Маргарита Прошина
И ЭТО ПРОЙДЁТ
Об Антоне Чехове
эссе
Увидела табличку: «Здесь жил Чехов». Спросила: «А он где теперь живет?» Ответили: «Да он десятки адресов поменял? Кто ж его знает, где он теперь живёт!» Хожу по Москве в поисках Чехова. Хочу спросить у него, что он имел в виду, когда Гуров ел арбуз… Не могу жить без автора, который должен быть рядом с текстом. Так наивные современные авторы теребят вопросами друг друга на всевозможных вечерах, не понимая, что писательство - это послание текста в вечность, где тело автора не требуется! В произведениях Чехова подтекст и воздух, пожалуй, не менее важны, чем сам текст, который удаляясь от автора, живёт самостоятельной жизнью, приобретая всё более глубокий смысл и значение. Чехов живее всех ныне живущих, его можно читать, но прочитать невозможно.
Как будто Чехов родился здесь, такой он весь московский. Герои его повести «Три года» «родились в Москве и обожали ее... они были убеждены, что Москва - замечательный город, а Россия - замечательная страна». Сам Чехов писал: «Я ужасно полюбил Москву... Я навсегда москвич». О Москве постоянно говорят как о земле обетованной его три сестры, но я слышу голос Антона Павловича. Да, в Москве он болел, вынужден был покидать её периодически, но тосковал по ней, по жизни московской, которая вдохновляла его. Много съёмных квартир сменил писатель в разных уголках Москвы. На Трубной улице он снимал квартиру по двум адресам, а Трубный рынок, где по воскресеньям продавали птиц, охотничьих собак, рыб для аквариумов, изображен в очерке «В Москве на Трубе».
Занавес открылся, и я одна на сцене. А все ринулись в Москву, и я их понимаю, потому что Москва - для меня и моих сестёр была мечтой. Сколько себя помню, у нас дома сёстры постоянно повторяли: «В Москву, в Москву…», а том с пьесами Чехова лежал на столе в нашей комнате. Я же, маленькая, какое-то время была уверена в том, что Чехов написал «Три сестры» о нас, когда родные узнали об этом, то объяснили, что он писатель, и написал пьесу, когда не то что нас ещё не было, но и наших родителей. Это уже потом я узнала, как писатель любил Москву и стремился жить в ней, невзирая на то, что это плохо влияло на его здоровье. Но его слова «в Москву», по-прежнему повторяют из поколения в поколение очень многие. Они приезжают сюда, а Москва всё расширяется, превращаясь в огромный город-государство. И я со сцены всем говорю: «В Москву!..»
Моё знакомство с Чеховым началось с книги А.П. Чехов «Избранные рассказы», с рисунками А. Лаптева, которую мне подарили на Новый год. Прочитав её, я полюбила Чехова навсегда. Долго плакала над рассказом «Ванька», перечитывала его несколько раз, надеясь, что появится «счастливый» конец. Дома у нас было Собрание сочинений Чехова, и я постоянно читала всё новые его рассказы, выискивая, прежде всего, конечно, о любви. «Цветы запоздалые», «Дом с мезонином»… Тогда я просто читала, следила за сюжетом. В то время меня интересовало, что написано, а не как. Но Чехов завладел моим сердцем прочно и навсегда. Мне было интересно узнавать о нём всё. Биография, письма, записные книжки. На уроках английского языка ежегодно нужно было готовить тему «Мой любимый писатель». Я из года в год расширяла свой рассказ об Антоне Павловиче. Тот факт, что он умер от чахотки таким молодым, потому что не было тогда антибиотиков, вызывал в душе моей протест, и я никак не могла смириться с этим внутренне. Я представляла Чехова худым, измождённым, невысоким, со впалой грудью и, конечно, в пенсне. Почему-то я его ужасно жалела, и думала о том, что если бы я была рядом, то обязательно бы спасла и выходила его. Наивная и смешная девочка! С возрастом моё отношение к Чехову постоянно менялось, вызывая все большое восхищение его талантом. Молодой начинающий Чехов юморист поражал тонким чувством юмора и искусством самоиронии. А серьёзный философ Чехов притягивает меня неисчерпаемой глубиной своих произведений. Теперь, читая его, я вглядываюсь в особенности текста. Я наслаждаюсь запахами степи, слышу её звуки. А как несколькими художественными штрихами он рисует персонажей, передаёт оттенки их переживаний! Я постепенно пришла к пониманию того, что Чехова могу читать в любом состоянии и делать всё новые открытия. Прочитать Чехова невозможно. Антон Чехов для меня - книга жизни, захватывающая книга. Я не знаю больше ни одного писателя, который бы состоял из двух совершенно разных периодов: юмористического и философского. Его рассказы: «Архиерей», «Гусев», «В ссылке», «Скрипка Ротшильда», «Палата №6»… - неисчерпаемы! А пьесы! Скольких режиссёров и актёров они вдохновляют на всё новые прочтения! Чехов для меня ещё и абсолютно московский писатель. Я люблю чеховскую Москву, вижу её. Я заметила, что с годами образ Чехова в моём воображении кардинально изменился. Я представляю его высоким, крупным, уверенным в себе красивым мужчиной. Прежде всего, он для меня - неисчерпаемая личность. Совершить поездку на Сахалин мог только человек, обладающий недюжинной силой. Сколько новых открытий ещё предстоит мне сделать в его произведениях.
