Embedded Files
Маргарита Прошина
ОЖИДАНИЕ ЧУДА
рассказ
На работу ей так надоело ходить, что Марья Антоновна постоянно жаловалась на судьбу:
- Я всю жизнь просидела в архиве в ожидании чуда… Где оно!?
Люди пожимали плечами и говорили:
- Просидели, говорите? А могли бы пролежать!
В архиве она сидела за шкафом, склонившись над бумагами. Справа стоял каталожный шкаф, и слева стоял такой же. Почти бесшумно Марья Антоновна выдвигала нужный ящичек, перебирала маленькими тонкими сухонькими пальцами карточки, почти вслепую выискивала нужную, моментально и умело вписывала номер в сводный каталог, несколько раз проверяя правильность утверждённой инвентаризации, согласно порядку организации хранения, комплектования, учета и использования документов архивного фонда, и опять бесшумно бегала пальцами по жёлтым карточкам.
Уж в архивном деле Марья Антоновна была докой! Она-то прекрасно понимала, что постоянный невероятный рост объема обрабатываемых документов создаёт проблемы с их хранением и использованием, что ведет к снижению производительности труда.
За массивным довоенным шкафом её не было ни видно, ни слышно.
Прочие сотрудники сидели примерно так же, как Марья Антоновна, в своих укрытиях между шкафами.
Архив был перегружен бумагами.
Бумаги стекались со всех сторон и укладывались на заранее отведённое им место, предварительно пройдя обработку и фиксацию. Каждая бумага должна быть учтена и записана в другую бумагу, а та, в свою очередь, в третью, чтобы по ней можно было добраться по цепочке до нужной бумаги, иначе первоначальная бумага теряла всякий смысл, если она не имела адреса.
Бумаги имеют одно непреходящее свойство: они выгорают и выцветают. Это-то уж Марья Антоновна знала в совершенстве.
Поглядывая на очередную бумагу, она с ходу могла определить, какими чернилами исполнен текст. Марья Антоновна понимала, что первые синтетические красители получали из продуктов нефтепереработки, в частности, из анилина. Поэтому за ними надолго закрепилось название «анилиновые», и у большинства из них долговечность была незначительной, соизмеримой с долговечностью бумаг из древесины.
Когда и в каком возрасте Марья Антоновна появилась в архиве, даже она сама не помнила. К тому, что она всегда на месте привыкли настолько, что даже перестали её замечать.
Но она ведь появилась когда-то и служила, причём беззаветно, добросовестно, неслышно, незаметно. Вот именно, что незаметно. Сколько таких незаметных тружениц разных контор можно обнаружить в необъятной Москве, но в том-то и дело, что обнаружить их невозможно, разглядеть тем более, потому что нельзя сказать, что лица у них одинаковые, хотя и это случается, посмотрите хотя бы в час пик в метро на эти лица служительниц контор, и сольются они в одно лицо, которое тут же незамедлительно исчезнет из памяти.
Марья Антоновна уяснила ещё в начале своего архивного пути, что в течение первых ста лет (примерно 1870-1970 годов) для изготовления средств письма применяли, главным образом, анилиновые красители первого поколения - так называемые основные или катионные. В последние 30 лет двадцатого века их вытеснили анилиновые красители второго поколения - кислотные или анионные. Это было вызвано появлением современных ручек (фломастеров, капиллярно-шариковых). Кислотные красители принесли тексту новые отрицательные свойства - высокую растворимость в воде и кислотность. Эти особенности, видимо, еще проявятся при длительном хранении документов.
А через тысячу лет что с ними будет? Ну, уж туда даже Марья Антоновна не заглядывала, потому что у неё был свой пунктик: ожидание чуда.
А в метро все слившиеся в одно лицо лица разве не живут в предвкушении чуда, расфасованного, разумеется, на каждое лицо по отдельности?!
У Марье Антоновны, конечно, имелось своё лицо, но какое? Вот вопрос!
Можно только предполагать, чем занимается это лицо без пригляда посторонних. Хотя какой уж тут пригляд, когда Марью Антоновну никто разглядеть не мог, впрочем, как же кто-то мог разглядеть её, если её никто не видел? Вот какой парадокс происходил с Марьей Антоновной, вернее не с ней самой, а с теми, кто её не видел. Она-то всё-таки кое-как обозревала окрестности, когда лавировала «огородами», чтобы с кем-нибудь из наблюдателей не столкнуться, полагая всё же в самых глубоких глубинах, именно в самых глубочайших глубинах души, что за нею кто-то наблюдает и старается во что бы то ни стало вторгнуться в её жизнь и помешать ей жить тихо и невидимо.
