сама она стремится поступать подобным образом. В основе взаимоотношений, прежде всего, она ценит взаимоуважение.
Гурко-Ромейко нажал клавишу селектора, и услышав:
- Я…
Сказал:
- Ко мне…
Через минуту явился чрезвычайно приятный молодой человек лет тридцати, склонился к Терентьевой, взял её ручку и, поцеловав, представился:
- Иван Эдуардович…
- Тамара Николаевна, - смущаясь, сказала Терентьева.
Тут же были изготовлены необходимые документы на её лицо, и они с Лебедевым направились в банк, который находился в метрах трехстах.
Операция была проделана в каком-то рядовом, будничном порядке, в спортивную сумку уложено двести тысяч пачками по сто рублей, в советском исчислении.
"Наша улица” №269 (4) апрель 2022