"Лифт"

«Следующая станция «Площадь Революции», - раздался голос по вагону.

Профессор Змеев. Что вы будете читать?

Колчина. Своё…

Профессор Змеев. Ну-ну…

Колчина. Мы пили чай на террасе под пение соловьёв, которые своими щёлкающими, свистящими и рокочущими звуками приветствовали солнце, запах и дыхание земли, умытой росой, музыкально рассказывали о ясном и весёлом смысле бытия. Мы заслушались, испытывая блаженство. Я подумала, что это и есть счастье - молочный чай, детское соловьиное пение, погружённые в себя, светлые, любимые лица. Нежность и благодарность к этой маленькой, неприметной птичке, воспевающей новый день, переполняет мою душу. «Время остановись!» - взмолилась я.

Двери открылись на площадке седьмого этажа. Колчина подошла к своей двери и ключом привычно открыла её, перед ней был длинный подземный переход, знакомый по столбам, идущим по центру. «Ну да, - подумала Колчина. - до спектакля ещё целый час, я вполне успеваю». Поднялась на улицу у Малого театра, на мгновение в изумлении остановилась. Островский почему-то пошевелился в кресле, встал, и выпрыгнул с постамента к ней навстречу.

- Валюшка, ни в коем случае не отступайся, я только для тебя писал Катерину.

Он взял Валентину под локоток и повел, обогнув театр, на Неглинку.

Островский. Важно сближать зрителя с текстом очень простыми вещами… Ну, например, вы пьёте на сцене чай, и все вам верят…

Колчина. До чего же хороши и привлекательны всевозможные коробочки с чаем разных сортов, источающие дивные ароматы, беру не спеша каждую, вдыхая аромат то одной, то другой, выбор сделать совсем непросто, но вот я определилась, чай заварен, пью свой изумительный чай, непременно без сахара, пью медленно, наслаждаясь, как будто читаю главу из романа Булгакова в тени чайной плантации на острове в Индийском океане, волны тихо нашёптывают вековые его тайны, лаская плавно ступни ног… вдыхаю чая аромат.

Островский. Это неповторимо, Валюша, потому что русская душа требует чаю!

Колчина. Я без чая себя не представляю.

Островский. Под чаем у нас всё - и любовь, и пьянка, и деньги…

Колчина. Деньги! Времена наступили такие, что самой обсуждаемой темой стали деньги. В центре Москвы всё свидетельствует о власти денег: реклама призывает немедленно брать кредиты в банках и отдавать им свои деньги в рост, а это - любимая тема Островского. Ребёнка с детства нынче приучать надобно к барышу, чтоб знал, для чего жизнь дана - копейку зашибать! Есть деньги, уважаемый человек, нет - неудачник! Встречают по одёжке, машине, крутым часам… Тот, кто не способен заработать, живёт тем, что отбирает или делит. Островский же неподвижно сидит у Малого театра и продолжает сочинять о них пьесы.

Островский. Ловко вы меня!

Колчина. На чай…

Островский. Чаевые…

Колчина. Одному человеку доверяю, другому нет, одному писателю доверяю, другому нет. В чём тут дело? Думаю, в положительной стабильности на протяжении долгого времени, преданности избранному им делу. К примеру, Чехов неизменно верен слову, тактичен, уважителен, и у нас доверие к нему только укрепляется. Естественно, всё должно быть взаимно. Любовь к произведениям писателя, который постоянно совершенствует мастерство, потому что оно есть смысл его жизни, а не слава и деньги, как дорогое вино, с годами неизменно растёт.

Островский. Но всюду деньги!

Колчина. Очень простое понятие «успех», а как в него много вкладывают! Для одних - это известность, для других - карьера, деньги, для кого-то удачный брак… Успех, главным образом, связывают с победой, осуществлением цели или мечты. Но победило ли спелое яблоко, упав на землю? Успех - это созревание, когда душа реализовывает себя в творчестве, человек испытывает неимоверное блаженство. И даже больше - расставание с жизнью - Успение. Осмысленность и наполненность жизни, посвящённой любимой работе, дарит чувство полёта. Для меня успех есть стремление к творческой спелости.

Островский. Бешеные деньги. Не было ни гроша, да вдруг алтын! Ведь уж знаю, что надо отдать, а все добром не могу. Друг ты мне, и я тебе должен отдать, а приди ты у меня просить - обругаю. Я отдам, отдам, а обругаю. Потому, только заикнись мне о деньгах, у меня всю нутренную разжигать станет.

