28. О проклятом сыне
Когда мамка меня прокляла, то я почувствовал себя что-то нехорошо. Погнал коров в лес, а в лесу меня и подхватили какие-то люди, а словно бы и не люди. Они сняли с меня платье, одели в нево осиновый чурбан и положили чурбан на берегу озера, а меня поволокли к самому[2].
Шли мы лесом долго – долго, потом стали спускаться куда-то в яму, долго спускались, 13 лестниц прошли. Наконец дошли и до самого.
Сам сидел на большом стуле. Те, что привели меня, стали и поклонились. «Здравствуйте, детки, – сказал сам, – опять прибыль есть!»
Велел мне дать платье. В этой одежде я мог всех видеть, а меня им нет. Сам велел идти на землю, промышлять себе хлеб и заниматься своим делом. Назад велел приходить через 15 лет.
Чего – чего не пришлось испытать за эти годы! Где праздники, мы уже тут как тут. Помогали заводить ссоры, драки. Ни одного убийства не обошлось без нас.
А помните в Кисово пожар?[3] Всё это мы. Загорится в одном месте, а мы с головеньками и давай во все стороны бегать, да огня подсовывать.
А сколько девушек перепортили не сосчитать. Насчёт еды всё больше пробавлялись у купцов да у попов. Бедных никогда не обижали.
В Кисове у одного купца частенько питались. Тут молодуха[4] со свекровью больно спорили. Старуха всё делала благословясь и с молитвою, а молодуха ругаться любила и немытика частенько вспоминала. Поставит, бывало, сноха в печь похлёбку, жареное не благословясь, а мы тут же всё это унесём, а туда падины[5] и накладём. Станут есть: что так не вкусно? За столом ссора, а мы тут же сидим и посмеиваемся.
Раз старуха чуть нас не заморила. Молодуха состряпала себе сладко кушанье, да и спрятала его в кладовую. Не зааминила[6], да ногой зацепилась за корзину и тут же немытика вспомнила. Мы тут же прискакали, живо в кладовку и есть принялись. Вдруг сюда старуха идёт. Покопалась старуха, да уходя, и прикрыла дверь на ключ и молитву сотворила. Мы там и остались. Через 3 дня только молодуха вошла в кладовую, и мы едва живые улизнули.
Хорошо нам было в Уломе около одной попадьи. Она с любовником часто встречалась. Поп уедет по делам в другие деревни, а любовник огородами, ползком по бороздам, да к попадье под юбку. А попадья и рада: наготовит еды, водки, настойки. Про Бога не вспомнит – не до него. А мы тут как тут и всё это прикончим. Накладём всякой дряни: они пьют и едят, а мы-то потешаемся.
Так то мы блыкались 15 лет. Но вот мамка раскаялась, стала Бога просить за меня и за себя. Бог простил. Когда собирались идти к самому, я как будто проснулся и опять к вам пришёл. А похоронили тогда не меня, а осиновый чурбан.
***
Ушёл он в свою деревню к матери и больше его не видели, но и теперь многие старики помнят его и рассказывают о нём то, что я здесь написал.
[1] Деревня Супроново находится недалеко от п. Хохлово
[2] «Сам» – сатана
[3] Кисовой называются 4 деревни: Кирилово, Карпово, Верх, Большой Двор. В Кисове тогда был страшный пожар, огненные галки перебрасывало за сотни сажен и загоралось сразу в нескольких местах.
[4] «молодуха» – невестка
[5] «падина» – мясо павших животных
[6] «не зааминила» – не произнесла молитвы
Родительское благословение бывает нерушимо по гроб жизни, оно не горит на огне и не тонет на воде. Благословения просят не только у живых, но и у умерших, когда причитают по ним. Проклятие же ведёт нередко к погибели. В деревне Супронове Колоденской волости[1] лет 50 тому назад произошёл такой случай. У одной вдовы был подросток – сын. Мальчик был резвый, сорви-голова. Мать не любила его, она прокляла сына и отдала его в пастухи, коров пасти. В один летний вечер стадо приходит домой, а пастуха нет. Ищут его день, другой… Наконец, нашли его на берегу Колоденского озера: туловище его было на берегу, а голова в воде. Похоронили бедного пастушка, и плакать по нему было некому. Через 15 лет в деревню приходит какой-то неизвестный человек и называет себя бывшим пастухом. Крестьяне отнеслись к нему с понятным недоверием. Тогда бывший пастух рассказал о себе: ***