Маргарита Прошина
БЕСПОМОЩНАЯ
рассказ
В полусвете комнаты возлежало на широком диване грузное полуодетое тело Харитоновны в тёмном с огромными розами халате. Полная вздрагивающая жирком рука подносила к пухлым масляным губам немыслимый бутерброд, сочащийся соком от пышных котлет, придавленных с двух сторон разрезанным мягким батоном, промазанным сливочным маслом и политым итальянским острым бордовым чесночным соусом, рот очень широко открывался и мелкие зубки, как у молоденькой акулки, откусывали сразу треть батона. Стон восторга вырывался из чрева, при этом одна массивная грудь с расплывшимся вишнёвым соском падала на край дивана и казалось, что это женская грудь жила самостоятельной жизнь, но когда-то из этого соска питался сын Харитоновны Федя, который уже десятый год догнивает на Домодедовском кладбище, поэтому грудь Харитоновны осталась сиротой, но в этот вечер сосочек ждал прихода с сумками провианта Николая Егоровича, который уж знал, как распорядится этим необъятным телом, и сейчас Харитоновна провела, постанывая, ладонью по дышащему животу к пульсирующему предчувствиями коралловому лону, которому все возрасты, как писал классик, покорны, нежно обрамлённому весенним лесочком, в котором еще пели стеснительные соловушки.
В этом месте сразу хочется вступить автору, то есть мне, поскольку доброжелательность, приветливость, улыбка в глазах незнакомого человека способны подарить хорошее настроение на весь день. Но масса людей, от которых исходит негатив, к сожалению, значительно преобладает. Есть такие люди, которым всё не нравится, на их лицах застыла маска неудовольствия. Одним видом своим способны они испортить настроение всем и каждому всегда и везде. При этом у них от этого настроение поднимается. Колючими глазками-буравчиками смотрят угрюмо на улыбающегося человека, как бы с осуждением. Они создают вокруг себя тяжёлую напряжённую обстановку. Более того, ещё и всячески комментируют своё недовольство такими, например, вопросами, как: «Чему радуешься?» или «Чего зубы скалишь?» От подобных недовольных хочется отодвинуться, уйти при первой же возможности, если же это нереально, то лучше никак не реагировать. Лица, бесконечные лица - красивые, симпатичные, привлекательные, весёлые, добрые - взгляд мой невольно отыскивает именно их в нескончаемом людском потоке.
А у нас, эх, даже автор смолкает, как смолкал Гоголь, выписывая вензеля, скажем, в «Вие».
Шевельнувшись, левая с могучими бёдрами, которые в народе называют не иначе как ляжками, и в данном случае это название было более точным, нога опустилась на пол и стала нащупывать тапочек, при этом поблескивали алым педикюром ногти, и когда зелёный бархатный тапочек с алой розой на подъёме был нащупан, весь массив тела принял вертикальное положение, и ступня другой ноги вошла в положенное место правого тапочка.
Вот, что занимает Харитоновну, поиск тапочка толстой ногой. Невольно встрянешь сам, ведь новые люди, как новые листья, появляются незаметно, даже, можно сказать, тайно. Появляются ежесекундно, с неизменным любопытством смотрят по сторонам, пытаясь понять, куда попали, зачем? Родители же возлагают на них свои надежды, убеждая себя в том, что уж дети-то сумеют достичь того, что им не удалось. А ведь беспокоиться следует о том - будут ли они читать книги, и, тем более, писать их? А чего писать-то, ведь уже и так написано столько, что и не прочитать за целую жизнь. Чтение только отвлекает от главного - «хорошей жизни». А книги для них ведь уже писали Чехов и Тургенев, Достоевский и Платонов… Да, этих детей в колясках, играющих в песочнице, катающихся на самокатах не было на свете каких-то пять-десять лет назад. Хочется верить, что они воспользуются постоянно расширяющимися возможностями развития своего внутреннего мира, проникнут в смысл вечного обновления, и займутся творчеством, приумножая и расширяя бесконечные художественные миры для тех, которые будут играть в песочнице после них, и оставят свою душу жить вечно. Ведь душа человека живет вне тела…
Но Харитоновна мощной рукой выталкивает Гоголя за порог. Книг, отродясь, она не читала, потому что наслаждалась собой и квартирой, в которой центральное место занимал набитый хрусталём и фарфором, где особенно выделялась фигурка в пачке Галины Улановой, сервант, именуемый «горкой», приобретённый по случаю в комиссионном магазине, Харитоновна, покачивая всем, чем было возможно её телу, поплыла в ванную, наплыла на большое зеркало над раковиной, и с улыбкой кокетства уставилась на своё с пышными щеками лицо. Осмотр начался с широких бровей, хорошо подчёркнутых чёрным карандашом, и вдруг, о! невероятно, Харитоновна обнаружила седой, белый, специально она про себя повторила: «Седой и белый», - потому что ещё хотела усилить несчастье старения, и даже вслух ляпнула: «Как снег!», - волосок.