Колчина. Телевизор плосок и в прямом и в переносном смысле, занимает места мало, не то что советские огромные ящики, а в смысле просмотра занимает совершенный минимум времени, потому что сидящие в ящике изрекают азбучные истины, одну пошлость сменяя другой, накручивают плоскую бездарную рекламу для заработка, изощряются из последних сил, а всё сводится к всемирно-исторической пошлости - к деньгам, так бы уж сразу говорили без вывертов - несите деньги нам, не выключайте телевизор, но у нормальных людей он стоит выключенным, как «Чёрный квадрат» Малевича, либо пылится на даче.

Островский. Да уж… Отчего люди не летают!

Катерина. Отчего люди не летают?.. Я говорю, отчего люди не летают так, как птицы? Знаешь, мне иногда кажется, что я птица. Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь. Вот так бы разбежалась, подняла руки и полетела. Попробовать нешто теперь? (Хочет бежать.) Такая ли я была! Я жила, ни об чем не тужила, точно птичка на воле. Маменька во мне души не чаяла, наряжала меня, как куклу, работать не принуждала; что хочу, бывало, то и делаю. Знаешь, как я жила в девушках? Вот я тебе сейчас расскажу. Встану я, бывало, рано; коли летом, так схожу на ключок, умоюсь, принесу с собой водицы и все, все цветы в доме полью. У меня цветов было много-много. Потом пойдем с маменькой в церковь, все и странницы, - у нас полон дом был странниц; да богомолок. А придем из церкви, сядем за какую-нибудь работу, больше по бархату золотом, а странницы станут рассказывать: где они были, что видели, жития разные, либо стихи поют. Так до обеда время и пройдет. Тут старухи уснуть лягут, а я по саду гуляю. Потом к вечерне, а вечером опять рассказы да пение. Таково хорошо было!

Был уже не день, но ещё и не вечер, когда Колчина издали увидела рабочих у своего подъезда. Грохотал компрессор, стучали отбойные молотки, ковш бульдозера сгребал плиты, работы шли вдоль всего дома.

Дверь в подъезд была открыта и держалась на подсунутым под неё бруском.

Один лифт был на ремонте.

Створок не было и просматривалась шахта вниз, где горела слабая лампочка.

Работающий лифт медленно подполз со скрипом, створки открылись, из него вышли двое рабочих в касках с лифтовыми направляющими профилями в руках.

Колчина вошла в лифт и нажала свой 7-й этаж.

Лифт заскрипел, дверцы закрылись, но в этот момент свет в кабине погас, и как показалось Колчиной, лифт пошёл резко вниз, она встревожилась, но лифт погружался в какое-то подземелье.

Островский. Подвели чаевые, видать?

Колчина. Как у Булгакова…

Островский. Люблю Мишу за массолит…

Колчина. Время складывается днями. Глухо шествуют часы, составляя время дней Турбиных, а за стенами родного дома рушится мир, уходят в небытие близкие люди. Чёрные стенные часы башенным боем продолжают свой ход. Тревожные ожидания сменяют события, уничтожающие островки надежды, часы же по счастью, совершенно бессмертны. Булгаков свободно перемещался на два тысячелетия назад, подчёркивая, что время не меняет людей. Это подмечает Воланд: «Ну что же…, - они - люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было... Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или золота». Люди во все времена не хотят или боятся слышать правды о том, что настанет время, когда власти кесарей не будет над людьми.

Островский. Кесари будут всегда, чтобы пасти стадо человеческое…

Колчина. Вся наша жизнь есть костюмированный зоопарк!

Островский. Как это точно сформулировано!

Колчина (в свете рампы). Ставлю чайник. Пока он не закипел, смотрю в окно, которое постоянно притягивает меня. За стеклом всё время что-то меняется - погода, свет, настроение. Да, погода очень похожа на настроение, их объединяет тяга к переменам. Чайник тем временем шумно сообщает мне о том, что вскипел. Спрашиваю у чайника: «Что мне сегодня пить - чай или кофе, если всё же чай, то какой?» Так изо дня в день я беседую с чайником. Вести бесконечную беседу с чайником для меня совершенно естественно. Это состояние диалога покидает меня только во сне. А вот беседы с окружающими меня близкими только мешают. С чайником - другое дело! Он-то всё понимает, не перебивает, и делает своё творческое дело исправно. Состояние одиночества мне необходимо, когда я сажусь писать. Я одиночеством дорожу. Учусь в него погружаться. Включаю компьютер. Ищу взглядом кота, который сладко посапывает в глубоком обмороке сна, и начинаю писать слова. Кстати говоря, с ним диалоги столь же прекрасны, как и с чайником. Через какое-то время в голове проясняется, из слов складываются предложения, которые естественно выстраиваются в новом тексте.

