Приложение 1.
Материалы из экспедиционных фондов МБУК «ЦНТКиР» [AF01]*
Как нянькой был в детстве:
«Мне было пять лет и он родился. Няньку брать было не нашто. Мне мама пообещала: «Будёшь нянчицца, няньку не буду брать. Сошью тебе штаны новые, рубаху тебе новую сошью». Ну чо, вот я с ним и нянчилсы. Некто больше не нянчилсы из женщин. Сам ево, вот с пяти лет и вот вырастил ево до десяти лет. Потом третий брат родилсы. А кто? Теперь он то не будёт, старше есь. И с тем я нянчилсы всё. Надо бы гулять, ак другой рас рвёшься. Веть охота! Поцаны-то бегают. Мне-то тожо охота. Вот другой рас мама мне и говорит: «Ну, сбегай на полчасика, погуляй». Какие полчасика, веть у меня время нет дак, да я и не знаю, какие полчасика: длинные, или короткие. Убегу другой рас, да часика два или три отхвачу. Приду домой, мне дёра. А потом этот ко мне привязалсы. Придёт папаша с мамашей с работы. Ну ладно, другой рас, сходи, побегай. Я бы пойти, этот от меня не отвязываеццы. Ревит. Этот заревел, батько матюгом: «Иди домой!» Опять дома сижу. Дак вот, было так. Скажу: «Вася, ты меня торни с крыльца-то». Вот, уговорю. Стану на крыльцо-то, он меня в спину торнёт. Я иду, кувыркаюсь до самой до большой до дороги. Фить, и ушол. Всё! Убежал. А нет, другой рас кувыркаюсь, кувыркаюсь, а он заревел. Я опять оворачиваюсь. Опять снова толкай. Вот так и убегал».
- Так вам штаны-то с рубашкой сшили?
«Тканые, дак мне веть недолго. Мне всё равно штаны-то надо покупать, так и так. Или, говорит, шапку сошью, мама».
- Ну а с маленьким-то как водились?
«Ну как. И поругаюсь, и похлопаю, и песен попою. Сахар таскали у мамы. Уйдут на работу, запрут нас замком. Не выйти не как. Сидим, сидим, хитрим, хитрим. Чо делать? Давай, Вася, пойдём на сарай. Пойдём на сарай, откроём окошко-то. А в окно это сено подавали на сарай. У нас там щит и перекладина: запор такой, задвижка. Открываем. Найдём веревку какую нибуть. Потом он первый спустится, а потом меня эдак подхватат. Я тожо по верёфке… А на следующие разы приготовили жердину. Она поставлена в сторонку. Батька не знает и матка не знает назначения этой жердины. Вот мы эту жердинку достанем: фьить, фьить! Всё! На земле оба. Жердину в сторону поставили, побежали гулять. Потом это, нас обнаружили. А в хлеве окно такоё было большоё, такоё длинноё. Бревно выпилено. А замок. Вот значит, я пропёхиваюсь в эту дыру. Выйду оттуда. Не хер был какой, щенок ещо дак. Эта дырка для меня ничо не стоила. Я выползу оттуда, приду и двери открою. А ключ знаю, што тамо. Достану ключ, открою, этово выпущю. Всё! Опять мы на воле» [016-53].
«Ну а потом, веть раньше жили не эдак. Работали лучше, скота держали, землю удобряли, ткали, пахали. Держали по три коровы, лошадь, три овцы, да куры. Семья девять – десять человек. С семи годоф заставляли работать. Воду носить. Там,
которая посильняя, та пот самый ушат стаёт. Ушатам носили. А тебе дак толькё конец удержать. Потом вилы малёшки сделают навоз трести уж на свою полосу. Грабли маленькие сделают. Грести на реку. Косить косу маленькую сделают. Косить приучали. Вот так и жили. А это, в школу идти надо, надо бы поучить и охота поучичча – то сапогоф нет, то валенок нет. Так оставалися поэтому неученые. Ну я училась, дак ничо, хорошо. Походим до распутицы, дороги станут. Сапогоф нет, так отстаём ходить» [013-71].
К девяти годам умела прясть, ткать и вязать. При прядении недоверченная нитка называлась «шолком», она получалась пуховой.
Обряд сжигания первого клубочка:
«Вот говорят, навей клубочек. Да это.., ево как-то в печку положат, ли как-то… Уж я и забыла. А ты выбегай вон на снег, да садися. Пока клубочек горит – на снегу сиди. Штобы пресь научицца».
