Задумчивая грусть (часть двенадцатая)

ЗАДУМЧИВАЯ ГРУСТЬ

заметки

(часть двенадцатая)

37-Й ТРАМВАЙ

«Следующая остановка - «Зелёный проспект»... Трамвай, покачиваясь, следует по 37-му маршруту. Сижу у окна, смотрю по сторонам: Федеративный проспект, улица Металлургов, шоссе Энтузиастов, - доносится из репродуктора. Тридцать седьмой - это словосочетание вызывает леденящий ужас. Вспоминаются строки из поэта Тимофеевского:

И палачи, и стукачи,

И те, кто ими был казнен,

В единый хор слились в ночи,

Поёт весь праздничный вагон...

«Кипучая, могучая...»

А все торопятся, спешат

Под Новый год успеть домой.

И только звон стоит в ушах.

Тридцать седьмой, тридцать седьмой...

Страх, который с наступлением сумерек расползается из углов комнат, из глубины души. Я физически ощущаю его. Трамвай продолжает свой путь. За окнами огни, в вагоне разговоры, смех. 2-я Владимирская улица, кинотеатр «Слава»… Лица, лица, лица людей, замученных и исчезнувших в тюрьмах и лагерях, наплывают на меня. Проспект Будённого, ДК «Компрессор», а вот и Московский энергетический институт, где в конце восьмидесятых в Доме культуры мы слушали голоса свободы. Я запомнила особенно вечер, на котором Наум Коржавин читал свои вольнолюбивые стихи под одобрительный гул зала. Где она эта «Кипучая, могучая...»!? Разве могли мученики тридцать седьмого года подумать о том, что она исчезнет? Нам повезло, мы наблюдали агонию и смерть Союза. Метро «Комсомольская», следующая остановка «Каланчёвская улица», конечная. Трамвай 37.

ПАЁК

Зима. Петербург литературный. 20-е годы. Пора всяческих объединений.

- Ты получил паёк? - спросил Ходасевич у Мандельштама.

- А что, уже дают?! - удивился тот.

- Уже, наверно, всё разобрали! Беги скорее!

Только и видели каблуки Мандельштама…

И его срезало время.

Творческая жизнь бурлила. В «Доме искусств» - общежитие, столовая. Там спонтанно возникла «писательская коммуна»: Александр Грин, Николай Гумилёв, Осип Мандельштам, Владислав Ходасевич, Анна Ахматова, Андрей Белый, Александр Блок, Евгений Замятин, Михаил Кузмин... "Серапионовы братья", "Звучащая раковина". Бурлила жизнь. Гремели голоса поэтов. И падал снег, как и ныне.

ПЕЧАЛЬНАЯ ПОРА ГОНОРАРОВ

Первые самостоятельно заработанные в жизни деньги запоминаются на всю жизнь. Но первый гонорар - это всё-таки нечто совсем другое. Первый гонорар за создание произведения литературного, художественного, музыкального для автора, прежде всего, признание его способности к творчеству. Было время, когда о писательских гонорарах ходили легенды, они не давали покоя обывателям, вызывая зависть, и желание пристроится к литературе. В советское время литература стала заманчивой кормушкой для окололитературных чиновников, стоящих на страже «социалистического реализма». Но вот пора гонораров растаяла, исчезла, закончилась. У многих плодовитых литераторов иссякло вдохновение, вдруг, внезапно. Казалось бы пиши, издавай, радуйся… Не нужно искать связи, делиться с редакторами, считаться с цензурой - дождались! Нужно только немного - самому автору найти деньги на оплату типографских расходов за свою книгу. И находят, но только те писатели, для которых слово - цель и смысл жизни, работают свободно. А те, кто работали ради гонорара, исчезли. Редакции толстых журналов стеной встали на защиту не журналов, нет, а на защиту своего благополучия..