Сахалин Чехова вызывает во мне чувства трепета и восхищения. Как не согласиться с Антоном Павловичем, когда он говорит, что склад московской жизни абсолютно чужд обитателям Сахалина, что Гоголь и Пушкин тут не понятны и потому не нужны, что наша история сера и скучна, и сам Чехов, приехавший из России, кажется иностранцем. То же самое можно сказать и сегодня. Даже трудно поверить в то, что Чехов добрался туда. Я сама только при мысли о небольшом предстоящем путешествии, прежде всего, беспокоюсь об удобствах. А как же Чехов по бездорожью, в холод, грязь отправился на остров Сахалин. Это с его-то здоровьем! Уже состоявшись как великолепный писатель! Немыслимый для меня подвиг. Чехов составил первую перепись жителей, практически побеседовав с каждым. Чехов не просто путешествие совершил, а написал документально точные, художественно эмоциональные книги «Из Сибири» и «Остров Сахалин» о жизни и быте русской каторги, о положении свободного населения, о наказаниях, о побегах и медицинской помощи на острове.
Потребность во втором прочтении требует почти каждый классик. При втором прочтении возникают такие непостижимые глубины подтекста, которые прежде не замечала. Под вторым прочтением я подразумеваю такого писателя, к которому, практически, обращаюсь всю жизнь. Для меня это, прежде всего - Чехов. Ещё ребёнком я запомнила это имя, прочитав «Каштанку» первый раз. Конечно, тогда я не задумывалась о глубинах подтекста, но я не могла заснуть, настолько меня тронула история помеси таксы с дворняжкой. Дома в книжном шкафу я увидела двенадцать светло-серых с тонкой золотой каймой книг, на корешке которых было написано «А.П. Чехов». Именно они стали для меня вхождением в литературу. Я читала и перечитывала множество раз его рассказы и повести: «Дом с мезонином», «Степь», «Невеста», «Спать хочется»… Взрослею я, переживаю, меняюсь, переоцениваю многое, но любовь моя к Чехову неизменна. Каждый раз я открывала что-то новое для себя, я не перечитывала, а читала, потому что Чехова можно только читать, он - неисчерпаем!
Москвичи так сроднились с улицей Чехова, что после возвращения ей безликого названия «Малая Дмитровка», горько сожалеют об утрате, потому что Москва - это Чехов, а Чехов - это Москва. Я встречаю его постоянно на улицах московских - иду ли по неуютным декабрьским переулкам и слышу фырканье невидимых лошадей, и вижу в свете тусклых фонарей высокую фигуру Чехова, который покашливая от сырости и чахоточно поёживаясь, пробирается к своему очередному съёмному углу; проезжаю станцию метро «Трубная» и слышу его голос: «Труба, этот небольшой кусочек Москвы, где животных любят так нежно и где их так…». Улица Чехова! Как не хватает её Москве! Чехов ужасно любит Москву, тоскует о ней, не покидает, как истинный москвич.