Свою квартирку Марья Антоновна называла «каморкой».
Широкий угловой диван она никогда не собирала. Зачем? Это её личное пространство! Здесь она могла днями напролёт упиваться тишиной и покоем. Свет она включала редко, исключением была маленькая настольная лампочка, похожая на гриб. Здесь на круглом столике стояла необходимая посуда и электрический чайник, поэтому она выходила на кухню только за водой.
На кухне у неё ни стола, ни стула не было. Газовой плитой Марья Антоновна не пользовалась, опасаясь взрыва, а накрыв её крышкой, использовала как тумбочку. К еде она относилась равнодушно, перекусит бутербродом или зальёт кипятком быстрорастворимые полуфабрикаты и всё.
Но была у Марьи Антоновны одна страсть - яблоки.
Их она тщательно мыла, вытирала бумажной салфеткой и доставала специально для них из серванта большую тяжёлую тарелку, которая была гораздо старше хозяйки.
- Тарелочка, тарелочка, тарелочка моя, - мурлыкала Марья Антоновна, то целуя её в самую серёдку, где красовался узор с ромашками, обрамлёнными нежными тонкими с вьющимися усиками веточками, райскими пёстрыми птичками на них, бабочками и пчёлками, то прижимала её к уху, как морскую большую раковину, чтобы услышать шум прибоя, и опять напевала: - Тарелочка, тарелочка, тарелочка моя… Любил ли кто, тарелочка, тебя сильней меня?!
Яблоки Марья Антоновна старалась покупать на рынке, а в урожайный год у старушек у метро, которые только сегодня с дерева сняли. Свежесть яблок она определяла по запаху и на ощупь. Каждое яблочко она внимательно рассматривала, нюхала, расспрашивая продавца, откуда яблоки привезли.
Безграничная любовь Марьи Антоновны распространялась только на «родные», как она говорила, яблочки. Прибывающие из далёких стран яблоки она не покупала, поскольку со всей определённостью считала, что так кроме воска, которым их обрабатывают, и есть нечего. Родные же покупала самых разных сортов, тщательно выбирая. Яблоки выкладывала на подоконниках в комнате и на кухне на белую бумагу так, чтобы они не прикасались друг к другу, приговаривая:
- Полежите-ка, отдохните после дороги. На солнышке погрейтесь. Какие же вы красивые у меня! Вот сколько вас! Одно другого лучше, а какой аромат тонкий! Чистая амброзия!
Самые спелые торжественно выкладывала на ту самую тарелку с птичками, а потом, выбрав самое красивое яблоко, садилась на стул, откусывала небольшой кусочек, и не спеша жевала его, закатывая глаза от удовольствия.
Яблочный аромат наполнял комнату.
Марья Антоновна не просто ела яблоки, а вкушала с сочным похрустываньем.
- Амброзия! Чистая амброзия, - повторяла она, закатывая глаза.
Тут сверху послышался истошный крик, плач ребёнка, лай собаки, затем раздался грохот, как будто уронили шкаф, а с потолка у Марьи Антоновны посыпалась штукатурка и закачался абажур.
- Господи, что эти соседи всё стучат, да кричат?! Сами не живут и мне покоя не дают! - жаловалась она своим милым яблокам.
- Не волнуйся, Машенька, - сказало яблоко-антоновка, - всё пройдёт, всё будет хорошо!
- Миленькое яблочко! Какое ты заботливое!
Стойкая неприязнь к живущим вокруг людям, к их постоянной суете и любопытству, привели к тому, что Марья Антоновна избегала не только малейшего общения, но и встреч.
Вокруг дома, в котором жила Марья Антоновна был большой, подсохший и поредевший от времени яблоневый сад, в котором круглый год стоял пьянящий запах яблок. Когда-то на месте её дома была большая деревня.
В сентябре земля была усеяна яблоками. Марья Антоновна шла в сад, поглядывая по сторонам, чтобы избежать случайных столкновений с людьми, и собирала осыпавшиеся с деревьев яблоки.
Когда осенняя погода, по обыкновению, портилась, сильный ветер целыми днями рвал и трепал деревья, а назойливые дожди поливали их, в саду не было ни души. И Марье Антоновне тогда здесь было очень хорошо.
Она жила как во сне, если точнее, то и не жила, а ждала только, когда же свершиться чудо и начнётся настоящая жизнь.