ХОЗЯЙКА

Хозяйка Анна Яковлевна была отменная. Если уж она бралась за какое-либо дело, то делала его с добрым сердцем и доводила его до конца, не забывая даже о мельчайших деталях. Очень сосредоточенная она была во всём. С первого дня замужней жизни вела она толстую разлинованную книгу, на картонной обложке которой она зачеркнула слово «амбарная» и старательно вывела крупными печатными буквами своё название: «Домовая книга». Шли годы. Записи в книге Анна Яковлевна делала регулярно, отмечая в ней значимые события их семьи, рецепты, доходы, расходы… В некотором роде «Домовая книга» стала энциклопедией её семейной жизни. Она торжественно показывала её ежегодно всем членам семьи тридцать первого декабря в канун встречи Нового года, поглаживая и каждый раз повторяя, что здесь, в этой книге всё записано и всё учтено. «Это история нашей семьи», - с гордостью говорила она детям.

ВЛАСТЬ МУЗЫКИ

Музыка оказывает на меня магическое воздействие. Ставлю диск с 4-й симфонией Малера. Слушая флейты и скрипки, напевы и вскрики птиц, я испытываю чувства безмерной печали и радости. В разные периоды жизни эта вещь вызывала у меня совершенно разные чувства. Всё зависело от моего настроения и обстановки. Чудо и загадка музыки Малера состоит для меня в неограниченной возможности рисовать в воображении множество непохожих картин и образов. Творческая свобода, навеянная его 4-й симфонией, переливается и в меня. Испытывая высшую радость, ощущая колоссальный внутренний подъем, сажусь к компьютеру и пишу без оглядки, как будто сочиняю музыку. Душа настолько переполняется эмоциями, что вот уже она не в силах пережить этот накал! Ещё чуть-чуть и красота, рождённая волшебными звуками музыки, исчезнет вместе со мной. Музыка стихает. Чувства восторга и небывалого подъёма постепенно тоже. Исчезает прекрасная иллюзия. Я остаюсь наедине с вечным вопросом, что есть истинная жизнь? И отвечаю: вот этот только что написанный мною этюд о Густаве Малере.

ИСКРЕННОСТЬ

Искренность - именно та черта, которую я больше всего ценю в людях. Сама тоже стараюсь быть искренней, поэтому знаю, насколько это не просто. Как часто мне приходится не быть, а казаться. Я понимаю, что не нужно никого грузить своим внутренним состоянием, поэтому на вопрос: «Как дела?» - отвечаю как все: «Отлично» или «Всё хорошо». А на самом деле на работе было плохо, изможденная злостью начальница, смахивающая на даму с косой, опротивела, сплетни доводили до исступления. Я тогда была сильно влюблена в одного коллегу, и за мной постоянно шпионили. Все свои страхи, смятение, неуверенность, чтобы никого не утомлять, я, как и многие мои знакомые, загоняю в самые потаённые уголки души. Но порой так необходимо излить свою душу, что, кажется, сердце просто не выдержит нагрузки, если я не выскажусь кому-нибудь. Больше всего мне запомнились доверительные беседы в поезде со случайными попутчиками. После подобных откровений в душе наступает успокоение и мир. Я часто вспоминаю бесконечный разговор в поезде «Москва - Трускавец». В купе нас было трое - военный и мудрая обаятельная дама ехали в санаторий, а я - в командировку во Львов. Мы практически не спали, каждому хотелось высказаться. Я рассказала о своём любовном треугольнике. Обрисовала в истинном свете идиотку-начальницу. И поняла, что сбросила с себя этот тяжкий груз. Расставались с чувством огромной симпатии друг к другу, но без сожаления.

РОЖДЁННАЯ ВООБРАЖЕНИЕМ ВСТРЕЧА

Идём мы с приятельницей по улице, грустные такие, под ноги смотрим. Скользко. Слева - церковь, справа унылый длинный серый дом. Подъездов двадцать не меньше. Приятельница возмущённо восклицает: «Как можно строить такие дома, без арок ворот где-нибудь в центре этого горизонтального «небоскрёба», чтобы было удобно, не обходя его весь вдоль, сразу попадать в глубь квартала! Я бы не хотела жить в таком доме». Какое-то время мы молча преодолеваем наш скользкий путь, затем я задумчиво возражаю ей: «Дом, конечно не очень привлекательный, но вид из окон последнего этажа открывается потрясающий: храм, пруды, современные дома с фасадами разных геометрических форм, - а главное - люди. У меня в этом доме живет знакомая, обаятельная Верочка. Мы с ней работали вместе. В нашем женском муравейнике она выделялась отличным вкусом и умением носить одежду. Мы живём, практически, рядом, а встречаемся раз в год, если не реже. Верочка настолько приветливый и милый человек, что после встречи с ней у меня настроение всегда поднимается. Мы проходили мимо торгового центра "Байкал", и решили зайти в гастроном, чтобы порадовать себя чем-нибудь вкусненьким. И вдруг, невероятно, на выходе из магазина мы столкнулись с Верочкой! Солнечная её улыбка согрела нас. «Верочка, я наколдовала, придумала тебя в своём воображении!» - с изумлением воскликнула я.