Для меня древнее - это не прошлый век, там я ведь была, и не позапрошлый, из которого со мною ведут беседу Чехов, Достоевский и Гоголь, а нечто абсолютно далёкое, как пирамиды. Но и пирамиды когда-то были новыми, а Греция и Рим для Софокла и Сенеки были современностью. Через несколько тысяч лет наше время неизбежно станет древним. То, что сегодня кажется значительным и самым важным, не будет иметь никакого значения. Изучать нас будут по художественной литературе, а не по заявлениям политиков, которые во все времена защищают только свои личные интересы.
В записных книжках Антона Чехова я не раз встречала записи и размышления императора Марка Аврелия, античного мыслителя-стоика. Позже я узнала, что в Ялте хранится личный экземпляр «Размышлений», на полях которого много заметок Чехова, но это скрывалось в советское время. Чехов часто цитировал Марка Аврелия, и его герои в рассказах, например, «Палата №6», «Дуэль» рассуждают о природе живого и разумного существа. В своих записках Чехов не раз пишет, что он часто подпитывается у римских классиков. Знание и постоянное обращение к классике необходимо не только писателю, но любому мыслящему человеку. «Размышления» Марка Аврелия не могут устареть, потому что рассуждения о том, что ждёт природа каждого «живого существа» и насколько это совпадает с природой «разумного существа» волновали, волнуют и будут волновать человека в этой жизни. Мне тоже эти размышления покоя не дают. Я точно знаю, что ради того, чтобы жить, превратившись хотя бы в камень, дерево или ещё в кого или чего либо, я жить не хочу. «Перемена состояния меня не устраивает» так же, как и Рагина из «Палаты №6». Чехов, пересказывая в письме свой разговор с Толстым, писал: «Мое я - моя индивидуальность, мое сознание сольются с этой массой, - такое бессмертие мне не нужно, я не понимаю его»...
Где только не снимал углы Чехов в Москве, подыскивая подешевле. Есть и такие домики, где он жил месяц-другой, о которых даже чеховеды не знают. Земная жизнь его была обременена заботой о родственниках, которые гроздьями висели на нём. Они не задумывались о том, что рядом с ними великий писатель. Какой ещё писатель? Толстой, что ли? Хорошо, копейку в газетах прирабатывает хоть… Да, лицом к лицу, лица не увидать. Непостижимо, откуда Чехов брал силы и терпение! Лечил людей, о своём здоровье не заботился. Одного путешествия на Сахалин хватило бы, чтобы войти в литературу. Личность же его столь объёмна и многогранна, что вот уже несколько поколений читателей всего мира никак не могут разгадать загадку Чехова.
Памятно моё знакомство с Чеховым дождливым осенним воскресным днём, когда я, ученица второго класса, пожаловалась на скуку, и услышала в ответ слова, после которых скука исчезла из моей жизни: «У тебя нет времени на скуку. Целой жизни не хватит, чтобы прочитать всё, что было написано для тебя великими писателями». В тот день я с опаской сняла первый том Чехова из 12-ти томного собрания сочинений, открыла его, внимательно вгляделась в лицо и начала читать предисловие, а потом рассказы, примечания… С тех давних пор Чехов стал мне близким человеком. Мне памятны беседы с ним.
Я уже всё поняла, а мне продолжают досказывать, не доверяя моей способности соображать. А вот Чехов абсолютно мне доверяет, не досказывает, оставляя воздух подтекста для моих свободных размышлений, именно поэтому я возвращаюсь к его произведениям вновь и вновь, и каждый раз открываю новые смыслы. Неисчерпаемость недосказанности привлекает, а не лобовые толкования понятных поступков и ошибок, совершаемых подавляющим большинством изо дня в день, из века в век.
Монета - металлический денежный знак, но меня слово «монета» интересует больше как эквивалент взаимоотношений между людьми, добрыми и злыми. Вспомнила рассказ Чехова «Новая дача», в котором убогие жители ведут борьбу со всем новым. Владельцы Новой дачи тщетно пытаются наладить добрососедские отношения с жителями деревни Обручаново, но диалог невозможен. Словно туман застилает от глаз самое важное, стороны не слышат друг друга. Старик Козов, подмигивая своими хитрыми глазами и насмешливо улыбаясь, повторяет только: «Платите, говорит, тою же монетой…». Зависть и ненависть ко всему новому и светлому ослепляет и оглушает людей. Перечитываю и восхищаюсь тем, насколько тонко и точно передаёт Чехов суть вечного противостояния добра со злом.