Визг и удары молота как будто окружили Харитоновну, заставили открыть глаза. Серый мрак затаился в углах комнаты, очертания которой показались ей незнакомыми. Безотчётный страх и ужас сковали её. Она замерла. Визг, похожий на звук пилы становился всё невыносимее, он дошёл до немыслимых высот. Она попыталась заткнуть уши и не смогла. Руки её были прочно привязаны ремнями к кровати. Все попытки шевельнуть ими ни к чему не привели. Зловещий холод охватил тело, зубы застучали, она дёрнулась и ощутила страшную, пронзительную боль в, казалось бы, онемевшем теле, зажмурившись, отключилась на какое-то время. Непонятный звук, похожий на треск и скрежет, вывел Харитоновну из забытья, посмотрев на потолок, она пришла в отчаяние. Потолок с треском медленно раздвигался. Холодный пот прошиб её, она увидела, что прямо над ней медленно, но неумолимо, опускается что-то страшное, тяжёлое и непонятное. «Этот кошмар мне снится!» - в ужасе воскликнула она и не узнала своего голоса. Крик отчаяния прозвучал как бы из трубы. Перед глазами в бешеном темпе проносились картины пролетевшей жизни с такой скоростью, что просто дух захватывало.
Нет, как говорит классик, не могу молчать! Ибо всё чаще ловлю себя на мысли, что исчезают люди, которых я в течение многих лет постоянно встречала возле дома, в соседнем магазине, на дороге к метро и обратно. Давно не видела соседку по подъезду, всегда приветливую и доброжелательную. Как-то спросила о ней у постоянно сидящих на скамейке у подъезда старушек. «Да она умерла», - ответили они вполне равнодушно. Меня ответ их расстроил. Я задумалась о том, как незаметно люди рождаются, проживают жизнь, радуясь и волнуясь, в постоянной суете, и незаметно исчезают в большинстве своём, когда замыкается круг их жизни. Новые люди рождаются, вырастают и спешат по кругу, часто даже не задумываясь, куда и зачем…
В недавние времена деревенские бабы с мужиками переселились в Москву. Отсель и наводнилась столица пышными бабами. Когда Харитоновна ходила, то плечи и грудь ее подрагивали.
Других забот не было и нет, кроме как съездить в гости! Только в гости, потому что дома от тоски и безделья можно повеситься. И жизнь становится полной чашей, когда пустота заполняется застольями. Поводов для этого более чем достаточно, кроме общих праздников, в каждой семье существуют свои, на которых непременно собираются и тёти, и дяди, и сёстры и братья, как родные, так и двоюродные! Веселье, песни, пляски, обсуждение новостей, выяснения отношений, так проходит жизнь. Воспоминания мелькают бесконечной карнавальной лентой.
А вот и Николай Егорович явился, с присказкой обязательной, не запылился. С сумками, набитыми провиантом и, разумеется, с лекарствами, по списку Харитоновны, накупил и от диабета, и от гипертонии, она любила слово «давление», и снотворные, она говорит, что не спит, а сама сутками храпит.
- Ну, как дела? - спрашивает он.
- Помаленьку, - отвечает Харитоновна.
Без особого труда можно догадаться, что «делами» они называли только природную жизнь, данную им лишь для того, чтобы есть и спариваться.
Затовариться Николай Егорович успел после утренней репетиции с хором, он играл на гармошке под русские народные песни, как даст заход с переливами, растягивая мехи, а сам в фабричной фуражке с алым цветочком над козырёчком, и, конечно, в красной русской рубахе, а голосистая солистка Забавина как зальется: «Ах, Ока моя Ока, ты течёшь издалека…» Порепетировал и к Харитоновне. Вот она пред ним, как Ока пред Москвой-рекой, и халатик цыганский разъехался, и прежде чем раздеваться и разуваться, Николай Егорович обхватил двумя руками огромную грудь, свисающую до живота, и присосался к малиновому соску.