Островский. Чаинки букв в каскаде драмы!

Колчина. Не счесть нынче чаёв, тончайших оттенков разнообразного вкуса, вдыхая нежный аромат их, переносишься в сказку дивную, кружится голова то от ароматов тропических фруктов, то мяты с календулой, а вот упоительный запах мелиссы с мятой, сегодня же я заварила чай с кусочками ананаса, розы, листьев смородины и ежевики, а названия настолько привлекательны, что пригубив глоток чая «Брызги шампанского» я переношусь в мир слов, порхающих, как экзотические бабочки из самых отдалённых уголков планеты, да чайная сказка бесконечна, поскольку невозможно разобраться в сортах и видах чудесных растений и самых невероятных их сочетаний. Чайник закипел, я завариваю «Сны Клеопатры».

Островский. Вчера смотрел телевизор… Какую же ересь несли литературоведы…

Колчина. Один из них рассказывает о том, как поэт снимал на лето дачу, как женился, сколько было гостей, с кем он был на дружеской ноге… Особое внимание уделяется размеру обуви, поскольку по одним источникам у него был 38-й размер, по другим 35-й, а так как поэт был небольшого роста, то, чтобы казаться повыше, он набивал себе каблуки сантиметров на 5, по другим свидетельствам - только на 3. Одни говорили, что на завтрак он съедал одно яйцо с чаем, крепко заваренным, другие же со всей определённостью утверждали, что он чай по утрам никогда не пил, а только кофе с сигаретой. Тут уж вообще нет никакой определённости, потому что поэт, категорически восклицали одни, вообще не курил, а другие предъявляли акварель, на которой поэт был изображён с трубкой…

Возникает пауза. Драматург и актриса обдумывают дальнейшее…

Островский. А вот вы Липочку пройдите…

Липочка (сидит у окна с книгой). Какое приятное занятие эти танцы! Ведь уж как хорошо! Что может быть восхитительнее? Приедешь в Собранье али к кому на свадьбу, сидишь, натурально, - вся в цветах, разодета, как игрушка али картинка журнальная, - вдруг подлетает кавалер: "Удостойте счастия, сударыня!" Ну, видишь: если человек с понятием али армейской какой - возьмешь да и прищуришься, отвечаешь: "Извольте, с удовольствием!" Ах! (с жаром) оча-ро-ва-тель-но! Это просто уму непостижимо! (Вздыхает.) Больше всего не люблю я танцевать с студентами да с приказными. То ли дело отличаться с военными! Ах, прелесть! восхищение! И усы, и эполеты, и мундир, а у иных даже шпоры с колокольчиками. Одно убийственно, что сабли нет! И для чего они ее отвязывают? Странно, ей-богу! Сами не понимают, как блеснуть очаровательнее! Ведь посмотрели бы на шпоры, как они звенят, особливо, если улан али полковник какой разрисовывает - чудо! Любоваться - мило-дорого! Ну, а прицепи-ко он еще саблю: просто ничего не увидишь любопытнее, одного грома лучше музыки наслушаешься. Уж какое же есть сравнение: военный или штатский? Военный - уж это сейчас видно: и ловкость, и все, а штатский что? Так какой-то неодушевленный! (Молчание.) Удивляюсь, отчего это многие дамы, поджавши ножки, сидят? Формально нет никакой трудности выучиться! Вот уж я на что совестилась учителя, а в двадцать уроков все решительно поняла. Отчего это не учиться танцевать! Это одно только суеверие! Вот маменька, бывало, сердится, что учитель все за коленки хватает. Все это от необразования! Что за важность! Он танцмейстер, а не кто-нибудь другой. (Задумывается.) Воображаю я себе: вдруг за меня посватается военный, вдруг у нас парадный сговор: горят везде свечки, ходят официанты в белых перчатках; я, натурально, в тюлевом либо в газовом платье, тут вдруг заиграют вальс. А ну как я перед ним оконфужусь! Ах, страм какой! Куда тогда деваться-то? Что он подумает? Вот, скажет, дура необразованная! Да нет, как это можно! Однако я вот уж полтора года не танцевала! Попробую-ко теперь на досуге. (Дурно вальсируя.) Раз... два... три... раз... два... три...