В ГЛУБИНЫ СЕБЯ

Сегодня за утренним чаем я вдруг почему-то задумалась над понятиями «авторитет», «право». Эти слова я довольно-таки часто слышу в разговорах и встречаю в различных текстах. И вот мне показалось, что, в принципе, у человека нет права на авторитет, потому что авторитет создать нельзя. Ведь он заключается во внутренней силе, которой человек либо обладает, либо нет. Как часто мне приходится отмечать для себя, что вот, к примеру, эта физиономия, не исчезающая с экрана телевизора, имеет сомнительный авторитет, обладая незаслуженно значимой должностью. Конечно, мне со студенческой поры известно, что в организованном обществе возникает право на власть. И, как я понимаю, право это может даровать лишь свободу действовать согласно законам общества. Как для меня, так и, практически, для каждого человека основным является право самосохранения. Я думаю, что в моём разуме есть «нечто» столь необходимое, что если от него «нечто» отнять, не будет и моего разума. При помощи этого «нечто» мой разум начинает познавать как бы цепочку моего жизненного опыта. Я - знаю себя. Я - узнаю себя. Я - веду с собой беседу. Со-знание. Когда возникла эта точка отсчета, что «Я» - это «Я»?! Ведь всякая последующая деятельность моего разума есть не что иное, как последствие этого первого действия. Я не сохранила воспоминаний о до-словесной поре своей жизни, поэтому невозможно проследить зарождения моего «Я», моего само-сознания. А когда я узнала себя, то и мир мне открылся. И я стала впитывать в себя лучшее, что было создано другими «само-сознаниями». Конечно, благодаря умным книгам. А довольство собою серых, бестактных, неумных людей, неприятие ими мира высокой культуры и интеллекта порождает тщеславие. Мне даже кажется, что чем тупее человек, тем он тщеславнее. Как Фома Опискин из «Села Степанчикова». Классиком сказано, что невежество рождает тиранов. Я один такой на свете, тупой и наглый, поэтому буду прописывать вам правила жизни и руководить вами! Главное, всех построить! Один и тот же такой «руководитель» будет глуп или жесток в зависимости от того, что им владеет - тщеславие или надменность. Приступ ярости прошел, вот он опять может связать «А» с «Б». Вообще, по большому счёту, люди представляются мне не такими, каковы они есть на самом деле, а такими, какими я их создаю сама. Но тем более я должна пенять на себя за все свои неудачи в отношениях с людьми разной степени культуры и интеллекта.

АНГЕЛ ЗАВЕЛЬСКОЙ

Печаль, детский изумлённый взгляд, нежная ранимая душа. Я не могу оторвать глаз от этой картины. У Елены Завельской всегда любовь с грустью пополам. Именно эти чувства - любовь и грусть - охватили меня, когда я увидела картину «Выше крыши». Для меня Елена Завельская - открытие не просто таланта, но обретение очень личного, пронзительного художественного мира, наполненного мыслью, светом и искренностью. Над нами, над людьми парит Ангел, играя на дудочке магическую мелодию, напоминая, что в каждом из нас есть искра, священная, божественная. Ангел взывает к нам на огненном, я бы сказала, инфернальном фоне, напоминающем о муках ада, ибо всё в этом мире вышло из огня и уйдёт в огонь. Всё очищается огнём! Через блистательный образ Ангела чудотворная Елена Завельская передаёт и неугасающую тревогу, и мучительную красоту, и трагическую радость. Ангел призывно вскинул руку, стремясь пробудить в людях душу, чтобы они подняли глаза и увидели его, и поняли, в чём жизни тайный смысл. Не заметить и не услышать Ангела невозможно! Но лица людей, погружённых в себя, выражают совсем иные чувства: недоверие, зависть, злобу, тоску... Лица их устремлены к земле. Земные о земном! Они не пытаются даже увидеть красоту мира, услышать волшебные звуки музыки, рассказывающие о бессмертии искусства, о вечности Слова. Только лицо молодого человека (возможно, он - поэт) на втором плане обращено к Ангелу. Он с удивлением и любопытством наблюдает за Ангелом. И именно это даёт нам надежду, что мы, венцы творения, когда-нибудь всё-таки научимся замечать истинную красоту, и услышим ответ на самый главный вопрос: кто мы и зачем мы здесь?!