О, тут самое сложное время! Он взглянул на часы, но у них не было стрелок… Время у Чехова движется совершенно самостоятельно из будущего в прошлое и из прошлого в будущее. События же происходят как бы в промежутке между ночью и днём или временами года. У Чехова время есть категория философская, так рассказ «Архиерей» начинается словами: «Под вербное воскресение в Старо-Петровском монастыре шла всенощная», без уточнения года. События происходят также без всяких уточнений времени. Время - вечность у Чехова, да и сам Чехов вне времени, вечен!
Чехов как-то написал Якову Полонскому: «На "Степь" пошло у меня столько соку и энергии, что я еще долго не возьмусь за что-нибудь серьезное». Слова его поразили меня, каждый раз перечитывая эту поэтическую повесть, понимаю, что литература не в содержании заключается, не в смыслах, хотя и без них нельзя, а в магии изготовления художественного полотна мастером словесного искусства. Чувство наслаждения не покидает меня в степи, потому что кажется, что это я ловлю кузнечиков в красной рубашонке. То, что писательство - каторжный труд, остаётся за кадром. То-то я на себе чувствую, как много соков требует даже простенький рассказ.
Прелестней не бывает настроенья, когда иду по шаткому мостику через ручей, и вижу, как за мною наблюдает Левитан, стоящий у мольберта, рядом Чехов описывает робкую мою походку, а я стараюсь удержать равновесие изо всех сил, мне страшно и весело одновременно, хочется смеяться от счастья, но страшно оступиться, упасть, спугнуть стайку серебристых мальков, которые кружат в прозрачной воде прямо подо мной, но вот моя нога ступает на твёрдую тропинку между кустами сочной крапивы, мостик через ручей не подвёл меня.
Только откроешь глаза, а за окном темно, ещё не рассветало, а уже декабрьский день погружённый во мрак к концу подходит, не зги не видно - нет фонарей, лошади фыркают невидимые, Чехов на ощупь пробирается по Трубной улице к своему очередному снятому углу, чахоточно поёживаясь, покашливая от сырости. Да, декабрьский мрак угнетает. Конечно, проще простого спрятаться от него за книгой Чехова, когда достаточно освещённого письменного стола и горького кофе, чтобы погрузится в старую Москву, а если ещё звучит музыка, то я чувствую себя совершенно счастливой, как будто я у Станиславского на «Чайке». и воспринимаю мрак декабря как особый период книжного уединения, когда из окружающего мрака появляются милые сердцу образы.
Творческий человек отличается от остальных тем, что всею душою воспринимает талантливое новое. Обычный человек скорбит по прошлому, в которое это новое бесцеремонно вторгается, постоянно повторяя, что раньше было лучше. Творческий человек напитывается тем, что было создано до него, и создаёт свой особенный художественный мир, отличный от общепринятых правил, совершенно не беспокоясь о том, как это буде воспринято обычными людьми. «Нужны новые формы», - говорил Чехов.
Когда подпадаешь под силу какой-нибудь мысли, тем более навязчивой, то очень трудно от неё отвлечься. А отвлечься надо. В подобных случаях не знаю отвлечения благотворнее, чем погружение в художественный текст. В любых ситуациях на протяжении всей жизни лучшим отвлечением для меня является Чехов. Открываю наугад любую страницу и тут же текст овладевает моими мыслями, невероятным образом передавая всё новые оттенки человеческих отношений через тайные смыслы, казалось бы, таких простых слов.
Читая книги прошлых веков, часто сталкиваюсь со сценами, в которых персонажи падают в обморок. Это сильно! Причём в обморок падают как от печальных вестей, так и от радостных, к примеру, даже у Толстого, Достоевского. Литература тогда была чрезмерно контрастной. Много чёрного, но и много белого, очень мало полутонов. И вот пришёл Чехов, и обмороки исчезли. Литература усложнилась до намёков, а это производит значительно более сильное впечатление на искушённого читателя и свидетельствует об углублении художественной прозы.
Одному человеку доверяю, другому нет, одному писателю доверяю, другому нет. В чём тут дело? Думаю, в положительной стабильности на протяжении долгого времени, преданности избранному им делу. К примеру, Чехов неизменно верен слову, тактичен, уважителен, и у нас доверие к нему только укрепляется. Естественно, всё должно быть взаимно. Любовь к произведениям писателя, который постоянно совершенствует мастерство, потому что оно есть смысл его жизни, а не слава и деньги, как дорогое вино, с годами неизменно растёт.