- Это, вообще, самый первый клубочек?
«Самой первой. Когда ты учишша пресь»
- А почему «шёлк»-то?
«А потому што не умеешь пресь-то. Она распушоная. Худо помочишь вот, худо послюнишь и худо повертишь. Она пуховая такая и становицца. Дак вот штобы научиццы – это всё приметы» [007-50].
С седьмого класса начала работать в колхозе. После работы ходила по беседам. Рано начала прясть.
О первом спрядённом клубочке и обряде его сжигания в печи:
«Прясь учились, веть куделину сделают, да мать заставит это, прясь, што садись, да пряди. Дак вот и пряли»
- А с первой мотушечкой что делали?
«Ак фсё смеялись, што первую ниточку намотай, да кинь в огонь, а сама беги, голой задницей на лесницу садись»
- И сколько нужно сидеть?
«Дак сидеть… Чото только как ф шутках было. Сидеть не считали, што сколько время сидеть»
- Так пока мотушка?
«Только клубочек маленькой намотаешь дак, клубочик горит, да… А чо там клубочик: нитка одна дак. Долго ли гореть…» [103-01].
Нормой для детей считалось – «не ленись» и «не делай по своему». Посильную работу заставляли делать с самого младшего возраста.
Как дети молотить зерно помогали:
«Вот и будили таких маленьких. Одново человека в отмолотку, нас двое. Брат ишо был старше меня. Вот и молотили. Дак рано, до солнышка надо измолотить, оне веялку ставят. Не у всех ишо веялки были. Да с братом виять начинают, а тебя пошлют: «Иди бабушке скотину прогоней, помогай». Скотину прогонишь: «Иди в овин, помогай мешок держать». Брат насыпает, а ты мешок дёржишь. Это всё по силе. А мама уже зерно носит в амбар. Потом это всё сделаешь, у нас садило было не у однех…»
Как маленькой жала:
«Вот позавтракаешь. Дак несмотря на то, што ты веть не спала, тебя рано разбудили, пожалуйста, какая работа предстоит: жнива ли, чево ли, ты уже жать иди. По силе во своёй. Тебя уж не уложат спать, што ты вон рано стала, дак отдохни. Нет. И заведенья этова нет. Иди жать. А на другой раз бабушке скажошь… Маме некогда жать. То огорот надо городить, то дрова к овину припасать… Другая работа была. Ак всё с бабушкой больше жнёшь. Бабушке скажошь: «Ой, бабушка, как у меня спина болит». «Никому не сказывай, дак и болить не будёт». Вот и всё» [007-49].
Нельзя здороваться через порог. На порог садиться нельзя – все «пороки на тебя». Нельзя садиться на стол и окно. Нельзя кричать на родителей – это «неотмолимый грех». Если заболел тяжело взрослый нужно «особороваться» [025-03].
ВОСПИТАНИЕ В КРЕСТЬЯНСКОЙ СЕМЬЕ
«В угол ставили да. В угол поставишь, постоит в углу сколькё нибудь. Дубчиком постёгивала. Маленьких-то надо учить, а потом воли-то оне наберут дак… Тогда-то не будут слушацця, а тут хоть слушацця будут» [002-12].
«Накажошь и когда уж вечером если, накажошь. Я вот стегать не стегала. Порычу, порычу, порычу на их, а нечево. А стегать… Я не трогала. Раньше было у нас, вот дядюшка был. У нево была большая семья. Очень. Изба невелика, а семья большая. Полати такие от заднева.., оттуда и там все. И мы все туда сидеть ходили, бегали» [007-14].
Как дети загоняли домой скотинку (исп.Князева В.Н.):
«Все уйдут взрослые. Одне дети остануцца, скотину доставать. У ково овцы, телята. У ково какие. Веть скотина очень ручная была. Я быстренько её. А у нас у сосетки туто было. Вот уж оне бегают, да бегают, бегают, да бегают! Заревут-то! Я говорю: «Да чево вы ревёте-то?» Да скотину не достать. Мамка придёт из работы и скотина недостата. Вот всей деревней верёвку найдём, всей деревней. Вот эдак вот окружимся или за руки возьмёмся и вот заводим, табуном овечек» [007-18].