ЛОЖКА

Со стола упала ложка. Я подумала, что придёт женщина. И точно. Вечером зашла ко мне любимая соседка Тамара. Живём в одном подъезде, а видимся не чаще, чем раз в два-три месяца. Женственная, мягкая, уютная Тамара одним только своим присутствием поднимает настроение. Сегодня же она посетовала на бесконечность домашних дел, проблем, и невозможность найти время для себя. «Как я мечтаю уехать из Москвы на дачу одна, гулять, кормить птиц, топить печь и читать», - тяжело вздохнув, сказала она. «Давай я заварю новый сорт чая и подниму тебе настроение», - предложила я, включая чайник, который вскоре замурчал, сообщив, что готов для заваривания. Аромат зелёного чая «Египетские ночи» вызвал у нас воспоминания о лете, потом мы незаметно погрузились в ностальгические воспоминания детства и юности, прошедших во дворах. Тамара заговорила упоённо про свой двор на Знаменке, которого уже нет. Я слушала, а Тамара говорила долго, с умилением, со смехом и даже, изредка, со слезами. Но мне приятно было её слушать. Потому что я очень люблю старые московские дворы. Теперь даже понятие двор знакомо далеко не каждому ребёнку. Для нас же двор был целым миром, в котором сосуществовали люди всех возрастов, разных привычек, разного ума. Были и безумные…

Я НАСЛАЖДАЮСЬ ИНТЕРНЕТОМ

Ну вот, например, срочно понадобилось мне вспомнить рассказ «Мечтатель» замечательного писателя Михаила Осоргина. Его книги стоят у меня на верхней полке стеллажа, но чтобы достать их мне нужно брать стремянку. А тут, в мгновение ока набираю в поисковой строке имя, фамилию автора, нужное мне произведение и, пожалуйста, читаю. Счастливое время! Ныне и ночь моя не кончается, поскольку я - в интернете. Безвозвратно ушло время, когда я наслаждалась по утрам чашечкой кофе и листала бумажные журналы или книги. Нет, я не хочу сказать, что я вовсе отказалась от шелеста страниц. Я читаю на ночь, лежа в мягкой постели при неярком свете лампы над головой. Однако компьютер победил. Книги, конечно, по-прежнему мои друзья. Включая компьютер, я просматриваю газеты, забегаю к друзьям в ФБ, узнаю, какая погода ждёт нас, и сажусь писать слова. Какие неограниченные творческие и информационные возможности даёт интернет! Любую справку - историческую, фактографическую, сведения о персоне - не отходя от компьютера. Было время, когда читателей, желающих прочитать, скажем, Булгакова, Фрейда, Волошина, Набокова, Домбровского, в библиотеке я записывала (ставила на очередь). «Я обязательно Вам позвоню, - говорила я разочарованному читателю, - как толь Ваша очередь подойдёт». Книги, пользующиеся повышенным спросом, мы выдавали на ограниченный срок, а в читальных залах, порой только на одну ночь. Энциклопедии, словари, справочники в полном объёме присутствовали в фондах только крупных библиотек и не выдавались на дом. Сегодня доступно, практически, всё и каждому. Особенно это важно для читающих людей, живущих на периферии. Компьютер с потрясающей непосредственностью уравнивает возможности доступа к самой изысканной информации в сфере литературы и искусства, и этим я наслаждаюсь.