Уж к своей биографии человек привязан намертво, как телёнок к колышку. Я убеждаюсь в этом на протяжении всей жизни. Хочется оторваться, да поводок долга, обязательств и чувств не пускает. Творческой личности это сильно вредит, ибо истинный художник не опирается на свою биографию, а создает новые миры и пространства. Так Чехов, который всю жизнь занимался делами и проблемами своих родных, в творчестве был совершенно свободен и независим. Привязанности не отпускают в буднях, но творческий процесс уносит в стихию чувств и переживаний героев, которые сами диктуют свои судьбы.
Когда белые облака, цепляясь своими длинными хвостами за низкие крыши, шелестя железом, носятся по двору, Чехов рассуждает о суровой жизни, лепящей характер нашего человека, о том, как длинные зимы, задерживают умственный рост. Зима у него и злая, и тёмная с трескучими морозами, высокими сугробами, вьюгами, когда идёшь по шоссе вдоль линии, и ветер холодный бьёт в лицо. В потемках бежит по колена в снегу человек и сквозь шум метели кричит: «Баню только зимой топлю!»
Почему я не птица?! Чехов с чайкой, «Чайка» с Чеховым. Чайка спит на воде, а летает в небе, поймает поток воздуха и, расправив крылья, парит над рекой. Крылья есть и у уток. Они большую часть жизни проводят на воде, неспешно ходят по земле, но и летают, правда, в полёте у них нет той лёгкости, которая восхищает меня у чаек. У воробышка есть крылья, и у стрекозы они есть, даже у комарика есть чудо-крылышки. И ангел крыльями мне машет с высоты. У меня, увы, крыльев нет. Прежде я мечтала о крыльях, чтобы летать как чайка, пока не поняла, что могу летать с Чеховым.
Лишние боковые линии в рассказах дробят восприятие, теряется чувство целого. На память приходят воспоминания Короленко о том, как Чехов в разговоре с ним «оглянул стол, взял в руки первую попавшуюся на глаза вещь, - это оказалась пепельница, - поставил ее передо мною и сказал: - Хотите - завтра будет рассказ... Заглавие "Пепельница". Упоительный восторг охватывает меня неизменно при чтении рассказов Чехова. Из, казалось бы, простых слов и незначительных событий получается шедевр! Как он это делает из ничего? Да просто взглянув на пепельницу! И вновь убеждаюсь в том, что городить огород в рассказе не нужно.
Камергерский переулок сам стал театром в архитектурном плане. Скамейки, фонари, пешеходная зона. Чехов! Станиславский! Немирович-Данченко! Верю и не верю. Здание Художественного театра превратил в «изящный храм искусств» Шехтель, создания которого в стиле модерн являются подлинными жемчужинами Москвы. Фасад напевно перекликается с доходными домами в переулке, создавая единый ансамбль. Приглушенная зеленоватая окраска стен в сочетании с тёмным деревом, орнамент в стиле модерн, надписи на фасаде придают ему ярко выраженную индивидуальность. В Камергерском переулке невольно погружаешься в атмосферу чеховских пьес, я сажусь на скамейку, и передо мной проходит, покашливая, Антон Павлович на репетицию «Чайки».
С присущей Чехову скромностью и памятник стоит неприметно. Чехов никогда не покидал художественный театр, находясь в вынужденной разлуке в Ялте, он мысленно был в Москве, в Камергерском переулке. Поэтому совершенно естественно, что в год столетия Художественного театра, 26 октября 1998 года, ему был открыт памятник напротив исторического здания, на сцене которого постоянно присутствуют его пьесы, отсюда имя писателя Чехова разнеслось по всему миру, передаётся от поколения поколению, а он, с выражением задумчивости и некоторого утомления, скромно наблюдает за утраченными иллюзиями его героев. А умный читатель, по-прежнему, возвращается к его произведениям вновь и вновь, каждый раз открывая новые смыслы в воздухе его подтекстов, восхищаясь безупречным чеховским чувством слова.