Какая?
Это она держала в строжайшей тайне.
А скажешь, неизвестно что из этого получится. Она предпочитала возможность в свободное от архива время проводить как можно больше времени в уединении на любимом диване, или гулять по пустынным переулкам и улицам.
От людей - одно зло.
Это настолько совпадало с ожиданиями Марьи Антоновны, что она эту простенькую истину повторяла как молитву.
Мечта о настоящем чуде буквально преследовала её.
Даже, когда она пыталась не думать об этом, думалось всё равно. Какие только мысли не приходили в голову! Самые невероятные! Порой в голове начиналась метель. Мысли лезли в голову со всех сторон. Марья Антоновна не успевала от них отмахиваться. Всякие мысли случались. Она всё-таки пыталась в них разобраться, но не успевала, они исчезали так же быстро, как появлялись. Бывало, что они пугали её, а то и вызывали чувство стыда, тогда она безжалостно прогоняла их, размахивая руками.
Марья Антоновна плавала в бумажном море рыбкой серебристой. С любым потоком документов она справлялась настолько ловко, что её работа была незаметна. Молодые коллеги относились к ней по-доброму, но с некоторой долей иронии. Девчонки в архиве то и дело подкидывают Марье Антоновне свою работу со словами:
- Марья Антоновна, сделайте, пожалуйста…
- Да-да… - спокойно отвечала Марья Антоновна, едва взглянув на бумагу, и тут же определяла ей место.
Довольные девчонки отправлялись в очередной раз курить или пить кофе.
Марья Антоновна знала, как ныне говорят «по умолчанию», что общий объем информации удваивается за пять лет и учетверяется за десять лет, пятнадцать процентов всех бумажных документов безвозвратно теряется, и рабочие группы тратят до трети своего рабочего времени в попытках их найти.
Нет, так делать не буду, потому что, если я сейчас это сделаю, то совсем запутаюсь. Я же вчера ещё собиралась пыль со шкафа смахнуть, а теперь принялась за бельё.
Ладно, пока прилягу.
В квартире у Марьи Антоновны было только на её взгляд самое необходимое: шкаф, диван, старый комод, тумбочка, столик и два стула. На полу лежал ковер, который был старше хозяйки. Всякие там безделушки, считала она, только пыль собирают. Единственным украшением были салфетка, на которой были вышиты яблоки, да настенный отрывной календарь на стене напротив дивана.
Каждое утро Марья Антоновна, просыпаясь, отрывала листок календаря и внимательно смотрела на дату, день недели, долготу дня, читала заметки на обороте.
Марья Антоновна легла на свой широкий диван, места на котором она занимала так мало, что казалось её вовсе не было.
Да, Марья Антоновна настолько высохла, что представляла собой тень, слабо напоминавшую женщину. Можно было по ней сказать, что она вовсе не существовала. Да что там далеко ходить, даже соседи не знали, кто живёт за её дверью, потому что Марью Антоновну было не видно и не слышно.
С другой стороны, если выпадает такое счастье иметь подобных соседей, которых не видно и не слышно, то можно назвать свою жизнь райской.
Но сама Марья Антоновна была недовольна грохотом видных и слышных соседей. Они кричали, ругались, топали ногами, хлопали дверьми, полагая, что Марья Антоновна их не слышит.
Впрочем, если они не знали о существовании Марьи Антоновна, то как они могли подумать о ней, что они доставляют ей какое-то неудобство?!
Но надо прямо сказать, что жильцы в своём большинстве на эту тему вообще не направляют свой ум, потому что они сами себя не слышат, даже в те моменты, когда истошно орут друг на друга на кухне. А у Марьи Антоновны на кухоньке эти голоса были рядом, как будто они пришли к ней в квартиру без спроса, вылетая из решетки вентиляции.
Да что там говорить, даже когда соседи сверху, или снизу, или сбоку говорили по телефону, Марье Антоновне всё было слышно.
Но здесь стоит сказать о невероятной выносливости Марьи Антоновны.
Она не обращала на посторонние звуки никакого внимания. Да, это верно, что она слышала звуки, но вот научилась же за свою долгую жизнь пропускать их мимо ушей! Нет, в уши-то звуки залетали, но вот в мозгу никак не задерживались, совсем как у кошек, у них же так голова устроена, что ничего не запоминают, так, одни инстинкты. Конечно, кое-что коты понимают. Но это отдельная тема.