КОМАРЫ

Всё время думаю, согласиться ли на приглашение подруг поехать летом за город на природу на недельку, на другую. Сомнения терзают меня. Деревенский дом, колодец, туалет-скворечник на улице - романтично. Чай с листьями чёрной смородины или вишни, память услужливо напоминает аромат его. Посиделки на веранде до глубокой ночи. Глубокий тёмно-синий цвет ночного неба и звёзды, такого не увидишь в Москве. Всё, еду, непременно еду! Какие могут быть сомнения? И тут в ушах раздаётся навязчивый писк комара, невыносимый продолжительный писк, переходящий в назойливый звон, какие посиделки?! Ночь без сна, а утром - осы, мошкара, особенно в поле и в лесу. Если же пойдут дожди, то, караул, грязь, глина, огромные лужи - не пройти и не проехать. Вместо отдыха - болезненное состояние психики. Романтика мгновенно растает как дым. Ни о чём другом, кроме как о доме и Москве и думать не захочется. Что-то не хочется мне на летнюю природу…

ТЕАТР

Сегодня, оказавшись в центре по делам, проходила мимо Большого тетра с Петровки к станции метро «Театральная». Я стала вспоминать, сколько раз я была в нём. Это отнюдь не первый театр, в моей жизни. Были МХАТ, Малый, Вахтангова, Таганка… Чем меня так впечатлил Большой? Вполне возможно, это произошло со мной потому, что самые ранние яркие впечатления об опере у меня связаны с радиоспектаклями, и перед началом трансляции диктор объявлял, что это прямая трансляция или запись спектакля Большого театра. Я полюбила слушать оперные спектакли. Потом я соединила величественно-торжественное здание с колонами на Театральной площади с бронзовой квадригой Петра Клодта. Дома я часто слышала восторженные воспоминания о тех временах, когда на сцене Большого театра пели Лемешев и Козловский, танцевала Уланова. Наконец мне сшили красное платье с плиссированной юбкой и бархатной отделкой, очень красивое! Я была неотразима, от зеркала отойти не могла. Заплели волосы веночком и, однажды, повели 31 декабря на дневной спектакль балета «Щелкунчик». Спектакль поразил меня совершенно, он затмил всё, что я видела до того. Четырёхъярусный зал, игра света на золотой отделке лож и балконов, количество нарядных детей, ожидающих чуда, волшебство декораций, музыка, балет и буфет - всё совершенно поразило меня! При слове театр у меня перед глазами всегда возникает величественное здание Большого театра.

МОЁ И ТЁМЫ ДЕТСТВО

Солнечные февральские дни настроили меня на весенний лад, и я решила подготовиться к весне. Разобрать шкафы, освободиться от ненужных вещей, освободить место для новых совершенно необходимых приобретений. Руки сами потянулись к книжному шкафу, всё-таки больше всего я люблю заниматься книгами, берёшь из второго ряда забытую книгу, а за ней тянется целая история. Именно так произошло сегодня. Сначала я решила достать с нижних четырёх полок все книги, а потом, протерев их, поставить иначе, учитывая мои сегодняшние интересы. Вдруг, во втором ряду нижней полки, в углу, я обнаружила нежно мной любимую книгу Гарина-Михайловского «Детство Тёмы», изданную в Москве издательством «Детская литература» Министерства просвещения РСФСР, в серии «Школьная библиотека», с рисунками Давыдовой. Картонный переплёт, синяя рамка на обложке в косую клеточку, а в середине картинка: Тёма в гимназической форме с ранцем на спине играет с собачкой. Но самое главное для меня это надпись на книге, рукой моего папы: «Риточке в День рождения. Папа», - и дата. В памяти тут же всплыл этот удивительный день, такой счастливый! Это последняя книга, подаренная им. Никто в тот день не предполагал, что ему осталось жить меньше двух месяцев. Мой необыкновенный папа, он за одиннадцать лет моей жизни своими мудрыми советами научил меня главному в жизни: уважать людей, читать как можно больше, не ходить в чужой монастырь со своим уставом, быть честной перед собой и перед окружающими. Особенно мне врезались в память его слова: «Запомни, на этой земле тебе никто ничего не должен. Ты все должна делать сама». Я неуклонно следую его советам всю свою жизнь и бесконечно люблю его.