Ко мне в окно влетел ангел в облике Чехова. Вишнёвый сад был весь в белых цветах. И с этого момента ангел мой расправил крылышки и стал более заботливым и активным моим помощником, можно даже сказать, путеводной звездой. Он залетел ко мне и прошептал: пиши, твоя душа не может жить без озера твоих букв! Случай, как луч, светит каждому однажды, но кратко. Конечно, случаи бывают разные. Здесь я рассматриваю тот случай, который открывает в человеке творческое начало. Если ты его не уловишь, то и знать о нём не будешь, а если почувствуешь, то можешь совершить головокружительный, невероятный поворот в своей размеренно текущей жизни. Для этого нужна не только смелость, но и развитая интуиция. Интуиция или внутренний голос - верные друзья и советчики в течение всей жизни. Важно прислушиваться к ним, всячески развивая внутренний слух. Со временем я стала воспринимать интуитивные подсказки как голос ангела-хранителя. Как Антон Чехов начал свою литературную деятельность очень мелкими этюдами, так и я стала писать краткие вещицы, но каждый день. Ангел-Чехов, как классный руководитель, постоянно проверял мои «уроки». Наступил момент, когда вся моя жизнь стала ложиться в мои произведения: и сетования на судьбу, и то, как я постоянно наступала на «грабли», набивала себе шишки из-за собственного упрямства и необдуманных поступков. Всё стало моим материалом, которым я нагружаю своих персонажей - и моё отчаянье, и жалость к себе, и замыкание в собственной углу, дабы спрятаться от жизни. А внутренний голос настойчиво нашёптывал мне: пиши смело, ничего не бойся, всё будет хорошо. Да, понятно, надо принимать всё, что предлагает судьба, и писать то, что мне диктует внутренний голос. Я задумалась о том, что мой любимый Чехов - и есть счастливый случай, который дарит судьба в виде ангела. Чтобы узнать его, нужно, чтобы и к вам в окно залетел Чехов с белыми крыльями вишнёвого сада. Главное, быть открытой к возвышающим переменам, к постоянному творчеству.
Дождливый Чехов передаёт состояние героев, когда тоска на душе, то и погода пасмурная, и тучи небо заволакивают, и ветер гуляет, поднимая пыль и мусор с земли. Когда на душе - серость, хмурость, подавленность, тогда солнце прячется за облаками, хмурятся деревья и воздух, стены домов и церквей принимают бурый, печальный цвет. А вот в «Дуэли»: «Пока в духане происходил богословский разговор, Лаевский ехал домой и вспоминал, как жутко ему было ехать на рассвете, когда дорога, скалы и горы были мокры и темны и неизвестное будущее представлялось страшным, как пропасть, у которой не видно дна, а теперь дождевые капли, висевшие на траве и на камнях, сверкали от солнца, как алмазы, природа радостно улыбалась, и страшное будущее оставалось позади». Вокруг так серо, тускло, безотрадно, хоть огонь зажигай. Вместе с Чеховым томлюсь серыми буднями российской жизни, нестерпимо хочется солнечного тепла и света.
Этот рассказ - «Тина» - Антон Чехов начинает так: «В большой двор водочного завода "наследников М. Е. Ротштейн", грациозно покачиваясь на седле, въехал молодой человек в белоснежном офицерском кителе».
Трудно, порой, выразить чувственное восприятие мира, но, к счастью, можно открыть книгу Антона Чехова и наслаждаться его глубоким проникновением в человеческую душу, художественным талантом, знанием жизни. Ему удаётся без пошлости описывать в своих произведениях любые стороны человеческой души, природа которой несовершенна, поэтому испытание низменными чувствами помогает полнее и глубже испытывать чувства возвышенные. Читала «Тину» Чехова.
«- А на какую сумму векселя? - спросила Сусанна Моисеевна.
- На две тысячи триста».
Удивительная женщина, переливающаяся, как змейка, выскальзывающая из рук. Вот так живёшь, приобретаешь жизненный опыт, надеешься, что это так, и вдруг понимаешь, что даже себя не знаешь, тем более других. И вот как художественно совершенно рисует портрет хозяйки Чехов:
«Теперь уж поручик видел не только нос и глаза, но и белое худощавое лицо, черную кудрявую, как барашек, голову. Она не понравилась ему, хотя и не показалась некрасивой. Вообще к нерусским лицам он питал предубеждение, а тут к тому же нашел, что к черным кудряшкам и густым бровям хозяйки очень не шло белое лицо, своею белизною напоминавшее ему почему-то приторный жасминный запах, что уши и нос были поразительно бледны, как мертвые или вылитые из прозрачного воска».