Мама была «очень неграмотная», но самоучкой «было поученнось». Мама вечерами пела, баюкала. Мама учила, чтобы были честные, добросовестные, чтоб помогали людям.
В деревне было принято помогать тем, у кого горе. Были в деревне «помочи» [008-49].
Зайдя в чужой дом, надо было сначала помолиться, а потом поздороваться [009-24], [013-15].
О СЕМЕЙНЫХ ТРАДИЦИЯХ
«Так у нас деревня-то была большая, около ста домоф. А в каждой это семье. Ведь тогда некуда не уходили, только зимам на работу уежжали. А летом-то все дома. А тогда ведь не было этово, чтобы робят мало было. Кто родиццы – все живут. Вот… так у некоторых по пятнадцать было робёнков. Ну, конечно, может некоторые и умирали. Вот. А остальные-то веть живы все. И жили.
Многие не делились. И всё в одной семье. И надо всёй семьёй распоряжаеццы старик. Сидит ён в углу, работать не может. Ему чесь ведут и у ево каждой работу спросят, и каждой слушалси. И снохи слушались все. Скотины держали полно. Так было по три стола в некоторых домах. Как за обет, так кормят сначала до рабочих, пока рабочие не уйдут, так маленьких, потом женшин, потом мушшин. Или мушшин, потом женщин, кто вперёт окопиццы домой с работы»
- А ребятишек всё равно первых?
«А там, это, которых дома оставляют, приготовлеть. На таку артиль так ведь не приготовить одна старуха. А ведь тогда хлеб-то нигде не покупали. Дома ево мололи, дома пекли. Так, это, печи были большушшие. Да, в печах и пекли. Так всё месили. Оставляли не одну из большух, несколько – большух. Сёдни хлеп пекли, завтра пироги пекли. Всякие загибушки. И с грибам, и с картошкой, и всякие. Семьи такие – так были дак. А где хорошова-то возьмёшь? Ну скота помногу держали» [003-27].
«Раньше веть не так. Раньше эта дефка станет ломаццы, так и осудят ишо. Вот, дескать, какая вихнюшка-то! Погляди-ко ломаеццы как и не знаю. Родители-то наказывали раньше што: «Гораздо зря-то не смийся да и веди себя степенно». А сейчас это всё потерялось. Некакой степенности. Там што ты, при взрослых разговаривать. Ну ты по глупости возьми, да и сунься в ихной разговор. Можот знаешь, дак и скажи. Когда сосет этот уйдёт, тебе родители и говорят: «Некогда не суйся в большой разговор. Ты помалкивай! Не твоё дело. Ты ничо не знаешь, мала ишшо». Детей-то учили строго» [007-48].
В семье было семь детей. В 12 лет ходила грести сено. С 7 лет водилась с младшими [010-36].
В 9 лет нужно было принести девять ушатов воды из родника [020-40].
«Мы жили в избёнке не то што богато, а только то што мы работали все вот… Мне девять лет было, десять… А уж, вся бороньба была на мне. Косить было пойдём дак… Не ахти как богато мы жили, што вот… холшовые портянки навернёшь на ноги, до реки бежишь босиком. Иной раз и иней, босиком бежишь. А встанем то, только ишо птички зачивкают. Ишо не рассветало настояшшо. Ну вот. На реку сойдём, дак там штобы в кочках, да в пеньях, да в кореньях, штобы не ободрать ноги дак… Вот завернёшь холшовые тряпки дак, верефкой опутаешь, да вот так и косишь утрину» [008-49].
Детей кормили грудью до полутора, двух лет. Чистую тряпочку мочили в ягодных соках и давали сосать ребенку.
«Букой» детей пугали [047-31].
Как в снегу во рву завяз и батя из снега вызволил:
«У нас специально сделан ров был. Он метра четыре ширины и глубины метра три Весной там вода со снегом. Они, это спрессованы же. А бревно-то скользкое и сапоги резиновые. Вот надо на ту сторону. Я поскользнулся и туда. Выше пояса, значит утонул. И ребятам говорю: «Ребята вы меня вытащите отсюда». Ну, они давай около меня утаптывать снег. Еще больше…Я малому своему брату: «Беги домой за лопатой!» Тот пошел, а батько у меня дрова колол. Лопату берет, а веть раньше без разрешения нельзя брать-то ничево. «Тебе зачем?» «А Васька там завяз, дак надо выкопать ево». А я смотрю, батя-то идет, вица метра два, берёзовая. Вот. Меня как пару раз ожог…! Не надо лопаты. Я оттуда вылетел! Сапоги там остались и по снегу босиком домой!» [044-13].