Как говорится, тиха украинская ночь, и хороши вечера на Оби. Автору никак не спрятаться, просто диву даюсь. Вот как только начнёшь писать о героине рассказа, хотя я вряд ли могу назвать Харитоновну героиней, какая ж это героиня, она так себе - персонаж, и пренеприятный. Но вот что-то тянет меня показать её такой, какова она есть, и ведь не одна такая это ж целый тип! Немного отклонюсь от мейнстрима и порассуждаю. О настоящем не говорят, в нём живут, хотя говор, особенно в транспорте, не смолкает, да ещё по телефону. Говорят-говорят и со временем исчезают, как будто говорунов и не было на белом нашем свете. Настоящее - сиюминутно, без перемен. Не то чтобы... но и не так чтобы. Через мгновение оно неумолимо становится прошлым. Прошедшие события в нашей памяти если и задерживаются, то трансформируются до неузнаваемости в зависимости от нашего душевного состояния и духовного роста, а то и бесследно исчезают. Так чёрное становится белым, трагические моменты вспоминаются как комические. Счастливые случаи лучше хранить в душе бережно. Похвастаешь счастьем - станет другому завидно, а начнешь сетовать на жизнь - лица делаются сочувственно-далекими и тревожно-усталыми, потому что каждому человеку довольно своей заботы.
- Погоди… эттта… того… чего ты, Егорыч, с порога-то, - повизгивая от восторга, пропела Харитоновна.
Тут оба переглянулись и сразу же оба задумались. Хотя, надо прямо сказать, думать было не о чём, кроме, разумеется, хорошо выпить и закусить, и следом поваляться на перинах. Вот уж род человеческий: ест и обнимается!
Стол тут же был накрыт.
- Ну, по маленькой, - басовито пропел, они пели, а не говорили, потому что очень по-простому любили, и тосковали друг без дружки, как Харитоновны подружи, а у тех такого-то Коленьки не было, вот они и белели от зависти, а Харитоновна им в ответ жалуется, что диабет её приканчивает.
Все мы были в своё время в утробе матери, так же как наши родители, родители наших родителей, так клубок уходит в глубину веков к прародителям. Все мы принадлежим к роду человеческому, но далеко не все понимают смысл прихода в этот мир. Живут ради сиюминутных материальных благ, которые являются всего лишь малой частью обеспечения жизнедеятельности физического тела, откладывая ответ на вопросы: «Зачем я родился?», «Для чего живу?» на потом, не осознавая конечности жизни. А сколько отпущено каждому никому из нас неведомо. Так в суете исчезают бесследно, проведя жизнь в зависти, злобе, обидах. Разрушительной силе подобных, из рода человеческого, противостоит слово написанное, созидательное, по которому живёт человеческий род, преодолевая губительные силы тех, кто никакого отношения к роду человеческому не имеют.
- Ух-ты, какая ты ноне сдобная! - часто дыша, молвил ухажёр.
Харитоновна, гляда на нависающую над ней его голову, улыбнулась и отвечала:
- Нужное дело!
Обычным делом в свободное время от утех Харитоновна считала своим долгом обзвонить близких людей, и долго и пискляво объяснять своё бедственное положение, главным в котором было сетование на дочку, неблагодарную и алчную, из-за которой она вынуждена ютиться в этой однокомнатной халупе на четвёртом этаже без лифта с её-то здоровьем, а та урвала себе двухкомнатную на втором этаже, и в районе получше, в зелёном, там и потолки повыше и воздух другой, да ещё на неё, на мать-то родную обиделась, за то, что она ей правду в глаза сказала. И теперь не то что не навестит, но и не звонит даже.
А та, в телефоне которая, подруга, значит, отвечает:
- Ой, не говори, Харитоновна, им только, знаешь, только бы чего, знаешь, урвать от матери… Да пока у матери деньги водятся, прикинуться, и они найдут способ выманить-то, знаешь, их.
- да я и слов-то никак, понимаешь, не найду, - голосок у Харитоновны был надтреснутый, с шипением, как старая пластинка, но при этом ещё с подчёркнутой жалобностью, просящей помощи у окружающих. Конечно, назвали её Верочкой, но прилепилось к ней это её отчество «Харитоновна», почти мужская окраска, но в женском преломлении. И её на самом деле многие воспринимали с сочувствием, ведь бывают же несчастные женщины, которым необходима помощь.