Особенно занимательна была поза Марьи Антоновны, сидящей на одном месте. Конечно, многие люди умеют сидеть, и знают, как им нужно сидеть, но Марья Антоновна сидела не так, как все, потому что она могла сидеть почти неподвижно с открытыми глазами несколько часов кряду. Вот в чем была её исключительная особенность. В архиве, понятно, она сидела в бумажной работе. А дома она как сядет с утра, так и сидит до вечера.
Конечно, скажет кто-нибудь, увидев сидящую на одном месте Марью Антоновну, ей легко сидеть, потому что она такая маленькая, даже можно сказать крошечная, сухая женщина, как бы затвердевшая в своём возрасте, который определить уже не представлялось никакой возможности, потому что глаза не говорили ни о злости, ни о доброте, ни о внимательности, ни о равнодушии, ни о чувствах, ни об интересах, но всё же глаза у неё были, и смотрели, и ресницы были, и брови были, и волосы на голове, но какого всё это было цвета, понять невозможно.
Но самое невероятное заключалось в том, что она не воспринимала движения времени, просидела ли она пять часов на одном месте в своей квартирке в выходной день, или всего лишь минуту.
Чувствовать время и жить с ним в ладу совсем не одно и то же. Время для Марьи Антоновны было субстанцией непостижимой.
Стрелки часов, когда она поглядывала на них, просто стояли на месте.
Марья Антоновна была убеждена в том, что её судьба от неё никуда и никогда не уйдёт, всё то, что должно произойти - произойдёт. Если бы её спросили, почему она так уверена в этом, кто ей сказал? Она бы ответила, как о деле простом и ясном, что точно знает «из головы»!
У Марьи Антоновны не было ни телефона, ни телевизора. Звонок в квартиру она давно отключила, потому что гостей не приглашала, а прочим у неё делать было нечего. Она всюду искала уединения, всячески избегая людей в своём районе.
На работу до метро и обратно ходила окольными путями.
Прежде чем выйти из квартиры на лестничную площадку, она приоткрывала дверь, прислушивалась, нет ли кого на лестнице, так стояла с минуту, и только убедившись в том, что никого нет, выходила. При этом Марье Антоновне постоянно приходилось преодолевать препятствия. Стоило ей оказаться в подъезде, как тут же, как назло, открывалась дверь соседней квартиры. Раздавались голоса соседского ребёнка и его бабушки, которые, казалось, нарочно поджидали Марью Антоновну, чтобы выйти с ней в одну минуту!
«Так и караулят меня всё утро, - твердила Марья Антоновна, возвращаясь в квартиру, чтобы избежать встречи, - знают, что выхожу в это время! До чего же старуха любопытная! Сил нет!»
Преодолев препятствия в подъезде, Марья Антоновна шла до метро не прямой дорогой, по которой как на демонстрацию стекались люди из многочисленных домов, а двигалась в обход по тропинкам и узким проходам между домами. Но и тут приходилось то и дело преодолевать препятствия, искать пути обхода.
Идёт Марья Антоновна в хорошем настроении, вокруг пустынно, вдруг на тропинке среди берёз буквально сталкивается с двумя мужиками, которые, переминаясь с ноги на ногу соображают, где найти недостающие для лечения деньги. При виде Марьи Антоновны один из них произносит:
- Мать! Добавь чуток на лечение!
Марья Антоновна молча исчезает, но про себя бормочет: «Вот ведь и тут покоя нет. Как специально дожидаются! Нашли место подачки искать… Шли бы к метро, так нет! Стоят здесь…»
Вынужденная искать пути обхода, она спускается в овраг и тут же забывает о мужиках.
Но, поднимаясь из оврага в другой стороне, чуть не столкнулась с толпой. «Эти-то откуда?!»
Ведь любое скопление людей непредсказуемо.
Каждого в отдельности ещё кое-как можно терпеть, но уж когда они собираются вместе, то добра не жди: сейчас пойдут бить витрины, грабить прохожих, стрелять друг в друга из автоматов!
Вполне нормальный человек встречается чрезвычайно редко.
Вот Марья Антоновна и есть нормальный человек.
Да, она есть, но её нет.
Единица хранения.
Так и каждый должен жить, чтоб и следа его не было видно.
А среди большого скопления люди превращаются в армию, отстаивающую свою территорию.
Ну и пусть отстаивают, а Марья Антоновна даст задний ход и тем же овражком выйдет в противоположную сторону.
Сколько она убеждалась в этом прежде, когда одна демонстрация сменяла другую, один парад - другой, поэтому при виде манифестантов любых мастей и оттенков Марья Антоновна растворялась в воздухе.