ОТ ЖАЖДЫ УМИРАЮ НАД РУЧЬЕМ

Эта магическая фраза Вийона преследует меня последние дни, в чем дело? Я оглядываю отсутствующим взглядом комнату и понимаю, наконец, что подсознательно мучает меня долгие годы. Книги великих авторов, мои верные друзья, смысл жизни.

От жажды умираю над ручьем.

Смеюсь сквозь слезы и тружусь, играя.

Куда бы ни пошел, везде мой дом,

Чужбина мне - страна моя родная.

Я знаю все, я ничего не знаю.

Мне из людей всего понятней тот,

Кто лебедицу вороном зовет.

Я сомневаюсь в явном, верю чуду.

Нагой, как червь, пышней я всех господ.

Я всеми принят, изгнан отовсюду.

Каждый божий день открывает мне все новые имена, абсолютно нетленные произведения. Часто какое-то паническое настроение охватывает меня, как мало я смогу прочитать, как много не успею узнать. Вся жизнь состоит из противопоставлений. Вот они - замечательные друзья, все рядом, а время проходит, бежит, несётся, и вот ручей передо мной, а я от жажды над ним умираю. В жизни, практически ежедневно, я испытываю подобные чувства.

ВТОРИТ ВТОРНИК

Как часто повторяются вторники, впрочем, так же как и среды, и четверги, и субботы… Собственно слово «вторник» очень уж созвучно с «повторением», «многократным использованием» чего бы то ни было в жизни, в событиях человека и ангелов. Вторник - вторит. Понедельник - открывает неделю. Среда - средний день. Четвёртый день - четверг. Пятый - пятница. Шабаш, шабад - конец работы, отдых, суббота. Воскресаем в воскресенье, чтобы опять открыть неделю приставкой «по». В тему пришли на память, кстати, стихи детского поэта Андрея Усачёва:

Мы спросили у Емели:

- Назови нам дни недели!

Стал Емеля вспоминать.

Стал Емеля называть.

Дядька крикнул мне: Бездельник!

Это было в ПОНЕДЕЛЬНИК.

На чердак я влез, и дворник

Гнал метлой меня во ВТОРНИК.

В СРЕДУ я ловил жука

И свалился с чердака.

Воевал в ЧЕТВЕРГ с котами

И застрял под воротами.

В ПЯТНИЦУ дразнил собаку,

Разорвал себе рубаху.

А в СУББОТУ - вот потеха -

На свинье верхом поехал.

В ВОСКРЕСЕНЬЕ отдыхал,

На мосту лежал, скучал,

Да с моста свалился в реку -

Не везет же человеку!

Юмор - юмором, но колесо не остановить. Рождение - смерть, рождение - смерть… Круговерть, круг, колесо - образ мира. На протяжении всей истории человечества люди ждут всегда чего-то нового, казалось бы - всё уже случалось, давно известно, а мы, люди, ждём. Не устали, не надоело. Хочется, чтобы один вторник не был похож на другой, и так каждую неделю, месяц год. Ну и что, что жизнь идёт по кругу. Пусть ни один круг не будет похож на другой! Чудеса есть, они происходят, но мы не можем их заметить, так как они происходят рядом, близко, а это не то. Рядом мы не видим или не хотим? Слишком просто, так не интересно. Ждём. Счастья. Хлеба и зрелищ. И так каждый вторник, среду, четверг…

