25. Как лесовой девочку из дома увел
Как-то раз приехали ко мне в гости брат Степан, с женой и двумя дочками, дак вот и рассказывали…
***
Жили они в Пугине – это на Пусторадицах. Был у них в лесах свой лесовой, да такой окаянной! Постоянно дековался[1] над людьми, и даже детей не жалел.
Дак вот и у Степана старшую дочку уводил… В ту пору уж сенокос был, ранёшенько поднимались. Старшая уже на дворе с младшей водилась, родители на покос собирались. Мамка еду-то приготовила, выставилась в окно и гаркат: «Ульяшка! Гледи, вот здися посажоно всё, дак штобы куричи не выпорхали!» – «Ладно, мама, послежу» – говорит Ульяна.
Ну, родители ушли на сенокос, а девчонки пошли завтракать. Старшенька-то вспомнила про куричь-то, подошла к окну, открыла… Господи! За окном дедко-то стоит, – говорит, – выше крыши! Кушаком красным опоясанось.
А она в платке была. Раньше ведь безплатошными не ходили, ну-ко девка или баба без платка – дак позор! Да и мужики гололовными не ходили.
Дак он взял её за платок-от, да из окна и выволок. На руки иё взял, и поволок в лес.
Увёл в лес-от, а робёнок осталси один. Родители пришли с сенокосу-то – робёнок орёт, а Ульяшки нету. Они это: «Ульяшка! Ульяшка!» Начали везде искать, да всё без проку. Пошли деревней искать. А она-то, – говорит, – кричала я, што видит своих-то деревенских, што здесь я, заберите меня! Кричит, а звука-то нет, лесовой смял у ёй язык-то. Она людей-то видит, а её-то не видят. Это уш когда она нашлась-то, дак рассказывала.
Привёл её в свой дом, а там всё как вроде у людей и семейники все в наличии, а сам пошол картошку рыть. И он, – говорит, – бошкину картошку рыл – не благословясь посажена была. Принёс картошку и начал её варить. А рядом с печкой ево бабка сидит, а во рту огонь у ёй. Эта бабка уж никуда не ходила, старая была. Лесовая бабка.
Дак ён ишо не велел девочке ничево рассказывать людям-то. А если попадёшь в лапы к этому неумытику, дак он сделает так, што люди тебя не будут видеть. Вот ведь злодей какой!
А родители начали молебны служить, да ничо пока не помогало.
Вот он варит картошку, потом выбежал, наловил змей, головы отрубил, да в картошку положил – ести заставлят. Дак я уш, – говорит, – только картошку-то поддену, веть ись-то надо, а уш змей-то, – говорит, – не ела.
А родители-то всё ходили, искали дочку-то, да молебны служили. И вот ведь подействовало…
Однажды бабка-то лесовая говорит своему неумытику: «Отведи её обратно. Об её, – говорит, – плачут гораздо, молебны служат. Она не подходит нам. Оне отнимают, Господом Богом отнимают».
Ну, лесовой как-то передал матке, штобы она испекла 12 хлебов и поклала их на завор[2], тогда он отпустит Ульяшку. Вот она эдак и сделала.
Ну, лесовой привёл Ульяшку и посадил её на сарай. А матка корову пришла доить. Доит, а потом што-то зашевелилось на сарае-то, заплакал кто-то. Сошла на сарай, а там Ульяшка посажена в полог. Схватила матка дочку, да давай её обнимать, да целовать, да реветь обе от радости!
[1] «дековался» – здесь издевался
[2] «завор» – ворота (распашенки) из жердей при въезде в деревню