Лифт резко остановился от удара днищем о бетонный пол шахты, двери распахнулись в темноту. И в темноте глаза видят.

Колчина выходит в подземный коридор, осторожно продвигается в темноте, внимательно вглядываясь, нет ли неожиданных препятствий и, в то же время она смотрела на себя напряжённую и неловкую со стороны, при этом, нисколько не удивляясь этому, так как была убеждена в том, что каждый человек есть вечная тайна, поэтому с неиссякаемым интересом размышляла, что это вовсе и не она, потому что события, происходящие в этот момент были до её рождения, ведь всё вокруг всегда было, есть и будет без неё, но и с ней тоже всё может происходить и меняться в любой момент.

Лариса. Я давеча смотрела вниз через решетку, у меня закружилась голова, и я чуть не упала. А если упасть, так, говорят... верная смерть. (Подумав.) Вот хорошо бы броситься! Нет, зачем бросаться!.. Стоять у решетки и смотреть вниз, закружится голова и упадешь... Да, это лучше... в беспамятстве, ни боли... ничего не будешь чувствовать! (Подходит к решетке и смотрит вниз. Нагибается, крепко хватается за решетку, потом с ужасом отбегает.) Ой, ой! Как страшно! (Чуть не падает, хватается за беседку.) Какое головокружение! Я падаю, падаю, ай! (Садится у стола подле беседки.) Ох, нет... (Сквозь слезы.) Расставаться с жизнью совсем не так просто, как я думала. Вот и нет сил! Вот я какая несчастная! А ведь есть люди, для которых это легко. Видно, уж тем совсем жить нельзя; их ничто не прельщает, им ничто не мило, ничего не жалко. Ах, что я!.. Да ведь и мне ничто не мило, и мне жить нельзя, и мне жить незачем! Что ж я не решаюсь? Что меня держит над этой пропастью? Что мешает? (Задумывается.) Ах, нет, нет... Не Кнуров... роскошь, блеск... нет, нет... я далека от суеты... (Вздрогнув.) Разврат... ох, нет... Просто решимости не имею. Жалкая слабость: жить, хоть как-нибудь, да жить... когда нельзя жить и не нужно. Какая я жалкая, несчастная. Кабы теперь меня убил кто-нибудь... Как хорошо умереть... пока еще упрекнуть себя не в чем. Или захворать и умереть... Да я, кажется, захвораю. Как дурно мне!.. Хворать долго, успокоиться, со всем примириться, всем простить и умереть... Ах, как дурно, как кружится голова. (Подпирает голову рукой и сидит в забытьи.)

Как интересно переживать эпизод знакомства её молодой улыбчивой мамы с шестимесячной завивкой, в платьице в голубую с белой полосками, с тонкой талией, перехваченной белым клеёнчатым пояском и парусиновых тапочках с белыми носками с синей полоской по краю, с молодым подтянутым моряком в парадной форме, который только смеющимися глазами напоминает отца, вот они идут обнявшись, у мамы в руках ветка персидской сирени, Колчина даже чихнула от резкого её запаха, а родители сказали ей: «Будь здорова!» - какие ещё доказательства нужны недоверчивым людям, которые так любят рассуждать о реальном мире, когда всё происходящее и есть в настоящий момент реальность, вне всяких сомнений.

Сомнения были лишь в том, стоит ли она в кабине лифта.

Авдотья Максимовна сидит у окна. Арина Федотовна сидит у окна на диване, шьет.

Авдотья Максимовна (смотря в окно, поет русскую песню, потом обращается к Арине Федотовне),

Научить ли те, Ванюша,

Научить ли те, Ванюша,

Как ко мне ходить.

Ты не улицей ходи,

Ты не улицей ходи,

Переулочком.

Ты не голосом кричи.

Ты не голосом кричи,

Соловьем свищи.

Чтобы я, млада-младенька,

Чтобы я, млада-младенька,

Догадалася.

Что это со мной, тетенька, за чудо сделалось! Я надивиться не могу, как полюбила я Виктора Аркадьича!.. И надо же было этому делу сделаться!.. Беда, да и только...

Арина Федотовна. Никакой тут беды нет, все так и быть должно!..