СВОБОДНЫЙ ДЖОЙС

Свободно, вдохновенно, без оглядки, художественно, своеобразно могут писать только истинные художники. Но разве можно научиться писать так, как пишет Джойс?! Можно, если забыть обо всём на свете. И мне страшно хочется писать вопреки всем устоявшимся правилам, пренебрегая всяческими условностями. Джойс с легкостью, казалось бы, лепит образы, как скульптор из глины, но лепит из слов. Его текст вырастает на глазах из самых простых понятий, которые, сочленяясь, превращаются в неведанную доселе ткань. «Так нельзя писать!» - восклицали современники. А ему наплевать на их мнение. Писатели не подчиняются нормам языка. Писатели создают язык. Как первые апостолы. В один день Блум без особого напряга, как ныне говорит молодежь, преодолевает «километры» текста. Я так же почти играючи исхаживаю любые московские улицы и переулки, заглядывая в тупики и подворотни. Москва для меня - друг, как Дублин для Блума. Ну, вот, для примера, взгляните, как «неправильно» и гениально он ткёт свой текст: «такое бывает особенно когда им под сорок как вот ему так что сможет теперь повытянуть из него денежки сколько выйдет старый дурень дурее любого дурня и значит когда он мне зад поцеловал как всегда это было тоже чтоб скрыть а мне плевать с кем он там этим занимается или кто раньше у него был хотя пожалуй знать бы хотелось раз уж это не такой случай когда оба они у меня под носом все время как с той потаскухой Мэри которую мы держали на Онтарио-террас вертела постоянно своим турнюром чтоб его соблазнить противно когда от него запах этих размалеванных баб раза два у меня возникло такое подозрение специально подозвала его поближе…» Как хочет! Вот, что значит истинный художник! Он создаёт свой парадоксальный мир, отличный от всех других. Он отсекает других. Он творит для понимающих. Я восхищаюсь Джойсом и читаю его с упоением. Наслаждаюсь его умением работать со словами, создавая новые образы, подобных которым не было ни до, ни после. Всё гениальное - неправильно.

ВОЗНИКНОВЕНИЕ ВДОХНОВЕНИЯ

Сидит бывшая уборщица у подъезда, рассматривает зорким оком входящих и выходящих, пытаясь думать одну только мысль: что ей сварить на обед. Не думается. Села в позу мыслителя. Лоб сморщила, сильно так. Закрутились две-три мысли о капусте и рисе, так не мысли даже, а мыслишки. Она так и не сообразит, что сама из себя ничего-то умного и нового не надумает. И так я вижу каждый день эту сидящую. Ей не понять, что умные, мудрые, дельные мысли приходят, как правило, только тогда, когда сталкиваешься с книгой гения. Но читают у нас, как выясняется, единицы. Я же без чтения серьезных текстов жить не могу. Читаешь, к примеру, «Превращение» Франца Кафки, поражаешься глубине, образности, стилю, художественности, и сама зажигаешься спичкой, и мысли начинают бурлить, как вода в котле. И сажусь писать. Представляю уборщицу дождевым червём у подъезда. Именно так. Ларец разума человеческого наполняется постоянно, и напоминает слоёный пирог, иными словами состоит из культурных слоёв. Слои же эти состоят из мыслей, открытий и изречений умных людей. Ибо большинство редко задумывается о самосознании, о смысле творчества, о быстротечности жизни и её потаённой сути. Мысли не приходят в пустой сосуд, прежде чем он, как компьютер, не загрузится мыслями из ларца мудрецов. Слово рождает слово. Мысль рождает мысль. Большинство же людей, к сожалению, загружены бытовыми, сиюминутными заботами по достижению материальных благ. Эти люди в поте лица своего чего-то достигают (дача, машина, квартира), а достигнув, исчезают, не внеся в слоеный пирог бессмертия на одного слова. Уборщица на этих моих размышлениях вскочила и побежала в подъезд, домой, к плите, окончательно решив сделать рисовую кашу с говяжьей тушенкой.

ЛУНА СО ЗВЕЗДОЙ

Иду проходными дворами из переулка в переулок. Солнечные лучи, постепенно рассеиваются, небо темнеет, надевает вечерний плащ насыщенного голубого цвета с лёгкой белой прозрачной накидкой из спешащих куда-то облаков. Луна внимательно наблюдает за мной, появляясь в каждом дворе из-за разноэтажных домов. Город безлюден, только редкий прохожий спешит по своим делам, да влюблённые ищут уединения. Сумерки. Центр. Выходной. Я гуляю по Москве, наслаждаюсь моей Москвой. Дома стоят, плотно прижавшись друг к другу. Город строился раньше для удобства горожан. Улицы и переулки надежно защищали прохожих от ветра. Как разнообразны и хороши фасады старых домов. Каждый украшен по-своему - аркатурным поясом или ангелами, наружными полуарками, мансардами… Я брожу по переулочкам и улочкам уверенно, здесь всё исхожено не один раз мною. Любуюсь архитектурным декором окон. Вот на улице потемнело, и вечер переходит в ночь, смотрю на небо пристально и вижу, как появляются звёзды, не сразу, смотреть нужно очень внимательно и они тебе подмигнут. Фонари, подсветки делают город похожим на декорацию.