«И што странно, с детства мне привили вот эту любовь-то к своей земле-то. К каждому-то деревцу, к каждому-то кустику, к кажной птичке. Не дай бог, штобы мы разорили гнездо.
И вот старики, допустим, говорят, што грех в окно плевать. Эти вот нам старики много добра давали. И вот раньше, мы то это не понимали, што это так важно. А вот уш когда сами-то стали в возрасте, очень понятно» [046-51].
О ПРАВИЛАХ ПОВЕДЕНИЯ И ДЕРЕВЕНСКОМ ЭТИКЕТЕ ЗА СТОЛОМ
Князева В.Н.: «Если обет у них, оне все собираюцца. Блюдо большушоё, большушшоё. Было двенадцать человек. Вот сидишь на полатях… А, муха пролетела – слыхать. Пролетела уж она, пролетела. Только ложки одни брякают. Ни звука. А двойняшки сидели. Только этот Павлушка пикнул… Как дас этот, дядюшка Миша ложкой! Аж в стену впился и ложка сломалась». Шарова К.И.: «Вот это дисциплина была. Зато и слушались. А сейчас…»
- Так за столы садились сначала старшие или маленькие?
Князева В.Н.: «Ну там… Вообще все. Кто как. Дак веть все вместе прижмуцца дак веть… А высокие лафки-то были дак, только ложки брякали».
Шарова К.И.: «И начинает старший. Вот уж дедушка был… Пока дедушка кусок мяса не выташшит ложкой из блюда – не тронёшь. Кусок мяса из блюда. Из блюда кусочек мяса вот выволокёт первый дедушка, за ним уже вся команда. Потом щей накладут вот. Если все едят дак, тут вот кучу накладут на стол. Ну раньше клеёнок не было, скатерти были. На скатерь накладут. И он сидит на коленках и знай до дна это упёхивает туды. А ты ложкой. А ты ложкой брякаешь, а он туда».
- Это маленький совсем?
«Маленькой, да. Да вот накладёшь грудку тут, такую. Подальше. Обделаёшь её, да стряхнёшь тут да… Я сама эдак жо. Надо поисти дак. То ему, а потом возьму да выжму там всю эту жижицю. Накладу ворох тут, дак сидит, да опехивает. Боже, избавь, штобы ребёнка оставить голодным. Нет, нет, нет. Не в коем случае».
- Так не выгоняли из-за стола?
Князева В.Н.: «Нет. А выгонят, дак на кухне наесса. Материно сердце не позволит».
Шарова К.И.: «Если раз выгонят, на другой раз он уже некаких из себя таких выходок не сделает. Он уже знает, што – нельзя».
Князева В.Н.: «Да, сейчас все придут обедать. Он уже не убежит туды, за тридевять земель, как вот сейчас. Убегут, прощяй. А тогда придярживались. Ага. Эти пришли, этот пришол. Ишо вот Данька придёт и будём обедать. Значит всё».
- А если на реку ушли?
«А далёко не убегают».
Шарова К.И.: «Далеко не уйдут. Знают, што будет обет. Кроме обеда ты ничо не поешь. С куском на улицу не выбежишь. Вот как было» [007-14].
Крестились, когда садились за стол и когда выходили из-за стола. Вся семья садилась за один стол. Ели из одного блюда деревянными ложками. Есть начинал батя, а потом по старшинству [009-24].
Первыми ели мужчины, затем женщины. Часто делали блины. Мужчинам ставили на стол чугун картошки, капусты блюдо, варили супы.
В семье было 18 человек [009-48].
Пищу готовила мама и она приглашала всех за стол. Ели из одной чашки. Начинали есть старшие. За баловство могли стукнуть ложкой. Стол обязательно накрывали скатертью. Маленьких кормили на коленях [010-38].
Когда выходишь из-за стола, нужно перекреститься и сказать: «Слава тебе, Господи!» Когда заходили в чужой дом во время обеда, то нужно сказать: «Хлеб, да соль!» Вошедшему могли ответить: «Ем, да свой, А ты подальше стой» [013-15].