Смею предположить, что практически каждому человеку знакомо это чувство - раздвоение. Семья, близкие люди, сотрудники постоянно ждут от тебя определённых поступков, внимания. Нередко ожидания эти, если их удовлетворять, забирают целиком все силы, я растворяюсь и теряю себя. Но никто в этом не виноват, это добровольная жертвенность. При этом внутренний голос настойчиво напоминает тебе, что пора вспомнить о своих интересах и желаниях. Ты много размышляешь о своём раздвоении и приходишь к выводу, что необходимо жить свою собственную жизнь, и ни при каких обстоятельствах не вмешиваться в жизнь близких, даже в тех случаях, когда они просят об этом. Опыт показывает, что заканчивается это плачевно. Интуиция говорит, что нужно промолчать, а эмоции, захлёстывая, несутся на помощь. Результат всегда один и тот же - во всём винят тебя. Уметь отказываться от заманчивых предложений, которые сулят тебе земные блага, «достаток» - качество неоценимое, но ты ему следуешь не всегда. Оглядываясь назад, ты сожалеешь о многом и пытаешься не повторять ошибок. Как мало ты встречаешь цельных сильных людей, которые следовали своим путём, занимаясь творчеством, не обращая внимания на отношение к ним окружающих. В основном, образованные, интеллектуально развитые, но с этическим отклонением, люди говорят правильные слова, однако при этом, понимая, что не выделяться и быть как все гораздо удобнее, выбирают «доходное место», наступая на горло своим желаниям. При этом они сетуют на обстоятельства, время и…
Мать Харитоновны говорила ей, вернее, наставляла с юных лет, мол, никогда не хвались перед людьми, потому что люди такие негодные, что каждый раз будут стараться навредить тебе, помешать спокойно жить, поэтому, понимаешь меня, никогда, нигде и никому не говори, что тебе хорошо живётся, что твоя жизнь тебе нравится, что у тебя всё хорошо, нет, никогда, нет и нет, с плачущим видом жалуйся на судьбу, это, кстати говоря, Харитоновне очень пригодилось, когда помер сын, а следом муженёк опился чёрт знает чем, чуть ли не бензином, на своей автобазе, он там в яме слесарем с фонариком под машинами сидел, там и выпивали тихо всё рабочее время, там его мёртвого однажды утром и обнаружили, так вот, Харитоновна бродила цельную неделю по двору и скулила, как ошпаренная собака, вспоминая наставления матери, коли уж вышибать жалость из людей, то вот так, публично, как на сцене этот самый, как уж его, Амлет, да нет, тут почти омлет, уж и не припомню, а, вспомнила, слышала звон, а не знаю, где он, вот и дозвенел до правильного имени персонажа - Гамлет - ну, этот орёл сразу слезу вышибает, со всех со зрителей выколачивает, так и Харитоновна пристрастилась на каждом углу голосить о своих несчастьях, что уродилась она такой в этот проклятый мир, чтобы страдать и плакать. И пришло к ней со стороны людей сострадание. Мало ли на свете добрых сердец, кто деньгами поможет, кто мешок картошки из деревни подарит, кто сальца домашнего привезет с под-Житомира…
Иногда встречаются настолько нелепые, жеманные женщины, что, кажется, они не выросли, и всё ещё себе кажутся девочками. Манеры и жесты их, даже неестественный голос - весь облик говорит о печальном нежелании принять простую истину о неизбежных возрастных изменениях человека. При виде взрослой женщины в короткой юбке, даже чересчур короткой для её возраста, с кокетливым, ярким бантиком в сильно накрашенных волосах, напоминающих своей неестественностью искусственные волосы куклы, ты невольно испытываешь чувство неловкости и сочувствия. Ну вот, например, видишь в метро пожилую женщину, которая сама даже не заметила, что уже выросла, а выглядит так, как будто украдкой взяла у мамы косметику, впервые накрасилась, и счастлива.