И ЭТО ТОЖЕ МОСКВА

Высокий глухой забор из красного кирпича слева от меня уходит вдаль, и конца ему нет. Я вытягиваю шею, встаю на цыпочки, пытаясь увидеть хоть что-нибудь. Ничего, только крыши неведомых мне строений, возможно сараев или цехов? Справа тоже забор, но он производит совершенно другое впечатление, он какой-то весёлый, светленький, я бы даже сказала, что он как бы покрыт побелкой, разбавленной слегка жёлтой краской. Этот забор - не выше двух метров, некоторую легкомысленность придают ему ромбовидные отверстия, примерно в полутора метрах от земли на всём протяжении забора. Колючая проволока, в виде ажурной трубы, с вкраплениями, напоминающими звездочки, в которых отражаются солнечные лучи, придаёт ему даже некоторую игривость. Глыбы чернеющего слежавшегося снега плотно прилегают к заборам. Они такие плотные, как будто залегли тут на века. Улицу пересекают железнодорожные пути. Переезд выложен резиновыми плитами. Пропускаю товарный эшелон. Иду далее. На небольшом расстоянии друг от друга припаркованы вдоль заборов огромные большегрузные машины со стальными кузовами. По узкой, разбитой грязной дороге то и дело проносятся машины, разбрызгивая жидкую грязь из бесчисленных луж. «Вот попала, молодец, все мудришь, хочешь сократить путь», - мысленно отчитывая себя, бреду я по проезжей части. И это тоже любимая Москва. Дорога извивается змеёй, которая является хозяйкой года, вдруг справа угадывается поворот, куда он приведёт меня? Неведомо. Впереди за бетонным высоким забором на фоне пронзительно голубого неба стоят высоченные в духе супрематизма начала 20-го века четыре трубы - снизу белые, сверху - красные, словно их Казимир Малевич раскрашивал. Совершенно белый без примесей иных красок дым изящными кольцами вьётся из них.

МОЛОДОЙ КОВАЛЬДЖИ

С наслаждением читаю новую книгу поэта Кирилла Ковальджи «Моя мозаика, или По следам кентавра». Это не стихи. Это книга прозы о жизни, о людях, о творчестве. Немного напоминает Илью Эренбурга. Но написана она, как захватывающая поэма. В ней много поучительного. Вот, например, о религиозности Льва Толстого: «Внецерковная вера Толстого была бы плодотворна и полезна всему миру, не будь она столь рациональна, логична и... материалистична. В его трактовке Христос - просто гениальный человек (наподобие самого Льва Николаевича), давший миру светлое нравственное учение. Толстой, к сожалению, апеллирует исключительно к разуму человека, парадоксальным образом забывая свой собственный творческий завет: обращение к чувству. Бог ведь не только учение, но и тайна»… Так размышляет Кирилл Ковальджи. А вот, я вижу в проходе большого зала ЦДЛ, он идёт молодой, невысокий. Поднимается на сцену, подходит к трибуне. От него ожидают доклад, поскольку идет отчетное совещание московских писателей, но Ковальджи речей не говорит. Он читает стихи. О том, что после прожитой жизни он мал и велик, и раскинут во весь небосклон своею судьбою. Для меня источником мысли, питающим душу, прежде всего, являются его книги, написанные сердцем и ясным умом. Ему 83 года. Но он моложе многих молодых. Чем внимательнее я вглядываюсь в личность Ковальджи, тем больше восхищаюсь его энергией, щедростью таланта и кипучей деятельностью. Его поэтический мир, эмоциональный, наполненный лирическими образами, не отпускает меня.

“Наша улица” №160 (3) март 2013