Стол обязательно накрывали скатертью. Хлеб, оставшийся на столе накрывали концами скатерти. Хлебные крошки – в пойло. В печь закладывали по 6 караваев. Хлеб хранили в кладовках или на чердаках. «Опёкиши» выпекали. В квашне оставляли немного теста – на закваску. Хлеб пекли без дрожжей. Пиво старались варить почаще – нужна была закваска (дрожжи), квас [025-07].
Раньше в семье было строго: «Дадут жизни. А што строго было. Не надо было отцу говорить два раза. Он сказал один раз и все, попробуй не сделай!»
Во главе стола сидел батька. У отца была тяжелая оловянная ложка: «За баловство как дас, тут же шишка!»
«Пока батя по этой не стукнет, мясо не трогай. Попробуй, утащи, тут и есть ложка»
За столом нужно сидеть и не крутится. Все ели с одного блюда. В Хохлово есть семьи, где до сих пор едят с одного блюда. Семейное блюдо - это крепкая семья. На столе подбирались все хлебные крошки [044-09].
Нельзя разговаривать за столом, задавать вопросы. За нарушение правил наказывали.
Как брат на наказание обиделся:
«А у меня братан сидит да… Едим это, завтракаем, а братан и спрашивает, Митюха: «Дедушко, а почему жо ты так Бох данный, што тебе Бох дал?» А он как ложкой ему стукнет по голове-то! И ложка сломалась и шишка села. И Митька от нас ушел, да два дни кормили ево в лесу. Рядом лесик-от, тут, ельник. Пить носили и ись носили туды. «Не пойду домой. Дедушко едак стукнул дак». Тятя был строгой очень. Только взгленёт дак, было.. А тут нуко.. Ложкой стукнул!» [046-35].
«Хозяин там в деревне, у них было очень много робят. И мы туда ходили тожо. А у них были большие, большие полати. Там заберёмси на полати туда. Оттуда головы высунем. На обед приходит хозяин. А их двенаццать человек дак. Стол-то большой. Все садяццы. Ложки у всех. Блюдо большушшоё, вроде таза такое. Дак вот сидит хозяин, пока не хлебнёт- некто не тронёт. Только он как стукнет о блюдо, значит всё пошли… Дак вот сидят молча. Муха пролетит и то слыхать, што она пролетела. Ни фырканья, ничево нет. А тут возьми, да чо-то не поделили. Два. Дак, хозяин взял, да ложкой. Деревянная лошка-то. По лбу обоим! И лошка сломалась».
Нельзя выходить из-за стола без разрешения. Кусок хлеба нужно доесть до конца, иначе сила потеряется [047-29].
О том, как к хлебу относились:
«Крошечке вот, ну, недадут они было упасть там со стола. Грех это, грех! Нельзя этова делать. Например, с хлебом на улицу бежать».
Как пищу оберегали:
«Воду обязательно, надо штобы она была закрыта. Ничево не оставляли открытым. Всё буквально закрывалось, или полотенцем специальным. Вот хлеб, например. Бабка ис печи доставала пироги…. А крест…. Вода, лучинка, например вот так клалась. Лучинка была. Вот её возьмёшь, крест вот такой. Ну она сколочена скорей всего была. и вот она, если не было крышки на кадушке, то вот она так…. На всё. Даже если капуста квасилась. А квашонку обязательно перекрестит там она. Или кучку муки, например, вот. Муку просевает, вот рас, рас. Крестит» [051-06].
О запретах на воду. Нельзя брать воду из колодца после 11 часов вечера:
«После 11 часов вечера на колодец было уже запрещено: «Вода спит, ковшик дремлет». Вот, например, после 11 часов вечера скажешь: «Дай пить! Пить хочу!» Всё. Вода спит. Ковшик дремлет. Пить не давали».
Из ведра тоже после 11 часов запрещали пить:
«И из ведра и из колодца. Уж, Боже упоси!»
После 11 часов ночи просят разрешения у водяного:
«А если пойдёшь после 11 часов на колодец... Вот было как-то, што воды нет: «Так ты Володька, попроси у водяново разрешения!» [051-07].
***
*В конце каждого текста дается ссылка на учетную единицу: трехзначное число - номер аудиокассеты, двузначное - номер по реестру, полностью номер прописывается: AF01-000-00. Курсивом дана прямая речь исполнителя с аудиокассеты, обычным текстом - изложение прямой речи. Сводная таблица источников по реестру дана на следующей странице.