Общение с людьми близкими тебе по духу, увлеченными, доставляет истинное наслаждение. Такие люди, чаще всего деликатны, воспитаны и уважают своё время и время собеседника. Навязчивые же персонажи - совсем другая история. Случайная встреча с такими людьми равносильна стихийному бедствию. Не дай Бог, встретиться с ним глазами, как зацепит, так начмнает грузить своими бытовыми или личными проблемами, которые никому не интересны. Задумываешься после какой-нибудь подобной встречи, и никак не поймёшь, что это за порода такая? Приходишь к выводу, что это люди пустые, как правило, не утруждающие себя чтением подлинной литературы, малоинтересные и самодовольные. Не хочется их обижать, но они никого не уважают, не ценят время окружающих, потому что сами ни чем не заняты, кроме как пустыми разговорами и обсуждением вопросов, о которых имеют смутное представление из каких-нибудь мутных источников. Как же они достают! Как трудно от них избавиться! Да, умение отказывать подобным навязчивым людям - весомое достоинство. Думаешь об этом, и окончательно решаешь избегать подобных людей, даже если придётся их обидеть. Что делать? Жизнь так коротка, что не стоит тратить время и душевные силы на пустые, бестактные отношения.
И дорога к скверику, где любила посидеть Харитоновна, пролегала по узкой асфальтированной дорожке меж зелёных железных заборчиков мимо «Пятёрочки», одного магазина на весь квартал, куда стекались местные жители. Вот и сейчас, переваливаясь с боку набок, тяжело продвигая своё тело к скамейке в скверике, поравнялась с этой «Пятёрочкой». И тут же её окликнул женский голос:
- Выбралась на воздух-то?
Тяжело вздохнув, Харитоновна с некоторым усилием повернула голову на толстой шее, которая и мешала этому повороту.
- Ох, и не говори… Совсем потеряла здоровье… Иду, понимаешь, и думаю сама про себя, сейчас упаду…
Та, с двумя набитыми харчами пакетами с надписью «Пятёрочка», отозвалась с сочувствием:
- Чего уж так… Не унывай… Держись, Харитоновна. Я ведь и сама по утрам тяжело подымаюсь. Всё болит… Но дойду до холодильника, и как-то легчает… Это потому, что сразу выпиваю пакетик ряженки… Ты, Харитоновна, ряженку-то не пьёшь?
Поморщилась грузным лицом Харитоновна, подумав, какая там ряженка, когда я после Николая Егоровича, стопку приняла с баночкой крупных шпрот. Но разве Харитоновна скажет об этом? Ни в коем разе! И подделавшись под тон знакомой, своим болезненно-шипящим голосом ответствовала:
- Люблю ряженку… И эттто, знаешь, с большой ложкой сметаны… Ну эттто, чтоб мягче проходила…
Собеседница пожала плечами и сказала:
- Во-во, очень укрепляет…
- Да это я так… Куды ж меня с моим инсулином укрепишь, сама понимаешь? Люто болею в последнее время. Глаза бы на белый свет не глядели… Но вот вышла, полегче стало…
Бабёнка махнула рукой.
- Да, это так… Погода-то, гляди, разгулялась.
При этих словах Харитоновна распустила сверху молнию своего длиннополого балахона, в котором она, если смотреть издали, походила на бочку, и в голове Харитоновны пронеслись трансформированные строчки из телевизионных новостей, которыми, эти, как их уж, м-да, нефтяники торгуют, и называют баррелями, в деньгах купаются, но ноне, говорят, это, рубль-то упал, а нам несчастным и больным, как теперича существовать, скажите на милость, к церкви, что ль, пойти на паперть…
- Если б одно давление с этим инсулином, а то, ночью в поту приподнимусь, и вижу, прислушиваясь, сердце-то моё стоит на месте! Понимаешь? Не бьется совсем, а я не умираю. Вот, подишь ты, и думай, гнать ли «скорую» или само рассосется. Минут десять сердце не бьётся, а потом как вдарит в голову, я аж плашмя падаю и чувствую в груди удары из-за того забора молотком. Ты, понимаешь, как организм устроен?! Сидела мертвая, а упала живой…
- Ну, Харитоновна, это ты сильно напридумывала, но, я тебе скажу, очень грамотно приметила… Время-то оно не понятно. Особенно, у меня часы настенные, с этим, как его…
Харитоновна сдвинула серьёзно брови, задумалась.
И та бабёнка никак не могла вспомнить нужное слово.
- С боем! - наконец подсказала Харитоновна.
- Во-во… Они посреди ночи как встанут, хоть караул кричи… Думаю помираю, понимаешь, ну, прямо, как у тебя… как будто мы в одной пекарне сделаны… Видала, чего…
"Наша улица” №246 (5) май 2020