Но что самое поразительное, она не замечает себя в метро, хотя ей приходится ежедневно, кроме выходных и праздников, на нём ездить. Как она туда входит, как спускается на эскалаторе, как сидит или стоит в вагоне, убейте Марью Антоновну, не видит, не слышит и не помнит.
Конечно, и это ясно каждому, кроме Марьи Антоновны, в толпе мы все сливаемся в единую массу. Все одеты, все обуты, у всех есть глаза, но лиц людей не различаешь. Особенно остро это чувствуется на эскалаторе в часы пик.
Едут и едут без остановки.
Лестница кольцом поднимает и опускает людей. С самого рождения единодержавная система готовит послушную массу, внушая мысль, что следует вести себя и думать так, как все.
Бумаги, бумаги, бумаги… И на другой день, и на пятый, и через месяц, и через год, и через пять лет.
Круговорот бумаг в архиве!
Марья Антоновна помнила, что в конце девятнадцатого века в государственных учреждениях чернила из ходовых анилиновых красителей были запрещены для исполнения официальных документов. Однако такие попытки были лишь небольшим эпизодом. Фонды разных архивов документально показывают, что новые средства письма уже в конце девятнадцатого века широко применялись даже в далеких окраинных регионах.
С последней четверти того же девятнадцатого века на основе анилиновых красителей стали изготавливать все средства письма: чернила, цветную тушь, цветные и копировальные карандаши, штемпельные краски, цветные копировальные материалы, а после появления машинописи в 1874-м году - и машинописные материалы. Все они давали нестойкий к выцветанию, а многие и растворимый в воде текст. По долговечности они значительно уступали старинному железо-галловому тексту…
Эх, девочки-архивочки, архивисточки, архивариусочки пошептались между собой, покивали в сторону шкафа, за которым таилась в неустанной перекладке бумаг с места на место Марья Антоновна, и одна из девархивочек, в джинсах в обтяжку с оттопыренной попкой, процокала на шпильках с увесистой стопкой бумаг за этот шкаф, положила бумаги на угол стола Марьи Антоновны, и - восвояси, то есть в буфет ударить по кофейку и накуриться вдоволь у окна напротив в холле, у пепельниц. Марья Антоновна и глазом не повела, и не почувствовала, что ей бумаг подвалили, поскольку всю жизнь она эти бумажки перекладывала, нумеровала, определяла, заносила и не знала им счёту, ведь они, как вода в реке, никогда не кончались.
Конечно, Марья Антоновна учитывала разное поведение текстов из основных и кислотных красителей при реставрации документов с растворимыми в воде текстами.
С шестидесятых годов двадцатого века получили широкое распространение шариковые ручки (1938 год), в которых используются не чернила, а вязкие органические пасты. Текст шариковых ручек устойчив к воде, но с разной скоростью выцветает на свету.
В самое последнее время появились гелевые ручки. По предварительным наблюдениям они дают водостойкие тексты с разной устойчивостью к действию света.
Из привычного состояния незаметности всеми и вся на улице и на работе Марью Антоновну вывел резкий телефонный звонок.
Инспектор отдела кадров сообщила, что ей пора подавать документы в пенсионный фонд для оформления пенсии, поскольку до наступления пенсионного возраста остался месяц. Слова инспектора произвели на Марью Антоновну столь восторженное впечатление, что она возбуждённо положила трубку и несколько минут беззвучно смеялась.
- Что-то случилось? - спросила заведующая архивом, в котором Марья Антоновна отработала всю жизнь.
- Наконец-то! Слава Богу! - воскликнула Марья Антоновна. - Свершилось!
Заведующая вскинула брови.
- Новость очевидно приятная, я полагаю… - сказала она.
- Правильно полагаете! Мне необходимо срочно уйти…
- Конечно, идите, раз нужно.
Марья Антоновна с неожиданной прытью переобулась, сбросила халат, подхватила сумку и, не застегнув пальто, выскочила из отдела, даже не попрощавшись.
Ей хотелось исчезнуть с глаз долой, чтоб никто никогда нигде её не видел!
Заведующая удивленно посмотрела ей в след.
Марья Антоновна не помнила, как оказалась на улице, не слышала шороха листьев под ногами, машинально смахивала с лица дождевые капли, восторженно восклицая: «Свершилось! Вот оно чудо! Я невидима!»
"Наша улица” №207 (2) февраль 2017
Page updated
Google Sites
Report abuse