Мир чувств настолько тонок, настолько богат, что чем больше судьба тебя испытывает, тем больше в жизни красок, оттенков ты видишь, тем плотнее обволакивает тебя её паутина. Видимо, Чехов эту паутину воплотил в образе героини.
Бывают минуты, когда хочется еще и еще раз заглянуть в Чехова. Почему именно в Чехова? Да потому, что он никогда не пишет сюжет, он везде и всюду - художник. А художественное всегда проникает в душу. Вот почему и древние умные мысли перелагали в художественные образы. Потому что человек не воспринимает нравоучения, пусть и философские. Приведу фрагмент из него: «Антон Чехов. ВЕСНОЙ (сцена-монолог) Раннее утро. Из-за слухового окна показывается на крыше серый молодой кот с глубокой царапиной на носу. Некоторое время он презрительно жмурится, потом говорит:
- Пред вами счастливейший из смертных! О, любовь! О, сладкие мгновения!.. Наши кошки, в особенности из чайных магазинов, добродетельны. Как бы они не любили, они никогда не отдадутся без протеста. Нужно обладать настойчивостью и силой воли, чтобы добиться успеха».
Человек подчинен образам, красоте. Так появились художественные религиозные тексты. Вот тут, мне кажется, я подошла к смыслу влияния Чехова на души людей. Чехов – религиозен! Даже в таких «юморесках» как рассказ «Весной».
Конечно же, душа человеческая противоречива и сложна, но Чехов двумя-тремя словами создаёт объёмный образ! Например, в рассказе «На страстной неделе» глазами мальчика, героя рассказа, перед читателем появляются Митька и «красивая дама в шляпке с белым пером» со своими манерами и взглядами: «А между двух широких колонн направо, там, где начинается придел Варвары Великомученицы, возле ширмы, ожидая очереди, стоят исповедники... Тут же и Митька, оборванный, некрасиво остриженный мальчик с оттопыренными ушами и маленькими, очень злыми глазами. Это сын вдовы поденщицы Настасьи, забияка, разбойник, хватающий с лотков у торговок яблоки и не раз отнимавший у меня бабки. Он сердито оглядывает меня и, мне кажется, злорадствует, что не я, а он первый пойдет за ширму. Во мне закипает злоба, я стараюсь не глядеть на него и в глубине души досадую на то, что этому мальчишке простятся сейчас грехи. Впереди него стоит роскошно одетая, красивая дама в шляпке с белым пером. Она заметно волнуется, напряженно ждет, и одна щека у нее от волнения лихорадочно зарумянилась». Я вчитываюсь вновь и вновь в чеховские рассказы и все больше поражаюсь его умению тоном, взглядом передавать индивидуальные особенности героев, в поведении которых присутствуют добро и зло, свет и тень. Но не только это. Чехов, прежде всего, - великий мастер изображения, живописания.
Не знаю почему, но я испытываю ощущение счастья от написанного текста. Не знаю, как у других писателей с этим делом обстояло, но многие испытывали те же чувства, что и я. Интересно, Чехов испытывал подъём душевных сил, написав даже не рассказ, а несколько фраз в записную книжку, потому что эти несколько фраз, даже несколько слов, были тем крючком, на который цеплялась рыба рассказа. Не буду уж приводить общеизвестный пример из творчества автора, после написанного текста назвавшего себя «сукиным сыном».
Читаю рассказ «Гусев». Простые истории больных, обречённых на медленную смерть в судовом лазарете, рассказаны будничным языком, как бы без эмоций. Но Чехов достигает такой силы изображения, что горло перехватывает. Описание бреда героя рассказа Гусева, его переживания о судьбе родителей проникают в самое сердце и вызывают невероятную боль. Вот человек весь в мыслях о будущей жизни только что был, и вот он покинул сей свет. Остался только зашитый мешок с телом, который бросают в море. Акулы, крутящиеся вокруг судна, тут же безжалостно съедят его тело. Всё. Был человек. Нет человека. Зачем он приходил в эту жизнь? Глубина, образность и пронзительность этого рассказа Антона Чехова поразила меня с новой силой.