Авдотья Максимовна. Как же, тетенька, не беда? Просто моя погибель это. Тятенька давеча, как пришла я от Анны Антоновны, говорил, чтоб я шла за Бородкина. Ни тятеньку мне огорчить не захочется, да и с сердцем-то я не совладаю.

Арина Федотовна. Была оказия итти за Бородкина!

Авдотья Максимовна. Вот нынче хотел Виктор Аркадьич приехать поговорить с тятенькой. Что-то будет!.. Хоть бы уж поскорее он приехал; по крайней мере, я бы уж знала, а то как тень какая хожу, ног под собой не слышу. Только чувствует мое сердце, что ничего из этого хорошего не выйдет. Уж я знаю, что много мне, бедной, тут слез пролить.

Как всегда в таких случаях, Колчина стала давить на кнопки.

Свет зажегся, двери открылись.

Перед нею сверкал золотом крупный нос овчарки, над ней суровое лицо солдата в будёновке.

Машинально Колчина потёрла нос собаке.

В этот момент по вагону разнеслось: «Осторожно, двери закрываются».

Она села на свободное место.

На «Первомайской», как обычно, вышла, и ещё издали увидела, что у её подъезда работает компрессор.

Куски асфальта были собраны в кучи.

Колчина вошла в подъезд.

Один лифт не работал.

Внизу зияла лампочка, нажала кнопку работающего лифта, когда тот подошёл и открылся, из него вышли двое с железными тяжелыми направляющими лифтовыми профилями.

Колчина вошла в лифт, нажала кнопку своего 7-го этажа.

Дверцы закрылись.

Лифт заскрипел и поехал вниз, и свет погас.

В испуге Колчина стала нажимать на все кнопки, как это бывает с испуганными женщинами в лифте.

Свет вспыхнул, дверцы открылись.

- Валечка, я вся вне себя, ведь твой же выход! - вскричала полноватая помреж в зелёной блузке, обтягивающей величественный бюст.

Через правую кулису Колчина вышла на сцену.

Сапогов уже стоял у правого портала в луче света.

Сапогов. Профессор Змеев правильно расставил акценты на последнем заседании.

Колчина. Мне надоело прикидываться глупой перед этим дураком.

Сапогов. Валечка, нужно уметь жить двойной жизнью. Мы находимся на сцене.

Колчина. Я это понимаю, но не могу справиться с возмущением другого я, сидящего во мне. Я хочу жить открыто и честно!

Сапогов. Давайте-ка попьём чайку…

Колчина (выходит на авансцену). Я в чае души не чаю. Какое многослойное слово - чай. Можно просто чаи распивать, а можно - по делу, с толком. Гостей пригласить на чай в гости. Дружеские чаепития в определённый день недели. Чай прогоняет тоску, успокаивает, особенно, если это лекарственный целебный чай на травах. Разнообразие сортов чая поражает, только по цвету он: чёрный, зелёный, жёлтый, красный, белый. Чашка ароматного чая утром способствует пробуждению. Пойдем, попьем чайку, чай давно пора. Нечаянная радость, приятная неожиданность. Чай с вареньем, с мёдом, с пирогами, с сушками, со сладостями. Чай вприкуску, внакладку оживляет, успокаивает, вдохновляет. Чую чай заварили, пора к столу.

С последними словами Колчина посмотрела в зал. Партер напряжённо молчал.

Колчина ходит по сцене объясняя такую простую истину о том, что реальность создается каждым из нас вне всякой зависимости от кого-то или чего-то. В настоящий момент ей так хочется поговорить о себе, о своём отношении к происходящему, ведь с ней происходят такие неожиданные события, например, выходя из дома по совершенно неотложному делу, она совершает длинный путь, связанный с постоянными переходами, перепадами настроения, а вместо того чтобы дойти до нужной цели, оказывается дома, пройдя путь с многочисленными и невероятными препятствиями, при этом, она нисколько не разочарована, а напротив, чувствует себя победительницей, но в настоящий момент она хотела бы говорить своё и за себя, по условностям театра, да и самой жизни, вынуждена говорить за другую женщину, которая отчаялась найти путь для достижения своих целей, о которых нельзя говорить напрямую, а можно - только притчами, а притчи все, как одна, улетучились из головы Колчиной, она пытается поймать нужные слова, но они сливаясь в одну неразделимую цепочку букв стремительно взвиваются над сценой.

Лифт остановился. Свет погас.

"Наша улица” №263 (10) октябрь 2021