Речь чеховских героев соответствует их социальному происхождению, если это мужики, как в рассказе «В ссылке», то речь их содержит слова и выражения просторечивые, такие как - «оно, конечно», «нынче», «язви его душу», «сызнова», «братуша», которые использует Старый Семён, прозванный Толковым. Любимое словечко Толкового «привыкнешь» особенно ярко передаёт одну из характерных народных черт. «Терпеть» и «привыкать» самые необходимые качества человека в стране несправедливостей и унижений. Молодой ссыльный татарин слушает Толкового в страхе, в мрачных переживаниях, и даже в растерянности. В прямую речь его Чехов вкладывает всего одно многократно повторяемое слово: «худо, худо», - но от этого у нас холодок пробегает по спине от понимания ужаса каторжной жизни.
Иногда пишешь долго и помногу, а по прочтении написанного, вдруг видишь одну ёмкую фразу, выражающую всю суть длинного текста. Проза Чехова соткана из подобных фраз. Например, в рассказе «Архиерей»: «…И только старуха, мать покойного, которая живет теперь у зятя-дьякона, в глухом уездном городишке, когда выходила под вечер, чтобы встретить свою корову, и сходилась на выгоне с другими женщинами, то начинала рассказывать о детях, о внуках, о том, что у нее был сын архиерей, и при этом говорила робко, боясь, что ей не поверят... И ей в самом деле не все верили». На забвение обречены все, как бы говорит здесь Чехов, но и намекает, что его рассказ и обеспечивает бессмертие архиерею и его матери. Слова живут своей жизнью, они развиваются, как люди, меняют, порой, значение, а то и приобретают новые. Лаконичность в творчестве - это особый дар, присущий таланту. Краткость не всегда его сестра. Лаконичность, достигнутая в ущерб художественности, в творчестве только вредит. В пространном же тексте можно утратить мысль. Очень важно чувствовать меру при работе над текстом. Впрочем, в жизни тоже.
Мир вокруг такой непонятный - одни беспорядочно снующие передо мной ноги, грязь, какофония звуков и запахов, сквозь которые невозможно выделить знакомый запах и голос хозяина. Беспорядочные размытые картины злополучного дня проносятся перед моими глазами. Съёжившись от холода, замираю. С первых слов о «молодой рыжей собаке» я почувствовала себя усталой, замёрзшей помесью таксы с дворнягой, стала поднимать «то одну, то другую заднюю лапу от холода», беспокойство, страх, отчаяние овладели мной. Появление «таинственного незнакомца», его сочувствие и такой понятный знак следовать за ним, вселяет надежду. У незнакомца гораздо сытнее, беднее, правда, пустовато, да и опилок нет, неуютно, но тепло и ногами он не топает. Появляются новые знакомые - гусь, Иван Иванович, и кот, Фёдор Тимофеевич, отношения складываются постепенно вполне дружественные. Чехов настолько убедительно описывает каждого персонажа, что не возникает и тени сомнения, что он был и гусем и котом, а показ событий идёт глазами Каштанки. Абсолютный шедевр виртуозного владения тончайшим мастерством перевоплощения.
Последние два-три дня меня всё время в сон клонит. Звонит мне приятельница и жалуется, что она, наверное, заболела, потому что её тоже всё в сон клонит. Когда выясняется, что сонное состояние одолевает в эти дни очень многих, она успокаивается. Мы с ней начинаем вспоминать, что о подобном состоянии не раз писал наш любимый доктор Антон Чехов, и постепенно оживаем. После разговора я перечитала трагический его рассказ «Спать хочется». Да как же писатель точно и кратко описывает подобное состояние: «…голова сама клонится к столу и хочется спать». Если я никак не могу справиться со своим сонным состоянием, каково же героине рассказа, Варьке, которая страдает от хронического недосыпания до такой степени, не может отличить сон от яви?! Жуткая история! Сила её в, якобы, простом, будничном повествовании. На эту же тему перечитала рассказ Антона Павловича «Сонная одурь». Успокоилась, во все времена мы находились и находимся в полнейшей зависимости от природы, от звёзд и светил. Перемена давления, ветер, гроза, дождь, снег - всё это так или иначе влияет на наше самочувствие. Нужно только овладевать собою и ко всему относиться философски, понимая, что и это пройдёт.
В книге: Маргарита Прошина "В потоке классики", издательство "Книжный сад", 2020